Письма из недалёка

Дверь распахнулась и Он остановился на пороге, остолбенев, не зная, заходить ли ему в дом или сразу же убежать, сломя голову. Так и стоял Он несколько долгих секунд, держа в одной руке сетку с апельсинами, в другой – коробочку со своим неувядающим букетиком из цветного хрусталя, с сумкой через плечо. Он заехал поздравить Ее с днем рождения. Раньше он только слышал Ее голос, читал в форуме Ее язвительные эпиграммы и виртуально соревновался с Нею в познаниях мифологии и литературы. И вот Она открыла дверь – живая, во плоти, улыбающаяся и роскошная, в черном платье до пят, с темными, ниспадающими по плечам волосами и смеющимися глазами. Он неуклюже ввалился в комнату, кляня себя за то, что прихватил эту дурацкую сетку с апельсинами, за то, что сумка зацепилась за дверь и за то, что вдруг показался себе таким смешным. Таким он наверное и был, потому что Она страшно развеселилась, когда Он протянул ей апельсины и начал с порога свою поздравительную речь. Она милостиво приняла его маленький и изящный подарок – букетик хрустальных роз – и подумала о том, что гость – такой славный, но ведь совершенно не в ее вкусе. Среднего роста, плотный, крепкий, русоволосый, с большим носом и большими же, красивыми руками. Она тоже видела Его впервые. Раньше Она только слышала Его голос – чарующий, обволакивающий бархатный баритон, любила соревноваться с ним  в остроумии, наслаждалась Его безукоризненным владением русского языка, как письменного, так и устного, и наблюдала с удовольствием ироничные выпады в адрес незадачливых поэтов на литературном форуме, где и сама частенько бывала.

Но Ей было скучно. И Она решила для себя, что провести день рождения в компании такого интересного человека – все же не такая уж плохая идея.

О чем они говорили? Он не помнил. Он потерял ощущение времени и пространства, и все впивался глазами в Ее смеющиеся глаза, замирая от ощущения извергающейся внутри Его лавины страсти. Он полюбил Её с первого взгляда. Или с первого слова? Может быть это произошло раньше, в тот момент, когда в чате он обратился с речью к Афине. Она тоже была в этот момент в чате, под ником Минерва. Ему сразу ужасно понравилось, что она тут же распознала Его коварный план и элегантно разрулила ситуацию, в изысканных выражениях дав понять, что ей прекрасно известно, чем отличается Афина от Минервы и в чем можно углядеть сходство оных. Потом они долго и с наслаждением рубились на интеллектуальных ножах, причем Ему доставляло несказанное удовольствие снова и снова убеждаться в том, что эта невидимая особа женского рода с претензиями на образованность в самом деле не пропускала ни одной атаки и парировала с изумительной легкостью самые коварные его выпады, явно довольная тем, что представился случай блеснуть своей эрудицией.

Она тоже, еще тогда в чате, сразу догадалась, с каким гигантом мысли имеет дело. Этот виртуальный Альф, как он незатейливо назвал себя, сразу очаровал Ее манерою письма – ни единой ошибочки, и все запятые на месте, и умен, черт. В то время русскоязычный чат Германии переживал свои лучшие времена. Народ неординарный, интересный, собирался по вечерам в чатовской «гостиной» почесать соскучившиеся по родному могучему и прекрасному, языки. Но и среди этой достойной и интеллектуальной публики Он выделялся явно своим острым ироническим умом и дерзостью. Ей тогда уже очень захотелось приручить Его. А сейчас Он топтался в кухне возле стола, весело болтал, стараясь скрыть смущение, и чистил один апельсин за другим. Когда почти вся сетка апельсинов была уничтожена (Она поедала апельсины разве что с чуть меньшей скоростью, с какою Он лихорадочно чистил их), они принялись за вино и закуски. Он ел что-то, почти не чувствуя вкуса, и старался при этом вовсю – хвалил в изысканных выражениях ее кулинарный талант, рассказывал смешные истории из своей журналистской жизни, травил анекдоты, байки. Она была благодарной слушательницей и хохотала громко, с удовольствием. Потом темы поехали вкривь и вкось, Он внезапно поднялся со стула и, приблизившись к ней, крепко обнял за талию.

Она не удивилась, внезапно увидев Его глаза совсем близко и ощутив его крепкую, очень крепкую руку на своей спине. Ей было весело, хотелось помучить и позлить этого милого мужчину, явно сгорающего от внезапно разгоревшейся страсти. Она, дерзко глядя в Его глаза, заявила, что Он очень рискует, вот так неосторожно приблизившись к Ней.

Он чувствовал Её тепло через тонкую ткань платья, и аромат Её волос доводил до состояния сладкого исступления. Словно в чаду, слушал Он Её насмешливые слова о том, что ему не следует быть таким неосторожным, ведь Она же – ведьма, и пропадет Он, пропадет, если сейчас же не одумается и не отойдет от Нее на надлежащее безопасное расстояние. Но Ему хотелось пропасть. Прямо сейчас.

Она старалась оставаться спокойной и насмешливой, но из Его горячей руки струился невыносимый жар, передавшийся неожиданно всему Её телу и разлившийся по жилам сладкой истомой. Она хотела сказать еще что-то, но горячий поцелуй оборвал так и не начавшуюся насмешливую тираду.

***

…Родная, любимая, единственная…

С добрым утром, ненаглядная моя. Вечером провел два сеанса лечения и очень надеюсь, что причина твоих беспокойств убавилась к утру хоть на толику. Не паникую из-за твоего недуга, но и быть безучастным к нему не смогу. Прости мне это состояние, если оно покажется тебе странным и преувеличенным. А пишу вовсе не для того, чтобы снова задекларировать чувства к тебе: если мои признания добавят тебе хоть чуточку моральных сил, подпитают веру в лучшее, то пусть они станут органической добавкой к сгусткам целительной энергии, направленной мною тебе вчера.

Эх, опять не получилось со стихотворением…Чувств много, слов много – а не сливаются они так, чтобы можно было действительно полюбоваться всей траекторией полета этих искренних мыслей. И тем более не хочется дарить тебе недозрелый плод.

Любое утро, сулящее расставание с тобой, рождает множество смешанных эмоций: волей неволей думаю о том, что спустя несколько часов ты снова будешь вдалеке. Хотя такие колючки-грустинки с каждой нашей встречей становятся сущими пустяками: после почти трехмесячного перерыва опять привыкаю к тебе, а ты настолько прочно проникаешь в меня и живешь во мне, что физическое расстояние между нами уже не грозит расторгнуть нашу душевную близость, умалить жажду друг друга. Буквально через пару секунд после слияния начинаю снова непреодолимо желать тебя – словно впервые тебя увидел. Знаю, что такое восприятие обусловлено необыкновенной твоей красотой, неординарностью твоей натуры, всей сокровищницей твоего телесного у духовного мира, редким сочетанием дара жить без остатка и чувствовать без остатка.

Никогда в жизни никем так не дорожил. Причем это «дорожить» лучше толковать и как «бояться потерять», и – в первую очередь – как «ценить».

Ничьи и никакие слова не были мне так дороги и так важны, как слова твоей страсти и твоих чувств. Ты способна крепко потрясать меня, будить во мне настоящую, не стимулированную и не остывающую любовь…

Вчера приступ моей смуты был рассеян в мгновение ока твоим неописуемо страстным поцелуем после того, как мы вышли из джаз-клуба (целуй меня так чаще, хорошо?). Все-таки я закостенелый эгоист – до встречи с тобой жил в свое удовольствие, а повстречав тебя, решил расширить его границы: положа руку на сердце  – мне доставляет запредельное удовольствие быть желанным тобой, стараться жить для тебя, радоваться твоим успехам. С той же готовностью буду делить с тобой твои серые дни, помогать преодолевать эту полосу. Хочу быть рядом с тобой в любых ситуациях. Очень восприимчив к твоим словам и поступкам. Доверяя именно им, в минуты, когда между нами пробегает черная кошка, ищу пути сблизиться, уладить ссору, дойти до истины – лишь бы не удалятьться друг от друга. И тронут тем, что ты стремишься к тому же.

Ты – мой волшебный сон, неожиданно ставший явью…

Люблю тебя безумно. Целую тебя. Желаю тебя.

Твой Сергей.

***

Она очень любила разгадывать кроссворды. Он узнал об этом совершенно случайно. Мотаясь почти каждый день по 150 километров туда и 150 километров назад только ради того, чтобы хоть на полчаса увидеть Ее, Он покупал в магазинчике на вокзале тоненькие русские журнальчики, набитые битком незатейливой рекламой средств для похудения, лечения простаты, анонсами гадалок и провидиц и всевозможными кроссвордами. Когда Он выгружал из своей громадной походной сумки очередную двухкилограммовую сетку с апельсинами, на ее кухонный стол вывалилась и пара таких журналов. Она радостно вцепилась в них, схватила карандаш и тут же принялась разгадывать первый попавшийся на глаза кроссворд. Забыв про апельсины, вслух читала «по горизонтали и вертикали», и оба они наперебой вопили искомое слово, соревнуясь в скорости работы сереньких клеток. Иногда же, остекленевшими глазами уставившись друг на друга, пытались вспомнить слово, которое вертелось на языке и никак не хотело быть пойманным, или спорили остервенело. Так начался период увлечения кроссвордами.

По вечерам, устроившись поудобней в своем громадном, старомодном и невероятно удобном кресле, Он, обложившись журналами с новыми кроссвордами и прихватив из холодильника бутылку пива, звонил Ей.

Ей очень нравился его голос. По телефону он звучал еще красивее, переливаясь бархатными модуляциями и окутывая ее теплой кашемировой волной. Они разгадывали кроссворды, потом Он вдруг начинал тихо и трепетно говорить о том, как он тоскует без Нее и как хочется ему быть рядом.

***

Милая моя, у моей грусти по тебе один тон, один оттенок, тогда как счастье быть с тобой – такое разное и многоцветное, такое переливистое и многоголосое, такое вдохновляющее и многослойное. Вообще, в нем одинаково велики желания быть с тобой, и быть для тебя, потому что «быть для тебя» – тоже важная составная моего душевного равновесия. Состояние, когда тебя нет рядом, а мои будни наполнены работой, еще терпимо: в этой ситуации знаю, что надо повиноваться обстоятельствам и заботиться о «матчасти» завтрашнего дня. Гораздо хуже чувствую себя, когда мы не вместе, а у меня появляется свободное время: в твое отсутствие оно попросту теряет смысл,обесценивается и превращается в балласт. Счастье быть с тобой – то счастье видеть и слышать тебя, счастье наслаждаться тобой и радоваться любому исполненному твоему желанию, любому приносящему тебе сладость мгновению. Счастье расщепляться друг в друге, а затем вновь обретать контуры и плоть. Счастье восторгаться твоей дивной красотой и твоим величественным умом. Счастье жить с тобой одинаковыми эмоциями. Счастье познавать тебя и согласие с тобой. Счастье каждый раз открывать тебя по-новому и видеть в тебе всё новые достоинства. Счастье воздавать тебе должное и гордиться тобой. Счастье, что ты видишь во мне своего мужчину. Ради этих минут стоит и жить, и ждать.

Я никогда не говорил тебе – а если, возможно, и говорил, то настолько неуклюже, что считаю эти слова не сказанными – ЧТО значат для меня твои чувства, твоя ласка, твоя страсть. Они ведь не просто окрыляют – они возносят меня на ту заоблачную вершину, которая не видна ни простым смертным, ни кому-либо еще. Они – бесценный подарок, реликвия моей души и ее святыня. В те минуты, когда мы вдвоем и я получаю от тебя новый дар, меня снедает желание не медля ни секунды ответить тебе взаимностью, отдать тебе всего себя. А когда получаю его, находясь среди чужих, меня одолевает желание унести его от постороннего ока, уединиться с ним и так, наедине, ликовать и восторгаться. Твои чувства и страсть – как волшебный камешек, который, даже если он подарен навеки и навеки будет находиться со мной, никогда не потеряет своей магии.

Люблю тебя, моя родная. Тоскую по тебе и  твоей магии.

Жарко целую.

Твой Сергей.

***

Она любила прогулки по вечернему городу, походы в театр, вечера при свечах в хороших ресторанах, она любила духи, камни, цветы, кошек, она любила коньяк с лимоном и ароматические масла, испаряющиеся в крохотной керамической лампе, любила ночные походы в маленькие прокуренные джазовые клубчики, красное сухое вино и путешествия . Он изо всех сил старался сделать так, чтобы Ей было хорошо. Он очень любил ее смех, ее улыбку, любил, когда Она благосклонно и дерзко смотрела ему в глаза, и Он читал в ее взгляде обещание щедрой награды за свои усилия и старания, от предвкушения которой у него начинала кружиться голова. Внезапные приступы Ее холодности и насмешливой, колкой иронии выворачивали ему наизнанку сердце и душу, Он физически изнемогал, умирал в такие минуты, и мучительно придумывал новые развлечения, чтобы умилостивить капризную властительницу своего сердца.

