Поля на краю света

(сказка-на-самом-деле
для рослых детей и взрослых людей)

В некотором царстве, в непутевом государстве…

А.
Есть на свете город Москва, знаете? Мало ли, может, кто-то не знает… Вот там на улице Чистой Правды и жили златокудрая Поля, ее мама, папа и дедушка (я). Бабушки к тому дню, о котором пойдет речь, уже не было. Не было ее уже, царство небесное… Ладно.
Дни были, как близнецы. Утром родители отвозили Полю в гимназию, потом ехали дальше, каждый к себе на работу. Один я никуда не ехал, ходил по квартире, раскладывал все, развешивал, то пылесосил, а то просто соринки подбирал, то в «Пятерочку» шел, потом еду готовил. Стариковская жизнь, что вы хотите?
Нет, раньше я тоже на работу ездил, а как же? Вечерами, бывало, еще и стихи сочинял. Но постепенно так все вокруг стало меняться — пейзаж окружающий, что мы с бабой Лерой (она еще была тогда) на митинги ходили, кричали там… слова разные. Действовать хотелось, понимаете, участвовать. А стихи… Что стихи? Кому они нужны? Господу Богу, если только.
Потом, когда По родилась, внучка, я не стихи, я, знаете, сказки стал сочинять, сказки. Не сразу, конечно. Она не засыпала без моей сказки, крик подымала. Вот такая жизнь была: митинги и сказки. А потом, потом — все опять меняться стало, но в обратную сторону. Качели нашей жизни, что вы хотите, качели, — туда, потом обратно! У сказок всегда счастливый конец, чем они и хороши, а митинги со счастливым концом кончились. Потом бабы Леры не стало. То и это меня просто подкосило, просто…
Прошло сколько-то лет, я и работу бросил. Поля в гимназию пошла; кому-то надо было забирать девочку, над уроками с ней сидеть? Свободное время оставалось, конечно, сочинял. Сказки. Привычка уже, ну да, которая «свыше нам дана, замена счастию она» — А. С. Пушкин. У него же, помните, — «пальцы просятся к перу, перо к бумаге»? Вот-вот. Потом читал ей, посылал в места разные, а как же? Ладно, неважно. Просто, понимаете, привык всю жизнь прятаться от… Ладно, это тоже неважно. Извините. (Кому я все это рассказываю, Господи, кому?! С кем разговариваю?! Разве что вам, с вами, кто это прочтет, — может быть?)
Так вот день за днем шли и шли и до того дошли — до того дня, о котором я хочу рассказать. До того вечера, вернее. Прекрасно все помню.
Часов пять было. Поля сидела в своей комнате, рисовала красные гвоздики в вазе из синего хрусталя — для выставки в гимназии, а я у себя сидел, ничего не делал, в окно смотрел. О ней размышлял, о внучке.
«Что с ней дальше будет? — я думал. — Чему учиться, чем заниматься, если завтра, Бог знает, что будет? (Тут я вздохнул.) Да, Бог-то знает, вот я ничего знать не буду! И бабушка тоже. А ведь мы хотим все про тебя знать, понимаешь?» «Хоть в щелочку какую-нибудь заглянуть оттуда, — я думал, — на тебя посмотреть, на взрослую. Ничего, отец подберет, может, чем заниматься, связи. Может, и тем будешь, чем не надо бы заниматься, я бы не стал. Как поэт писал, «я лучше в баре», там-там, «буду подавать ананасную воду».
«Наверно, серьезная будешь, — я думал, — как твои родители, и жизнь у тебя такая же строгая будет, черно-белая: день — ночь, работа — дом. Хотя, хотя… неизвестно еще. Небось, красотка будешь? Я и не сомневаюсь в этом, ты и сейчас… Вдруг замуж выскочишь за какого-нибудь там — магната сталелитейного?! Вот и не надо голову ломать, чем заниматься. «Чем» — за поваром следить, чтобы жульен не пересолил или перепелок не пережарил! Как тебе перспективка такая, а?»
Я вздохнул. Деды, они часто вздыхают. «Как бы мне хотелось, По, чтобы жизнь у тебя разноцветная была, как сказка. Чтоб чудеса в ней были. Когда мы с бабушкой стали на митинги ходить, разве ж это было не чудо? Одно на всех — праздничное, полное радостных ожиданий! Хм, да, «чудо». И вот вам результат. Русское чудо-юдо… рыба кит».
Тут в голове какой-то переключатель, что ли, сработал, стал я про жизнь вообще думать: «Ведь почти у всех она такая черно-белая, — как рисунок карандашом. Как будто потом — когда, потом, Господи, когда?! — по этому черновому наброску картину напишешь цветную… хм, вот именно, «Красные гвоздики в вазе из синего хрусталя». Нет, мои милые, не будет красных гвоздик и вазы не будет, ибо… (Хорошее слово, между прочим, — «и-бо», ученое!) Ибо — чудес на свете не бывает, еще Ломоносов доказал Михайло Васильевич вместе с Лавуазье». Такая вот, прости Господи, в голове каша варилась. Старческая, что вы хотите?
«Ладно, — подумал я, — пусть их на свете не бывает, согласен. Но, может, они где-нибудь на краю света бывают, на самом-самом краешке? Знать бы, где он находится, этот край. А, не вопрос, как говорится, не вопрос! Это куда свет еле-еле доходит, доползает там и кончается. Значит, в космосе, где же? Правда, космос, говорят, нигде не кончаются. Да и свет тоже. Ну значит, в сказочном космосе. Сказка-то кончается?»
Тут в голове деда уже совсем гениальная мысль выросла. «Если я сейчас погашу свет, окно плотно зашторю — шторы и сами плотные, тогда эта стена со шторами, выходит, тоже станут краем света, так?! Хорошо, пусть не настоящим, самодельным, но какое-то хоть совсем маленькое чудо может тут произойти, черт вас возьми?! Простите».
— Проверим, проверим! — Дед вскочил, выключил свет, сдвинул шторы, тщательно заделал все щели. В комнате темно стало, как… как в темной, глухой пещере темной, беззвездной ночью. О, сравнение закрутил!
«Свершись, о, чудо! Чудо, свершись!» — шептал дед. На свете, естественно, ничего сверх-естественного не произошло (за шторами), лишь на проспекте вдруг завыл, как бешеный, сигнал «спец-транспорта»: «Вправо, немедленно всем вправо!» Но это ведь для нас не чудо? А здесь, в комнате… Всю комнату озарило разноцветное сияние. В кресле у окна сидела и сверкала неописуемо прекрасная (потому я ее и не описываю) — кто? Фея! Из ее сумочки торчала сверкающая — ясное дело, волшебная! — палочка.
От неожиданности я поперхнулся. меня стал душить кашель, а она смеялась:
— Так кашляешь, как будто мы никогда не встречались. В твоих сказках я нередко мелькала.
— Но там же, кха-кха-кха!.. — Еле отдышался, вытер слезы. — Прости, пожалуйста. Там только в тексте на экране компьютера, а тут во…
— Во?
— …плотилась!
— Ты мечтал, чтоб у внучки была сказочная жизнь? — сказала фея. — Внучка, она ведь не на экране компьютера. Правда, чтобы вся жизнь ее была сказочной, у нас с тобой, сказочник, не получится. Но чтоб в ее жизни была сказка, давай попробуем?
— Да? Я-то мечтал, чтобы жизнь — как сказка, — прошептал дед.
— Ну тогда молись Богу.
— Нет! Нет, погоди, фея… Говоришь, чтобы в ее жизни была сказка? Настоящая?
— А какие еще бывают?
Я посмотрел на часы.
— Успеем? Ее родители должны придти.
— От тебя зависит. — Фея ткнула волшебной палочкой в стену, та растаяла, в тот же миг девочка с кисточкой в руке стояла в дедовской комнате, с ужасом глядя на сверкавшую незнакомку, на сияние вокруг.
— По…знакомься, это фея, — с ужасом прошептал я.
— С ума сошел? — прошептала Поля. — Феи только в сказках, на самом деле их…
— Видишь, бываю иногда, — засмеялась та. — Правда, редко. Так я и хочу пригласить тебя в сказку! Хочешь?
— Правда, что ли? Хочу.
— Все, хватит вздыхать, сказочник. Садись! — Фея ткнула палочкой в компьютер.
— Я?.. Что «садись»? Что от меня зависит? Не понимаю.
— Мое дело — доставить героя в нужное время в нужное место, — сказала она. — А куда? Сказку пиши, «что»!
— А вы не шутите? Вы, правда, фея? — Потрясенная Поля смотрела на нее. — Какая красивая…
— Да, ты не шутишь? Какую сказку я должен писать? Про Полю?
— Ну да. И про меня, — засмеялась фея.
— И куда ты ее доставишь?
— Куда прикажете! Куда напишешь. Правда, Поля?
Та закивала головой.
— Ты серьезно? — Дед посмотрел на внучку. — Получается не просто сказка, а… сказка-на-самом-деле.
— И что? — сказала фея.
— Что «и что»?! Ну предположим, я буду писать сказку. А вы в это время что?..
— То, что ты пишешь! — засмеялась фея. — Правда, По?
— Да, да, — Поля снова головой закивала. — Будем!
— Все как обычно: сказочник пишет, герои действуют.
— Но там только на экране компьютера!
— И что-о?! Может, весь мир только на экране компьютера, за которым сидит самый главный сказочник! Правда, По?
Та только плечами пожала, — мол, и ребенку понятно.
— Нет, вы серьезно?.. Ничего не понимаю.
Обняв девочку, фея положила ей голову на плечо.
— Говоришь, я красивая? Ты знаешь, сколько мне лет? Я устала.
— Дед!!! — Поля ногами затопала. — Не тормози! Родители скоро придут!
— Постойте. Нет… — Я заметался. — А вы не шутите? Нет, вы мне объясните, как реально это все… Стоп! Кажется, понял. Ведь это уже сказка, правильно? Фея — вот она, девочка прошла сквозь стену. А в сказке не действуют все эти «причина — следствие», черт бы их побрал, извините, — в ней свои сказочные законы! Скажи, я правильно понял?
— Более или менее, — фея подмигнула девочке, та ей.
— Тогда совсем другое дело, тогда… — Дед с тревогой посмотрел на внучку. — А ты готова, По? Ты в самом деле…
— В самом, в самом. Только побыстрей, дед, успеем!
— Хм. — Я сел за компьютер. — Скажи, а тебе в какую бы сказку хотелось — про принца прекрасного, чтобы свадьба в конце во дворце?..
— Какая свадьба, совсем, что ли? Подвиг совершить, всех злодеев победить, вот в какую!
— Но ведь это опасно — «злодеев»! Вдруг не ты их, а они… Нет, в сказке такого не может быть, не может… Хм, подвиг хочет — не мальчик, девочка. Ты Жанна д’Арк, что ли? А какой подвиг, не знаешь? — Так я бормотал, глядя то на внучку, то на зашторенное окно. В голове вдруг замелькало что-то, какие-то тени… забытых предков — Ладно, все! Сказку назовем: «Поля на краю света».
— На краю света?! — ахнула она.
— На свете, Поля, чудес не бывает.
— Я сейчас! — Она влетела в свою комнату, вытряхнула из рюкзака учебники, тетради, напихала, что под руку попало: карандаши, фломастеры, альбом с рисунками, большую грушу, мобильник, — мало ли, что в сказке понадобится? — надела рюкзак и вернулась.
— Я готова.
— Пока родители не пришли… — Дед начал тюкать что-то, сначала неуверенно, поглядывая на шторы, как будто там, за шторами, сидел карлик-суфлер, который ему (мне) слова должен был подсказывать; но потом я про все забыл — и про карлика, и про внучку с феей. Нет, про них-то я не забыл, но они уже были в моей сказке, внутри, а не снаружи!
Я, вообще, ничего не видел, не слышал, не чувствовал, — не видел, как фея, сначала вернув стену на место, вдруг — раз — и исчезла, а следом за ней Поля — раз — и тоже, потому что фея коснулась ее волшебной палочкой.
Деду, впрочем, и не надо было ничего видеть, — как Господу Богу! Ведь сказано же: вначале было слово. А он только что написал слова эти — как они исчезли! Долго-долго он тюкал по клавишам, не отрываясь; вдруг остановился. Подняв глаза к потолку, кивая, кивая головой, словно молился, он стал шептать:
— Будь там доброй, По, хорошей, смелой,
ведь на доброе тебя послал я дело.
Здесь — не так, а там одержит верх
тот, кто лучше, кто добрее всех!
Веру эту там не брось, ни-ни,
ты ее для жизни сохрани.
К нам вернутся, может, сказочные дни.
Тогда сказка эта станет
репетицией жиз-ни!
Не моей, Поля, твоей. Кто сказал, что этого никогда не будет? А что это непременно будет, сказал! Я знаю, кто».
Дед вдруг передернуло. Встал, закрыл форточку. Холодно стало.

