***
Есть сорт темноты похожий на шоколадное мороженое,
и ты его жадно глотаешь, и тьма сладко тает в глазах,
а в это время любимая разлеглась на твоей
груди, точно пантера на могучей ветке парадиза, и
мурлычет какую-то легчайшую чепуху, переваривает
ужин любви при свечах с красной нежностью задранной
косули. Есть тьма, которая мне интересней света: в ней
плавают образы, словно эритроциты в темной крови Бога.
Вот, вальсирует цветная тьма нерожденных образов; вот
они, еще мягкие скрипки и смычки, еще без костного
мозга и роговой оправы, замотаны в коконы
сюрреальных нитей. И под твоими ногами – осторожней —
бесстрашно гуляют карликовые смерчи фантазии,
каждый размером с детскую юлу: будь с ними
аккуратней, можно вывихнуть палец или повредить
Пизанскую башенку мозга, если попробуешь схватить
образ голыми руками/словами.
сад брошенных женщин (remix)
***
Запах росы, как тусклый запах винограда, —
поляна только что приняла душ,
и мокрые волосы ее полны зевающих насекомых,
а она, знай себе, напевает песенку
и плавно стрижет горизонт стрижами и велосипедистом вдали,
как маникюрными ножницами.
***
Иногда видно, как корни одного дерева
тянутся к другому, и там, в рыхлой муравьиной темноте
деревья занимаются любовью,
целуются, ласкают друг друга муравьями
(еще их корни похожи на забетонированные молнии).
И мне неловко подглядывать за ними.
***
И ты видишь и это не горы с белыми вершинами,
а девушка-зима в вязаной шапочке, необъятная,
с заснеженными грудями задумчиво смотрит на солнце,
перебирает альпинистов точно растянутые четки,
и медленно накручивает спускающихся лыжников
накручивает пряди белых волос
на рыжие чешуйчатые пальцы сосен.
***
Сад брошенных женщин выглядит так:
под яблонями и грушами распластаны горизонтальные вопли,
громоздкие и неподобранные, как рельсы.
Ограда сада ржава от слез.
А на клумбах много синих цветов, «незабудок» и «незапомню».
И всюду разбросаны свежие письма,
где приторные фразы, как жуки, совокупляются.
Слепая грудь мадонны
Ты смотришь на меня.
Зеленый звериный взгляд
обволакивает меня,
заводит меня,
как запах кирзовых сапог заводит молодую овчарку.
Твои чуть приоткрытые губы
последнее что я увижу в своей жизни сегодня:
розовый пищевод изнутри питона.
Ты кошка, сексуальная кошка
умостилась на моем животе.
И так вытягивать по-кошачьи ногу
можешь только ты,
эротическое кун-фу,
связки и сухожилия натянуты, точно эспандер.
Там, где у ангела растут крылья,
у тебя расстегивается французский лифчик.
Что, в общем, и отличает тебя от ангела.
Стараюсь писать о тебе и не соскользнуть за ту грань,
где блестит и мертвеет мускулистая пустыня похоти.
Твое тело – нежная пустыня, наблюдаемая с высоты
самолетного полета,
(пересыпать из ладони в ладонь
нежный песок твоей кожи
я могу до утра)
вот караван маленьких родинок,
вот оазис бритой подмышки в серых лучах рассвета,
минареты сосков
или лики Будды, высеченные в камне,
и призрачный город Богов среди раздвинутых скал.
Я целую твое тело.
Я фанатик-муравей в нирване,
среди вкусных запчастей для бабочек и стрекоз.
О, слепая грудь Мадонны,
вечно ждущая губ младенца.
И мои губы репетируют великое действо.
А ты с любопытством смотришь в меня —
в слегка волосатое мускулистое зеркало,
умеющее интересно врать.
Сестра стихотворения
***
Сестра творения
стихотворение.
Зачем мне клетки рифм?
Зачем мне жить на птичьем рынке?
Зачем мне нужны патлатые скандинавские песняры «авва»?
когда моя мысль не терпит неволи:
она как вулканическая лава —
расплавленный черно-огненный леопард
медленно протягивает огненные лапы —
везде проложит путь всесильная строка,
прокладывая огненные рельсы,
переплавляя парки и проспекты
в парадокс, парик, портмоне, перламутр.
Спасибо среднему образованию, и вечерней школе спасибо,
что не научили меня писать стихи
по всем правилам инквизиции звука;
спасибо, что лишили ста тысяч часов мучений.
И тебе, любимая, огромное спасибо
что ушла от меня. И помогла взломать разлукой, как монтировкой от Бога,
дверцы в закаты, в облака-дворцы и т.д.
Придется мне стать великим, иначе
как же я отомщу?
Я переплавил быстрые пули слез
перебегающие лицо, как блестящие ящерицы.
Все. Мой маленький сын надел трусики на шею,
как ожерелье, и ходит с ними по комнатам,
хочет привлечь к себе внимание. Получилось.
В слегка запотевшем стекле струится чернильная ночь,
точно всплывающий кит, величиной с огромную планету.
И далекие лучистые огни фонарей пушисты как никогда,
пушисты как одуванчики
Бога.