Ослепительный полдень

Мальчики плескаются в реке,
быстрые и резкие, как прутья,
в брызгах блеска, облитые ртутью,
мальчики плескаются в реке,
в искрах рассыпающихся брызг,
бронзовою влагой облитые,
звонкие, как блёсны золотые,
мальчики разбрызгивают визг,
мальчики расплёскивают крик,
птичий смех, как блики, серебристый,
узкие сверкающие листья,
мальчики, и чайки, и тальник.

***

Тупо на поезде едешь из норда какого-то веста,
типа какую-то замысловатую хрень привезти,
чтобы приляпать её, драгоценную, вместо
штуки такой же другой, и не позже, допустим, шести,
самое крайнее, без девятнадцати двадцать,
выйти на станции главной, что ниоткуда видна,
там, в полусне или ближе, нельзя от него оторваться,
от бестолково-логичного, мутно-подробного сна,
стук-перестук, спотыкаясь на стыках, колеса
крутятся снокилометрами тусклой такой маеты,
вдруг, ниоткуда возьмись, выбегают весёлые сосны,
скачут столбы и сигают с обрыва мосты,
ветер полынный влетает в счастливое детство,
поезд и есть это счастье, гляди, уплывает весна,
вот и река, это сон про счастливое бегство,
летний полуденный ветер блаженного сна,
там, над обрывом, огнём золотым облитые,
круто взмывая и вниз обрываясь с крутизн,
жарко горят, не сгорая, стрижи золотые,
жизнь это сон, это жизнь, это сон, это жизнь…

***

бьётся бьётся мотылёк
о стекло горячей лампы
ты сидишь у самой рампы
опершись на локоток
а по сцене потрясённой
бьётся дробный топоток
ты глядишь заворожённо
с сигареткою в руке
бьётся жилка на виске
эта сцена эта сценка
деревенского фламенко
крики блики топот ног
голову тебе вскружила
бьётся бедный мотылёк
так тебя заворожила
словно ты одна из них
шали юбки кастаньеты
истлевает сигарета
не коснувшись губ твоих
гитарист терзает струны
рвётся хриплый голосок
девы бледной ведьмы юной
бедный бедный мотылёк

***

в комнате нежилой
погружённой в зимние сумерки
заставленной предметами
не отбрасывающими теней

в дальнем тёмном углу
на периферии взгляда
кажется что-то таится
в зеркале чернокнижном

словно там утонула
в сумрачной глубине
та что гляделась подолгу
расчесывая длинные волосы

медленно погружаясь
в свой таинственный сумрак
магическим ритуалом
навеки поглощена

***

Видно, в прошлой жизни был слоном
африканским, яростным и диким,
что порою просыпалось в нём,
и тогда он с топотом и криком
куролесил, буйствовал, чудил,
вёл себя для инженера странно,
пару дней на службу не ходил,
брал больничный, уходил в саванну.

Возвращался пасмурен и тих,
всё вокруг ему казалось мелким,
что он мог о странствиях своих
рассказать всем этим недомеркам,
если сам не помнил ни фига,
кроме чувств засушливых и жарких,
ярких мыслей, долгих, как река,
в облачных на синеве помарках.

Вспоминая звуки тишины,
светотьму вдыхая жизнью полной,
знал, что просыпаться у стены,
серой, как безумье, будет больно,
даже если б захотел, ни с кем,
не сумел бы обменяться снами,
ведь слоны не говорят словами,
да и люди тоже, не совсем.

***

Светало рано, он всю ночь не спал
и шёл, превозмогая боль, на море,
снимал протез и долго, долго плыл,
один во всём огромном чудном мире,
потом, раскинув руки, на песке
не думал ни о чём, дремал устало,
когда библейской мощи облака
упрятали свирепое светило,
приснилась боль, как чёрная река,
сжимающая грудь Лаокоона,
чудовищная, грызла берега,
обрушивала грузные колонны,
кружилась боль, привычная, как боль,
тупою карусельной тошнотою,
живую рану разъедала соль,
он плыл и плыл, один, над пустотою.

***

Мы ещё далеко, мы себе не видны,
мы ещё далеко на себя не похожи,
глухомании наши ещё не слышны,
по бескрайнему топаем пустопорожью.

Никогда-нибудь там, в никакой никогде
никому ничего, может быть, повезёт нам,
и научимся плавать в небесной воде,
за гори синим пламенем, за горизонтом.

Мы глядели в колодец, мы дули в трубу,
нас ещё не узнали ещё не забыли,
не послали в судьбу, не заспали в гробу,
не засыпали черною небылью-былью.

Я печальный сказал: это тёмный вокзал,
это страшный портал в неизвестность, на это
я брутальный себе возразил: нету сил
возражать, ну какие мы нахрен поэты.

Ты сказала: да нет, это громы побед
и доспехи героев, горящие ало,
нам откроется свет, мы услышим ответ,
ты другая сказала: нас тут не стояло.

Для чего дураку на коротком веку
всё, что было обещано, было и сплыло,
не ложилось в строку, это юность в соку,
не простилась, ушла, позабыла, простила.

Ты меня позвала, я проснулся во сне,
это сон, это явь, это где-то на кромке,
как в текучей воде, там на дне, в глубине
проявляешься, словно в замедленной съёмке.