Б.
Переливаясь всеми красками, какие бывают, фея летела чуть впереди своей спутницы, волшебной палочкой указывая направление. Временами она задремывала, тогда сияние ее убавлялось, постепенно гасло, но Поля все равно ее хорошо видела, ведь звезды. Она не отставала и не задремывала, то налево, то направо смотрела, верх, вниз, — как голова не оторвалась, не улетела?
«Не видать что-то края света, все звезды да звезды, светят и светят. Конечно, космос, он большой, хоть и сказочный.. Ничего, родителям в крайнем случае скажу, у Светы Бащинской была, математику делали… Интересно, какой подвиг мне дед придумает? Какой-никакой, а свадьба лучше, что ль, — в конце во дворце? И куда его потом девать, Иванушку, дурачка этого, или Иван-царевича? Что-то женихи в сказках, — все Иваны да Иваны, а не Петры или там Порфирий какой-нибудь». Такие вот мысли в голове ее крутились (сначала в дедовской, конечно). Но занервничала слегка. «Как не занервничать? На край света летишь», — вздохнул я.
«Ладно. Как говорит папа, назвался гвоздем, полезай в стенку». Поля схватила вдруг пролетавшую мимо звездочку, и кулачок ее красный стал, засветился.
— Фея, смотри!
— Повесь, где взяла! — завопила та.
— Куда повесить? Она падала.
— Значит, оторвалась. В небе строгий порядок существует: каждая звездочка — на своем месте, иначе все перепутается. А где оторвалась, черная дырка появляется. Про черные дыры не проходили еще? Чему их там учат, удивляюсь. — Взяла звездочку, стала кружить по миру, черную дырку искать. Нашла, воткнула звездочку, подышала, рукавом протерла, дальше полетели.
— Про что хоть она будет, сказка наша? — спросила Поля.
— Сказка наша? — Фея сладко зевнула. — Мало ли, что дед твой нафантани… нафантазирует?
Покосилась на девочку. «Нет, неправильный ответ, глупый. Так можно всякий авторитет потерять». Стала что-нибудь поумней придумывать.
«Подсказать надо бы…» Дед задумался, глядя на зашторенное окно. Карлика-суфлера, по-прежнему, не было, самому пришлось. «Ты, когда книжку читаешь…»
— …в конец заглядываешь?
— Нет, зачем?
— Врешь, конечно, но не делай этого. Если не знаешь, что дальше, читать интересней. Согласна?
— Ага, — вздохнула Поля. «Сказала тоже, «книжку». Про чью-то жизнь читать и самой жить, — все-таки, разные вещи». Стала размышлять, как это — жить, если неизвестно, что завтра будет. «Вот я знаю, какие завтра уроки, какой когда. И на всю четверть расписание висит. А не висело бы, что, интересней было б? А как дома уроки делать, если неизвестно, что завтра?» Когда вокруг тебя звезды, даже снизу, самое время пофилософствовать слегка, правда? «Например, Бог, который весь мир сочинил, — размышляла Поля, — знал он или не знал, что с ним дальше будет, с Богом? То есть, с миром? Или он, что, создал всех животных, растения и сказал: «Теперь живите, как хотите, а то вам неинтересно будет»? Или дед, например, сидит, сказку сочиняет, как мы тут кувыркаемся в космосе, как я философствую на лету. А знает он, что с нами дальше будет — там, куда мы летим? Да и куда летим?.. А подвиг какой я совершу, знает или не знает? Победю-то я их, конечно, победю, но кого? Кого-о, эй, дед, слышишь?»
— Не глухой пока что, — пробормотал дед.
«Может, и знает — так пока что, приблизительно, Но интересно, что он там нафантани…зирует. Ага, сама сказала, интересно. Значит, права она, — правда, так интересней, когда наперед ничего не известно? Хоть и страшновато, конечно». Да уж, до того страшновато, — у нее аж плечи передернулись, как у деда от холода.
Фея покосилась на девочку. «Размышляет. Об устройстве мира и смысле жизни. Пора, что ж». Решила что-то совсем уже мудрое сказать ей. «А то она все вопросы задает. Вопросы задавать — ума не надо!» Даже не сказать, спеть решила, чтобы та на всю жизнь запомнила. Когда поешь, слова лучше запоминаются, правда?
— Музыка откуда возьмется? Не вопрос, — сказал дед. — Из сфер. Это же фея, что вы хотите? У нее там связи.
Взялась музыка. И какая! Неописуемая. Фея запела:
— Быть анкетой устань,
Поля.
Ты ракетою стань
в поле,
в неизвестности космос нацеленной, как
восклицательный знак!
А будешь в вопросы,
как курица в просо,
тык-тыкать сопливый свой нос,
ты сама изогнешься в вопрос,
как барбос!
Поняла, По?
— По…няла. — Чуть помедлив, Поля ответила ей на ту же сферическую мелодию:
— Очень хочется знать
детям,
впереди что нам
светит?
Этот путь, он, как луч, все вперед и вперед
или вдруг поворот?
За тем поворотом
что ждет нас? Чего там?
Там, может, стоит смерть с косой?!
Полетишь, как от волка косой,
колбасой
покатишься. А ты мне про какую-то книжку толкуешь.
Смутилась фея, ничего больше не сказала, не спела, пробурчала под нос совсем уж по-старушечьи, — ей ведь лет тыща лет, не меньше: «Молодежь. Вопросы задают. А сами-то?»
Это они все на лету, конечно, не тормозили, ведь родители могут придти.

