Пейзажи сердца

* * *
В этом мире пекутся про свой авантаж,
Не вверяясь лиризмам и всякой причуде.
Но порой среди прочих случаются люди,
У которых на сердце… начертан пейзаж.

Он им снится ночами, настырный такой,
Он зовет, понуждает искать себя всюду –
И в противоположность обычному люду,
Те навеки теряют уют и покой.

Это могут быть пинии, вставшие при
Живописных руинах былых перистилей…
Это может быть поле оранжевых лилий
Под желтеющим небом вечерней зари.

Амазонских лесов уцелевший секрет,
Что не купит никто за мильярды крусейро.
А, быть может — фазелла рабов Де-Жанейро,
Всё смердящая под кокаиновый бред.

Злые факелы взятых огнем городов.
Неземные дворцы ледяных Гималаев.
Тополя, тростники недоступных тугаев.
В океанской дали водометы китов.

И не смогут сказать даже и ведуны:
Те пейзажи души где-то точно бытуют?
Или прошлое ныне уже арендуют?
А, возможно, сложиться лишь только должны?

Но избранник с пометой на сердце идет,
Он обязан открыть свет, что спрятан в пейзаже.
И пусть мир не узнает о том персонаже –
Что ему? Он в пути благодать обретет!

* * *
О чем листва дубравы затаенно шелестит?
Буряк желал бы четкого союза
С Божественным: на урожай себя надеждой льстит –
Вот он наестся, наконец, от пуза.

Что означают образы подвижных облаков,
Гуляющих над зеленью дубравы?
В них опознает волхв идеи предков и Богов,
Которые всегда чисты и правы.

Какой чудесный знак, паря, отобразил орлан —
Что знаменует этот иероглиф?
Смети врага! — читает князь и поднимает клан,
Поскольку жить нельзя, долг не исполнив.

И смерд, и князь отчаянно желают одного –
Осмыслить шепот Мирового Духа.
Но Истина пребудет за пределами того,
Что видит глаз или услышит ухо.

* * *
Сквозь вершину синего кристалла
Летели гуси с океана южного на северный.
Летели гуси над равниной отогретой клеверной,
Благомощная весна настала.

На равнине в утреннем тумане
В лужавине глаз золотой лягушачий исследует
Камышинку. Лягушка и не знает, и не ведает
О далеком величайшем океане.

* * *
Колесо мирозданья вращается.
Всё старается — превращается,
На лавины частиц рассыпается,
Вновь сливается, обновляется…
Мир старается- превращается.

Зерно по весне превратится в растенье,
Червяк — в аксамитового мотылька превратится,
Яичко — птенец, а птенец — голосистая птица…
Любое творение ждет претворенье.

Ты видишь, песок превращается в воду,
Вода — в белых чаек, а чайки — в лиловое небо…
Любое перевоплощенье — заветная треба,
Никто не изменит тому хороводу.

Ты помощи ждешь от зеркал ощущений –
Там кто-то другой… Не страшись перемены в портрете.
Всё, всё возникает на этой превратной планете
Лишь с тем, чтоб исчезнуть в реке превращений.

Мир старается …

* * *
От облаков прибрежной пены
К туманам, что пасут камены,
Взлетают горы толстотелы –
Зеленые, вершины белы.

Тщась изложить Творцу оферту,
Карабкается в гору смертный.
По мхам его нога ступает –
На мхе следов не оставляет.

Всё выше. Хруст листвы опавшей.
Он с кем в долине процветавшей
Расстался? С братьями? С врагами?
Камней шуршанье под ногами…

Когда же путник обернется,
Возрадуется? Ужаснется?
Своих следов он не отыщет –
Вокруг лишь лед… лишь ветер свищет…

* * *
Цилиндры, параллелепипеды, кубы –
Всё это инкубаторы, а, может быть, гробы…
Из глины, извести, железа и песка
Поставлен базис, где растет веселая тоска.
По черно-дымчатым битумным плоскостям
Мятутся толпы демонов, подвластные страстям.
Топочут несчастливцы — общества мазут,
Повозки самоходные удачников несут.
Потоку не остановиться, не свернуть,
Свечение люминофоров намечает путь.
Здесь можно спать весь белый день, а по ночам блуждать,
За вероломство, ложь, разгул не станут осуждать.
Здесь оправдает выгода любой лихой разбой,
Здесь паразиты властвуют над черною толпой.
Закона справедливого разрушена стена,
Но выгода, лишь выгода тут превознесена.
Где похоть государствует среди бетонных чащ,
То место умный бросил бы, как запылавший плащ.
Ведь эта гиль рассыплется до малого куска,
Как всё, что было склеено из глины и песка.