Мы игру называли высокой тоской,
второпях рассчитавшись на пятый-десятый.
Это ясный покой, это свет над рекой,
в облаках догорает закат розоватый.

Ты уснула со мной на поляне лесной,
это юности вкус на губах земляничный.
Это берег пустой, это море зимой,
это цвета застиранной, мятой, больничной…

***

Красавица, тебе к лицу трюмо,
кому с тобою оказаться рядом,
решает, видно, зеркало само,
всех отвергает с нелюбовным взглядом.
Никто тебя не знает так, как я
тебя не знаю, бесприкрасно ясно,
ты вся — стихия чистого вранья,
и, как искусство чистое, прекрасна.
Никто тебя не любит так, как ты,
любимое моё заболеванье,
тот самый гений чистой красоты,
и совершенство самолюбованья.

Неотразимая, так странно, вдруг
увидеть будущее в омрачённой
поверхности, нецарственный испуг
там отразится, в амальгаме чёрной,
в том сумрачном, серебряном окне,
в его холодном, ледяном сверканьи
увидеть тонущую в глубине
зияющего зазеркалья.

***

ну кому я нужен на родине ё-мобиля
да и где вообще да нигде ё-моё
даже её самоё уже почти отменили
то есть буквицу эту, а я так любил её
и другие разные ижицу там с фитою
и всякое важное в обиходе для
связи слов в предложении всё святое
как неопределённый этот артикль bля
телеграф и маршрут 2-го трамвая
отрывной календарь и прочая лабуда
всё пропало, а я остался листки отрываю
и отправляю чёрт его знает куда
может там на другой планете более круглой
или в гугле ихнем умножающем забытьё
снова встречусь с пропащей моею смуглой
леди куплетов где же ты всё моё
ты б ответила если бы не пропала
в невозвратные улетая края
всё пропало мой милый
всё-всё пропало
оставайся мой милый
не твоя

***

На какой-то пустынной дороге ночной,
ни домов, ни огней, ни попутных, ни встречных,
что за чёртова глушь, говорит, боже мой,
заблудившись в одной из ночей бесконечных,
жёлтый ветер неделю в бессонном мозгу
нёс песок и тоску, ветер юго-восточный,
чтоб я сдох, говорит, отчего не могу
продышаться от этой бессонницы тошной,
чтоб ты сдохла безумная жёлтая тварь,
скоро всё переменится, хочется верить,
что развеется душная пыльная хмарь,
начинается северо-западный ветер,
он приносит короткие злые дожди,
и надежду, и волю, и силу, и веру,
что изменится что-то, с ума не сходи,
подожди перемены проклятого ветра,
всё путём, говорит, ничего, наплевать,
надо бросить привычку дурацкую эту,
разговаривать с кем-то, кого не понять,
кто не слышит вопроса, не знает ответа.

***

Приснится, что не спишь и слышишь стук
колёс, лежишь с закрытыми глазами,
глядишь на промельки огней, и вдруг
платформа станционная с часами,
фонарь, качающийся света круг.

Всегда одно и то же в разных снах,
куда-то едешь поездом, с какой-то
неясной целью, время на часах,
остановилось, время дня и года
одно и то же в разных временах.

Выходишь на платформу, опоздал,
дождь и тоска, и сумерки, и холод,
пустой, глухой, заброшенный вокзал,
забытый, будто незнакомый город,
где никогда никто тебя не ждал.

Не сущее, не будущее, не
случившееся время дня и ночи,
в зачем-то повторяющемся сне,
где некого спросить: чего ты хочешь,
и некому сказать: вернись ко мне.

С копеечною мелочью в горсти
стоишь на остановке у вокзала,
здесь был трамвай, разобраны пути,
ходил троллейбус, проводов не стало,
домой придётся под дождём идти.

Периферийным зрением в дожде
увидеть хочешь силуэт знакомый,
боишься оглянуться: там, нигде,
ни женщины, ни города, ни дома,
и только дождь, водою по воде…

***

из темноты из колыханья
огромной пустоты из не-
существованья недыханья
не наяву и не во сне
не дуновенье не касанье
но будто страшной тайны взгляд
там на окраине сознанья
стоят и смотрят и молчат

***

…потому что теперь ты всего лишь слова о тебе,
без начала бессвязное и без конца бормотанье,
увязанье в словах, в молотьбе языка, городьбе
вавилонов пустых, языка, мотылька трепетанье,
глоссолалия, речи на птичьем твоём языке,
на току глухарином, толкующем о бестолковом,
о сыпучем песке, о летящем по ветру листке,
стрекозином твоём, слюдяном ветерке мотыльковом,
на бессмысленном, на бессловесном таком сквозняке,
на трепещущем, тающем, в щелях забора свистящем,
на ничьём языке о такой леденящей тоске,
о глядящей сквозь окна покинутой на зиму дачи…

***

Ослепительный полдень, сухая трава,
васильковое поле, кузнечики,
над холмами безоблачная синева,
тополиная роща за речкою,
душный запах полыни, тропинка в пыли,
ковыли серебристо-зелёные,
зыбкий воздух и жар опалённой земли,
громыханье грозы отдалённое,
от которой девчонка бежит босиком,
в сонный полдень, тягучий, томительный,
в лёгком ситцевом платье, среди васильков,
в синеве, навсегда ослепительной.