В.
Пока летят, надо бы рассказать, куда они летят. (Не им, вам рассказать, вам, кто эту сказку читает, — может быть. Они все узнают своим чередом.) Ну да, к краю света летят, где жизнь, свет кончаюся, все правильно. Но там, куда они летят, Бог знает, когда, вы не поверите, было, как в раю: солнышко весь день светило каждый день, только на ночь пряталось, потому-то тогдашние жители и назвали свой край Краем Света! Поняли теперь, что такое «край света» — вот этот вот, наш? И дождиков там было достаточно, грибных, конечно, — ведь солнышко. Край, где клубника была размером с арбуз, а арбуз, я не знаю, с чем и сравнить. И все-все там было: реки-моря-озера, по которым рыбы аж вот такие плавали, в лесах грибов море, ягод, а зверей — друг другу на лапы наступали! Соловьи, щеглы, малиновки всякие день и ночь не смолкали. По всей планете селения стояли богатые, дома каменные, вокруг домов сады; по дорогам гуси ходили огромные, важные, а кур — ступить было негде, кругом куры. И люди там жили хорошие, просыпались с улыбкой, при встрече мужчины шляпы поднимали, а женщины приседали.
Скажете, сказка — про золотой век? Ну ясное дело, сказка. В сказке все сказка. Но!.. Да, было, было это неизбежное но. Пустыня была на планете, называлась Тартар. Может, слышали? Крайчане боялись туда нос сунуть, говорили, там черти водятся. Детей пугали: «Не будешь слушаться, в Тартар отдадим». В давние еще времена построили вокруг этой пустыни высокую каменную стену и постарались забыть про нее, как будто ее и нету.
А она была за стеной, была. Черти, не черти, но какие-то дикие существа там, и в правду, жили, плодились. Чем они там питались, в пустыне? Друг другом! Так что выживали самые сильные, крепкие. Причем, жутко плодовитые они были и росли, как грибы после дождя, — взамен съеденного за ночь три новых вырастало. (Конечно, сказка!) Уже в более поздние времена люди слышали, команды там стали раздаваться: «Стройсь! Готовсь!» Встревожились крайчане: «К чему они там готовятся, к войне, что ли?» В конце концов существа эти так расплодились, что стену каменную развалили, вышли наружу и колоннами на крайчан пошли, на их селения. В сапогах все, в фуражках, с автоматами на груди. Где они все это раздобыли? Военторгов у них не было. Дьявол их знает. Может, от него как раз, от дьявола, — гуманитарная помощь? На людей, вроде, похожие, но прокопченные все какие-то, жилистые, как из проволоки скрученные, и злющие, как скорпионы, а командиры, эти, вообще, — не поймешь, командуют они или просто матерятся.
Что говорите, сказка? Хм…
Первым делом они крайчан обложили такой данью, что просто ой. Мы, говорят, от других банд вас охранять будем. На самом деле они просто поделили этот край между собой. Крайчане: «Ой! — шептались. — Одно слово, скорпионы. С какой это радости мы их кормить должны?» На митинги стали собираться, кричали слова разные: «Долой скорпионов! Да здравствует наш свободный Край Света!» Но эти тут совсем чокнулись, — больше смерти они митинги не любили, — целый день ходили по улицам, людей, дома очередями из автоматов поливали, гогоча при этом: «Кто не спрятался, я не виноват!» Ужас! По обочинам дорог, как вода после дождя, кровь текла! Кто из крайчан в живых остался, что ж поделаешь, склонили свои уцелевшие головы. А митинги кончились на-всег-да…
Дальше что было? Орда эта внутри себя передралась. Каждый командир хотел стать царем всея, всея — что вокруг. Воевали, воевали, никто не победил, только скорпионов своих извели. «Ничего, бабы новых нарожают!» А пока бабы не нарожали, решили выбрать царя, — чтобы не воевать между собой. Да и над народом верховная власть нужна, разбалуется а то. Но решили какого-нибудь поплюгавей, позамухрыстей выбрать, чтоб других командиров не затоптал. Нашли. Глазками моргает, сопли рукавом утирает. «В самый раз. А начнет вы…это…коблучиваться, мы его на кол, а на трон другого посадим». С народом, конечно, посоветоваться забыли. «С народом». Что вы хотите? Когда пастуха выбирают, стадо спрашивают? «С народом»…
А замухрышка этот сопливый — кто бы мог подумать? — незаметно-постепенно всех под себя подмял. Командиров, что его выбрали, кого повесил, кого в тюрьму, кто на другую планету успел сбежать. Имя себе придумал царское — Хрусланд Великий. В свою честь и страну назвал Велико-Хрусландия. А сопли так всю жизнь и утирал рукавом.
Наследники его тоже все Хрусландами звались, номера только меняли: Второй, Третий, Сто двадцать пятый. Жили по-царски: народ грабили, дворцы себе понастроили, внутри все из золота — лестницы, унитазы. Шушера, их окружающая, (царская администрация называлась: магистры, советники, помощники разные) тоже себя не обижала.
Ну а народ, как в сырой подвал со ступеньки на ступеньку, заплесневелым, в нищету опускался. Дома их каменные — какие местное начальство приватизировало, какие развалились, — деньги-то на ремонт где взять? Солнышко пригревало по-прежнему, даже сильней старалось, чтобы хоть урожай у них вызревал получше, и дождиков хватало, а… Только соберут, скорпионы наползают. Знают, когда надо! Не успели хозяева оглянуться, — ничего нету. А эти по плечу тебя хлопают, — молодец, мол.
— Давай-давай, мужик, старайся! Мы же не себе это, а согласно приказа! За нумером! На благо всея-всея! Пон´ял?
— Пон´ял…
Но как-то ведь надо объяснять людям, почему у них жизнь такая собачья стала? Объясняли: «Со всех сторон, мужики, нас враги окружают, съесть хотят с горчицей, с перцем. Оборону крепить надо! Так что, мужики, работай!» И каждый вечер народу на площадях мозги чистили. Народ только головами качал: «И откуда они взялись, враги проклятые? Раньше, вроде, не было».
Ну а раз враги, воевать надо. А как же? Нападали на планеты, какие поменьше, врагов — в расход пускали, в распыл, планеты к своей прилепить старались. Потом царь выходил на прямую связь с народом.
— Видали, как мы их уделали? В пыль и пепел превратили. О, какие великие мы стали!
Крайчане ворчали про себя, но вслух говорили:
— Великие, это точно, царь наш народный! — А потом просили, кто о чем: кто крыш
— Три царя назад скорпионы такую турбуленцию затеяли: слово «царь» отменили, — воняет от него, как из дедовских сундуков, стали главного вождем называть. Под это дело гимн сочинили, потом подправляли его слегка — под каждого следующего. А нынешний, вообще, взял и «вождя» отменил, мол, как у первобытных это — «вождь племени», велел себя называть национальный лидер или просто нацлидер. Ну или лидер нации. Хорошо это, современно. А гимн теперь так петь стали:
«Славься, Хрусландия, чудо болотное,
власти вовеки послушный народ.
Нас, как на пастбище стадо голодное,
мудрый нацлидер в Край Света ведет!»
Остряки вместо пастбища пели: «на кладбище», но это только жене под одеялом и подушку положив сверху.
У лидера нынешнего, кстати, и сменщиков не было, какой царь? Дети его все на других планетах жили, сильно им Хрусландия не нравилась. «Ну и… с ними, — решил нацлидер, — буду лидировать вечно». По случаю своего заступления на пост он наградил страну орденом и званием — Хрусландская Питерация. Что это значит? А… его знает, слово красивое, лидер сам придумал.
Нация что? Нация мышей ловила, лягушек, — голодать начала нация. Местные скорпионы докладывали наверх: «Голодовку объявили, не сажают ничего!»
— Не сажают, — их сажать надо, зачинщиков расстреливать! — говорили советники лидера, силовики назывались.
— А работать кто будет? — ехидно спрашивали их другие советники, экономисты.
— Так ведь не работают, — Национальный говорит, — голодовку объявили! Что делать? Вы ж советники? Совет давайте!
Эти мялись, мялись, говорят:
— Может, как на других планетах, попробуем?
— Это у врагов, то есть? А у них как?
Экономисты эти — «бэ», «мэ», мялись, мялись, — боятся говорить. А может, и сами не знали ни черта.
Но вот настали в Велико-Хрусландии новые времена: фнуфть нашли! Это жидкость такая, очень врагам полезная оказалась, они ею свои ковровые самолеты заряжали. Стали они с Хрусландией торговать вовсю, товары завозили, каких тут сроду не видали, а какие видали, оказались намного вкусней, прочней, красивей и дешевле.
— Как вам удается? — удивлялся лидер нации.
— О, у нас люди работают на совесть! — говорили вражеские бизнесмены. — И при этом все время что-то изобретают, чтоб еще лучше получалось.
— Блямс… — Лидер пригладил свои жидкие волосики. — А это как? За ноги их не вешаете, нет?
— Кого?! За что их вешать?
— За ноги, говорю, «за что»!
— Но они же сами заинтересованы! И потом, извините, сэр, у нас фридом!
— О, как, заинтересованы. Фридом у них. А это что за фигня?
Те говорят:
— Не знаем, как перевести. У вас слова такого нет.
Вызвал тогда лидер своих экономистов.
— Ну, ученые моченые? Что вы мне тут пели, — как у врагов, надо? Набросайте-ка подробный доклад страниц на пять про как там у них работает и про фридом ихний, — что это за фигня такая?
Три месяца ученые не спали, квадратные уравнения решали, логарифмы вычисляли, думали. Наконец, поняли, как там работает: на совесть трудятся и изобретают те, кто в своем деле сами себе хозяева, это вот и называется фридом. Лидеру об этом, конечно, ничего не сказали. Вы что? Да за такой экстремизм в момент всех — головой вниз, ногами кверху! Доложили:
— Фридом ихний означает, что народ волю власти с радостью исполняет, с гордостью великой, гены у народа такие.
Национальный погладил себя по голове, перхоть стряхнул.
— Гены, блямс… Умное слово, умней даже, чем «фридом». То есть, народ нам неудачный попался, правильно я понял?
Вот тогда и принял нацлидер историческое решение: все для жизни закупать у врагов, а им фнуфть продавать, которой тут целые подземные моря были.
Пошла работа. Весь народ свезли туда, где фнуть, дырок понаделали, качать начали. В результате, столько ее накачали, гадости этой, что вымерли на планете все звери, птицы, растения, — оказалось, очень дрянь эта для здоровья бесполезная, вредная. Народ кашлять стал, и солнышко стало еле видно, — планета сизым вонючим туманом покрылась.
Такая вот история бывшего Края Света…
Фу, устал рассказывать. Самое тяжелое для рассказчика — своими словами говорить. Ведь сколько надо их, своих слов, и какие, чтобы… Виноват, я опять не о том. Старики, что вы хотите, — «старье берем!» — бормочем, что ни попадя.
Вы меня спросить можете, почему скорпионы людям жить не давали, как на других планетах? Ведь они бы тогда и работали на совесть, и изобретали. Зачем, мол, ты, дед глупый, так придумал?
А затем, горе мое луковое, чтобы сказать вам: в мире есть два страшных наркотика, страшней не бывает: богатство и власть; чем у тебя их больше, тем организму твоему больше надо, и никакого сладу с ним нету! Если только к батарее тебя привязать года на два и не давать ничего. А те, что во дворцах сидят с золотыми унитазами в обнимку, а на золотых тронах тем более, эти уже законченные, и привязывать бесполезно, — оторвут и туда же поползут вместе с батареей.
Вот такая история… Да нет, нет, это не только история, а сегодняшний день тоже. День, когда Поля с феей уже подлетают, входят в плотные слои атмосферы этой несчастной планеты…

Г.
В столице Велико-Хрусландии городе Большие Хрусланды´ на самом высоком холме стоял золотой дворец лидера нации, над куполом его развевался тридцати-трехцветный рственный флаг. Ни с какой стороны к дворцу ни подойти, ни подползти, со всех сторон его окружала толстая красно-кирпичная стена, а на воротах стояли двухметровые вратари с пулеметами. К стене были пристроены высокие башни, с которых охранники стреляли по всему, что движется без специального музыкального сигнала. Мелодии сигнала чуть не каждый день менялись — чтобы враг не прорвался; сочинял их специальный композитор, генерал-майор охраны.
Поодаль от главного дворца там-сям стояли дворцы магистров, советников, прочей крупной шушеры; дворцы эти, конечно, были пониже главного, окружавшие их стены потоньше и охраны было поменьше. Ну и там да сям опять же стояли коттеджи всякой мелкой сволочи — помощников, обслуги, охраны.
Весь этот, как народ говорил, Город Бедняков, а если по-серьезному, Гадюшник Бандитский (сокращенно ГБ) был обнесен колючей проволокой, вдоль которой ходила охрана с волкодавами, а по проволоке ходил ток. Словом, как писал великий хрусландский поэт, «сдайся, враг, замри и ляг». А дальше, за стометровой перепаханной полосой, стояли, какие уже покосившись, пятиэтажные коробки столичных жителей. Между ними, где, вроде, должны бы деревья, травка расти, были грязь и прочее (туалеты в домах сделать забыли). На площадях стояли памятники неизвестно кому, на одной — фонтан в виде огромной бутыли, из которой раз в год, в День Хрусландии, фонтанировала дрянь какая-то с приличным градусом. Народ, конечно, отмечал праздник на всю катушку, тут же беседы завязывались — с ножами, с цепями.
Что еще? Для полноты впечатления давайте в ямы заглянем на дорогах. Да… В такую провалишься, обратно не вылезешь, — как в могилу.
Портретов на домах, однако, не было видно, — скромный он был, нацлидер, в отличие от папы его, любил, чтоб народ тихо себя вел.
Теперь давайте, — мы же вроде как виртуальные с вами, невидимые, — давайте в главный дворец, заглянем, посмотрим, что там еще есть интересного, кроме золотых лестниц, унитазов. О, пожалуйста, золотые часы — большие, напольные. На часах стоял часовой. Одет он был во все старинное: китель, сапоги, фуражка, на груди медаль «За отвагу», в руке ружье со штыком. Национальный любил своего часового, ведь его предки точно так же стояли у предков Национального в этом же кителе, с этими же ружьем и медалью. Проходя мимо, лидер ему нос крутил, уши, или, присев на корточки, они перешептывались. Лидер шептал, какие у него на сегодня заботы о стране любимой до слез, а часовой — что заметил вокруг подозрительного, вражеского. Оба при этом то и дело обменивались только им понятным словом «блямс».
Фу, скоро язык отвалится рассказывать! Пусть они сами разговаривают, ведь давно день начался, причем, рабочий!
Начаться-то он начался, но лидер нации еще спал в своей золотой спальне на золотой кровати под золотым одеялом. Снился ему жуткий сон, — будто за ним гонятся враги рогатые, мохнатые, хотят его забодать, сердце выесть, а кишки, как гирлянду в новый год, на елку повесить. Лидер храпел, хрипел, но проснуться не мог.
Взглянув на часы, часовой завопил во всю глотку:
— Хрусландское время девять нуль-ну-у-уль… блямс!
Тут же в золотую спальню строевым шагом вошел двухметровый, весь в серебре с серебряными бородой-усами-бровями-волосами дворецкий. Пристукивая огромной серебряной палкой с колокольчиками, он стал возглашать лидерскую побудку:
О, лидер, спать вознемоги.
Глянь под кровать, — и там враги!
Кругом враги, им пасть порви,
клыки им страшные яви,
а нам — очей небесну синь.
Ты наше все: и ян, и инь.
Нам без тебя — хоть сдохни, сгинь.
И бом-бом-бом, и динь-динь-динь.
На переправе нас не кинь!
Аминь.
Национальный сел. Спортивный был, однако, — бицепсы, трицепсы, пресс. Борьбой он занимался, хоть росточком маленький был, серебряному дворецкому до подмышек, пожалуй. На голове — редкие уже волосики цвета выжженной соломы, а глаза, и правда, голубые-голубые. «На голубом глазу» — это про него сказано.
— Сколько-сколько, говоришь?
— Два часа, девять минут! — доложил часовой. — Тьфу, блямс, наоборот.
— У меня же это, блямс… — лидер раззевался во всю пасть, чуть клыки не выпали (правда, страшные, хоть и вставные; на ночь снять забыл). — У меня совет магистров назначен!
— Так точно, — подтвердил серебряный.
— Ну? А ты не чешешься! — Чесаться стал. — Что за… блямс. В спортзале каждый день моюсь. Или насекомые завелись?
— Так точно! Враги насылают! — доложил дворецкий.
Национальный хмуро молчал, глядя на свои волосатые ноги, при этом на скулах его желваки играли.
— Информация откуда?
— Из ящика!
«Какие там ящики? — Дед сам удивился тому, что натюкал. — А, пусть будут».
Национальный снова, кивая головой, стал смотреть на свои ноги.
— Пошел ты, знаешь, куда?
— Так точно, — выдохнул серебряный и строевым шагом пошел вон.