Когда Она возжелала непременно найти духи с запахом гиацинтов, они исколесили весь громадный город, и в каждом парфюмерном магазине Он объяснял вежливым продавцам, что им нужны именно и только гиацинты. Когда носы обоих уже совершенно перестали работать и все запахи стали казаться до обидного одинаковыми несмотря на активное нюханье кофейных зерен, Она вдруг сказала «да». У Него гора свалилась с плеч и он радостно, не задумываясь ни на минуту о деньгах, купил ей громадный флакон понравившихся ей «гиацинтовых» духов. Она, взглянув на цену, только тихонько ойкнула и наградила его одним из тех взглядов, ради которых Он готов был отдать всю свою движимую и недвижимую наличность и пешком обойти все парфюмерные магазины мира.

Ей было ужасно приятно, что этот сумасшедший тратит на нее такие бешеные, на ее скромный взгляд, деньги. Она то и дело нюхала флакон с духами, который был уже нетерпеливо выворочен из красивой упаковки, восторгалась изумительным запахом гиацинтов вперемежку с другими весенними цветами, и то и дело игриво поглядывала на Него сбоку, наслаждаясь той видимой реакцией, которую вызывала в Нем Ее благосклонность.

Он будил ней довольно противоречивые чувства: с одной стороны, Ей нравилась сумасшедшая эта его любовь, страсть, безумство, его неусыпное и неослабевающее внимание. Но вглядываясь в его лицо, фигуру, Она понимала, что, пожалуй, никогда не сможет по-настоящему полюбить этого человека. Принято думать, что женщина любит ушами. Ах, какое простое и слишком уж одномерное определение женской любви! Будь это правдой, Она должна бы была любить Его без памяти, ибо уши ее возлелеяны были обилием изысканнейших восхваляющих Од, пропеваемых им ежедневно в громадном количестве. Но она не умела любить только ушами. Ее глазам не хватало чего-то. Она, эстет до мозга костей, отмечала про себя, вот что хоть и сильный Он, но фигура у него какая-то уж слишком коренастая, и лицо простоватое, так не подходящее к его богатейшему внутреннему миру, и что нет в облике Его того волшебного, притягательного, что заставляло бы Ее с замирающим сердцем вглядываться в его черты.  Как-то Она, разозлившись на Его слишком самоуверенное замечание, даже бросила с невинным видом хлесткую фразу о том, что у него очень даже простое, без признаков высокого происхождения, лицо, куда мол, в калашный ряд….. Он обиделся страшно. Ей тут же стало стыдно за свою выходку, и Она постаралась загладить нанесенную ею обиду.

***

Пусть этот новый день будет для тебя…

…необычным. И не похожим на все другие дни. Мне искренне хочется, чтобы каждый твой день выглядел по-иному, но чтобы в нем неизменно присутствовали вера в лучшее и убежденность в том, что все исполнится именно так, как того желаешь ты. Хочется, чтобы тебя никогда не покидало прекрасное настроение. Чтобы любое твое прикосновение к повседневности извлекало из нее самые упоительные, мелодичные звуки, услаждающие твой слух. Чтобы длинные языки пламени моей любви согревали тебя и делали твою жизнь светлее.

Завтра, проснувшись, выгляни, пожалуйста, из окошка на кухне и посмотри внимательно на небо над тобой. Даже если оно окажется затянутым тучами, знай: оттуда, из необъятной вышины, к тебе все равно пробьются мои посланцы – квантики энергии, призванной охранять тебя и твое самочувствие. Это они преданно трутся о твои стройные ноги, когда ты бодрствуешь, и смиренно сворачиваются клубочком у изголовья твоего ложа, когда ты спишь. Это они пытаются оградить тебя от страхов и сомнений, от тревог и печалей, от всего, что грозит нарушить твой покой. Ты – такая чудесная и непревзойденная, целеустремленная, такая страстная в минуты наших таинств, такая одухотворенная в минуты нашего посещения зрелищ. Любя тебя, восхищаюсь тобой и влюбляюсь в тебя все крепче. И все труднее переношу нашу разлуку.

Неестественно мне без тебя, как если бы кто-то ампутировал жизненно важную часть моего тела и души. Жить, в принципе, возможно – да проку-то от такой усеченной жизни…

Пусть этот новый день вдохновит тебя и порадует, подарит ощущение свежести и неповторимости, изымет из тебя боль и придаст здоровья. Родная моя, Единственная. Сладкая, строптивая, желанная, ненаглядная, чуткая, заботливая, разжигающая страсть, вызывающая восторг, вселяющая веру, утоляющая жажду и утихомиривающая мою смуту… Самый сокровенный и самый заветный коан моего дзен-лоизма… Когда тебя долго-долго нет, начинаю сатанеть, но одного звука твоего голоса, одной строки твоего письма достаточно, чтобы превратить этот процесс в обратный и самым чудесным образом сотворить из сатаны ангела….

Живу тобой. Засыпаю, произнося вслух твое имя и думая о тебе. Вижу тебя во снах. Просыпаюсь с мыслями о тебе. Люблю тебя всегда и в любом твоем проявлении.

***

Она всегда видела сны. Сны сумасшедшие, невероятные, приключенческие, эротические, страшные, кошмарные, волнующие, грустные, смешные, цветные, с музыкой и ощущениями. Разные сны. Часто, проснувшись от слез или от смеха, она долго еще оставалась в плену испытанных ощущений, таких живых, таких настоящих. Как человек очень открытый и эмоциональный, она всегда охотно делилась своими переживаниями с близкими ей людьми. Каждый день Она рассказывала Ему сны. Он слушал жадно и чувствовал, что ревнует Ее к снам. Потому что в этой скрытой части ее жизни Он, к своему крайнему огорчению, не мог принимать никакого участия, а роль стороннего слушателя была Ему слишком мала. Ему хотелось проникнуть даже в ее сны. И Он стал «колдовать». Сначала Она с интересом включилась в новую игру, выслушивая охотно его живое и подробное описание сна, который непременно должен присниться. Однажды даже получилось, и Ей приснилось пустынное морское побережье со стоящей одиноко кривою от постоянного ветра сосной, и Она сама, собирающая в кучу обломки старой лодки. Он пришел в неописуемый восторг, когда Она сообщила ему подробности последнего своего сновидения. Ну конечно, «колдовство» работает! Это ведь Он целый вечер, стоя на холодном цементном балконе своей берлоги, посылал Ей аромат морских брызг, колдовал шум волн и пытался передать ощущение колючей шершавости песка на одиноком пляже. Сосна и разбитая лодка не вписывались в картину, но Он решил, что стопроцентное совпадение и не нужно, ведь и Ее фантазия имеет право проявиться хоть немножко в собственных снах. Ей показалось очень наивным, что этот взрослый мужчина вот так по-детски верит в исполнения сновидений и в свою «колдовскую» силу. Но Она продолжала подыгрывать Ему в силу своей деликатности и нежелания обидеть этого славного человека. Ее стал тяготить неизменный, истово соблюдаемый Им ритуал, когда, позвонив поздно вечером, Он рассказывал очередной, предназначенный для нее и выдуманный со всей любовью и нежностью, сон. Она не умела врать, поэтому старательно искала в своих снах хоть какой-нибудь отголосок нарисованной им картины, чтобы на следующий порадовать своего блаженно верующего колдуна.

***

Твой сон.

В эту тихую тёмную августовскую ночь, ароматно пахнущую парным молоком, свежестиранным бельем и теплыми дождевыми каплями, я так и не сумел дождаться твоего звонка. Знаю: не позвонила потому, что была скована по рукам и ногам обстоятельствами. И, наверное, здорово утомилась. Тем не менее, мне очень не хочется (и не можется) оставлять тебя без Альфова сна. Даже если о том, что тебе был послан такой сон, ты узнаешь, лишь открыв свой почтовый ящик и прочтя это письмо, и если на самом деле твои сновидения были наполнены совершенно иными картинами и сюжетами.

Пусть этой ночью тебе приснится, привидится старый парк с липовыми аллеями и резными беседками, с клумбами, на которых покойно растут бледно-розовые лилии, с волнистыми дорожками, тщательно усыпанными крупным желтым песком. Пусть  в этом парке светит полная луна и слышится томная, тягучая музыка волынки. Пусть в нем беззаботно витает легкий ветерок, неумело заигрывающий с шуршащим стрекотанием цикад. Пусть мы с тобой будем бродить по травяным лужайкам этого парка, охотясь за фосфорецирующими светлячками и собирая их в один громадный шар зеленоватого окраса. В шар-лампу. В шар-светильник. В шар-маяк. А дальше – как будет: или взаправду был сон, или мимо пролетел…

 

Твой сон на пятницу.

Твой сегодняшний сон будет глубоким и крепким, а ночью к тебе придет новое видение. Ты одета в тёмно-синее платье, изящно облегающее фигуру и оттеняющее все ее прелести, поверх платья – накидка из голубого шёлка. Ноги босы, но им не холодно. Ты – вверху, посреди бескрайнего тёмного неба, густого, как сметана, и свежего, как апельсин. Ты окунаешь стопы в эту густоту и чувствуешь, что она тепла. Воздух вокруг источает запахи цветущего деревенского луга. Рядом с тобой и вдалеке от тебя – звезды. Мириады блистающих звезд. Ты мерно ходишь по широкому небесному полю и собираешь эти звезды в большую корзину, не чувствуя тяжести их веса. Ты с удивлением замечаешь, что звезды невелики по размерам и разного цвета. Есть сочно-жёлтые, как кожура спелого лимона, нежно-синие, словно васильки, густо-красные, подобно рубинам, ярко-зеленые, точно изумруды в «Сказке о царе Салтане». Как только корзина окажется полной – любуйся всласть её содержимым, восторгайся его красотой и сочетанием пульсирующих красок. Пусть этот сон останется поутру в твоей памяти, и воспоминания о нем придадут тебе настроения на целый день. Доброго тебе дня.

…Здравствуй, властвующая над моими чувствами…

Вечер уже. Снова грущу по тебе, снова мне тебя недостает – остро надостаёт. И снова знаю, что следует немножко потерпеть, пока у тебя не появится возможность поговорить со мной…

Лет в двадцать пять, внутренне раздавленный катком целого хитросплетения обидных и крайне огорчительных событий, я записал в своем дневнике, что, мол, никакой любви на самом деле не существует – есть лишь взаимное притяжение плоти, которое разные люди рядят в разные эмоциональные одежды, ими же и скроенные. После чего плюнул на весь мир и продолжал жить, не сомневаясь (а если сомневаясь, то слабо и тщедушно) в справедливости этой мысли. Понадобилось всего одиннадцать лет, чтобы я без малейшей тени сожаления похоронил ее и пришёл к противоположному выводу. Всего одиннадцать лет пришлось мне ждать тебя…

Меня одинаково неудержимо влекут к тебе и тело, и душа, и сердце. Влекут, как никогда и никто не влёк. Твоя магическая притягательность давно не вызывает во мне идеи противиться. Видишь, как добровольно отдаюсь этой страсти, как жажду соприкасаться с тобой чем угодно – осязанием, зрением, слухом обонянием… Как восторгаюсь тобой и преклоняюсь перед тобой, ни на йоту не боясь казаться зависимым. Как окунаюсь в счастье, когда вижу, слышу, чувствую тебя… Ты – мое счастье. Хочу, чтобы этой ночью в твои сновидения вошла и такая картина.

Мы вдвоем – на «блошином рынке», где суетно и праздно толкутся покупатели. На прилавках – груды одежды и обуви, старой кухонной утвари, поделок из серебра, вазы и кувшины, часы. Словом, всякая всячина. Ты внимательно оглядываешь весь этот нехитрый скарб, но твой взгляд не задерживается ни на одном из предметов торга… В одной из палаток я неожиданно бросаюсь куда-то в угол и возвращаюсь к тебе с музыкальной шкатулкой, покрытой пылью. Ты в недоумении: ничего привлекательного в этой вещице вроде нет. Я показываю тебе выгравированную на поверхности корпуса надпись: «Храни вечно». И говорю, что это необыкновенная шкатулка, и с ее секретом ты познакомишься тотчас. Ты открываешь ее, и под сводами палатки звучит не мелодия, а так трогающий твое сердце мой голос. Он признается в моей любви к тебе, дарит воплощенные в слова и звуки мои настроения и чувства, проникает в твое сердце… вслушайся в них, верь им. Они – твои. Они будут с тобой всегда: и в радости и в печали. В дни радости они усилят твою радость, в минуты печали – рассеют печаль…

Я люблю тебя, моя родная и ненаглядная.

Целую ненасытно.

Твой Сергей.