ПАСТОРАЛЬ
Земун
Белая полна река
Облачного молока.
Облака коровы пьют.
Жаворонки им поют.

* * *
Умели рисовать не только кистью
Художники давно забытых лет.
Их творчество, оплаченное жизнью,
Выбеливало дух, дарило свет.
Вот на прогулке, что полдня уж длится,
Художник видит у потока кряж.
Над ним сосна, парящая как птица –
Чудесный, восхитительный пейзаж.
Казалось бы, он просто безупречен,
Как отблеск очищающих идей,
И всё же там — за тем изгибом речки…
Недостает поляны орхидей.
С души тотчас пыль мира отряхая,
Освоит мастер непривычный труд –
Идет в луга, где лан* благоухает
Среди зеркальных рисовых запруд.
За годом год он садит корневища,
Природы дива тщится рифмовать.
Порой бедняк, порою даже нищий,
Он денег не желает добывать.
И лишь когда проект небесной воли
Проявлен окончательно и чист,
Достанет он — оплот земной юдоли –
И тушечницу, и бумаги лист.
Сотрудничать с Творцом и мне б хотелось,
Любя его, а также потому,
Чтобы затем сказать нашлась бы смелость:
«Я орхидеями покрыл сто му**»***.

* * *
Небо, небо, всюду небо…
Где зенит, а где вода затона?
И только всплеск циничной рыбки
Изобличает эпигона.

* * *
Кто видел блеск пустыни в Туркестане,
Тот в мощи ей отказывать не станет.

Необозримо смертное пространство.
Необоримо жгучее тиранство.

И дума, отразившись от сюжета,
Приносит сердцу квант особый света –

Что, пролетев через кристалл сердечный,
Затем спешит к Причине Бесконечной.

Щит огненный от края и до края…
Песок… песок… истома бредовая…

Пустыня — удручающая драма.
Но… пробежала по песку агама…

Какая мысль теперь о жизни бренной
Отправится к Создателю Вселенной?

___________________________

* Лан — общее название цимбидиумов, произрастающих в Китае. В частности — Cymbidium ensifolium, Cymbidium eburneum.
** Сто му — два с четвертью гектара. До III века в Китае один му равнялся приблизительно 225 квадратным метрам.
*** Цюй Юань (340-278 гг. до н. э.)

* * *
Даль перепелесая безмерна.
Чернота забывшихся полей.
Бурые леса. Седой, неверный
Луч скользит по щетке тополей.
Там вон лужи выстроились цугом –
То дороги тамошних людей.
Сам ты здесь или с надежным другом,
Не спастись от безнадеги дней.
В зеркалах бесчисленных колдобин
Неба закопченная посконь.
Капельке огня вдали подобен
В бричку запряженный рыжий конь.
Кто там тащится по бездорожью?
И за что попал он в этот край?
За грехи какие треплют дрожью
Сырость, холод да вороний грай?
Здесь надежды больше не лелеют
И не правят гибнущих дорог.
Лишь упрямо в серой дымке блеют
Звоны христианских синагог…

* * *
Я иду без какой бы то ни было цели тропой,
Пробегающей полем, ныряющей в гай и оттуда
Вновь бегущею в травы, которые легкой стопой
Я сминаю, вне страха и вне ожидания чуда.

Я стремлюсь без усилий, без мысли о пользе вещей,
О расчете и проке, о выгоде верных поступков.
Только небо да солнце, веселье плющей да хвощей,
На приволье взлохмаченных скумпий за купкою купка.

Я шагаю без цели себе в этой жизни помочь
И доверием птицы желаю душевность измерять –
Но срывается с ветки и тотчас уносится прочь
Эта птаха свободная, мне почему-то не верит…

ЛЕС
Тут сучья и стволы сплетаются в аркады,
Тут цепкие цветы силки готовы вить,
А лиственных драпри муравые каскады
Ориентиры все стремятся утаить.

Здесь можно тосковать под шелест однотонный
Или потешиться веселых птиц игрой,
Или пугать себя чащобою бездонной…
А можно проторять вечерний путь домой.