Д.
Стены огромного, гулкого, как Курский вокзал, зала заседаний были увешаны портретами предшественников национального лидера и знаменами разных времен. Портрет самого´ Национального от пола до потолка украшал стену позади золотого кресла лидера. На портрете он был изображен сидящим в золотом кресле, за которым висел его портрет. На этом портрете он тоже сидел в золотом кресле, за которым висел его портрет, на котором он сидел в золотом кресле, за которым… Ну и так далее.
Все сто двадцать или сколько их там магистров расположились с двух сторон уходящего вдаль стола. Кто в носу ковырял, до локтя запустив в него руку, кто с кем в морской бой играл, ждали.
Вот поехали в разные стороны огромные белые в золотых венках двери. Зыркая туда-сюда глазами и сильно отмахивая левой рукой, мол, смотрите, какой я у вас боевой, спортивный, — все смотрите! — быстро вошел маленький лидер. На нем был приталенный золотой пиджак с двумя разрезами по бокам, на лацкане значок мастера по борьбе. Не любил он орденами себя увешивать, — говорю, скромный был.
Все вскочили, захлопали. Скромным жестом, — мол, понимаю вас, но успокойтесь, пожалуйста, — лидер попросил всех садиться, сам сел, ударил золотой колотушкой.
Обсуждался важный вопрос: народ в стране кончаться начал. Экономисты посчитали, — если так пойдет, через два года весь кончится. Что тогда делать, кто фнуфть качать будет? В Хрусландии, вообще, со дня ее основания это был всегда главный вопрос: что делать?. Еще был один: кто виноват? Но этот вопрос решили, давно уже, — вы знаете, как. А вот с первым все никак да никак.
— Скажи мне, красавица моя… — Это нацлидер к госпоже Хрусландине обращался, магистру еды и питья. — Скажи мне, сколько средний хрусландец в год еды съедает?
Та полистала бумажки в папочке, посмотрела, встала, доложила:
— Мало, Национальный.
Подбежав к ней, лидер жахнул ее колотушкой по голове.
— Голодом их кормите? Морите? — Оскалился, клыки проверил. На месте. — Всех вниз головой в этот спущу!!!
— Враги, Национальный, — сев, прошептала Хрусландина, затылок платком промокнула. — За фнуфть нам стали меньше платить. Кризис, говорят, инфляция. В результате мы меньше еды покупаем.
Заложив руки за спину, Национальный прошелся вдоль стола.
— Знаю, что кризис… тьфу, что враги! Знаю. — Погладил госпожу Хрюсландину по голове, вытер руку о штаны. — Лопух приложишь, пройдет.
Сел в кресло, стал барабанить пальцами; барабанная дробь постепенно перешла на ритм боевого марша.
— Врагов бить надо нещадно! — вскочил магистр по борьбе с врагами маршал Хрус, — понял настроение шефа.
— Золотые слова, Хрус, золотые, — задумчиво произнес нацлидер. — Вот что я вам скажу… Враги бывают двух видов: большие и малые, понятно? С большими мы воевать не будем. Тут есть два аспекта (умное слово решил ввернуть, — чем он хуже советников?). Два аспекта, говорю, тут! «Кто кого?» — это первый аспект. И если, на дай Бог, мы их, у кого тогда будем еду покупать? Это уже второй аспект. Понятно, да? А вот с малыми врагами разговор другой совсем. Правильно? Правильно. Планета Уна, к примеру, как себя ведет?
Магистры переглянулись. Уна? Вроде, скромно себя ведет, летает, никого не толкает.
Дед усмехнулся: «Чистенькими хотят остаться. Отмазаться в случае чего. Мол, это не мы, это все он! А до сих пор вы чем тут занимались? Поздно хватились». Стал тюкать дальше.
— У-у, вредит! — загалдели магистры. — Еще как!
Маршал Хрус полистал свои бумаги, доложил:
— Тлю насылает.
— Вот, тлю насылает! Разбомбить их к чертям, чтобы тлю не насылала, а их главного за эти подвесить — за ноги. Народу скажем: «Врагов стало меньше? Значит, нас будет больше. Если где-то чего-то убудет, то где-то чего-то обязательно прибудет, закон природы такой».
Магистры тут же вскочили, захлопали.
— Закон природы открыл!!!
— Это не я, — лидер потупился скромно. — Это Лавуазье. А может, я. Ладно. Завтра и начнем, сегодня я… — он громко раззевался, чуть клыки не выпали, — не выспался что-то.
Стукнул колотушкой.
— Заседание окончено! — Исподлобья, кусая заусенцы, смотрел он, как магистры потянулись к выходу. — А тебя, маршал Хрус, я попрошу остаться.
Маршал был круглый, как колобок, с пышными усами, на ногах сапоги, на плечах золотые погоны.
— Садись, дружище. Поговорим с тобой, знаешь, о чем? О бабочках.
О бабочках?! О бабочках. В детстве Национальный любил бабочек ловить. Потом, когда фнуфть пошла, они все испарились, конечно, кончились, но в его дворце повсюду кондиционеры висели, в оранжерее тоже, и бабочки самых разных расцветок порхали там между диковинными растениями, цветами и хорошо себя чувствовали.
— Ты ведь знаешь, дружище Хрус, что олигархи, магистры, прочая сволочь, когда приносят мне мешки денег, дарят мне бабочек в золотых коробочках?
— Так точно, знаю.
— Я знаю, что ты знаешь. Мешки ты исправно носишь, ничего не скажу. А вот бабочек, Хрус…
Маршал вскочил.
— Потому что их привозят со своих планет враги наши! А с врагами, Национальный, я не дружу, я с ними борюсь нещадно!
Лидер покивал сочувственно.
— Да-да, понимаю. А нещадно — это как, Хрус, не щадя живота своего?
— Так точно! — Маршал вытянулся по стойке смирно, отчего живот его стал совсем круглый.
— Спортом надо заниматься, дружище. — Лидер снова стал кивать сочувственно. — То есть, бабочек, хочешь сказать, у нас нет?
— Нету, Национальный.
— А враги у нас есть, Хрус, с которыми ты борешься?
— Так точно, есть!
— А детки твои сейчас где? У них, у врагов? То есть, выходит, ты со своими детками борешься, так, Хрус? Бабочку принеси мне, сволочь пузатая! Да такую, каких еще никто никогда не видел! Или я… — Лидер огляделся, побежал, достал из шкафа огромную бутыль, два бокала, наполнил.
— Пей, дорогой, она вкусная. Твое здоровье.
— Ваше Национальное!.. М-м, вкусна, — маршал облизал губы.
— …Или я тебя на эту бутыль посажу, понял? Я не шучу. Свободен! Пока.
— Понял, — прошептал маршал и строевым шагом пошел к двери.
— Стой! — Лидер засмеялся. — «Пока» — в смысле «до свидания», Хрус! Как богат наш народный язык, скажи? Жене привет передай!
Что было делать бедному маршалу? Жене привет передать? Бабочек ловить, каких никто никогда не видел! Впрочем, для магистра по борьбе с врагами это дело не новое — ловить того, не знаю, кого.

Е.
Выставив вперед руку с волшебной палочкой — фр-р! — фея притормозила себя и Полю, они совершили мягкую посадку. Огляделись. Красно-бурая пустыня, булыжники валяются, торчат черные, как обгорелые, стволы деревьев, — все. Пожар тут, что ли, прошел? И кругом сизый, вонючий туман, — воняет, как из выхлопной трубы трактора времен того же Михайло Васильевича! И солнышка не видно.
Фея покачала головой.. В разных местах приходилось бывать, даже в обществе людоедов, но там хоть природа была; и при дворе королей разных бывала, а в таких местах, нет, не приходилось. Правда, что ль, край света? Вздохнула. Но что тут скажешь?
— А что бы тебе хотелось? — ехидно прошептал дед. — Ах, вам подсказывать надо? — Стал тюк-тюкать: «Ты в сказке, детка. так что принимай…»
— …Принимай действительность, какую придумал сказочник, — сказала фея. — Насчет воздуха — это-то поправимо.
Она достала из сумочки небольшой баллончик.
— Держи.
— Что это? Как для туалета? — Поля попрыскала, попрыскала, воздух вокруг стал прозрачный-прозрачный, — знаете, говорят? — как слеза младенца. И запахло сиренью.
— А написано что? — спросила.
— «Сказочные брызги». Это по-немецки. В Германии была в одной немецкой сказке, оттуда.
— А чудо в чем, если брызги сказочные? — допытывалась Поля.
— Вопросы все. Узнаешь, в чем! — Фея словно к чему-то прислушивалась. — Такое ощущение, что у него зарядка кончилась. Связь не работает. Замолчал. Сказочник.
Но Поля ее уже не слышала. Вдали на пригорке пятеро человечков чего-то делали; штуковина какая-то у них там качалась туда-сюда, а от нее большая труба тянулась куда-то далеко-далеко, в тумане пропадала.
— Проверить надо, — сказала фея. — А то, не дай Бог… Если понадоблюсь, в мобильник свой слова говори такие — без номера, прямо говори:
«Эя-фея-рас,
фунтер-мунтер-дас.
мне так надо —
до упаду —
видеть вас
аж прямо щас!»
Запомнила? Я пошла, да?
— Что? Погоди, а… — Поля так и осталась стоять с открытым ртом. Не было феи, исчезла, как пары фнуфти. — Ты что, меня бросила? Ты где-е?!
«Ничего себе компот. Одна осталась. И как теперь? Господи, спаси! Что она хоть говорила тут? Зарядка… У кого кончилась?» Проверила мобильник. Работает. «Вот ужас. Что ж теперь делать-то?» Стояла, на человечков смотрела. А сердце колотилось! Поля даже стала придерживать его, вдруг выпрыгнет. Человечки тоже стояли, на нее смотрели. Коромысло их качалось. Так и стояли, смотрели друг на друга. «Ну что, до конца света так будем стоять — на краю света? Ладно, как говорят, помирать, так с музыкой». И она пошла к ним, напевая какое-то «пам, пам-парам, пам-парам».
Подошла, книксен сделала, как на танцах учили, побрызгала вокруг, чтоб им вкусно пахло, — может, подобрее будут, а они все глазами хлопали; лица чумазые и руки у всех черные.
— И чего это мы тут делаем? — громко, нахально спросила она, — чтобы себя подбодрить немножко. — И чего это мы неумытые такие? «Мойдодыр» читали?
— Ничего мы не читали. Фнуфть качаем, не видишь? — угрюмо сказал один.
— Какую такую фнуфть? Куда вы ее качаете?
— Вот, — кивнул он на черную лужу под ногами.
— Туда, — другой кивнул на трубу.
— Понятно… — сказала Поля, хотя ничего было не понятно. Представилась, сказала, с какой планеты прилетела, из какой страны, города, даже улицу назвала.
Нет, говорят, не знают, не слышали. Помните, я спрашивал в начале: «Москва, — мо жет, кто-то не знает?» Вот!
Они тоже представились:
— Край-Светик первый.
— Край-Светик второй.
— Третий.
— Четвертый.
— Пятый.
— Вас, что, так зовут — Край-Светики? Ничего себе компот, — удивилась Поля. — А, потому что у вас тут край света, да? Правда, солнышка совсем почти не видно.
Они посмотрели друг на друга, вздохнули, ничего не сказали.
— А зачем вы ее качаете? — спросила она.
— Продавать, «зачем»? — сказал один.
— Больше у нас продать нечего, — добавил другой.
— Еще Родину можно, — сказал третий.
Все пятеро засмеялись. Не поняла что-то она их юмора. Стала им про Москву рассказывать, про гимназию свою, каких в зоопарке зверей видела, как в аквапарке здорово было, какие мультики смотрела. Крайчане только языками цокали:
— Как у вас устроено. У нас тут никаких мультиков-шпультиков, одна фнуфть сплошным потоком.
А когда они сказали, что не знают, где их мамы-папы — «тоже, наверно, качают где-нибудь» — и что они все впятером живут в пещере, Поле чуть не заплакала. Она подарила им все, что было в рюкзачке, даже пилкой грушу на всех разрезала, хорошо, она большая была, брызгалку только себе оставила, уж очень у них воняет сильно, и мобильник, конечно, — фею-то надо вызывать? Вот только как?..
У ребят не нашлось, что подарить. Обняв друг друга за плечи, они стали плясать вокруг девочки, песню свою старинную петь про домик голубой, дымок над трубой и про ту, что живет в домике, — про любовь, в общем. Поля хлопала, «браво-бис» кричала.
— У нас, знаешь, мечта какая? — сказал один. — Создать группу «Край-светские страдания».
— Но этого никогда-никогда не будет, — вздохнул другой.
— Почему никогда-никогда?
— По качану!!! — раздался вопль сзади.
Как тень большой птицы, что-то взметнулось над Полей и накрыло. Сачок!
— Попалась бабочка! — вопил маршал Хрус, потому что это был он.
— Какая я вам бабочка? — кричала Поля. — Я девочка! Отпустите сейчас же!
— Все бабочки сначала говорят, что они девочки! — гоготал маршал. — Ничего, у меня верблюд признается, что он бабочка, и полетит!
— А вы все враги, — ткнул он пальцем в крайчан. — Митинг устроили? На место, не то всех в пыль сотру!
Братва в такой же, как маршал, форме, окружила Полю, стала ее из сачка в мешок пересаживать.
— Крылышки, крылышки ей не попортите! — кричал маршал.
— Какие крылышки?! Мама… — Фею вызывать срочно! Но как, ка-ак, если вызывалку не знаешь?!
— Надо же, какой эк-зем-пляр попался! — веселился маршал-колобок. — Таких у него, и впрямь, еще не было. О-кей, задание выполнено!
— У кого у него? — П´олина голова из мешка высунулась.
— Кто много знает, с тем, знаешь, что бывает? — Встряхнул мешок, Поля провалилась, он завязал веревку на два узла.
— Светики, спасите меня! — кричала Поля из мешка.
«Спасите», Как спасти, когда тут самый страшный магистр — по борьбе с врагами и с ним его банда вооруженная. Это посложней будет, чем фею вызвать, когда вызывалку не знаешь! Они пошли на место, на свое рабочее.
— Да с песней мне! — кричал им в след маршал. — Не то в пыль разотру всех!
— Слыхали уже. «Разотру». — Край-Светики шли, глядя себе под ноги. Да… Что ты тут поделаешь? Тут запоешь!