***

Он был ужасно ревнив. Он никогда не говорил Ей о своей ревности, но когда они гуляли по городу или ужинали в ресторане, и мужские заинтересованные и восхищенные взгляды скользили по ее лицу и фигуре, Он будто взрывался внутренне, и Она чувствовала эту взрывную волну, от которой, казалось, вздрагивал пол. Его лицо темнело, глаза стекленели, а улыбка, лишь мгновение назад такая нежная и искренняя, вдруг превращалась в странную, неестественную гримасу, будто наклеенную на это окаменевшее лицо, странно диссонирующую с выражением внутреннего гнева, отсвечивающего из-за стекла глаз. Сначала Ее забавляло это, как ей казалось, проявление такой сумасшедшей любви, потом ревность его стала вызывать в ней неприязнь, и, наконец, внутреннее отторжение и желание просто уйти подальше от этого, в одно мгновение становившегося таким непонятным, злым и чужим, человека.

Речь его менялась, становилась отрывистой, голос, такой бархатный и глубокий, превращался в жесткий и неприятный отзвук железного клинка, сам Он будто напрягался чудовищно, и все его существо начинало извергать такие волны бешеной, жаждущей то ли крови, то ли мести, энергии, что находиться рядом с ним становилось неприятно и тоскливо. Он судорожно вытаскивал из сумки пачку с сигаретами и жадно закуривал. Он начинал озираться по сторонам и избегал смотреть Ей в глаза, словно боялся, что Она заметит тогда жуткую эту бурю неуправляемых эмоций. Ей вдруг начинало казаться, что она, наверное, в чем-то виновата перед Ним, раз его любовь способна в одно мгновение превратиться вдруг в такую бешеную смесь из ненависти и непонятной обиды.

***

…А ведь действительно слова кажутся мне сейчас малопригодными. Звучат совершенно иначе, чем прежде. Все, что могу сказать и написать, не боясь неверного истолкования, — это то, что люблю тебя, жажду тебя, готов отдать тебе всего себя. Только позволь мне исцелить ту рану, которую сам же тебе и нанес. С пятницы живу не более чем эпизодически – в те минуты, когда общаюсь с тобой. Остальное время просто существую во времени и пространстве, иногда производя передачи для слушателей нашей программы. Существую с зубной болью в сердце. Но если моя выходка не убила твою веру в то, что живу тобой и твоими чувствами, — будь, пожалуйста, не со мной, а во мне. Пойми это состояние. А дальше – как сочтешь естественным.

Великодушие – слово красивое и теплое, как шуба из горностаев. Но не о великодушии прошу и не о снисхождении. Прошу лишь: если считаешь, что наши отношения не изуродованы до неузнаваемости, если в них еще теплятся любовь и верность, — дай, пожалуйста, знак о том. Давай вместе, взявшись за руки, реанимируем их. Они того стоят. Будь они ерундовиной, пустяком, тарой для наших чувств, — по-моему, мы оба если не одновременно, то с малым промежутком по времени отказались бы от такого синтетического балласта. Но я же видел твой сумасшедший страстный взгляд, тем же отвечал тебе и хочу, и буду отвечать тебе этим сумасшествием, готов залить тебя моей страстью без остатка.  Люблю тебя рассудительно и безумно, и трудно сказать, что безумия в этом чувстве меньше, чем рассудительности. Хочешь отрицать – отрицай, а я видел твое безумие и охотно превращаюсь в безумца, находясь рядом с тобой. Твоя страсть воспламеняет меня, однако, чтобы воспламениться жаждой тебя, мне достаточно одного твоего взгляда, одной твоей фразы, одного твоего выдоха… Можешь меня ненавидеть – но даже в дни наших ссор, надувшись на тебя, как мышь на крупу, желаю тебя с той степенью жадности, какую не способен воссоздать никто. Я люблю наше безумие, люблю его по-зверячьи, по-человечьи, по-своему. За один такой твой сумасшедший взгляд готов превратиться во что угодно.

За одно твое объятие, за один твой сладкий тягучий поцелуй, за руки твои, ласкающие меня, за прикосновение твоего пальца к моей ладони, за твою счастливую улыбку, адресованную мне, за твое милое «Серё-о-жа», за выглядывающее из струи чёрных волос розовое ухо, за твои капризы, за твою искреннюю любовь ко мне, — отдам любое богатство, которое только можно заподозрить во мне. Знаешь, как тебя люблю? Как ты мила мне? Как снишься и как видишься? Как восторгаюсь тобой? Знаешь, что ты для меня значишь? Как заочно общаюсь с тобой и как боготворю тебя, вспоминая «Не создай себе кумира…»? знаешь, как тяжело бывает без тебя, когда ты проявляешь свой необычный характер и пропадаешь на некоторое время?

***

Она тогда будто в кошмарный сон попала. Вся ее жизнь изменилась, непонятно и дико извернулась, перейдя в невообразимое, жуткое измерение. Все, что было знакомо и любимо Ею с детства, все, чем Она жила и дышала, — все исчезло в одночасье, а если и не исчезло, то отдалилось на такое чудовищное расстояние, что казалось сном. Мир вокруг оказался холодным и пугающим, непонятным, разговаривающим на чужом языке, мыслящим невообразимыми категориями. Она, прекрасно владеющая мыслью и словом, вдруг оказалось немой, глупой, непонимающей. Ей хотелось убежать от всего этого кошмара, спрятаться где-нибудь в уголочке и сидеть там тихо, чтобы никто не пытался заговорить с ней, чтобы не пришлось снова и снова испытывать мучительный, заливающий щеки огненным пламенем стыд, когда Она не могла понять обращающегося к ней человека, и страх не суметь ответить, когда Ей задавали самый простой вопрос. Она, привыкшая быть умной, начитанной, эрудированной, любившая общение и жившая в тесном кругу родных и друзей, вдруг оказалась молчащей или косноязычной, и сложные Ее мысли никак не хотели принимать форму и выражение на этом непонятном, вязнущем в зубах языке, а единственным средством общения с миром оказался телефон, хоть на какое-то время связывающий ее с голосом матери и дающим возможность поделиться ужасом происходящего с подругами. Она пугалась приходящих телефонных счетов, но поделать с собой ничего не могла, и снова и снова, мысленно подсчитывая сумму за полчаса или час разговора, набирала знакомые номера.

И в это безумное время, когда окружающая действительность начинала казаться дурным сном, появился ОН.  Он – любящий, как и она, Ильфа и Петрова, Булгакова и Северянина, Он, по сто раз на дню звонивший ей, чтобы узнать, как ей живется, как чувствуется, и не нужна ли порция хорошего настроения. Он – мчащийся на поезде 150 километров в Ее город только для того, чтобы побежать в аптеку и принести Ей капли для носа и сироп от кашля, если Ему вдруг начинало казаться, что Она простыла. Он – воспевающий Ее красоту и ум и преклоняющийся перед Ее душевными качествами. Он – еженедельно устраивающий для нее походы в филармонию на симфонические концерты, начинающиеся коньячной церемонией (20 грамм Реми Мартен с лимоном в уютной итальянской кафешке на старой площади) и заканчивающиеся шикарным ужином в итальянском же ресторане и поездкой на такси в Его берлогу, когда очумевший таксист, стараясь не отвлекаться от дорожной ситуации, слышал звуки страстных поцелуев, доносящихся с заднего сиденья. Он – записывающий для Нее русские фильмы и тоннами таскавший Ей русские книги. Он – готовый отдать последнюю свою рубаху, чтобы купить Ее любимые дорогущие «гиацинтовые» духи. Он – только для того, чтобы развеять одолевающую Её внезапно вселенскую тоску, устраивал вдруг поездку в Амстердам, где они гуляли целый день по узеньким улочкам, дивились несметному количеству велосипедов, стоящих, лежащих, рулем или колесом выглядывающих со дна каналов и, казалось, даже висящих на деревьях, где Он купил Ей триста разноцветных тюльпанов и Она почти не могла удерживать в руках этот гигантский букет.  Он, даривший Ей чувство быть боготворимой и желанной каждую секунду. Он – своею бешеною страстью будивший в ней столько ответного огня, что Она могла только удивляться, откуда берется такой шквал наслаждения, когда Она, кажется, вовсе не любит этого удивительного человека. Он – «колдовавший» для Нее сны и превыше всего на свете пекшийся о Ее здоровье и хорошем настроении. Он – с великолепным чувством юмора, заставляющий Ее хохотать своими байками и рассказами про Медведидзе и Гринго. («Медведидзе» образовался после их похода в зоопарк. В большом вольере два медведя гризли, самка и самец, уморительнейшим образом разыгрывали свои ухаживания. Когда косолапый и скромный медведь подходил к самке и аккуратно трогал ее лапой, та пихала его прочь от себя, поворачивалась к нему своей толстой мохнатой спиной и начинала сосредоточенно ковырять лапой в земле, или грызть травинки, в общем, демонстрировала свою полнейшую занятость куда более важными делами, чем ухаживания своего воспитанного друга. Медведь повторял свою скромную попытку сблизиться, но получал очередной отпор, самка порыкивала, и даже заехала лапой ему в морду, после чего обиженный медведь отошел на нее, сел на камушек и отвернулся. Тут капризница, сообразив, что видимо, перегнула палку и рискует остаться без нежных ухаживаний и любви, начала свои коварные женские маневры – она бродила по вольеру, покачивая бедрами, она ложилась на спину, каталась по травке, блаженно потягиваясь и подрыгивая толстыми лапами, она вертела своей медвежьей попой и прямо-таки устраивала томные танцы, стараясь соблазнить своего обиженного друга. Тот долгое время не обращал на обольстительные маневры никакого видимого внимания, потом, воспламененный, бросался к ней, обхватывал, обнимал сзади лапами и начинал покусывать ей ушко. Медведица вырывалась, урча, и весь спектакль начинался сначала. Наблюдая за сценой медвежьей любви, Он, покатываясь со смеху, заметил, что парочка медведей здорово напоминает их самих. Ей такое сравнение показалось тоже небезосновательным, и тогда Она стала называть Его Медведидзе, а он Ее – медведицей ласковой и белокрылой. С «Гринго» было по-другому. Как-то, во время прогулки по вечернему городу, Он сказал, что все встречные мужчины наверняка завидуют ему. И думают, что этот гринго, чужак, нахален и дерзок, и женщина рядом с ним великолепно красива. А Гринго (при этом Он менял голос и говорил хрипло и растягивая слова), Гринго знает, что он сильнее всех и будет драться за свою Женщину, если будет надо, и постреляет всех глупых аборигенов. Он был великолепен, и Она хохотала до изнеможения, повисая на его сильной руке).

Наконец Он – единственный, как ей казалось, человек в этом новом и чужом мире, который может и готов помочь в любую минуту, прилететь, примчаться, прибежать, согреть, утешить, накормить, развеселить, придать сил, сходить в страховую компанию, чтобы подписать какой-то полис или получить продление визы в департаменте, куда Она ходила одна уже три раза и каждый раз служащий, несущий себя важно, будто он был по меньшей мере императором, и, игнорируя Ее попытки перейти на английский язык, выпроваживал Ее из кабинета, сказав на прощание пару фраз, которые Она не могла понять.

Любила ли она Его? Она восхищалась Его умом, образованностью, Она ценила Его литературный вкус и обожала вести с ним интеллектуальные споры,  Она наслаждалась Его голосом, часами рассказывающим ей в телефонную трубку бархатные слова любви. Его звонки и визиты не заставляли ее сердце трепыхаться и бешено стучать, колени не становились ватными, а голос не дрожал. Но Ей было хорошо с ним, покойно, Она чувствовала себя в безопасности, и горячее чувство благодарности к этому человеку заменяло ей любовь.

***

Родная моя, ненаглядная, желанная, искренне хочу, чтобы эта суббота принесла тебе новое упоение жизнью и открыла перед тобой новые её радости. Милая моя, восхитительная моя… А я сегодня буду весь день жить надеждой на нашу встречу в скором времени. Непередаваемо соскучился, истосковался по тебе. А услышав вчера на прощание твой сладкое «милый», и вовсе зажегся весь, застыл в ожидании тебя. По телу бегают возбуждающие мураши, душа взмыла ввысь и притаилась где-то там, наверху, в расслабляющей сини, а сердце поёт – но не заунывно, а ликующе. Такой самозабвенной страстью не любил никого. Свидеться бы с тобой, прикоснуться к тебе, раствориться в тебе без остатка, до последней элементарной частички плоти и души… Как у Высоцкого, хотя пел он об иной ситуации: «Чую с гибельным восторгом: пропадаю…»

Когда тебя нет рядом, живу уединённым с этой любовью, как схимник с молитвами. Правда, порой не приложу ума, как обращаться нею – огнедышащей, строптивой, непокорной. Обуздать ее нет ни сил, ни желания. Иногда мне становится в некотором смысле жаль её – такую неуёмную, глупую, безбашенную. Без тебя она – как лошадь, переевшая клевера. Или считай её пламенем, способным согреть лишь нас вместе: меня одного она только выжжет изнутри дотла.

