Они принадлежали к тому сорту людей, для которых закон, если и существует, то только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть их полную от него независимость, дарованную им приобретенными по большей части грязным путем богатством и связями, может быть, и не способными изменить саму букву законодательства, но способными так затруднить, так запутать его претворение в жизнь, что обыкновенным, не обладающим подобными иммунитетами людям остается лишь удивляться происходящим вокруг чудесам. Удивляться и с недоверием гадать о настоящих масштабах этих паранормальных явлений, несомненно, должных превосходить, как минимум тысячекратно, тот случайно, не иначе как по небрежению ставший известным народу увесистый список их махинаций и черных дел, совершенных во благо нашей отчизны, вернее сказать, ее лучшей части.
Однако, как ни гадай, как ни пытайся проникнуть в сферы непознанного, а только всю правду широкой общественности ни кофейная гуща, ни следственный орган никогда не откроют, иллюстрируя делом тот стародавний дух неприятия русской души к доносительству. Вот почему трое друзей, мчавшихся сейчас по своим неотложным делам на машине, и до сих пор наслаждались сладкою жизнью, тратя за один только вечер на женщин и алкоголь в десятки раз больше того, что получал за целый год рабских трудов любой из работников местного сельскохозяйственного кооператива.
К слову сказать, его председатель был как раз в числе трех товарищей, занимая в компании «тузов», как они сами себя называли, возможно, и не самое видное, но, бесспорно, законное место, на которое вряд ли мог кто-нибудь покуситься до ближайшей октябрьской или какой-то другой революции, то есть, еще, если следовать закону исторических циклов, порядка тысячи лет, что, конечно же, не могло не тешить его самолюбия, раздувая его до невероятных размеров. Настолько значительных, что оно попросту не умещалось там, где обычно ему надлежит это делать, выпирая наружу круглым как шар животом, который было возможно наесть, лишь задавшись целью слопать стадо коров. И так как ни один находящийся в здравом уме человек, не под-вергнет себе столь суровому наказанию, даже во искуплении смертных грехов, а также принимая в расчет слова самого председателя о том, что денег в кооперации нет, которыми он неизменно оправдывал грошовые выплаты по зарплатам своим подчиненным, то объяснить это пузо можно было действительно только не в меру раздувшимся самолюбием, что для людей подобного ранга было, в общем, простительно.
Уже несколько месяцев председатель тщетно внушал своим старым друзьям времен их крестовых походов за первыми юбками, посетить его скромную вотчину, обещая устроить им незабываемый отдых с охотой и банькою, но друзья все время отказывались, прося председателя повременить с развлечением. Они были важными птицами в области, один занимал министерскую должность, другой прокурорскую, и их планам постоянно мешали дела. Особое беспокойство вызывал недавний приезд московских гостей с проверками и плотной культурной программой, которые намеревались принять участие немного-немало в трех заседаниях в Правительстве, заслушать сотню докладов и предложений, выступить с приготовленной еще до их вылета дюжиной мелких чиновников речью, и, разумеется, полюбоваться местной природой. Стоит ли говорить, что этой самой природы здесь оказалось так много, что вместо намеченных трех заседаний по факту состоялось только одно, на котором, опять-таки, чтобы тактично обойти подводные камни, разговор шел все о той же самой природе с перечислением особенно достопримечательных мест, которых нигде в России, а может и в целом мире больше не сыщешь.
В итоге столичные гости остались довольны положением дел в регионе и трое друзей смогли наконец-таки встретиться, отметив это событие со всей подобающей случаю пышностью. Проколесив весь день по округе на новеньком, председательском Прадо, еще одном не поддающемся разумному объяснению чуде, появление которого в принципе было никак невозможно посреди всеобщей сельской разрухи, где даже самая передовая корова давала молока от силы на шестнадцать рублей за один литр, в то время как любой городской магазин научным путем отпускал его по шестьдесят, они теперь мчались к месту первой по плану ночевки, чтобы сполна насладиться всей прелестью деревенского быта.
Правда деревня, куда так спешили друзья была совсем не такой, как мно-гие привыкли ее себе представлять. Это скорее было нечто среднее между борделем и санаторием, куда вход был заказан лишь избранным. У этого места не было громкой рекламы, оно не нуждалось в дешевой шумихе для привлечения толпы и не было обозначено ни на одной туристической карте и тем не менее недостатка в клиентах оно никогда не видало.
Кто сказал, что античное время безвозвратно кануло в Лету? Нет, оно до сих пор живет вот в таких вот деревнях с его поклонением голому телу, вину и прекрасной поэзии, которую правда сейчас подменили любовью к доходчивым текстам поп-групп с их зажигательной музыкой и всевозможных клонов «Бутырок», что, однако, являясь лишь новым веянием нашего века, нисколько не изменяет самому духу моральной распущенности, царившему, если верить дошедшим до нас многочисленным сведениям, в эпоху существования греческих полисов.
Примерно такую картину давно миновавших времен и рисовал председа-тель перед воображением друзей. И нужно признаться, эта картина была весьма соблазнительной. И дело было не только в ораторских качествах председателя, который так вдохновился рассказом, что говорил как по писанному, будто читая какую-нибудь утонченную эротическую повестушку, но и в выпитом за день спиртном, шедшем сегодня с особым успехом. Был ли причиной тому свежий воздух или обилие впечатлений, однако, выпив уже порядка трех литров виски и опустошив полбутылки армянского коньяка, который они распивали прямо в машине, слушая откровения председателя, они были вполне еще жизнеспособны. Во всяком случае, так им это казалось.