ГИМН КРАЙЧАН-ЭНТУЗИАСТОВ
Стар мотив, слова не новы.
Быдло, скот тупоголовый.
И молчи, молчи, ни слова,
время таково.
Льется фнуфть и песня лейся,
а не то другая песня:
иль посадят, иль повесят,
больше ничего.

Припев:
Бабки — им, нам — работа,
что вторник, среда, что суббота.
Им — виллы да яхты. а это — твое:
чтоб мокло и пахло белье!
Скот домашний — вот кто ты
до самой последней икоты,
покуда ты жизни не скажешь свое
адье!

Мозг затих, привыкший к боли,
на руках тверды мозоли.
Но ты стон не слышишь, что ли,
сердца своего?
Тошно птице в клетке биться,
в небеса взлететь стремится,
жаждет воли сердце-птица,
больше ничего.

Припев.

Ж.
— В тюрьму попала, — шептал дед. — За что, спрашивается? Хм, нет, такое тут не спрашивается. Что вы хотите, такая тут…
Его вдруг подбросило, словно под ним пружина разжалась.
— В тюрьму попала?!!
Он совсем забыл, что речь идет не просто о героине его сказки, — что это его родная внучка!!! Что это сказка-на-самом-деле!!! «Господи, олух старый, — внучку в тюрьму засадил. Да на какой-то дурацкой планете!»
Ему (мне) стало одновременно жарко и холодно — голове жарко, ногам холодно. Сидел, как парализованный. «Господи, что наделал. Господи…» С трудом стал подниматься. Цепляясь за что попало, дед поплелся во внучкину комнату. «Вдруг каким-то чудом… по щучьему велению, «как»! — она сама вернулась? А может, вообще, ничего не было? Может, мне, шизику старому, все это померещилось?»
На столе горела лампа, учебники валялись, тетради, стояли красные гвоздики в вазе из синего хрусталя. Нету… Плюхнулся на кушетку, обхватил голову руками. «Боже мой, Боже, что ж теперь будет?!»
На улице совсем стемнело, в доме напротив окна зажглись. «Фе-я! Фе-я!» — чуть не плача, шептал я. Вскочил, зашторил окно, — ведь сказано, чудес на свете не бывает! — погасил лампу. Тут же возникло разноцветное сияние. Рядом со мной на кушетке сидела… Ну да. Я завопил просто:
— Поля в тюрьму попала!!!
Она засмеялась:
— Хорошее слово: «попала». Ты сам ее туда засадил!
Дед немигающе смотрел в пространство.
— Сам, да, сам.
— Что, сказочник, зарядка кончилась?
— Мне страшно, страшно! Придут родители, спросят: «А где наша По?» Что я им скажу? Я очень тебя прошу, слышишь: хватит, не надо подвигов, верни ее сюда! Ты слышишь?!!
— Не глухая.
Дед повалился на колени.
— Фея, я умоляю тебя!!!
Помолчав, она сказала:
— Учти, сказочник… Ты хочешь оборвать сказку, перечеркнуть, — мол, ничего не было, вам всем померещилось? Тогда они, сказки, тебя тоже перечеркнут. Они не терпят предательства, не любят, чтобы их обрывали, как нитку, когда шитье не дошито.
— Да? Ну и что ж, пусть перечеркнут. Сколько ей еще, этой старой, гнилой нитке, тянуться? А ей, внучке моей, еще жить да жить! Пожалуйста, фея…
Помолчав, она сказала:
— Ты мечтал, чтоб у нее была сказочная жизнь. А ты лучше меня знаешь: для этого нужно, чтобы ты дописал эту сказку.
— Мечтал, да… Много ли зависит от моих мечт? Ладно. — Кряхтя, я поднялся. — Сейчас она вспомнит вызывалку и… Все, я сказал! Я сказочник, и я так хочу!
Я налетел на стену, но не расшибся, а прошел, как сквозь облако. Фея вошла следом.
— А им ты что скажешь? — Она кивнула на компьютер. — Читателям твоим!
— Каким… Ау!!! — вдруг завопил дед. — Где вы, читатели мои?! Заблудили-ся?!
— Будут читатели, сказочник.
Он махнул на нее рукой и на компьютер махнул, на все махнул, а она махнула рукой на зашторенное окно.
— Музыка! Вальс!
— Что-что? Ты с ума, что ли, сошла?
Из-за штор в форточку стала вливаться такая нежная, такая сказочная музыка, ну да, неописуемая. Крепко обняв деда, прижав, она кружила его в вальсе и при этом пела:
— Улыбнулись, разгладили лоб.
Без драм!
В сказках много дорожек и троп,
пам-пам.
Труд не очень-то хлопотный,
сказочник опытный.
Для тебя ж это радость, не труд!
Ну а По там дела небывалые ждут!
Тюрьмы рухнут, оковы падут!
В ответ ей я тоже запел вдруг:
— Сказок я написал целый том,
пам-пам.
Только, феюшка, разница в том,
что там
всех героев я выдумал,
в жизни не видывал,
здесь живая и внучка притом!
Понимаешь, в чем дело?
— С трудом.
Ведь добро верх одержит над злом!
Это ж сказка!
— Я помню, я знаю.
— И, поверь мне, пока неплохая.
Ты пол-сказки уже сочинил.
И сюжетик пока очень мил.
В нем — хитрец — этих дней есть печать.
А потом ее будут потомки читать!
Что ж ты стонешь, как предки: «Вейзмир»*?
Твое имя, товарищ, узнает весь мир!

—————————-
*Боже мой! (Горе мне!) (идиш)

Ну это понятно, — как говорится, масло в душу, чтобы подзарядить меня. Фея, что вы хотите. Не вчера родилась. Но помните, как у Крылова: «Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна, а только все не в прок…»
— Ты думаешь? — с робкой надеждой спросил я.
— Я знаю, — сказала она.
Чувствую, я потверже стал, а то мягкий был, как плюшевый. Тихо опустился в свое рабочее кресло.
— Вперед, сказочник? Скажи мне, да! Да?.. Надо еще в одну сказку слетать.
— Да…леко?
— Тут рядом, во Францию. Фигаро здесь, Фигаро там! А спасибо скажет кто? Хм, как говорят некоторые. — И она исчезла.
Я немигающе смотрел в пространство… и не знал, что внизу под моим окном, на улице Чистой Правды, собралась большая толпа возвращавшихся с работы. Люди завороженно слушали тот сказочный, ласковый вальс, и ждали продолжения.
— Как вы думаете, еще будет? — спросил пожилую даму молодой человек в галстуке, зав. отделом местной управы.
— Кто знает? — сказала дама.
Продолжение последовало. Расставив пальцы, дед всеми десятью вдруг так ударил по клавишам, что его старенький ноут-бук «Леново» превратился в совсем старинный рояль «Бехштейн», из которого потекла разноцветная, — да, да, совершенно волшебная, сказочная музыка. Кто управлял моими пальцами? Я не знал, что я играю! Да и играть-то не умел никогда, я не учился музыке!
Толпа уже плотно заполнила проезжую часть, но машины не сигналили, останавливались.
— Откуда эта музыка? — снова спросил женщину потрясенный молодой человек.
— Не знаю, — вздохнув, сказала та. — Наверно, из сфер.
— То есть? Из?.. — Зав. отделом показал наверх.
Женщина не ответила. Она была виолончелистка, играла в оркестре и знала: на земле такая музыка может, вернее, могла звучать только в воображении — Баха, Моцарта, Бетховена. А сейчас такую и вообразить-то некому.
Вы, небось, тоже спр´осите: из каких, все-таки, сфер, из каких? А вы не меня, вы лучше фею спросите. Ведь это она подсоединила к ним сказочника, чтоб уж наверняка подзарядить его, надолго, хоть до конца сказки.
Заверещала сирена. Полиция.
— Что происходит? Митинг? Ах, музыкальный митинг?! Что-то новенькое.
Но пока полиция разными аппаратами пыталась засечь источник музыки, поток ее постепенно слабел, превратился в прозрачный ручеек и совсем иссяк. Люди, повздыхав, разошлись, разъехались, полиция ничего не найдя, составила протокол т тоже уехала, рояль превратился обратно в компьютер, по клавишам которого двумя пальцами тюкал сказочник. Сказка продолжалась.

