Мигель де Унамуно (1864-1936)
Справка. Родным языком Унамуно был баскский, но писал он по-испански. Окончил факультет философии и гуманитарных наук Мадридского университета, получил степень доктора и преподавал латынь, греческий, античную литературу и философию, а в 1901 г. стал ректором Саламанкского университета. В 1924 г. за выступления против диктатуры Примо де Риверы был сослан на Канарские острова, откуда отправился в добровольное изгнание во Францию. На родину он вернулся в 1930 г., был депутатом Кортесов (1931—1932 гг.). Выступил против республики, считая, что она не может обеспечить гражданский мир и национальное единство. Поддержал в первые недели франкистский мятеж, в октябре 1936 г. он выступил с его решительным осуждением, за что был смещён с поста ректора и помещён под домашний арест. Накануне смерти он писал: «Я не знаю ничего омерзительнее того союза казарменного духа с церковным, который цементирует новую власть».
СЛУЧАЙ
Дон Рафаэль жил в большом доме, который унаследовал от родителей, и был человеком богатым, но очень одиноким. Он слыл закоренелым холостяком, хотя часто вспоминал о той далёкой уже любви, которая так и не состоялась. Жизнь казалась ему пустой и чтобы оправдать её, у него были ещё карты и охота, которым он предавался с большим удовольствием. Старая экономка, сеньора Рохелия, вела хозяйство и не единожды спрашивала у него:
— Почему Вы не женитесь?
— А зачем мне жениться? Есть вещи, сеньора Рохелия, которых не нужно искать, они приходят сами.
Дон Рафаэль верил в случай и ждал его всю жизнь. Однажды утром — был канун Рождества — он решил поохотиться и, выходя из дома, натолкнулся на какой-то пакет, лежавший возле двери. Он нагнулся и увидел, что пакет шевелится. Развернув его, дон Рафаэль обнаружил новорождённого ребёнка. «Вот так добычу послала мне судьба!» — подумал он.
Поправив на плече охотничье ружьё, дон Рафаэль вернулся в дом, осторожно подымаясь по ступенькам на цыпочках, чтобы не разбудить ребёнка, и тихонько постучал несколько раз в дверь.
— Вот что я принёс, — сказал он экономке.
— А что это?
— Кажется ребёнок… его оставили возле двери на улице.
— А что мы будем с ним делать?
— Ну… Что делать? Ясное дело… будем воспитывать!
— Кто?
— Я и Вы.
— Я? Я не буду!
— Найдём кормилицу.
— Да Вы в своём уме, сеньор? Что нужно сделать, так это сообщить судье, а потом отдать ребёнка в приют!
— Бедненький! Ни за что!
Вскоре врач дона Рафаэля нашёл кормилицу, незамужнюю девушку, которая родила мёртвого ребёнка.
— Лучше, — сказала экономка, — чтобы она забрала ребёнка к себе домой.
—Нет, — ответил дон Рафаэль, — это очень опасно, я не доверяю матери девушки. Тут, только тут, под моим наблюдением. Мы с Вами будем заботиться о нём. И не нужно огорчать девушку, сеньора Рохелия, ведь от неё зависит здоровье ребёнка.
Эмилии, кормилице, было двадцать лет. В чёрных глазах девушки постоянно светилась кроткая улыбка, а влажные полуоткрытые губы были похожи на вишню.
— А как Вы его окрестите, дон Рафаэль? — спросила сеньора Рохелия.
— Как моего сына.
— Вы с ума сошли! А если по этому образку, который висит у мальчика на шее, объявятся настоящие родители?..
— Тут и отец и мать — я. Я не виноват в том, что он родился, но моя заслуга в том, что он живёт.
У дона Рафаэля было уже над чем подумать, кроме охоты и карт. Дни его наполнились до краёв. Новая жизнь требовала забот, иногда приходилось даже не спать ночами, укачивая мальчика, когда он плакал.
— Какой он красивый, сеньора Рохелия, как солнышко! А ещё мне кажется, что нам повезло с кормилицей.