Моя любовь к тебе – нагая, бесстыжая, беззащитная. Люблю тебя всю. Люблю искренне. Люблю честно. Всецело отдаю её в твою власть, потому что верю тебе. Отдам тебе и мое сердце. делай с ним что угодно: хочешь – лелей, хочешь – отвергни. Но не рань его, не царапай, пожалуйста. И не вздумай прятать в заначку на чёрный день – задохнётся. Не утомил тебя? Не вверг в колючие раздумья? Не смутил? Знаешь, если нам суждено быть вместе – справимся с чем угодно сами. Если не судьба – сами же и угробим всё то трепетное, животворящее, естественное, что связывало и связывает нас. Лишь бы страсть не иссякла…

Целую тебя горячо и неистово. Жду тебя, любимая.

***

Программа на выходные была обширной – сначала Она намеревалась приехать к нему на работу – уж очень хотелось окунуться в радиожурналистские будни – а потом, после прогулки по городу и своеобычного субботнего концерта, было запланировано посещение «берлоги», как ласково называл Он свою квартирку.

Сидя на теплом сидении полупустого вагона, Она по привычке внимательно следила  за мелькающими пейзажами за запыленным окном. Она любила ездить. Не важно, на поезде ли, на машине – просто быть в движении, просто не думать ни о чем и только вот так провожать глазами убегающие, сменяющие одна другую картинки.

Поезд еще только подъезжал к городу, но высоченная башня здания, где располагалась радиостанция, уже замаячила вдали, а потом, на смену ей, выросли и проплыли мимо гигантские, невообразимо красивые, нереальные, будто налепленные на основной современный пейзаж, готические башни знаменитого собора. Когда Она в самый первый раз приехала в город и вышла из здания вокзала, у нее перехватило дыхание от величественной картины – стройные, резные, устремляющиеся в головокружительную высоту башни-близнецы, весь этот невообразимый корабль, гигантский, поражающий воображение своею изысканной филигранной красотой и древностью. Ей сразу же захотелось убрать все, что было вокруг – все эти дома, снующих озабоченными толпами людей, стоянку такси с вереницей желтеньких машин, отели и банки – такими лишним и ненастоящими казались они, искусственно прилаженные, прилепившиеся к красавцу-собору, окружившие его завидующей, недостойной  придворной сворой, ворующие у него пространство и воздух, куски неба и лучи солнца. И только один ветер оставался верным своему господину – в любое время года, в любое время суток пронизывал он своей тревожащей силой площадь перед собором, стараясь воссоздать ощущение дикой свободы, утерянной так много лет назад…

Редакция оказалась многоэтажным зданием с кучей длинных коридоров, дверей и громадных окон, предоставляющих на верхних этажах великолепную возможность наблюдать панораму города с разных ракурсов.

Он, явно волнуясь, водил Ее по этим бесконечным коридорам, показывал студии для записи передач, кабинетики, набитые веселыми, одновременно печатающими, звонящими по телефону и на специальном сленге перебранивающимися друг с другом журналистами, курилки и кофейные автоматы с бесплатным кофе. Ей очень понравилась его работа, весь этот неспокойный улей пишущих, говорящих, шутящих и смеющихся людей. Он, как обладатель великолепного баритона, с некоторых пор занимался не только «пишущей» журналистикой, но и озвучивал новости. Ему ужасно хотелось поделиться этой своей гордостью и радостью, поэтому он так настойчиво приглашал Её именно сегодня – в день живого эфира радиопередачи с блоком новостей, звучащих его голосом. Только Ему не удалось как следует блеснуть своим профессионализмом – оператор заявил, что посторонним  в студии находиться нельзя, поэтому Она слушала его передачу, сидя на стульчике в его кабинете.

Потом они пили кофе из автомата и любовались панорамой города, и Он гордо возвышался рядом с нею, то хватая Ее за руку, то приобнимая за талию каждый раз, когда мимо проходили его коллеги-приятели.

***

После шумного большого города скромный пригород,  где жил Он, показался Ей каким-то оставленным людьми и Богом полустанком в казахской степи. Она со скучающим лицом слушала Его экскурсионные разъяснения, и думала о том, что было бы лучше поехать домой. Он жил на третьем этаже небольшого блочного дома, окруженного подстриженными зелеными лужайками и парой уныло склонившихся березок. Он ужасно суетился, то желая пропустить Ее вперед, то внезапно прорываясь к двери, чтобы нажать кнопку лифта.

Как только Она шагнула в полутемную прихожую, Ее обдало теплой волной разнообразных запахов – здесь были и знакомый аромат его одеколона, смешанного с легким винным амбре, неистребимый, привидением витающий дух табака, сладкая нота переспевших бананов и нафталиновая ворсистость старого шерстяного ковра.

Небольшой зал был уютным, старомодным, здесь помещались огромное любимое его кожаное кресло, книжные деревянно-стеклянные шкафы, заваленный газетами журнальный столик, на котором к тому же стояли кофейные чашки, пепельница и керамическая лампа для курения благовоний, валялись пачки с сигаретами, записная книжка, и возвышался гордо среди этого хаоса чернильный прибор; вдоль стены стоял длинный раздвижной диван, а тонкая белая тюлевая занавеска, окруженная по бокам словно телохранителями – тяжелыми портьерами – прикрывала от любопытных глаз большое окно, выходящее на стриженную лужайку перед домом. На лужайке этой жили, по Его словам, ручные и веселые зайцы, которых Он считал своими приятелями и радовался каждой весной, когда те устраивали свои брачные танцы, скача по лужайке в сумерках.

Спальня – маленькая, где в одном углу помещалась небольшая кровать, а все оставшееся пространство занимали гигантская, с громадными колонками, видимо еще доисторическая стереосистема, стойки с кассетами и дисками и компьютерный стол.

Крохотная кухонька была до отказа напихана всевозможными продуктами – на столе стояли бумажные пакеты с сахаром и мукой, рядом расположились связка потемневших бананов и две сетки с апельсинами, пара сморщившихся яблок, сияющие яркими упаковками три плитки лучшего, явно для Нее приготовленного швейцарского шоколада, мешочек с песочным печеньем, баночки с мармеладом. В уголке на полу – плетеная корзина с картошкой, луком, парой морковок, тут же размещались ящик с пивом, множество пустых бутылок и совок с меленькой щеткой. Холодильник — под стать основному убранству кухни — был полон продуктами: и пакетики с колбасной нарезкой, и сыров сорта четыре, и стояли кучкой баночки с йогуртами. Тут же находились всевозможные паштетики, «помазки», мешочки какие-то, и торчала, угрожая  узким горлом, бутылка с шампанским.

Он очень готовился к ее приезду. Пропылесосил ковры и накупил всякой всячины, запасся ароматическими маслами для лампы, Её любимым австралийским каберне, и не забыл притащить из магазина две сетки с апельсинами. Но она почему-то не выказала специального восторга при осмотре его любимой берлоги, бросила удивленный взгляд на журнальный столик, чуть сморщила нос при осмотре кухни и даже не оценила должным образом раритетной Его, горячо любимой музыкальной системы. И только книжный шкаф тут же привлек Ее внимание, Она подскочила к нему и стала с блаженной улыбкой изучать корешки книг. Он был немножко разочарован такой сдержанной реакцией на его жилище, но радость пересиливала все остальные эмоции. Сегодня Она была рядом, и Ему не нужно будет звонить и, изнывая от тоски, наколдовывать в трубку новый сон. Сегодня он мог нашептать этот сон прямо в любимое ухо.

***

…Счастлив я, счастлив… Так счастлив, что до сих пор нахожусь в состоянии, близком к экстатическому (а может, что скромничаю и на самом деле испытываю экстаз). Любимая, как же это ВОЛШЕБНО и НИ С ЧЕМ НЕ СРАВНИМО – чувствовать себя Твоим мужчиной, которому ты веришь, которого ждешь и ласкаешь, которому даришь свои ласки и прелести.

Как ПОТРЯСАЮЩЕ знать – что ты снова вместе со мной, снова доверяешь мне делать тебя счастливой и окрыленной… Я очень бережно отношусь к тебе и буду так же относиться, никогда больше не причиню тебе боли, не оскорблю ни словом ни поступком. Ты для меня – все лучшее в моей судьбе. Ни одну женщину в мире я так не желал и не желаю, не признавал и не признаю, не любил и не полюблю. Это так замечательно – осознавать себя частичкой твоей жизни, твоих мыслей и надежд. Я люблю тебя. Мое сердце принадлежит только тебе – и это мое счастье.

***

У Нее появилась подруга. Она познакомилась с нею на том же литературном форуме, где Лариса – так звали подругу – упоенно зачитывалась Её стихами. Знакомство быстро перешло из виртуального в телефонное, и вот уже через каких-то две недели Лариса приехала к Ней в гости, чтобы познакомиться лично. С интересом вглядываясь в лица высаживающихся из поезда пассажиров, Она сразу узнала знакомую по фотографии высокую, чуть сутуловатую фигуру, густую шапку коротко стриженых русых волос и близорукий, спрятанный за очками, взгляд. Лариса была старше Её, работала в социальной службе, писала какие-то свои тайные дневники, обожала стихи и увлекалась куклами. Кукол она делала сама – самых разных, из папье маше и гипса, шила им одежки, разрисовывала лица, и были эти куклы совершенно как живые. Еще у Ларисы был муж – красавец, поэт, философ и свободный художник, находящийся в постоянном поиске работы.

«Какая ты…» – только и сказала Лариса, когда Она подошла к ней, протягивая маленький букетик цветов. Вечером по поводу очного знакомства была закачена зверская вечеринка с гитарой и тремя бутылками красного вина на двоих. После пары бокалов Лариса вдруг начала звать её странным именем «Манюня», объясняя, что это ласковое сокращение «Минервы», все подсаживалась к Ней поближе и смотрела долгим, тяжелым взглядом на Её губы.

Она знала этот взгляд. И снова испытала затягивающее, как болото, ощущение власти. Власти своей красоты, своего интеллекта, непонятной даже ей самой этой своей притягательности, будящей и в мужчинах и даже в женщинах порывы потаенной страсти. Она любила это ощущение. Она прекрасно владела своим голосом, становящимся внезапно волнующим и низким, взглядом, которым могла выразить любые свои эмоции, движениями, мимикой, она вела тонкую и опасную игру, и эта игра доставляла ей несказанное наслаждение.

После двух дней, проведенных в гостях, Лариса уехала домой, совершенно очарованная своей новой подругой. Она вдруг открыла в самой себе странные, неосознанные раньше желания, прочувствовала остро и не могла не сознаться себе в том, что ее безумно возбуждает и необъяснимо влечет к себе эта темноволосая то ли девушка, то ли женщина – когда смеялась или пела под гитару свои романсы, Она казалась совсем девчонкой, а когда вдруг заговаривала о чем-то серьезном, в глазах Её отражались внезапно и явно пережитая боль, и разочарования, и скорбная морщинка между бровей вдруг делала ее старше и грустнее.

После очного знакомства их дружба стала развиваться активнее, вскоре и Она посетила Ларису в ее стерильно-чистой квартирке с мужем-философом, с которым так здорово можно было вести веселые и громкие интеллектуальные споры, высоченными потолками и по всем окнам и полкам рассаженными, расставленными и разложенными куклами. Лариса приготовила для Нее необычный подарок – куклу с длинными черными волосами, миндалевидными глазами и ярко накрашенным ртом, одетую в бордовое бархатное платье. Она сразу же узнала в кукле себя, было очень приятно и необычно, а довольная произведенным эффектом Лариса заявила, что планирует выточить еще и скульптурку из мягкого камня.  Она с удовольствием позировала, возлегая на большой белой софе, и этот второй подарок тоже привезла домой – каменную  русалку с Её фигурой и лицом.

Она уже немного пожалела о том, что пустила в ход свои чары, Её новую подругу явно лихорадило от новых чувств и переживаний, и Ларисины чувства к Ней уже с трудом можно было назвать дружескими. Но Ей так не хотелось терять новую подругу, первую женщину в этом новом мире, показавшуюся Ей интересной, умной, тонкой, что Она, нуждаясь в подруге, все же не позволяла погаснуть зародившемуся, такому новому, трепетавшему в Ларисе огню, умело – фразой, взглядом, или нежным объятием – приводя Ларису в состояние, близкое к помешательству.