З.
Да, Поля, моя По, в тюрьму попала. Но сначала тут немножко не до нее было. Ведь нацлидер магистрам войну обещал, помните?
Поля слышала гром, выстрелы, думала, салют, праздник у них вроде Дня Победы. Победа была, да, но чуть попозже. Война дня два продолжалась. Разбомбили планетку. Как мандарин, — всю поверхность ободрали, врагов унских, все, больше нету. И друзей тоже, которых, правда, и не было.
Лидер нации по такому случаю торжественно обратился к ней, к нации:
— Поняли теперь, от какой опасности мы вас уберегли? Враг тлю насылал, вот у вас и не росло ничего. Теперь растет, как? Тли нету?
Народ — в один голос:
— Растет, лидер ты наш! Спасибо тебе! Вот только…
— А чувствуете, какие мы могучие стали? Целую планету в этот спустили. Потому что с колен встали!
— Могучие, да, это мы чувствуем! Только вот крышу бы починить, Национальный ты наш!
— А гордитесь страной своей и ее славными вооруженными силами?
— Еще как гордимся! Но вот ребеночка бы вылечить!
— Тьфу ты!
Когда аппаратуру отключили, лидер аж кулаком стукнул — так, что все аппараты подпрыгнули, лампочки замигали, сирена включилась. «Блямс, ничего в башках нету, только крыша да ребеночек! Да, неудачный народ, неудачный».
Но со временем народ, и правда, гордиться стал. А что ему еще оставалось, если ни крышу починить, ни ребенка вылечить? Тем более, что со временем крыша сгнила, а ребенок умер.

И.
В тюрьме было жарко, холодно, сыро и душно. Как такое получилось, даже маршал Хрус не знал. Горячие каменные своды нависали над Полей, и с них — кап-кап — капали шипящие капли, на полу, шипя, испарялись. Но Поля нашла местечко, где не капало, сидела на растрепанной циновке, пыталась вызывалку вспомнить, фею вызвать. «…Так, что ли?..» Как вспомнить, как, то, что ты не слышал, не знаешь?! Такое только, сказать, кто сможет? Враг, когда он в руки маршала Хруса попадет! Поля попала, но врагом еще не стала, бабочкой пока числилась.
«Вечно, что ли, мне сидеть в тюрьме этой жарко-холодной? — Она чуть не плакала. — Да на какой-то дурацкой планете! Которую даже полиция московская ни на какой звездной карте не найдет, если папа придет к ним, — что дочь пропала. Может, хлопнуть три раза? Ну хлопнула. Или признаться, что я бабочка? Буду порхать тогда в его оранжерее, пока не сдохну совсем. А потом он меня булавкой в свой гербарий приколет. Да я и порхать не умею… Да, в общем, придумал мне сказочку дедуля». «Как же так? — думала она. — Дед, ведь ты же меня любишь!»
Я, честно сказать, сам чуть не рыдал. Но ведь надо же как-то сказку заканчивать? Да не как-то, а… как надо.
— Держись, По, — бормотал я, вытирая слезу.
Вспомнила она, как на детскую площадку с дедом ходили, япошку вспомнила, что на горке был нарисован, а с другой стороны зайка, вроде. Стала про качели напевать, как они пели, когда дед ее раскачивал: «Летят, летят, летят». В ритме этих «летят, летят» побрызгивала волшебной брызгалкой. В голову себе попала, и… что-то с ней вдруг произошло. В голове так торжественно стало, божественно, как в храме, даже колокола будто зазвенели. Представилось, будто сама она этот храм, и со всех сторон к ней люди на молитву спешат, а она смотрит на них с высоты своей, — храм высокий, со шпилем, — смотрит, какие они там внизу крохотные, как муравьи, и так жалко их стало, так всем помочь захотелось! Поняла тогда Поля, в чем чудо этой немецкой брызгалки.
— Любовь? — прошептала.
— Любовь, — прошептал я.
А из-за колонны за девочкой внимательно наблюдал колобок в фуражке, в кителе, сапогах — маршал Хрус, а то кто же? Подошел.
— Ну? Как жизнь, бабочка?
Принюхался.
— Обалденный запах. Подаришь? — кивнул он на брызгалку.
— Разбежался. — Вытерла слезы, спрятала брызгалку в рюкзачок. Хотел сначала брызнуть на него, но дед: «Подожди, — шепнул, — не надо».
Засунув пальцы за ремень, выпятив нижнюю губу, переваливаясь с носков на пятки и обратно, маршал-колобок стал смотреть на нее — так, как он обычно на врагов смотрит, — мол, я же тебя, тра-та-та, насквозь вижу! Вдруг наклонился к ней, прошептал:
— Лидериной хочешь стать, м?
— Чего? Балериной?
— Лидериной. Дочкой национального лидера? Нет, этой… внучкой. Хочешь, м? Почему не хочешь?
— У меня уже есть дедушка. И папа тоже.
Маршал долго гоготал, — как конь, даже копытом застучал.
— У вас там на Земле все такие? Твой папа, он кто? Или дедушка. Царь? Вождь? Президент хоть? А этот нацлидер, поняла?
Пауза. Задумалась Поля.
— А если хочу, тогда что? Мне за это что будет?
— О, это разговор! — Наклонился к ней, шептать стал. — Это не насовсем, поняла? Сделаешь, что надо, — проси, чего хочешь, все сделаю. Хочешь, фею тебе вызову. Вызывалку-то я знаю. Да я же все-все про тебя знаю, бабочка! Сказать? Знаю, что ты не бабочка, что с Земли прилетела из Москвы, с улицы Правды… этой… Чистой, правильно? Все верно? Ничего не перепутал?
Он долго гоготал, потом стал показывать на Полино вытянувшееся лицо и тут уж совсем угоготался, чуть не описался.
— Откуда знаешь-то?
— Работа такая, — сказал со вздохом.
«Откуда». Да у него же по всей Хрусландии под каждым камнем подслушивающее-подсматривающее-вынюхивающее устройство спрятано, вот он про всех все и знает — кто, когда, где, что и почему. И зачем.
— Что я тебе сделать-то должна, что?!
— О, это уже совсем серьезный разговор. — Он огляделся по сторонам, потом к самому ее уху губки свои пухлые приложил. А изо рта у него — Боже мой — смертью пахло! Тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу, моя По этого запаха не знает, но ей так показалось. Чуть не стошнило прямо ему в ухо! Короче, вот что шептал. У Национального есть красная кнопка, ученые из Академии сделали, давно еще. Если ее нажать, всех врагов тут же на куски разорвет и пол-вселенной вокруг вместе с Хрусландей, конечно, куда ж деваться? Вот потому-то вождей когдатошних хрустландских, и нацлидера все боялись и боятся, все приказы исполняют в точности, а то мало ли, — как совсем в другой сказке, «и полетят клочки по закоулочкам».
— Ставлю задачу, — шептал маршал. — Будешь жить у него во дворце, найдешь кнопку и мне отдашь.
— А тебе зачем?
— Ты совсем, что ль, бабочка? Мир спасти хочу! Он ведь, сволочь неадекватная, весь мир уничтожит, а сам драпанет куда-нибудь, в другой мир. У него же ковровых самолетов с вечным двигателем штук сто наготове стоят!
— А, все поняла. Когда кнопка у тебя будет, все тебя будут бояться. И царем станешь ты, нацлидером. Да?
Маршал разулыбался.
— Говорю, умница бабочка. Каким лидером-шмидером? Император Хрус Величайший — как, звучит? А тебя на свое место посажу, хочешь? Зря отказываешься, зря, место хорошее, теплое. Ладно, фею вызову. Ты мне, я тебе, м? Договорились?
— М, договорились, — Поля немигающе в глаза ему смотрела. В ее просветлевшей голове мысль родилась, такая мысль! Не скажу, а то вам неинтересно будет.
— Точно договорились? — Что-то подозрительно маршалу стало. «Она хитренькая, бабочка, — подумал, — себе на уме». Засунув за ремень пальцы, выпятив нижнюю губу, стал снова раскачиваться, смотреть на нее.
— Чего ты? — Поля невинно так улыбнулась, глазками захлопала. — Сам же говоришь, это национальный лидер. А мой дед кто? Простой сказочник, каких в Москве миллионы.
— Поняла, что деваться некуда, м? Так?
— Ага, — вздохнула Поля. — Куда ж от тебя денешься?
— Ну вот что, даю срок: неделя. За неделю не найдешь, тогда… тогда я тебе, бабочка, не завидую. В пыль сотру!!!
— Да? Может, в пыльцу лучше — цветочную?
— Поняла нет, я спрашиваю?!! — заревел маршал.
— Поняла. Давно.
— Ну то-то мне. До связи, бабочка! — И он покатился между колоннами, на ходу пританцовывая, даже ногами прихлопывая одна о другую. Не знаю, как это в балете называется. А Поля смотрела ему вслед, думала: «Только бы получилось. Ничего, дед поможет».
— Удачи тебе, По.