— Только бы она не вернулась к прошлому…
— Это я беру на себя. Девушка поступила бы очень плохо, она должна заботиться о ребёнке. Но я не думаю… она разочаровалась в своём женихе, он дурак, и она ненавидит его, а я оплатил ему билет до Америки. Она же, бедная, просто обманута им…
Эмилия была совсем неглупой, её просто очаровал героический и в то же время благородный поступок этого старого холостяка, и она сразу полюбила мальчика, как будто была его настоящей матерью.
— Ах, солнышко моё, как мне будет жаль, когда придётся покинуть тебя! — говорила она, прижимая ребёнка к груди.
Дон Рафаэль и Эмилия проводили долгие часы, стоя возле колыбели мальчика и глядя на то, как он причмокивает во сне.
— Вот тебе и человек! — часто повторял дон Рафаэль, — и начинал напевать колыбельную песню, припоминая своё уже забытое детство. Колыбель покачивалась, а вместе с нею и сердце отца…
— Какая она прекрасная мать! — думал дон Рафаэль об Эмилии.
И вдруг ребёнок тяжело заболел. Дни и ночи проводили они оба возле мальчика, испуганные и несчастные. Наконец, врач сказал, что ребёнок вне опасности.
— Вне опасности! — радостно воскликнул дон Рафаэль и обнял Эмилию, которая плакала от счастья.
—Знаешь что? — сказал он, не выпуская её из объятий и глядя на мальчика, который улыбался и выглядел совершенно здоровым.
— Что? — ответила она, чувствуя, как колотится её сердце.
— Поскольку мы с тобой оба свободны и ни с кем не связаны — я надеюсь, что ты уже не вспоминаешь о том дураке — и поскольку мы с тобой соответственно отец и мать одного и того же ребёнка, давай поженимся…
— Но дон Рафаэль… — вспыхнула она.
— Слушай, девочка, так у нас ещё могут быть дети…
Последний аргумент убедил Эмилию, и очень скоро они поженились. И были счастливы в супружеской жизни — а это не так мало — и родили ещё десятерых детей. А добрый дон Рафаэль, который из охотника и картёжника вдруг превратился в отца большого семейства, бывало, повторял слова, которые подтверждались его практической философией:
— Нужно отдать должное и случаю.
Венсеслао Фернандес Флорес (1886-1964)
Справка. Известный испанский писатель, член Королевской Академии Испании, автор многочисленных юмористических новел, ряда романов и лауреат нескольких литературных премий
Я И ВОР
Когда сеньор Гараме́нди уезжал прошлым летом на дачу, он сказал мне:
— Послушайте, Го́мес, вам всё равно нечего делать, заглядывайте время от времени ко мне домой.
Неправда, будто мне нечего делать, и сеньор Гараме́нди знает это очень хорошо. Однако, по его мнению, если человек не ездит на дачу и не занимается коммерцией, — он просто лентяй. Но я не стал с ним спорить и только спросил:
— Что Вы подразумеваете под словом «заглядывайте»?
— Ну, — недовольно ответил он, — я бы хотел, чтобы вы иногда прошлись мимо моего дома, посмотрели, на месте ли занавески, спросили у дворника, всё ли в порядке и, наконец, проверили, закрыты ли двери. Разве вы не знаете, что есть воры, которые «работают» только летом, когда люди уезжают на дачу? Вот их я и боюсь.
—Хорошо, — согласился я, зевнув. — Как-нибудь загляну.
По правде говоря, мне не хотелось этого делать. Гараме́нди постоянно надоедал мне всякими поручениями с тех пор, как сделал для меня одну маленькую услугу, о которой помнит лучше, чем я. К тому же он раздражал меня своими бесчисленными пальто, вечной сигарой в зубах, золотыми зубами и огромным животом. Оказывается он ещё и трус. В общем, никакой симпатии во мне он не вызывал.
Прошло какое-то время. Я наслаждался прекрасными летними вечерами Мадрида, любил посидеть в маленьких уютных кафе за столиком под открытым небом, а днём, когда было жарко, ко мне приходила мысль о том, что я не аскет и могу во время сьесты, послеполуденного отдыха, поспать не час, а два… Но однажды я вспомнил, что так ни разу и не побывал возле дома Гараме́нди. И только для того, чтобы потом иметь право сказать, что честно выполнил его поручение, снял телефонную трубку и набрал номер пустой квартиры дачника. Вдруг из трубки послышался глухой незнакомый голос:
—Алло!