***

… у нее глаза цвета охры…

…Уехала. Рано утром. Теперь вот осталась подушка с ее запахом и картинки утреннего пробуждения. Вот она, спит еще. Такая тёплая, такая живая. Волосы еще закрывают её лицо, черные, шелковистые, но я знаю: если осторожно отодвинуть прядь за ушко (ушки тоже заслуживают особенного внимания), то можно увидеть глаза, которые еще закрыты, но которые имеют цвет охры. Глаза с выраженным восточным разрезом. Целуй её, пока она еще спит, осторожно так, нежно. Тихонько, чтобы не разбудить, трогаю лицо, волосы, губы (такой чувственный, до одури, рот). Она уже просыпается, уже чувствуется мягкая дрожь желания. Жилка на шее выдает, пульсирует.

Какая ты!!! Кожа гладкая, шелковистая (нужно много шёлку!!!).  Вот плечи, шея,  руки… Какая ты!!!

Она никому не хочет принадлежать. Как кошка, которая гуляет сама по себе. Уехала. Рано утром. Вот так вот, Господа…

***

По вечерам Он по обыкновению звонил Ей, и после первого страстного потока Его признаний и комплиментов, после обмена впечатлениями, снами, новостями, печалями и радостями, после громадной порции ласковых и смешных Од в Её честь, пропеваемых Им, чтобы немного улучшить бранчиливое, омраченное предстоящим мучением настроение своей возлюбленной, они начинали работать.

Она сидела в кухне за своим громадным и уютным деревянным столом, вокруг – веером разложенные словари, посередине – громадная тетрадь в линеечку. Одной рукой прижимая к уху телефонную трубку, Она с саркастическим выражением лица записывала в тетрадь новые слова и выражения.

Она страдала. С одной стороны Её ужасно бесило, что дар речи для нее в этом новом мире почти полностью потерян, и Она вынуждена выражать свои сложные мысли в примитивной и корявой форме. Поэтому неизменно, каждый вечер, с воловьим упрямством засаживалась Она изучать немецкий. С другой стороны было ужасно лень, одновременно – страшно, и казалось, что Она никогда в жизни не выучит этот ужасный язык.

Проработав определенную тему сначала сама (причем Ей временами казалось, что этот сумасшедший язык просто невозможно изучать, потому что понять и прочувствовать его нельзя, он вязнет в зубах, застревает в глотке и ужасно злит), Она,  намучившись и дождавшись звонка Сергея, со всею силою своего отчаяния обрушивалась на несчастного своего помощника. Сначала Она ехидно осведомлялась, почему вот это выражение звучит так, а другое, ему сходное, построено уже совершенно по-другому. Он, вдохновленный, объяснял, что оно – вот так, и выражение это нужно просто запомнить и выучить, и все будет хорошо. Тогда Она начинала сначала шипеть в трубку, чтобы Он, такой прекрасный и умный, пояснил Ей, необразованной балде, почему это именно так, а не иначе. На Его повторное и радостное «запомнить и выучить» – вопила, что не умеет запоминать и выучивать вещи, которые не понимает, и если нет системы. Он утихал на пару минут, озадаченный Её бешеной и совершенно беспричинной яростью. Она, не слыша никакой реакции, осведомлялась ядовито, может ли Он дать Ей ответ, и где система.

Сергей владел языком прекрасно. Прожив в Германии почти десять лет, Он никогда не позволял себе употреблять дойчизмы или исковерканные выражения, Его речь была незапятнанна искаженным интонационным акцентом. Она искренне восхищалась Его безукоризненным владением немецкого и трепетным отношением к родному русскому. Да, Он владел немецким прекрасно. Но, к сожалению, не умел толком объяснить Ей, что, почему, да как.

Совместное изучение языка по телефону приносило, казалось, больше тревог и волнений, чем результатов. Хотя, результаты определенные все же были. Часто, после двухчасовых прений, ехидных выпадов и отчаянных попыток разъяснения непонятностей, Она, с остервенением швырнув горячую трубку, сначала, взбешенная, скакала по кухне, швыряла словари, вопя, что не выучит этот язык никогда в жизни. Потом, немного поостыв и сжевав пару апельсинов, присаживалась к столу и, понукаемая своим упрямством и нежеланием сдаваться, снова вперивалась взглядом в свою тетрадочку. И – о чудо, будто туман рассеивался – перед ней вставали стройными рядами осознанные и выстраданные столпы так необходимой ей системы. Жить, оказывается, было можно.

***

Он почему то сразу невзлюбил эту Её подругу, Ларису. Такое же чувство, возможно еще более яростное, испытывала по отношению к Нему Лариса. Эти двое – Лариса и Сергей – никогда не видели друг друга и не соприкасались даже виртуально, но тайно ненавидели один другого и ревновали жутко.

Лариса, растягивая по-московски слова и сдерживая с трудом раздражение, часто пыталась убедить Её, что отношения с «этим Альфом» вовсе не нужны, ведь он  – просто сумасшедший, бешеный – все время пытается контролировать все области Её жизни и когда нибудь, вероятно, убьёт Её на почве ревности. Она слушала, смеялась, подковыривала Ларису коварными вопросами и не думала серьезно ни о подруге своей, ни о Сергее.

Она была влюблена. Произошло это внезапно, неожиданно, и теперь эта любовь, а скорее сказать – неконтролируемая, вулканическая страсть – управляла всеми Её мыслями.

Роберт был великовозрастным студентом-физиком, начавший свое третье высшее образование – высоченный, с очень широкими плечами и удивительно стройный, со светло-русыми, мягко падающими на лоб волосами, и близорукими, зеленоватыми с сумасшедшинкой глазами, которые он прятал за стеклами круглых очёчков. Роберт был очень странным типом – деликатный, чрезвычайно скромный и даже иногда чуть заикающийся от смущения, проступающего розовыми пятнами на гладко выбритых скулах – он чудовищно поразил Её и почти лишил способности рассуждать здраво, когда во время их прогулки по набережной портового города вдруг дерзко увлек ее в тень криво стоящего на приколе прогулочного катера и, крепко захватив одной рукой обе ее руки, а другой властно откинув ей назад голову, стал с нежным неистовством целовать ее. Она, кое-как освободившись от его захвата, покачиваясь от внезапно охватившей ее слабости и головокружения, ясно поняла, что пропала – попалась в ловушку такой сумасшедшей страсти, какой еще не испытывала за всю свою жизнь. Это была не любовь, это была необъяснимая, томная, лишающая воли страсть, и Она не имела ни сил, ни желания сопротивляться.

***

Здравствуй, моя родная и любимая…

С трамвайной остановки не шел – бежал. И даже не бежал, а летел, чтобы поскорее добраться до телефона, набрать твой номер и услышать твой очаровательный, милый моему сердцу голос. Соскучился… В поезде наслаждался отголосками твоих ароматов, а потом, вдобавок ко всему, засучил правый рукав куртки и рубахи и влюбленно рассматривал узоры, появившиеся на мышце после твоих ласк.

Ты мне очень нужна, но и это – не самая удачная формулировка, потому что в отдельности от других правдивых слов она выглядит эгоистично. А другие правдивые слова – это и то, что хочу ежечасно, ежеминутно, каждый миг своей жизни делать все для тебя, для того, чтобы ты всегда чувствовала себя страстно любимой, желанной, удостоенной поклонений, похвал и приношений. И то, что хочу разукрасить твою жизнь событиями, о которых тебе всегда приятно будет вспоминать, вернее, чтобы эти приятные события оставались для тебя незабываемыми. Я верю и каждому твоему слову, верю в силу твоего духа и твоих поступков, знаю, что они исходят от сердца. Я хочу подарить тебе не только мою любовь, но и эту веру в тебя. Помнишь – «наколдую и веру, и храм»? Об этом и шла речь в стихотворении, которое писал не рассудком, а созревшими и оформившимися чувствами. Я обожаю тебя.

А сегодня вечером то и дело повторяю мысленно наш разговор о муже и жене… Именно о такой жене и мечтал всю жизнь, только долгие годы считал эту мечту иллюзорной, несбыточной, утопичной. А видишь, как все получилось. Я и раньше относился, и буду относиться к тебе, как к жене. И всегда воспринимал тебя как Единственную, как возлюбленную, у которой не просто нет альтернативы – её вообще не может быть по определению. Я всегда буду честен по отношению к тебе и в наших отношениях. Меня не интересуют другие женщины, потому что никто из них не в состоянии сравниться с тобой хотя бы приблизительно, никто из них не способен дать мне даже сотую долю того, что даёшь ты. Но и это далеко не все. Ни к кому из них я не способен воспылать даже в сотню раз меньшей страстью, чем к тебе. Для этого им необходимо обладать всем, чем обладаешь ты, выглядеть так же, как ты, и мыслить так же, как ты. Разве что клонировать тебя – так и это будешь не ты, а твой клон. А я люблю, жажду и хочу только тебя. Рядом с тобой мне отрадно и счастливо, легко и волшебно, сладко и певуче. Ты уже слышала мой гимн в твою честь по телефону, сегодня услышала песнь о тебе наяву… Прекрасные чувства к тебе переполняют меня давным-давно, они живут в моей душе и постоянно просятся наружу, и сейчас я не желаю их сдерживать. Очень хочу, чтобы ты знала – как тебя любят, как тебя можно любить, какая ты восхитительная и прелестная. Всегда живу в ожидании твоих звонков. Мне они – как весть о грядущем счастье. О счастье по меньшей мере снова услышать тебя. Входи в мою душу смелее, ничего бойся ничего, отдохни и согрейся у огня моего сердца. Это все – твоё, одной тебе уготованное и предназначенное, ради тебя единственной и существующее.

Милая, я так люблю тебя… Нежно-нежно целую.

По-медвежьи сжимаю в объятиях.

***

Ей стало казаться, что Она попала в сюрреалистическую западню, мир вздваивался, дробился, теряя контуры и обвисая безвольно, как растекающиеся часы на картине Сальвадора Дали.

Сергей все время был рядом, неистовый, влюбленный, поющий Оды и возлагающий к Её ногам весь свой мир. Её казалось, что Он присутствует незримо каждую секунду рядом с ней, витает легким духом над ее постелью, наблюдая за ее мыслями. Она стала тяготиться Им. Ей хотелось убежать от Его опеки, Её раздражали Его неутомимое любовное преследование, Его постоянные звонки. Но Она не могла и подумать о том, чтобы сказать Ему об этом.

Сказка Экзюпери когда-то мощно поразила Её юное воображение, и Ей показалось, что это единственно верное определение, эдакая планка для измерения людских отношений: «мы в ответственности за тех, кого приручили», и Она стала ярым апологетом этой спорной истины.

Ей казалось, что Она многим обязана этому человеку, ведь Сергей так много сделал для Нее и делает каждую секунду. Ведь Он – тот, кто любит, а на любовь нужно отвечать любовью. Как объяснить Ему, что он для Нее – брат, отец, друг, опора, родной и близкий человек, к которому она испытывает теплые и нежные чувства – но не любимый.

Ужасающая по своей силе, необъяснимая страсть к Роберту сводила с ума, Ей хотелось видеться с ним как можно чаще, но вовсе не для того, чтобы поговорить – она не понимала этого странного человека и он был далек, как утренняя одинокая звезда – но снова ощутить это безумство, когда разум вдруг отключался, и всё Её существо покорялось в одночасье этому высокому странному мужчине с кроткими глазами и потрясающей властностью, извергающейся из него внезапно, как взрыв. Роберт робко назначал Ей свидания, и Она тайно, отключив телефоны, ехала к нему, чтобы снова испытать происходящую с ними обоими немыслимую метаморфозу: Его, превращавшегося из скромного молодого человека в повелителя вселенной, и Её, дикой непокорной кошки, теряющей внезапно свою гордыню и начинавшей урчать от одного прикосновения его взгляда.

Эта вынужденное двойственное существование доставляло Ей массу моральных неудобств, Она ненавидела и не умела врать, но и сказать правду не решалась, поэтому молчала. Только с подругой Ларисой поделилась она своими переживаниями, но понимания не нашла – та просто заболела ревностью и теперь ненавидела всех их троих, мучаясь от своей неразделенной любви.

***

В эти выходные в большом портовом городе, где жил Роберт, выступала известная российская рок-группа, и Она, зная, что Сергей именно в эти выходные дежурит, рассказала Ему о своих планах. Голос в телефонной трубке мгновенно переменился, заскрежетал сдерживаемой яростью и попросил непременно сообщить время окончания концерта, чтобы Он мог сразу же позвонить. Или может, Ему приехать после дежурства и забрать Её? Со всей возможной своею хитрою деликатностью Она ласково отклонила это предложение и сказала, что поедет домой со знакомыми девушками с того же пресловутого литературного форума. Это было истинной правдой, ибо на концерт собралась вся обитающая в их районе русская виртуальная элита. Она на самом деле договорилась о встрече с тремя обитательницами форума – познакомиться очно и повеселиться всласть на концерте. Но все же тайно надеялась на другое окончание вечера.

Послав Роберту короткое сообщение, что Она сегодня вечером посетит чудесный его город, чтобы насладиться русским роком, начала собираться на концерт.