К.
Быстро ли, коротко, — в сказках они свои, «быстро» и «коротко», мы, кажется, договорились, — стала Поля лидериной, внучкой лидера нации, во дворце его жить стала. Лидеру, надо сказать, внучка понравилась — воспитанная, приветливая, бабочек таких он, и правда, никогда не видел.
— Ну и Хрус! Ай да Хрус! — все удивлялся нацлидер. Он присвоил маршалу главное звание страны — Герой Хрусландской Питерации. Но однажды утром расхныкалась внучка:
— На воздух, гулять хочу!
— Детка, — сказал ей лидер, — у нас воздух в резиденциях только, а так — в аптеках по рецептам. Да вокруг дворца стены, с которых стреляют. Где гулять будешь?
— А если высоко-высоко — на ковровом самолете? У тебя их, говорят, штук сто, а ты один. Национальный дедушка, ну пожалуйста! — Она так ручки сложила молитвенно, так смотрела, — лидер растаял просто. Вообще, с утра у него хорошее настроение было, — туман за ночь рассеялся, солнышко выглянуло, да к тому же вчера от одного олигарха получил два мешка золота и двух бабочек в золотых коробочках, всю ночь бабочки снились.
— Ай да Хрус! — посмеивался лидер, глядя на внучку. Он подарил ей один из своих ковровых самолетов, у врагов купленных, — с полувечным двигателем.
Взлетев, Поля от восторга аж руками замахала. Нацлидер ей тоже рукой махал вслед, смеялся:
— Правда, как бабочка. Орнитоптера!
Не знаете такой? И не надо, не забивайте голову.
Летала Поля к своим друзьям Край-Светикам, которые фнуфть качали — все там же. Прилетит, попрыскает, чтоб им вкусно пахло, пошепчутся о чем-то тайном, и она обратно летит.
В остальное же время она исполняла обязанности внучки лидера. Не простые, надо сказать, были обязанности, вы вряд ли справитесь, — по дворцу слоняться, искать, чем заняться! Но Поля-то знала, чем ей заниматься, что искать — кнопку эту распрекрасную красную, чтоб она пропала! Верней, наоборот, чтобы нашлась.
В перерывах между делами Национальный подходил к ней, за щеку щипал, нос крутил, как раньше часовому, спрашивал:
— Дедушку любишь?
— Ой! Еще как!
— А как? Как? — Докажи, мол.
Тогда она, схватившись за сердце, в обморок грохалась, даже головой об пол стукалась, но не сильно старалась. Очень довольный, напевая: «любовь, любовь», национальный лидер шел дальше государственные дела решать: кому орден на грудь повесить, кого самого за ноги. А Поля продолжала кнопку искать. Но пойди, найди ее, дворец-то какой огромный, а кнопка, она же маленькая! Все этажи облазила, на чердак слазила, но там, кроме мышей, была только пыль сколько-то-летняя.
Раз сто в день она мимо часового проходила, который стоял посреди дворца, как каменный, как памятник самому себе. Незаметно-постепенно, сначала перемигивались, потом улыбаться друг другу стали, Поля его растормошила, как говорят, в контакт вошла. У нее, вообще, — вы, может, заметили? — есть одно ценное качество: с людьми она легко дружится, сходится.
В сто первый раз мимо проходила, ручкой ему сделала:
— Привет, часовщик!
Тот чуть не упал от смеха.
— Часовщик, надо ж, придумала! — Потом, приставив ружье к стене, сел на часы, похлопал рядом, садись, мол. Она села. Сначала просто локтями толкались, при этом Поля говорила: «Часовщик, а, часовщик?», и оба хохотали. Потом он анекдоты стал травить, которых по Хрусландии пропасть ходила. Такой, например. Лидер говорит: «Мы семимильными шагами движемся в светлое будущее! Все согласны?» «Все!» — народ кричит. «Но почему, — спрашивает, — жрать-то нечего?» «А в дороге никто кормить не обещал!»
Поля рассказывала, что в Москве смешного случилось, — например, как во время диктанта в окно голубь залетел, они его пол-урока ловили, а он девочке одной на тетрадь наделал, и Софья Алексеевна сказала: «Лучше всех диктант написал голубь!»
Часовой полчаса хохотал.
— Голубь! Лучше всех! Ну!..
— Часовщик, а, часовщик, — сказала Поля, — ты ведь тут все видишь, все примечаешь?
— Так точно, — говорит. — На то поставлен.
— А где нацлидер свою красную кнопку прячет, знаешь?
Часовой встал, взял ружье.
— Лидерина, хоть режь, не скажу. Я тайну давал клятву хранить! Тьфу, наоборот! — И замер, как памятник.
— Но ведь знаешь, где, знаешь? — не унималась Поля. — Значит, для тебя это не тайна, и клятва твоя тут ни при чем! Согласен, да? Логично?
Часовой долго думал, лоб штыком почесал.
— Вроде, логично.
— Ну где?
— Не скажу.
— Но для тебя ведь это не тайна, правильно?
— Ну?
— Так скажи, раз не тайна!
— В… в золотой тряпочке, вот где!
— Так. А тряпочка эта?..
— Какая тряпочка? А!.. А тряпочка в золотой коробочке.
— А коробочка?
— Чего «коробочка»? Вот пристала. В золотой шкатулке коробочка! Все?
— А шкатулка? Шкатулка эта где?!
— Как репей прямо… В золотом ларце шкатулка! Ну теперь все?
Поля за голову взялась.
— Нет, я сейчас, кажется, чокнусь. Часовщик, а ларец где-е?!
— Какой ларец?.. В золотом сундуке ларец! Нет, сундук не золотой, обыкновенный.
— Так. И, наконец, сундук?
— В самом тайном месте.
— Ну-у?!!
— Все.
— В каком самом тайном?! Ведь для тебя это не тайна, часовщик!!!
— Лидерина, блямс, ты, как банный лист просто! У него под кроватью сундук! Ключи в кармане, карман в штанах, штаны на нем, а он… я не знаю, где. А ты, что, нас всех взорвать хочешь?
Пришлось рассказать ему — не про задание маршала, про то, что она сама благодаря брызгалке придумала (ну или сказочник благодаря фантазии своей, неважно). Пришлось. Ведь они же подружились! А от друга ничего нельзя скрывать, правда? Иначе это будет не дружба, а что-то совсем другое. Служба!
— Не выдашь меня? — спросила.
— А ты меня? Я ведь тайну давал клятву хранить. Тьфу, опять! — И замолчал, опять, как памятник, стал, только глаза его постепенно круглыми сделались, как пуговицы на кителе.
-Ты чего?
— Думаю… Чего я тут стою всю жизнь?
— А-а. О смысле жизни думаешь? Пора, что ж.

Л.
Да, скоро сказка сказывается… но и дело тоже довольно быстро делается, когда очень хочется.
Национальный спал в своей золотой спальне, улыбаясь и причмокивая, ему снилась, огромная, красивая, как павлин, орнитоптера, — про которую вы ничего не знаете. Бесшумно, как кошка, Поля прокралась и вытащила ключи из его золотых штанов, они на полу валялись. «Хорошо, что нацлидера мама к порядку не приучила, — подумала. — А то ищи по всем шкафам».
«Да… Может, и я зря по утрам все раскладываю, развешиваю? — подумал дед. — Пусть валяется, так найти легче». Стал дальше тюкать: «Тихо-тихо вытащила она…»
…из-под кровати сундук; тяжелый оказался, собака, пришлось повозиться. Отперла, ларец достала, из ларца шкатулку, из шкатулки коробочку, из коробочки тряпочку. Правда, все золотое было. «Ну и что? — успела подумать. — У меня тоже — вот — сережки золотые, родители еще на шесть лет подарили». Развернула тряпочку…
Кнопка оказалась, маленькая, как таблетка, заклеенная, как таблетки, в прозрачном
этом… забыл, как называется, и мигала тревожным красным светом. Испугалась Поля, поскорей завернула ее в тряпочку, тряпочку положила в коробочку, а коробочку себе в карман футболки засунула, сундук со всем остальным барахлом тихонько-тимхонько под кровать задвинула, ключи в лидерские штаны положила. Все! Так же бесшумно, как вошла, — как кошка, на четырех лапах, — вышла из спальни, а лидер все улыбался, ему орнитоптера снилась.
Зато утром такое поднялось! Полез Национальный под кровать проверять кнопку. Сундук выдвинул, достал то, из него это, из этого это… Полчаса сидел на полу, — рот разинул, на губе слюна висит.
— У…крали, блямс.
Тут же слуги во главе с серебряным дворецким забегали, искать стали — там, где Поле и в голову не приходило искать, плинтуса отдирали! А чего искать, когда украли? Совсем без ума люди.
— Чего стоишь, глазами хлопаешь?! — закричал на нее лидер. — Ты украла? Признавайся!
Поля стояла, глазами хлопала, как дурочка.
— Национальный дедушка, чего украла-то? Вы про что хоть говорите?
— Вот именно. Чего вы хотите? — пробормотал я.
— Своих, что ли, у меня дел мало? Еще вашими заниматься.
— Каких это у тебя своих дел?! По дворцу слоняться? Ночью тоже слонялась? Говори!!! — Лидер аж ногами затопал. А Поля засмеялась.
— Всемилостивый дедушка! Ночью даже слоны не слоняются, одни только насекомые ночные.
— Точно, Национальный! — закричал дворецкий. — Так точно. Которые вас кусают. Это жучки вражеские нано-электронные, они украли.
У лидера нации опять на скулах желваки заиграли.
— Манно-электронные, говоришь? Откуда информация?
— Из… ящика, — пролепетал Серебряный и пошел вон.
— Стой! Всех сюда вызывай! Срочно!
Угроза государственной безопасности это называется. В Москве бы тут на каком-нибудь пульте завыла сирена тревожная. Ведь если кнопка попадет в руки врагов, все тогда, всей власти скорпионовой полный этот придет! Фнуфть будут качать бесплатно. Да мало ли, что еще придумают?!
— А нас всех вниз головой повесят!!! — визжал лидер. — Как кур безголовых!
Кажется, сейчас самый момент, чтобы спросить меня, да я и сам себя спросить хочу: лидер и вся его шушера на самом-то деле верили во врагов, которые хотят захватить Хрусландию, съесть ее с майонезом, с кетчупом? Ведь им покупать фнуфть, вроде бы, дешевле, чем воевать. И вообще, это ж вожди Хрусландии, даже не вожди, цари еще и придумали врагов для того, чтобы… ну вы знаете, для чего. Так верили они, что враги кругом или не верили, как думаете? Скажу вам, как я думаю: знали, что нету врагов никаких, но верили, что есть. Непонятно? Мне тоже. Шизофрения это называется. Потому что надо же как-то отвечать на вопрос: кто виноват? Не мычать же, как корова: «Мы-ы!»