—Как «алло»? — удивлённо воскликнул я. — Это дом сеньора Гараме́нди?
Голос стал тонким, как будто его старались изменить, и ответил с наигранной радостью:
—Да, да! Конечно! Очень рад вас слышать!
Я был поражён.
— Послушайте, что вы там делаете?
Трубка молчала.
— Вы, случайно, не вор?
Молчание.
— Если вы вор, не отрицайте, — требовательно сказал я.
— Хорошо, — ответил уже естественный глухой голос. Я действительно вор.
— Какая неприятность! Я друг сеньора Гараме́нди, и он просил, уезжая, чтобы я присматривал за его домом. Что я теперь ему скажу?
— Вы можете сказать, что это произошло не по вашей вине, — немного смущённо посоветовал голос.
— Может быть, ещё рассказать, как мы с вами беседовали? — въедливо ответил я. — Зачем вы сняли трубку?
— Как-то непроизвольно, — виновато сказал он, — я как раз стоял возле телефона и машинально, по привычке снял трубку…
— Какая неприятность!
— Я вам искренне сочувствую.
— Ну да! А если я попрошу вас ничего не брать и пойти повиниться в ближайший полицейский участок…
— Нет, этого я не сделаю.
— Скажите, вы много взяли?
— Лучше не спрашивайте, это просто безобразие. Извините, если вам неприятно такое услышать, но у вашего приятеля нет ничего, достойного внимания.
— Ну не скажите… А серебряный письменный прибор, он очень ценный…
— Он уже в мешке вместе с несколькими драгоценностями, золотой головкой от тросточки и двумя меховыми пальто. Вот и всё. Что это за бизнес?
— А серебряный поднос с чеканкой в виде цветов? Он должен быть в столовой.
— Его нет смысла брать, он из нержавеющей стали.
— Хорошо, но вы же не скажете, что это некрасивая вещь.
— Но она не имеет никакой цены.
— Возьмите поднос!
— Он мне не нужен.
— Возьмите, болван! Если вы его оставите, все поймут, что он не серебряный! А это… мой подарок!
— Ну хорошо, чтобы вам было приятно, возьму, хотя мне он будет только мешать.
— Вы осмотрели весь дом? Я бывал только в кабинете. Наверное, мебель шикарная?
— Да где там! Много претензий, мало вкуса. Чувствуется, что хозяин скупой.
— Ваша правда, сеньор. Мне всегда казалось, что Гараме́нди слишком кичится. Но вот… спальня его жены… Гараме́нди утверждал, что она стоила ему целого состояния. Какая она?
— Я не обратил внимания. Хотите, я зайду туда ещё раз?
— Нет, нет, не нужно. Не подумайте, что меня это интересует.
— Как раз в спальне я взял два довольно хороших меховых манто.
— Да, у его жены есть прекрасная лисья накидка.
— Она в мешке вместе с соболиной шубой.
— Эта шуба стоит очень дорого, но она слишком крикливая. Лисья накидка лучше.
— Она Вам нравится?
— Не так мне, как моей невесте Альбертине. Однажды мы увидели сеньору Гараменди в этой накидке, и с тех пор Альбертина не перестаёт говорить о ней. Мне кажется, что она даже любит теперь меня меньше, так как знает, что я никогда не смогу подарить ей такой мех.
— Как знать, может быть когда-нибудь…
— Нет… никогда.
— Послушайте, сеньор…
— Да, слушаю.
—Если вы позволите, я бы с большой радостью подарил этот мех вам.
—Что за глупости!
—А что? Вы мне симпатичны, и я…
—Но ведь для вас это убыток…
—Не волнуйтесь. У меня остаётся всё остальное, я не обеднею.
—Нет, нет.
—Хорошо, тогда я дарю этот мех Альбертине. Теперь вы не можете не принять. Подумайте о том, как она обрадуется!..
— Действительно…
— Куда вам прислать?
Я назвал свой адрес.
— Может быть ещё что-нибудь?
— Нет, нет, очень вам благодарен. Желаю, чтобы у вас всё хорошо закончилось.
— Спасибо, сеньор.