Пока Она ехала в поезде, Сергей позвонил как минимум семь раз, расспрашивая Её о настроении, о погоде, о здоровье, рассказывал про свой живой эфир, про дежурство, про то, что сломался кофейный аппарат и Он вынужден пить растворимый кофе из пакетиков. Она слушала терпеливо, смеялась его шуткам, расстраивалась по поводу слишком коротко остриженной лужайки, где зайцам теперь не так вольготно живется – на виду ведь всё – но истинные мысли Её были очень далеко.

После концерта, когда Она вместе с тремя новыми знакомыми вышла наружу, Её сердце заколотилось неистово, а ноги стали ватными – чуть поодаль стоял желтенький мерседес такси, а возле него Она, задохнувшись, узнала высокую фигуру.  Выдравшись из цепких объятий новых подруг, повисших на Ней и непременно желавших продолжить вечер всем вместе в ночном клубе, Она неровными шагами направилась к такси. Роберт распахнул дверь машины, Она, ни слова ни говоря, уселась на заднее сиденье, начиная тихонько дрожать.

Такси долго блуждало по узеньким мощеным улочкам ночного города, и все это время звонил, не переставая, Её телефон. Она всей кожей ощущала бешеное бессилие обезумевшего от ревности человека, снова и снова набиравшего Её номер. Через полчаса, измученная звонками и подстегиваемая удивленно-насмешливым взглядом своего спутника, Она, внутренне содрогаясь от ощущения расплывающейся, ускользающей из под Её контроля реальности, отключила телефон, чувствуя себя по меньшей мере презренным Брутом.

***

Счастье мое, жизнь моя, судьба моя….

Я очень тебя люблю. Я крепко тебя держу. Я от тебя никуда не уйду. Не уйду, потому что не могу солгать самому себе и повернуться спиной к своему счастью. Не уйду, потому что не смогу пережить даже самую короткую разлуку с тобой. Не уйду, потому что нужен тебе и любим тобой. Мы с тобой настолько внутренне связаны друг с другом, настолько слились друг с другом, настолько необходимы друг другу, что НИКТО из нас не вправе бросать другого просто так, по прихоти или по недоразумению, понимаешь? Буду с тобой в самые сладкие и самые чёрные минуты, никогда не откажусь от тебя и не предам тебя, никогда не откажу в помощи и поддержке, которую могу дать тебе. Люблю тебя, знаешь? Чувствуешь это? Не сомневаешься в этом? Хочешь этого? Это – твоя любовь и твои чувства, твой островок в безбрежном океане, твой оазис в пустыне…

Я люблю тебя, моя веселая, чудная, увлеченная, любознательная, волшебная, сексапильная, страстная, вкусная, нежная, вредная, милая, любимая, родная, близкая, понимающая, чуткая, магическая, дерзкая, ароматная, зовущая, щедрая Женщина.

***

В ту ночь Она решила обо всем поговорить с Ним, но на следующее утро, обнаружив в почтовом ящике безумное, отчаянное Его письмо, поняла, что просто не в состоянии сказать правду.

Ненавидя себя за это вынужденное, и, как Ей казалось, необходимое вранье, Она весело рассказывала ему о том, какой чудесный был концерт, и как здорово танцевала Она с подружками в ночном клубе, и как вернулась на первом утреннем поезде домой, и только телефон подвел – аккумулятор сел.

Она не подозревала о том, что Он, обезумев от страшного подозрения, неведомо каким образом разыскал телефоны Её спутниц и, холодея, узнал, что Она в клуб не поехала, а укатила в неизвестном направлении на на такси, и высокий мужчина сел на заднее сидение рядом с ней.

***

…очень прошу тебя – останься! Останься со мной, если тебе не кажется странным это предложение. Слышишь? Ты для меня все – весь мир, мое счастье и надежда на лучшую жизнь. Говорю сейчас не голосом человека, которого собираются покинуть, и не укоризненным тоном. Просто пытаюсь сам понять, что творится со мной в эти страшные минуты. Очень боюсь тебя потерять, жизнь без тебя станет каторжной мукой, потеряет какие бы то ни было привлекательные стороны, обратится в пепел. Не уходи, слышишь? Не уходи, любимая, славная, заботливая. Ты – единственный человек в этом разноречивом мире, кого люблю всем сердцем и с кем породнился душой. Ворота моей души для тебя всегда распахнуты настежь. Мое сердце готово обогреть тебя, руки и губы – приласкать и утешить. Приди в мой дом, и пусть он станет твоим домом. Нашим домом. Не стану тебя ни неволить ни терзать.  Не буду пытаться как-либо повелевать твоими поступками. Не сокрою от тебя ничего. Все, чем я богат и чем располагаю, все имущественное и духовное – все твое. Тебя ждет в этом доме дом, а не обязанности по нему. Тебя ждут самые нежные чувства, которыми я полон, думая о тебе и общаясь с тобой. Ты будешь всегда чувствовать себя женщиной, которой восторгаются, которую хотят видеть и любить, перед которой преклоняются.

Когда-нибудь, может, и свыкнусь с мыслью о том, что тебя больше не будет в моей жизни, привыкну жить воспоминаниями, задом наперед. Не знаю. Сегодня мне такой исход кажется невероятным. Никого так не любил и не полюблю, никого так не желал и не возжелаю, ни перед кем так не трепетало мое сердце, как перед тобой.

Ты сказала, что боишься меня. Не бойся, прошу тебя еще раз. Не причиню тебе зла. Не злоупотреблю твоим добрым, нежным, искренним отношением ко мне. Мои чувства к тебе никогда не ослабнут, ты никогда не станешь менее желаннее, но всегда будешь видеть, что воспринимаю тебя как Женщину, как Единственную, как Любимую. Женщину, которой должно поклоняться и которую надлежит любить всей силой огня страсти, отдаваясь ей до остатка, до последнего импульса.

***

Она чувствовала, что все более и более привязывается к Нему. После сумасшедшей вспышки страсти к Роберту, после этого безумия, которое неожиданно для Нее самой угасло и растворилось, не найдя в ее душе эмоционального эквивалента, Она ценила все больше свою привязанность к Сергею. Он по-прежнему был рядом, внимательный, страстный, любящий. Она то тяготилась Им, то понимала, что не хочет Его терять, то желала, чтобы отношения эти как-нибудь сами собой закончились, ибо была не в силах прекратить их сама.

На следующей неделе Он задумал устроить для нее катание на пароходе и посещение шоколадной фабрики. Она, хоть и не горела желанием провести эти выходные рядом с ним, все же согласилась, чувствуя себя не в состоянии сказать нет. Ей стало казаться, что Он сильно изменился в последнее время, в Его взгляде вспыхивали временами необъяснимые для нее жесткие искры недоверия и даже, как Ей казалось, неприязни, и  не могла объяснить себе, с чем это связано.

Пароход оказался большим прогулочным катером с открытой верхней палубой. Ей непременно захотелось ехать именно на этой палубе, а не во внутреннем зале, как предложил Сергей, за что Она и поплатилась, терзаемая неистовым  ветром, треплющим Ей волосы и пронизывающим насквозь своей промозглой сыростью. Разговаривать было тоже сложно – ветер свистел и задувал нахально даже в рот. Промучившись так полчаса, Она дала Сергею уговорить себя спуститься в закрытый нижний зал.  Здесь можно было спокойно выпить чего-нибудь и поговорить. Но разговор принял вдруг неожиданное и неприятное для Нее направление. Сергей снова заговорил о помолвке. Как-то во время одного из ночных телефонных бдений они уже касались темы брака, мужа и жены, и Ей приходилось лавировать в этой сложной материи, строя свои ответы таким образом, чтобы и Его не обидеть и не разочаровать, и себя не поставить в глупое положение неосторожным словом. Он же снова и снова возвращался к этому разговору и вот решил в романтической обстановке, на кораблике, под плеск волн, сделать ей решительное предложение и объявить помолвку. Ей снова пришлось объяснять, что Её чувства к нему носят самый теплый характер, Она ценит Его, восхищается Им, что Он ужасно нужен Ей (что было истинной правдой), но вот помолвку считает крайне преждевременной. Она говорила Ему, сидящему напротив с погасшим взором, о том, что Ей нужно время разобраться в себе, что,  дав согласие на «помолвку», она обманет и его и себя, ибо внутри Её еще так много вопросов, причем все эти вопросы – её личные, связанные с собственными переживаниями, и решить их должна Она сама. Сергей слушал обреченно, и на Его лице Она наблюдала странную игру чувств, какое-то чудовищное смешение мучительной любви, страсти и, как Ей показалось, бессильной ненависти. Бесцветным голосом Он согласился с Её доводами о преждевременности «помолвки». При этом курил одну сигарету за другой и выглядел таким разочарованным и убитым, что она сбежала от него на несколько минут под известным женским предлогом «напудрить носик», не в силах выносить мучительную ситуацию. Она оставила свою сумочку лежать на стуле, прихватив с собой только пудреницу.

Когда Она вернулась, Сергей уже взял себя в руки, разочарование и обида больше не извергались лавинами из его глаз. Он казался веселым и каким-то сумасшедше-бесшабашным, словно гусар, играющий в русскую рулетку. Ей стало жутко, и впервые промелькнула мысль о том, что, наверное, с него станется задушить Её собственными сильными руками. Из ревности или любви.

О неудавшейся «помолвке» не заговаривали больше. После поездки на катере они отправились в музей шоколада, где напробовались сладкого до умопомрачения, потом долго гуляли по холодному городу, каждые полчаса заскакивая в кафешки погреться и попить кофе, а вечером отправились к нему в Берлогу. В эту ночь Он любил Её так, будто бы завтра должен был наступить конец света – такой безумной, отчаянной, пронизывающей была Его страсть, и так нежно и трепетно смотрел Он ей в глаза, будто прощаясь. Она, почти захлебнувшись в этом бушующем океане Его любви, подумала, нет, скорее ощутила сквозь туман страсти, что Он – удивительный мужчина, и что так хорошо, как с Ним сейчас, Ей не было, пожалуй, еще никогда в жизни.

Наступившее утро поразило Ее пронизывающим холодом в Его взгляде. Она оскорбилась, возмутилась, и стала дерзко спрашивать, в чем причина столь странной смены настроения – от вселенской любви до сдержанной холодности с оттенком обиды. Обижается на Нее из-за того, что Она не дала согласие на помолвку? Он, не отвечая ничего, показал ей клочок бумаги, от вида которого Её замутило, стало мучительно стыдно, и внутри будто образовался внезапный вакуум, воздух закончился – Она узнала потрепанный старый свой билетик на поезд, на котором, возвращаясь домой после одного из последних свиданий с Робертом, Она, утопая в сладости пережитых моментов написала: «тоскую сладко, люблю, приеду к тебе снова…».

Оказалось, что во время поездки на катере, после того, как Она отказалась от помолвки и убежала «пудрить носик», Сергей перерыл Её сумочку и нашел этот окаянный билетик…

***

Перемены во мне….

Спасибо тебе за звонок, вытащивший меня из эмоциональной трясины. Снова испугался мысли о том, что могу тебя потерять, снова почувствовал, как дорожу тобой. А еще почувствовал и понял, насколько твое хорошее настроение ценнее и важнее, чем все стальное в этом подлунном мире, включая такую полумифическую вещь, как мое самолюбие. Вспоминал свои прошлые капризы, которые по сути своей были были вовсе не формой выражения моего внутреннего состояния, а средством некоей тактической игры. Скорее всего, тогда я, сам того не понимая, любил в первую очередь себя и только потом – тебя. Упивался собственной любовью и восторгался её необыкновенностью, тогда как следовало восторгаться тобой. Признавая за собой повышенную чувствительность и ранимость, не замечал эти же свойства в тебе. Тем более что называть мои тогдашние чувства безответными значило бы кривить душой. А потом я устал от собственных капризов… Не знаю точно, когда это произошло, но оно произошло: постижение той нехитрой истины, что нельзя любить за что-то, это же не бартерный обмен чувствами и эмоциями, не сделка; надо просто любить, если любишь по-настоящему. Любить – не вымогать ответного чувства, не стоить из себя оскорбленного реакцией того, кого любишь. Нет, конечно, если любовь покажется другому надоедливой мухой, стопудовой гирей на ноге, — тогда, возможно, стоит задуматься : а имеет ли такое чувство право на существование? Однако у тебя и близко не было схожей реакции. Ты всегда относилась и относишься ко мне с благодарностью и взаимностью, никогда не обещала того, чего не можешь дать по тем или иным причинам, была и остаешься честной и искренней. Чего я не смог оценить тогда по достоинству, по справедливости. Прости мне ту несправедливость, любимая…

Ты совершенно права: не следует сейчас вести речь о помолвке, тем более что это не игра в жениха и невесту, а очень важное событие, пусть отчасти условное. И как бы мне не осаждало осознание того, что в ближайшее время наш маленький праздник не состоится, досаду легко преодолеть, думая о том, чем богат сегодня. А я действительно несказанно богат: ведь у меня есть твое расположение ко мне, твоя взаимность, твоя любовь, а таким сокровищам позавидует любой мужчина в мире. Я вижу, с какой заботой ты относишься ко мне, как нежно и чувственно относишься. Вижу, как радует тебя звук моего голоса, как ободряют и окрыляют наши встречи, как реагируют на  меня твои душа и твое тело. Знаешь, как хорошо и сладко становится на душе, когда постигаешь все это… Милая, желанная, умная, поэтическая моя. Снова и снова осыпаю твое тело душистыми поцелуями.

