«Платок» и «Грех» — два рассказа

ПЛАТОК

Сегодня поутру, вышед из дому, обнаружил я, что забыл носовой платок. Событие это, может быть, и пустяковое, для меня было крайне неприятно, поскольку без данного предмета я всегда чувствую неудобство. К счастию, на пути моём попался преогромный торговый центр, что меня, конечно, приободрило, ибо где ж  ещё искать носовые платки, как не в сём храме торговли. Увы. Разумный мой спрос жестоко был бит логикой капитала, стремящегося, по известному учению, к сверхприбыли. Нужных мне платков не обнаружил я во всём величественном торговом заведении, как ни искал.

Дважды расстроенный, собрался я, было, продолжить свой путь, обиженно хлюпая носом, как вдруг разглядел в углу, возле самой лестницы, небольшой магазинчик, где, как сулила мне торжественная надпись, можно было найти «всё для мужчин». Положим, «всё» мне было не нужно, а вот от платка я бы точно не отказался, а потому решительно ступил внутрь.

В магазине было тихо и пустынно. Изящные манекены являли собой искусство носить костюмы ценой по 25 тысяч целковых. В витринах изгибались рукавами великолепные рубашки. Рядом сияли разномастные галстуки, скрепленные золотыми булавками. За прилавком, в глубине пространства, одиноко стояла барышня, которую я, будучи подслеповат, плохо разглядел поначалу.

Подойдя к ней поближе, я вежливо осведомился, нельзя ли мне приобресть носового платка? Барышня подняла на меня глаза, и язык мой присох к нёбу. Лет тридцати, жгучая брюнетка с чуть припухлыми губами, она смотрела на меня и загадочно улыбалась. «Что? Ничего нет?» — с надеждой пролепетал я. «Почему же, — взгляд её потеплел, — вот чудесные платки, посмотрите». Она слегка наклонилась, чтобы вынуть что-то, лежавшее внизу, и бюст её пришел в движение. «Боже мой, — простонал я, а она, будто не замечая, выкладывала передо мной изящные коробочки, где было по два и по три, по два и по три великолепных платка, искусно расшитых и даже снабженных какими-то вензелями. «А сколько?» — безнадежно сказал я, уже предчувствуя дальнейшее развитие событий. «Совсем недорого, совсем недорого», — сказала она, продолжая улыбаться так, словно между нами всё уже давно условлено.

Через три минуты я вышел из торгового центра, прижимая к груди две коробки с носовыми платками стоимостью полторы тысячи рублей за штуку. «Ничего, ничего, — утешал я себя, — я ведь мог и все платки скупить… А три тысячи… Что ж, как-нибудь восполню…»

Я шёл по улице, овеваемый резким апрельским ветром, и сердце моё отчаянно билось. «Да, — шептал я сам себе, — прав был поэт: «Весенний и тлетворный дух…» «Весенний и тлетворный дух…». 

Я миновал памятник гвардейцу Семёновского полка, повернул налево и зашагал в направлении немецкого кладбища. Разум постепенно возвращался ко мне.

Господа, никому статью для солидного журнала написать не надо? Я быстро пишу, и слог у меня неплохой. А возьму недорого. Всего три тысячи. Не желаете, господа?

 

ГРЕХ

 

В понедельник я пришёл на работу смирен и человеколюбив.

Накануне добрался я, наконец, до храма и всю-то службу отстоял. А служба, замечу, была хороша, и хор пел великолепно, так что не удивительно, что умиротворение духа продержалось во мне до следующего утра.

 Пребывая в полной уверенности, что день будет преотменный, устроился я за рабочим столом. Для начала проглядел я прежние свои записи, чтобы разобраться, чем мне надлежит заниматься в первую очередь, а затем по обыкновению отправился за чаем.

 Иду я себе по коридору и «Коль славен наш Господь в Сионе» напеваю – так это мне всё нравится вокруг. Ну, а что, собственно: погоды чудесные стоят, и утро за окном свежее, сливочное, как же не петь? И вот дошёл я уже до слов «Тебя Твой агнец златорунной…», и голосом начал было несколько вверх забирать, как вдруг упираюсь в сослуживца своего Марка Соломоновича Абрамсона, который неведомо откуда в пустом коридоре возник и стоит теперь прямо у меня на пути, словно бы ждет нарочно.

 Марк Соломонович – человек тихий и, можно сказать, незаметный, однако же служит он у нас заместителем директора, а потому по определению является персоной важной. То есть не обойдёшь.

 Впрочем, я и не собирался, я вообще к нему с почтением, дядька-то неплохой. А потому, не ожидая подвоха, останавливаюсь. Что бы, думаю, сказать ему такого, духоподъемного? А он, гляжу, и без меня – сияет, словно золотой шекель (интересно, бывают такие?), и, приятно улыбаясь, зовёт на кухню. «Михаил, — говорит он мне, — я там три торта припас по случаю своего рождения. Вы уж не побрезгуйте».

 Побрезговать?! Этого у меня и в мыслях нет. Кусочек торта скушать – известное удовольствие, тем более во здравие Марка Соломоновича. Да только не с руки мне сегодня! Ведь третья неделя поста идет, куда тут сластями себя баловать!

 Да-с, не с руки… Однако же – послушание паче молитвы, говаривали отцы наши. Вздохнул я и побрел на кухню, втайне надеясь, что никого там не застану, а Марку Соломоновичу скажу, что-де тортов отведал, и все оказались хороши.

 Как же… Господь не ищет для нас легких путей.

 Открываю дверь и вижу: сидят на нашей служебной кухне три матроны серьёзного вида и чай пьют. Тортов возле них не видно, они на другом столе открытые стоят, ну, да уж съели, поди, по куску-другому, — думаю я.

 Я подхожу к столу, выбираю самый аппетитный кусок, с розочкой (уж коли грешить, так основательно), и укладываю его на тарелку. «О, какой замечательный торт, — радостно урчу я с набитым ртом. Хоть Марка Соломоновича здесь и нет, а всё-таки заиметь свидетелей, что, мол, пробовал и восхищался, — не помешает.

 Вдруг одна из дам наших, что за столом сидела, поворачивает ко мне нерадостное лице свое и укоризненно говорит: «Тут вообще-то люди постятся… А вы со своими восторгами…»

 Я прямо аж со стыда сгорел. Ну, это ж надо так впросак попасть! «Простите,  – говорю, – великодушно, я не подумал об этом… Честное слово, я не нарочно». Дамы не отвечали. «Я, знаете ли, тоже пост держать стараюсь, — принялся я плести оправдания, — но ведь и человека не уважить нехорошо». Дамы молча прихлебывали чай. Я разом запихнул оставшийся кусок в рот и, толком не прожевав, выскочил в коридор.

 «Вот же гад! – совсем не благочестиво думал я о Марке Соломоновиче, — торопливо шагая к себе в кабинет. – Никогда в жизни ни ему, ни кому из родственников его до десятого колена никаких неприятностей я не чинил, даже анекдотов не рассказывал, а он мне такую подлость! Мало того, что в грех меня ввёл, так теперь ещё и эти грифоны на меня озлобились. Им-то, пожалуй, тоже торта хочется, но они друг перед дружкой спину держат. Съедят же они меня по его милости, точно съедят, и ещё до Пасхи. Ну, не гад ли?!»

 В крайнем огорчении  вернулся я к себе. Умиротворение духа покинуло меня совершенно.

 Что ни говори, а пост – трудное время.