М.
Вся крупная сволочь собралась.
— Жду предложений, — почти не разжимая губ, сказал лидер, клыки выставил, на скулах желваки играли.
Все молчали. «Молодчина бабочка, — радовался про себя маршал Унс, с усмешкой поглядывал на лидера. — Кнопку взять, и все, вот он вам император Хрус Величайший! А долдона этого национального к ковровому самолету подвесить за ноги, летать, народу показывать как главного врага народа».
А что в это время Поля? Она выскочила на взлетную площадку, полетела, прилетела, вручила Край-Светикам коробочку с кнопкой.
— Все, дальше вы сами. Это же ваша планета, не моя.
Ковровый самолет не был рассчитан на такую нагрузку, но ничего, взлетели.
Во-время прилетели. Шушера уже приняла решение: всех расстрелять (вешать некогда), тех, кто был во дворце ночью, — слуг во главе с дворецким, часового, стражу, бабочек, лидерину, — всех! Хоть, конечно, жалко безумно — бабочек. Ведь любой из них (любая) может оказаться вражеским агентом!
— И самим застрелиться, — хмыкнул в усы маршал Хрус.
-Хрус! — закричал нацлидер. — Дошутишься!
Забыл на минуточку, что кнопки-то у него нету. «А пошел ты!» Нет, маршал это ему не сказал, он ему это подумал, сказать забоялся. Привычка, знаете. Всю жизнь: «Так точно! Будет исполнено!»
Ему поручили перекрыть все входы-выходы, все тропинки-норы планеты, чтобы даже червяк не прополз с кнопкой в зубах.
Маршал вдруг хлопнул рукой по столу.
— Ничего не получится! — чуть не крикнул.
Национальный обалдел просто. Такого еще не было.
— Почему не… получится? — спросил он, заикаясь.
— У червяка зубов нет!
Смеялись все, кто прикрыв рот рукой, кто в открытую. А что он им теперь сделает? Но совсем осмелеть не успели. В зал друг за другом вошли Край-Светики, за ними часовой с ружьем, за ним Поля с рюкзачком.
— Всем сидеть смирно, скорпионы вонючие, — сказал Край-Светик первый. — Кнопочка вот она.
Он поднял над головой мигающую красную кнопку. У скорпионов у всех челюсти отпали разом, так и сидели.
— Обманула, бабочка. Как не стыдно? — прошептал Хрус. Со стула из-под него струйка на пол потекла.
Светик говорил негромко.
— Вы и есть настоящие враги народа, других у нас никогда и не был. — Замолчал. Что еще, какие слова скажешь, когда столько лет скорпионы людей со свету сживали? С Края Света. Опустив глаза, он тихо продекламировал — сначала сам себе будто:
— Как для окуня щука,
жизнь для нас — боль и мука.
Край родной нам — чужбина,
вам же — суки!!! — малина!
Хотели вас всех штыком солдатским заколоть, но Поля, ее благодарите, сказала: конец сказки должен быть для всех хорошим. Ее знаю, может такое быть?
— В сказке все может быть, — прошептал дед.
— Что ж, давай, Поля, пробуй.
Достав волшебную брызгалку, она ко всем подошла, сначала к нацлидеру, конечно. опрыскала его с головы до ног. Ничего, на всех хватило. И вы не поверите, со скорпионами, как говорят, такая метаморфоза произошла — на людей стали похожи! Злоба в глазах погасла, вонючие, как фнуфть, мысли про деньги, власть, про «вниз головой повесить» из мозгов их повыветрились. Оказалось, знаете, что? Оказалось, в душе любого, даже самого злобного скорпиона, на дне, можно найти пусть совсем крохотную, микроскопическую капельку человеческого! И если ее зацепить как-то, наверх вытащить, она раздуется на свободе и всю его душу заполнит, в человеческую превратит. Но вот без волшебной брызгалки… Да нет, не обязательно немецкой, бывают и другие, наверно, просто фее ее подарили в Германии. Так вот, без волшебной брызгалки тут никак не обойтись, уж очень глубоко сидит в их душах скорпионовых, если, конечно, это можно назвать душой, ведь душа — это что в тебя Бог вдохнул!. -. слишком она глубоко у них там, эта капелька микроскопическая, — как под километровой толщей фнуфти маленький пузырек воздуха. Вот… А с брызгалкой это — легко и просто.
Лидер нации сдернул с себя золотой пиджак, разодрал по разрезам, стал яростно об него ноги вытирать.
— Не лидер я больше, отмучился, хватит. Пусть каждый глава семьи там, в семье, лидирует, на семейном совете сами пусть все вопросы решают.
— Какую еду растить, какое питье делать, — прошептала госпожа Хрусландина.
— А добычу фнуфти прекратим навсегда, — сказал магистр фнуфти. — Дырки заткнем пробками, потом они бурьяном зарастут, крапивой, никто никогда не найдет.
— Планета снова зеленой станет, — сказал еще кто-то.
— Бабочки вернутся, — вздохнул бывший лидер.
Маршал Хрус свой китель, штаны в окно выбросил, со стены знамя сдернул, прикрылся.
— Все тюрьмы, — сказал, — в санатории переделаем для народа, бесплатные. С кухнями чтоб, с туалетами. Вокруг газоны понаделаем, кругом сады будут, парки.
— И аквапарки! И зоопарки! — закричала Поля.
— И как лужа фнуфти под лучами яркого солнца, растает ваша вонючая Хрусландия, что разлилась по нашему Краю Света! — хором прошептали Край-Светики.
— А кнопку красную, — сказал Светик первый, — в море бросим в самом глубоком месте, чтобы никто больше никого не боялся и на других планетах чтоб нас не боялись, а любили.
Потом, кто был во дворце, все пошли в разговорную студию с народом разговаривать. Бывший лидер нации на колени встал.
— Свободные жители Края Света! — так он начал. Просил простить его за все преступления, свои и своих предков. — Пусть на земле нашей — вашей! — как на всех нормальных планетах, воцарится…
Слово так и не вспомнил, советники бывшие подсказали:
— Фридом, что значит: свобода.
Тогда все крайчане, — ох, немного же их осталось! — выползли из своих нор, землянок, коробок.
— Господь, благослови нас! — сказали и заплакали. Бывший нацлидер тоже плакал.
— Простите, — твердил, — простите.
Поля тоже плакала, все плакали. Потом крайчане обняли друг друга за плечи и запели, как на Земле футболисты гимн поют перед самым главным матчем:
— Весь наш край будет в ярких цветах,
в хризантемах, ромашках и розах,
чтоб не фнуфтью, а розами пах,
небо — в бабочках, птицах, стрекозах.
Солнце, звезды, пред вами клянемся:
к жизни новой пробьемся, прорвемся!
Жить доколе в неволе, в тоске?
Пусть у нас будет так, как у Поли в Москве!
Ах! Ах! Ах!
Здравствуй, радость! Да кончится страх.
Долго-долго потом молчали, пока Поля тихо не сказала:
— Кто-то мне обещал фею вызвать.
— Мобильник свой дай, — грустно сказал бывший маршал Хрус. Стал говорить в него:
— Эя-фея-рас,
фунтер-мунтер-жас…
Фея возникла, не дождавшись конца вызывалки.
— Привет компании. Кто такие?
— Мы Полины друзья, свободные жители Края Света! — гордо сказал один из Край-Светиков.
— Теперь у нас все будет, как на нормальных планетах, — сказал другой.
— А главную улицу мы назовем улицей Поли, — сказал третий. — Правда, ребята?
— Чистая! — сказал четвертый.
— Как ее улица, — добавил пятый.

Н.
Фея волшебной палочкой дорогу указывала, а потом… слегка помахивала палочкой. Дирижировала?
— Где-то хор поет или мне кажется? — сказала Поля.
— Это звезды.
— Звезды?
— Аллилуйю поют. Тебе.
Но девочка не слушала, не вслушивалась, что там поют звезды, о своем думала. На душе так тревожно было. Кажется, все сделала, как надо… Вот что она думала: «Обещал в море бросить в самом глубоком месте. А вдруг не бросит, забудет? Или там — успеется, мол, завтра, послезавтра. Потом подумает: «Ничего, пусть она пока у меня в кармане полежит, что с ней сделается?». А все вокруг ведь знают, что она у него, начнут его бояться. А потом… нацлидером станет или кем там? И по-новой пошло. Как дед говорит, мы уже это проходили. Самой надо было ее в море бросить». Вздохнула, потом на себя ругаться стала: «Вообще… совсем, что ли, я чокнулась? Край-Светики они же хорошие, они не могут!»
Фея поглядывала на ее хмурую мордочку.
— О чем теперь?
— Феечка, а можно через год, например, еще раз слетать, посмотреть, что у них там получилось? Можно, да?
— Хм. Это сказка, ее сказочник сочинил. И она кончилась. Кончается. К тому же, через год, я боюсь, По, тебя перестанут интересовать сказки.
— Да? Не перестанут, поняла? Никогда-никогда! — Поля чуть не заплакала.
Пауза. Долго-долго летели молча.
— Подвиг был, скажи? — спросила Поля.
Фея посмотрела на нее удивленно.
— Они аллилуйю поют, — кивнула на звезды. — Тебе.
— Я не знаю, чем у них там все кончится, понимаешь?
— А, понимаю. Никто не знает, чем все кончится, один Бог только. Может, и он не знает.
«Точки нет, — подумал я, почесал лоб, нос. — Но тут… Точку не придумаешь, она сама должна возникнуть».
— Теперь знаешь, чем сказка от жизни отличается? — спросила фея.
— Я и раньше знала. В сказке чудеса.
— Еще?
— Еще?.. Не знаю, чем еще.
— Помнишь, сказочник сказал: «Вдруг не ты их, а они тебя?» Потом сам же возразил: «Нет, такого быть не может». Не может. Потому что в сказке добро…
— …побеждает зло. А в жизни, фея? Всегда зло побеждает, да?
Та ответила не сразу.
— В жизни, Поля, по-разному. Когда побеждает добро, говорят: «Просто чудо какое-то». Но это так говорят. На самом деле, чтобы такое чудо случилось, нужна долгая-долгая работа хороших людей.
— Какая работа, феечка? Каких людей?
— Хорошие люди, По, — это у кого в детстве было много сказок и любви. Тебе повезло, твой дед сказочник. Про остальное я уж не говорю. Но работа тебя ждет большая.
— Меня? Какая меня ждет работа? Я не понимаю!
— Хм. Какая? Писать сказку-на-самом-деле! В определенном смысле, конечно.
— В каком в определенном смысле? Я, как дед, писать буду? Да?
— И не понимай, не надо. Когда станет надо, поймешь.
— Прощай, сказка! — закричала Поля, распахнув ей объятья. — Спасибо тебе, фея. Большое-большое, огромное спасибище тебе, моя феечка!
— Не стоит благодарностей. Работа такая, как говорил маршал Хрус. — Отвернувшись, фея протерла пальцем уголок глаза, — звездная пыль попала, наверно.

О.
С того вечера, о котором тут шла речь, прошло… да не так уж много и прошло, — вот именно, по сравнению с вечностью. Меньше года. Но у меня в жизни все круто изменилось. «Другая жизнь и берег дальний». Никогда не думал, что в старости начнется вдруг новая жизнь… Зачем? Чтобы у них там под ногами не крутиться. С вопросами, говорят, приставал. Теперь не пристаю… Один тут живу. На полке зайка бело-розовый стоит, что По мне с собой дала, ее картина на стенке висит — лошадка на лугу пасется, сверху мамы Оли картина — ласточка в стремительном полете… Тьфу, опять меня занесло!
Так вот, теперь я уж и не знаю, была она или не была, сказка эта на-самом-деле? Я ее не спрашивал, Полю, ни на следующий день, ни отсюда по е-мэйлу, по скайпу, помнит она, как побывала в сказке? Боялся услышать: «С ума ты, что ль, сошел, дед?»
Может, я сидел просто, тюкал-тюкал и натюкал? А По сидела, рисовала красные гвоздики в вазе из синего хрусталя? И все! И никакой феи не было, То есть, фея конечно, была, но там, внутри сказки, а не снаружи! Вообще, как такое могло в голову придти: сказка-на-самом-деле? Может, не в себе был, в коме? То есть, в этом… Не знаю, в чем. Сказка-то есть — тут в компьютере, в папке «Dokumente». Еще на флэшке. А фея, помните, что обещала, когда подзаряжала меня? Обещалкина. Хитрая она!..
Не знаю, в общем. Да что вы хотите, у стариков обычная история — забывать, путать, как все было на самом деле — то, что недавно. А что давно, наоборот, крепко сидит в голове, не уходит. Бабу Леру помню молоденькую, тоненькую. Как живая стоит. На шпильках, черный костюмчик в обтяжку, ее, словно жемчужные, ровненькие зубки… Господи, опять меня понесло! Что вы хотите…
Кончается сказка песней, которая мне после того вечера ночью приснилась. Правда. Не верите? У пишущих бывает, спросите там кого-нибудь… (Кто «спросите», Господи, кто?!) Чтобы к утру не забылась, я сел за компьютер, напечатал ее в конце. Вот…

ПЕСНЯ ГРУППЫ «КРАЙ-СВЕТСКИЕ СТРАДАНИЯ»
Не коктейль из всякой дряни —
дураков, рабов и пьяни,
мы свободные крайчане.
Хай, свобода, хай!
А свобода — это значит:
хочешь жизнь переиначить,
верь в себя, лови удачу.
Понял? Ну давай.

Припев:
Ах, свобода, свобода!
Но наша печаль и забота —
власть жучить и щучить, за ней глаз да глаз,
свободы чтоб дух не угас.
О, свобода, свобода!
Не где-нибудь, не через годы, —
да здравствует, властвует здесь и сейчас —
у нас!!!

Прочь пошла, тоска-неволя!
Ну а ты, девчонка Поля,
жди нас в гости, на гастроли,
хоть наш Света Край
за горами, за долами.
Позаботься о рекламе!
И приветик папе-маме.
Понял? Ну давай.

Припев.

П. (Твоя, твоя буква!)
Что же касается дедовской (моей) мечты, чтобы у внучки была сказочная жизнь, то об этом, вот именно, можно только мечтать. И молить Великого Сказочника, чтоб в своей великой, хоть порой очень страшной, сказке Он поразноцветней, посказочней написал о… Нет, простите, не так. Молить Его, чтобы она дожила до сказочных, разноцветных дней, до назначенного Им срока — там у них, в Москве! И чтобы она помогла Ему, как может, потому что только по Его веленью, если вы все ни при чем будете, они никогда не придут, понимаете вы это?! И еще чтобы в результате ничего с ней не случилось, с моей По, чтоб, как из сказки, домой вернулась.
Ну а дальше ты уж сама решай, что у тебя будет да как, иначе, я боюсь, тебе неинтересно будет.

(2015 г.)