Очень жду твоего звонка.

Твой – и только твой навсегда – Медведь.

***

Она начала писать стихи рано, проба пера состоялась еще в первом классе. Тоненькая тетрадочка в линейку стала первым стихотворным мини-сборником. На страничке помещалось маленькое стихотворение, посвященное пчелке, мышке, лягушке, стрекозе. Каждое стихотворение сопровождалось соответствующей иллюстрацией, любовно выполненной цветными карандашами.

Поэзией классиков Она заинтересовалась тоже рано: в четвертом классе на уроке внеклассного чтения прочла наизусть выученную по собственному желанию поэму Лермонтова «Мцыри», повергнув в долговременный шок учительницу литературы.

Она любила и постоянно читала стихи, а в возрасте тринадцати лет, находясь в известном состоянии смятения чувств, начала писать сама.

Любые движения души исторгали из ее сердца ли, ума ли? — рифмованные страдание, отчаяние, радость или сокровенные мечты.  Она писала, мечтая, в ожидании любви.

Первая большая и, к счастью, неразделенная любовь вызвала шквал переживаний, воплощающихся в душераздирающие стихи, и тогда же – впервые – желание представить свои творения на суд какого-нибудь строгого литературного журнала. Она отнесла подборку лирических стихов в самый маститый литературный журнал в городе, и стала ждать решения. Так странно совпало, что в тот день, когда Ей нужно было идти в редакцию за ответом, произошло крушение всех Ее надежд в сердечном плане, Она поняла, что не любима тем, кого боготворит, и надежды, что это когда-нибудь произойдет, нет никакой. С тяжелым сердцем и ощущением, что жизнь окончена, Она шла в редакцию, как на эшафот, одолеваемая смешанными чувствами и думала, что если и здесь откажут, значит, жить вообще не стоит.

Главный редактор журнала приняла Её очень ласково, сообщив, что стихи – великолепные, и первая публикация состоится в следующем номере под рубрикой «Новые имена», и что журнал будет очень рад и в дальнейшем сотрудничать с таким талантливым молодым автором.

Выйдя из редакции, Она, почти не разбирая дороги и ничего не видя от слез, катившихся  непроизвольно из глаз, долго – долго бродила по городскому парку, оплакивая то ли разбитое свое сердце, то ли чуть ли не пропавшую свою молодую несчастную жизнь. Сладостной ложкой меда в бочонке горести всплывал в памяти разговор с редактором журнала, сердце теплело, становилось горестно и гордо, причем тогда слезы начинали литься просто градом.

После публикации и своего первого в жизни гонорара, Она, получив, как ей казалось, реальное подтверждение тому, что стихи ее талантливы, успокоилась, и, продолжая много писать, как-то больше не находила времени заскочить в редакцию, а после того, как стихи стали без Её согласия перепечатывать в молодежные газеты и газетки, часто с опечатками и некоторыми неточностями, возмутилась, и вовсе потеряла желание печататься.

Но поэзия и потребность писать сопровождали Её всю жизнь. Будучи человеком крайне ранимым, но гордым и не чуждым некоторому тщеславию, Она доверяла свои стихи только тем, кого считала способными понять и оценить их. Ей всегда ужасно нравилась притча из библии о разбрасывании жемчуга перед свиньями, и Она твердо следовала этому принципу, если дело касалось Её поэзии. У Нее был узкий избранный круг «своих» читателей, и Ей хватало этого узкого, но такого ценного круга.

Сергей знал о Её любви к поэзии, но на литературном форуме, где они обретались, Она выкладывала крайне мало своих произведений, чаще выступая в роли остроязыкой писательницы эпиграмм (чрезвычайно требовательная к себе самой, она не переносила плохой поэзии, выдаваемой с невиданным апломбом и заносчивостью некоторыми авторами, и часто своими внешне деликатными, но крайне саркастическими эпиграммами, украшенными изящными, не каждому глазу видными шпильками, доводила оппонентов до бешенства, провоцируя на форуме чрезвычайно развлекавшие Её стихотворные баталии).

…В тот вечер Она снова впечатлилась терпением, с каким Сергей занимался с Нею телефонным изучением немецкого, не обращая внимания на вопли и несправедливые ехидные выпады, всегда ровный, с бархатным, ласкающим слух чарующим голосом, такой внимательный, любящий.

Уровень Её внутреннего доверия к Нему достиг той границы, когда Она безоговорочно поверила в то, что этот человек ЛЮБИТ Её, любит в любой ипостаси и в любом Её проявлении. Она поверила, что этот человек любит Её такой, какая  Она есть, и сможет понять и простить, чтобы не случилось. Она поверила в то, что этот человек питает к Ней те чувства,  какие и являются Любовью – какой понимала и представляла себе любовь Она.

Внешний защитный барьер, кропотливо выстроенный  в течение жизни и призванный охранять Её от боли и разочарований, исчез. Поверив в Его любовь, она оказалась перед ним – эмоционально – совершенно нагой. Её показалось, что защита больше не нужна.

В тот вечер она читала ему по телефону свои стихи.

***

…Вчера вечером я находился в дивном мире. Волшебная женщина читала мне свои волшебные стихотворения, доверительно воссоздавая свои былые силу и слабость, любовь и печаль, восторг и смуту. Я слушал эти слова, их ритм, мелодию и рифму, боясь шелохнуться, чтобы нечаянно не нарушить таинства момента. Познавал тебя снова и снова, с не совсем доступной мне стороны, и молча признательно кивал в такт ритму, глотая соленость невесть каким образом подкравшихся к глазам колючих слезинок…

Ты – волшебная, ты – царица волхвов… Ты – необыкновенная, особенно, когда сходишь с тропы войны и снимаешь с себя доспехи воительницы. Ты невероятная. Ты поразительная. Сегодня вечером был потрясён тобой и твоим внутренним миром, ты терпеливо водила меня за собой по тайным уголкам своей души, показывая и рассказывая особенности твоего «я». Ты такая прекрасная…

Не знаю, кто первым догадался заявить: «Утро вечера мудренее», но не сомневаюсь: вывод был сделан скоропалительно, предвзято, необъективно. У нас с тобой мудренее утра получаются именно вечера, чаще всего поздние. Очень люблю эти вечера, твои откровения, твои искренние мысли. После ласковых твоих слов превращаюсь из упыря в ангела, воскресаю и возношусь над землей. Так, как Ты, меня не любил ещё никто на свете. От захлестывающих меня чувств я обычно убегаю в темень балкона, топчусь босыми ногами на бетонном покрытии, колдую тебе здоровья, пробую курить некурящуюся сигарету и по-собачьи тихо скулю от нахлынувшего на меня счастья. Меня любит моя любимая… в эти минуты я плохо соображаю, где я, что со мной и что мне обещает завтрашний день…

Влюбленный в тебя по уши и щиколотки, обожающий Тебя, мечтающий видеть Тебя ежесекундно, готовый посвятить всего себя Тебе…

***

В те дни, когда у него не было ночного дежурства, когда Она чувствовала, что соскучилась по Нему, или когда Ей хотелось побыть одной, но не хватало духа сказать «нет», Он приезжал к Ней вечером после работы, поздно, заполночь. Тогда они могли часами сидеть на кухне, пить красное сухое вино и объедаться шоколадом, разговаривать, смеяться или ссориться. Ночь получалась короткой. Рано утром Сергей убегал на первый поезд, чтобы успеть на работу.

Ночные Его визиты сопровождались неизменным, истово соблюдаемым ритуалом «открытия дверей». Едва выскочив из поезда, Сергей мчался к телефонной будке (у него принципиально не было мобильного телефона), и набирал Её номер. Из телефонной трубки, сквозь шумный ураган прерывистого дыхания долетал до Её слуха замирающий от восторга и нежности полушепот: «…это я…».

Сообщив о своем прибытии по телефону, Он несся по пустым улицам к заветному дому, и, не нажимая кнопку звонка, ждал у двери, «колдуя» и надеясь на то, что Она почувствует Его присутствие и откроет дверь. Она, конечно же, чувствовала Его присутствие, но к счастью, знала также о том, что ходу нормальным шагом до Её дома – всего-то восемь минут, а если лететь, как этот сумасшедший влюбленный – то четыре.

В этот вечер, удивляясь самой себе и странной, еще не до конца понятной перемене в чувствах, Она очень ждала Его приезда. Хотелось так много рассказать, поделиться, снова увидеть глаза, извергающие потоки вселенской нежности и погреться у пылающего очага Его страсти (в последнее время Ей часто становилось очень холодно. По ночам, просыпаясь от непонятной судорожной дрожи, пробегающей жесткой волной по телу, Она, стуча зубами, куталась в одеяло  и часами не могла заснуть).

Она успела уже и телевизор посмотреть, и почитать, и на литературный форум заглянула, а Сергея все не было. Умаявшись, прилегла на диванчике рядом с телефоном, и неожиданно-односекундно провалилась в темное безвременье глубокого сна-обморока. Телефонный звонок долго и отчаянно пытался пробиться сквозь вязкую гущу сна, и Она даже слышала отголосок его, видя будто наяву, что спускается по лестнице и открывает дверь, но за дверью никого нет, и только холодный и пронизывающий ветер пытается незванно ворваться в комнату.

Через несколько мгновений вдруг поняла, что все еще лежит на диване, и все еще остервенело надрывается телефон. Она попыталась разлепить веки и дотянуться до телефонной трубки, но обморочный, непостижимый сон не отпускал, не давая пошевелиться. Когда Она очнулась, телефон замолчал внезапно, будто отрезали шнур. Она поняла, что случилось что-то непоправимое, страшное. Бросившись к двери и рванув её, ощутила пугающее дежавю, пережив повторение сна : за дверью – никого, и только холодный ветер полоснул больно по её босым ногам.

Вернувшись в комнату, Она стала лихорадочно набирать номер Его домашнего телефона, и, дождавшись сигнала автоответчика, стала срывающимся голосом говорить, что уснула и не услышала звонка, что очень ждала Его в этот вечер… Перед внутренним взором внезапно предстал Сергей – уставший, разочарованный и печальный. Сердце внезапно затопила жалость и странное чувство вины, и Она неожиданно для себя самой горько заплакала.

…Нетерпеливо топчась в телефонной будке, Он снова и снова набирал Её номер, и каждый новый длинный гудок будто вытягивал из него радость и смысл всего того важного, что казалось таким дорогим и жизненно необходимым. Он подумал с неожиданной яростью, что Она, наверное, нарочно не подходит к телефону. Или, желая унизить Его, снова сбежала на свидание с тем типом. В душе вдруг яркими, режущими образами вспыхнули прошлые, затаенные обиды, и ревность жгучим ядом затопила все Его существо. Сердце словно надломилось, и из уродливого разлома хлынули в едином потоке и любовь и ненависть, стекая по лицу крупными солено-горькими каплями.

Аккуратно повесив на рычаг мёртвую трубку, Он неверной, но с каждым шагом твердеющей походкой направился к перрону и, вскочив в первый попавшийся поезд, уехал.

…Вытерев слезы и накинув легкий плащ, Она побежала к вокзалу, надеясь на то, что все поезда в мире застыли на несколько минут на своих путях. Но, оббежав все перроны, она не увидела никого, кроме двух-трех припозднившихся пассажиров, уныло скрючившихся на вокзальных лавках под хлесткими порывами холодного ветра в ожидании своих поездов.

Вернувшись домой, Она в течение всей долгой и тоскливой ночи снова и снова терпеливо, уже не обращая внимания на затопившие глаза слезы, набирала Его номер.

Бархатный фантом ставшего такими родным голоса безучастно и вежливо сообщал, что никого нет дома, и советовал перезвонить позже. И Она звонила – снова и снова, не желая верить в то, что холодной змеей предчувствия уже ворочалось на самом дне Её души.

***

Родная, желанная, ненаглядная моя…

Люблю тебя! Если эти слова проникают в душу, не раня её, но согревая и наполняя лучезарным светом, вспоминай их чаще, пожалуйста. Потому что это – ПРАВДА. Чистая и твердая, словно драгоценный камень. Я очень люблю тебя и жажду, хочу видеть, слышать и осязать тебя, дарить тебе мои нежность и страсть, делать тебя счастливее. Эта любовь стала стержнем, ядром всей моей жизни. Просыпаюсь с твоим именем на губах и с мыслями о тебе, иду на работу, вспоминая тебя и наши встречи, работаю, посвящая тебе весь мой труд, все мои идеи и представляя, как бы ты восприняла результаты моих корпений, возвращаюсь с работы в надежде на то, что вскоре услышу телефонный звонок, а за ним – твой чарующий голос, твой смех, твои новости, засыпаю, снова произнося твое волшебное имя…

Люблю тебя! Каждый миг, каждую сотую долю мига – люблю. Оно такое многоликое, это «люблю». Трепет в теле, сумасшедший пульс, мечущееся от ребра к ребру сердце, стремление осыпать тебя поцелуями и подарками, тревога в часы, когда тебя не видно и не слышно, неуёмная радость в минуты, когда ты снова появляешься… Но оно неизменно по своей сути.

Люблю тебя.

Нежно-нежно целую – от кончиков волос до пальчиков на ногах.

***

Обычно Сергей звонил Ей по нескольку раз в день: из дома, перед выходом на работу, с работы, вернувшись домой. Вечером Он «наколдовывал» ей по телефону сны, а каждое утро знаменовалось знакомым ритуалом пробуждения – полусонный, едва выбравшись из постели, Сергей одной рукой готовил себе крепчайший кофе, а другой нетерпеливо набирал знакомый номер.

Сегодня Её телефон удрученно молчал. Ящик электронной почты, обычно уже с утра приветствующий Её свежим письмом, искрящимся восхваляющими одами и добрыми пожеланиями, неприятно поразил отсутствием новых сообщений.

В течение для Она снова и снова пыталась дозвониться до своего внезапно пропавшего друга, но тщетно: домашний телефон упорно отзывался голосом автоответчика, а позвонив в редакцию, она услышала с удивлением, что Сергей только что был здесь, но минуту назад вышел… своеобычного в такой ситуации ответного звонка также не последовало.

Она чувствовала себя как человек, внезапно получивший неожиданную и незаслуженную пощечину, когда разящий шок сначала плавно переходит в вопросительно изогнувшееся дугой бровИ недоумение, и затем отравляет горечью обиды с тошнотворным привкусом непонятной вины.

Желая еще раз попытаться объяснить Ему, что вчерашняя полуночная драма явилась результатом непонятного обморочного Её пятиминутного сна, а вовсе не была  сфабрикована нарочно, Она написала ласковое и теплое письмо, надеясь, что Сергей, за время их знакомства уже не раз показавший свое умение принимать и понимать куда более сложные и щекотливые ситуации, непременно бросится Ей навстречу — порывистый и страстный, любящий, боготворящий Её, готовый посвятить Ей всю свою жизнь!

…Но телефон молчал, а проверяемый каждые десять минут ящик электронной почты оставался пустым.

Вечером, впрочем, пришло одно письмо – от подруги Ларисы, в котором та писала, что больше не может оставаться Её подругой, писала, что любит Её, ревнует сумасшедше, и больше не в состоянии выносить эту постоянную муку. Прочитав это пугающее письмо, Она, задохнувшись, тут же попыталась дозвониться Ларисе, но в трубке снова и снова гудели ставшие за этот день привычными, ненавидимые уже и тоскливые длинные гудки…

Страшный день неожиданных ударов длился нескончаемо долго. Внезапно ощутив себя потерянной и маленькой, остаток дня Она отрешенно бродила по городу и ждала с нетерпением наступления ночи, чтобы можно было уснуть и хоть несколько часов не терзаться вопросами, на которые не было ответов. Но ночь разочаровала: закутавшись в одеяло, сотрясаемая нервной дрожью, Она все думала мучительно, переживала, и лишь иногда забывалась обрывками неспокойного сна. В одном из них Она увидела Сергея, но не Сергея любящего, а чужого, жестокого, с равнодушными ледяными глазами. Он с выражением мрачной ненависти разрывал на части трепещущую в его руках птицу с перьями радужных цветов, и брызгала фонтанами, окрашивая пол у его ног, ярко-алая кровь… Сдавленно крикнув, Она вскинулась на постели – тяжело дыша, с колотящимся сердцем, – и поняла, что сон был вещим.

***

Любимая….

Как прекрасно приходить домой, зная, что тебя ждут. Тем более – зная, что ждет такая необыкновенная, сказочная Женщина, богиня красоты и мудрости, Женщина, которую любишь без остатка, без припасов «на потом». Я не смогу пока стать для тебя всем миром, но этого, видимо, и не следует пытаться делать, если ты сама не захочешь. Меня уже очень радует, что могу быть для тебя немалой частью этого мира, значимой частью. Зато если захочешь – стану. Мне радостны твои радости, близки твои переживания, я очень тонко чувствую твое настроение. Сердце мое давно уже приняло тебя и только к тебе тянется, только тебя хочет и просит. Душа моя распахнута перед тобой широко, до предела. Входи в нее, любимая, чувствуй себя её владелицей и хозяйкой. Иногда думаю: не слишком ли многого требую от судьбы, жаждая быть с тобой каждую свободную минуту? Но будь моя воля – не расставался бы с тобой, родная, ни на миг. Ты близка мне настолько, что хочется петь от счастья, хочется закричать на весь белый свет: «Я так счастлив! Счастлив!» Не самодовольно или эгоистично закричать, а искренне, без стремления вызвать чью-то зависть. Хотя, с другой стороны, пусть завидуют тому, что самая прекрасная женщина в мире дарит мне свое внимание, свое доверие и свои благородные чувства.

Как приятно знать, что ома меня ждут твои телефонные звонки – эти и маленькие, и одновременно огромные чудеса. Каждый звонок – это чудо. Очень люблю, когда ты даришь мне чудеса. Каждое свое ласковое слово превращает меня в самого послушного мужчину на земле. Сразу несколько ласковых слов порождают в моей душе эмоциональную лавину – но уносящую меня не вниз, к подножию горы счастья, а на самую её вершину. Не скрываю от тебя : очень надеюсь на то, что когда-нибудь мы будем вместе навсегда. Возможно, снова в какой-то мере пробую торопить события, однако знаю: все будет именно так, как того захочешь лично ты, как велит тебе твое сердце.

А сейчас я, ничуть не меняясь, пробую строить жизнь так, чтобы она вся была ориентирована только на тебя и на твое счастье. Большего у судьбы не прошу. Буду рядышком с тобой, у самых райских ворот, пройти сквозь которые мечтаю уже несколько недель…

Буду крепко и бережно держать тебя на руках. Сейчас я особенно чувствую волнующее прикосновение твоих рук и твое нежное дыхание, сладко согревающее мою шею. Слышу биение твоего сердца и мелодию твоих дивных напевов, слышу ритм твоих стихотворений. Я счастлив, любимая. Счастлив с тобой…

***

Проходили чередой мучительные дни, и ни звонков, ни писем от Сергея больше не было. За два года их знакомства Она, не замечая того сама, очень сильно привязалась к этому человеку, привыкла к Его – зримому или незримому – постоянному присутствию в своей жизни. Так часто тяготившаяся Его неусыпным вниманием и Его неослабевающей сумасшедшей страстью, столько раз мечтавшая избавиться от этой странной связи, Она вдруг ясно ощутила, как глубоко, как сильно врос Сергей в каждый эпизод Её жизни, в каждое мгновение Её бытия. Почувствовала, как врос Он и в Её душу и сердце, став таким родным и близким, став частью Её самой.

А сейчас часть эта была внезапно и жестко вырвана. Она чувствовала в области солнечного сплетения будто бы громадную дыру, через которую выходила радость и энергия. Стало тяжело дышать – воздух, пройдя через легкие, улетучивался через эту проклятую дыру, не насыщая сердца и мозга кислородом. По ночам Она просыпалась от жестоких сердцебиений, и кружилась голова, становилось тошно и муторно.

Её мучили тысячи вопросов, на которые Она не находила ответа. Она просто не могла, не умела понять, как человек, любящий всеми фибрами своей души и столько раз доказавший свою любовь, вдруг внезапно отказался от этого чувства. Или это Её вина? Быть боготворимой в буквальном смысле этого слова, и вдруг в одно мгновение оказаться покинутой без объяснений – жестокий удар. Порой Она казалась самой себе ужасающим монстром, не способным на глубокие чувства – не сумевшим полюбить такого удивительного человека и убившим Его великую любовь – и терзалась чувством вины; порой захлестывала обида, вспоминала потерянную подругу, и казалось, что предали все.

Ей очень хотелось еще раз взглянуть в Его глаза. Она тайно надеялась, что не смотря ни на что, все же увидит в них отблеск чувств, ведь великая любовь не умирает? Он так часто на деле доказывал свою любовь, так часто величал свои чувства к Ней настоящими, большими и вечными, что Она наконец искренне поверила  в это.

…Все Её телефонные звонки и письма оставались без ответа, поэтому Она решила отправиться в редакцию, чтобы просто взглянуть Ему в глаза.

Явиться без повода казалось невозможным, и повод нашелся: Она собрала в картонную коробку маленького плюшевого мишку, подаренного Сергеем и символизирующего Его самого, преданного Ей душой и телом, большую фарфоровую любимую Его чашку для кофе, принадлежавший Сергею томик «Чонкина» и отправилась на вокзал.

Сидя в вагоне поезда, Она все пыталась представить себе, как встретит Её Сергей, что скажет… Ей рисовались различные варианты их встречи, но реальность сразила своей будничной бесцветной жестокостью: Он, избегая смотреть в глаза, взял из трепещущих Её рук коробку, поблагодарил вежливо и, пожелав хорошей обратной дороги, собрался уходить, сославшись на страшную занятость. Она молчала, парализующий эмоциональный коктейль из чувств обиды и боли, катализируемый судорогой уязвленной гордости, заливающей щеки огненным гневом, лишил Её способности говорить.

…Они все же встретились взглядом, и душу Ее наотмашь хлестануло леденящим равнодушием его глаз, через глыбу которого проблескивали кинжалы ненависти. Не в силах выносить эту муку долее, Она развернулась медленно и, не оглядываясь, пошла прочь.

Всю дорогу до вокзала Она брела в странном состоянии прострации, и только теплые непроизвольные слезы, заливающие лицо, давали знать, что Она еще жива.

Из комы Её вывел голос вагонного контролера, уже в третий раз вежливо обращающийся с просьбой предъявить билет. Сообразив, что забыла купить билет на поезд, Она удивленно заплатила штраф и, пряча в карманчик пряча квитанцию, вздохнула глубоко, будто проснувшись, и поняла отчетливо, что должна учиться жить заново, полагаясь только на себя, жить без Него…

***

…любимая моя, драгоценная…

Пока нас разделяет даже телефонная связь, хочу наколдовать тебе, родная, новый сон. Пусть он получится таким же добрым, уютным и красочным, как все предыдущие, увиденные тобой. Пусть тебе спится сладко и крепко, пусть во время этого сна ты восполнишься жизненной энергией. Пусть, проснувшись, сразу же почувствуешь легкость в душе и свежесть в теле. И вспомнишь о том, что где-то рядом, совсем рядом, есть человек, который крепко, всей своей натурой, любит тебя и ждет тебя, желает тебе только самых приятных событий и дорожит тобой, непрерывно думает о тебе и восхваляет тебя и твое имя…

Да приснится тебе расстеленный у твоих ног невообразимой роскоши ковер из верблюжьей шерсти, любовно сотканный руками самых искусных персидских мастеров. Да привидятся тебе на этом ковре живописные узоры, состоящие из плавных линий и восторгающие тебя необычной формой фигур. Пусть полыхает этот шедевр ткацкого искусства багряными и синими красками, пусть зеленеет пятнами-промежутками и белеет пунктирами. Пусть у тебя появится непреодолимое желание ступить на него и уверенно идти по нему в Вечность, чувствуя под ногами твердую опору. Пусть на пути твоем, по правую и левую сторону от тебя, виднеются магические пейзажи, тешащие твой взор и услаждающие твою душу: белоснежные березовые рощи, ключи с живой водой, опушки сосновых лесов, густо усеянные цветами поляны… Пусть впереди, на горизонте, перед тобой сияет бледно-голубым светом гигантская путеводная звезда, которая станет твоим ориентиром.

Шагай, милая, по этому ковру, не бойся неизведанности, потому что любая неизведанность, которую я тебе пророчу, окажется благосклонной к тебе. Шагай без устали, потому что ты уже никогда не устанешь. Шагай уверенно и счастливо. Чувствуй себя любимой, желанной, достойной поклонения… А если вдруг устанешь – нежно возьму тебя на руки и понесу в ту далекую даль, которая ворожит тебя. Я всегда с тобой, на любом отрезке твоего пути, и не покину тебя никогда….

 

Карловы Вары, 24.01.2013