Дорога меж тем сошла с главной трассы. За окном то и дело стали мелькать небольшие озера, поросшие тиной и камышом, хорошо видные в свете полной луны. Проносились леса и деревни, пастбища, болота и реки. В общем, пейзаж приходил все в большее соответствие той пасторальной идиллии, что каждый успел представить в своем воображении, населив ее обнаженными нимфами и другими прекрасными персонажами – у кого на что хватало фантазии.
Вот-вот должен был появиться съезд на земляную дорогу, шедшую через таежную местность прямиком к их месту ночевки. Но вдруг перед самой машиной в электрическом свете ее желтых фар, как будто бы вырос из-под земли темный человеческий силуэт, шедший вдоль по обочине. Что-либо сделать в том состоянии, в котором был председатель было почти невозможно. Он так увлекся беседой с друзьями, что заметил беду лишь в последний момент, когда машина, мчавшаяся почему-то у самого обрыва в кювет, была в каких-то пятнадцати-двадцати метрах от человека, всего лишь в мгновение от страшной развязки. Этого времени пьяному председателю только хватило, чтобы понять что перед ним человек и что нужно немедленно действовать, но решить что именно нужно было сейчас предпринять, не говоря о самом исполнении спасительной меры, он уже не успел.
Машина снесла человека, словно тряпичную куклу и, протащив на капоте пару секунд, подмяла его под себя будто хищник добычу, с оглушительным хрустом проехав по телу колесами. Сомнений быть не могло – человек этот мертв. После такого удара трехтонным обломком огромной планеты японского автопрома не смог бы выжить даже сам Рембо в пору свершения своих двенадцати подвигов, а значит они теперь стали убийцами.
Председатель остановился, выключил свет, заглушил двигатель и, не зная, что дальше делать, сидел на своем месте, вцепившись мертвою хваткой в руль управления.
– Ух, вот это да! – воскликнул министр у него за спиной. – Мы что оленя сбили или корову? – спросил он, приложившись к почти что допитой бутылке армянского алкоголя.
– Да, такая корова подложит свинью в твое кресло, что будешь потом всю жизнь от дерьма отмываться, – мрачно пообещал ему прокурор.
– Что за свинья? Я не понял? – возмутился министр, силясь высунуться в открытое настежь окно.
– Такая свинья, что почти человек, – сказал прокурор чужим голосом.
– Человек? – переспросил министр в испуге.
– Да, человек, – сказал ему тот.
– Так, я не понял, минуточку, – засуетился министр, снова рванувшись к окну, как будто пытаясь выйти наружу. – Какой такой человек? Совсем что ли офонарели? У нас выборы через несколько месяцев, а вы тут устроили, понимаешь, сафари!
– А ну-ка тихо вы там! – прошипел председатель, которому вдруг по-слышались чьи-то шаги.
В машине мгновенно все стихли, обратившись, что называется, в слух. Снаружи стояла почти осязаемая тишина, будто объявшая мир тонкой звуконепроницаемой пленкой, которая, как казалось, стоило только к ней прикоснуться рукой, мгновенно бы лопнула, словно мыльный пузырь, окатив слух дотоле сдерживаемой гаммою звуков: далеким блеянием коз и овец, визгом электрических пил, едва слышным пением загулявшей компании. И вот в этой густой тишине отчетливо раздались чьи-то шаги, перешедшие в тяжелый медленный бег, вдруг оборвавшийся очевидно падением. Тотчас же вслед за этим последовали совсем уже непонятные звуки: то ли вой, то ли жуткий заливистый смех, леденящие кровь лишь от одного осознания, что принадлежат они человеку, каким бы немыслимым этот факт ни казался.
В следующий миг председатель, придя видимо в чувство, завел свой огромный автомобиль и, не включив фар, рванулся вперед, подняв из-под колес целый град мелких камней и песка, обдав гравийным шквалом вывшего в темноте человека, склонившегося над телом убитой жены.
Человека этого звали Степаном, и он жил в соседней деревне. В этот вечер, побывав в гостях у родных, он с женою Светланой возвращался домой, отпраздновав ставшую известной только сегодня им новость о том, что скоро у них будет ребенок. Был теплый день и в сердцах молодых, будто бы в унисон как на маленьких, радостных скрипках звучала одна и та же мелодия счастья, переполнявшая души тихим блаженством. Эта мелодия, как свойственно всякой музыкальной гармонии лишь увлеки она человека, призывала их к каким-то заоблачным далям, недостижимым высотам и миражам. Как вальс пробуждает желание кружиться и флиртовать, а марш – безотчетный воинственный пыл, так и этот еще безымянный, не нашедший своего выражения на нотном листе одинокого гения мотив, тянул к горизонтам, вызывая желание идти, идти без оглядки вперед, обращая земное их счастье в энергию, от которой приходят в движение целые реки, зажигаются звезды и дуют ветра.
Вот почему в этот вечер они предпочли прогуляться, оставив мотоцикл в ограде, который своим тарахтением и быстротою езды нарушил бы торжество этой минуты.
И нужно же было так получиться, что перед самой трагедией, за пару мгновений до того, как большая машина буквально снесла его молодую жену вместе с еще не рожденною дочкой – почему-то ему представлялось, что будет именно дочка – Степан спустился с дороги, чтобы нарвать жене васильков, и не смог уберечь ее от опасности, пусть даже ценою собственной жизни.
Эту вину, казавшуюся ему непростительной, а также ту недостойную мужчины слабость, поддавшись которой он не убил в тот же миг всех находящихся в злополучной машине подонков, Степан не смог забыть до конца своей жизни, проклиная себя за малодушие. И хотя вина его была по большей части надуманной, с тех пор неутоленное чувство мести не покидало его ни на миг, обжигая душу внутренним пламенем. Подобно медленно тлевшим углям, для которых достаточно лишь дуновения ветра, чтобы вновь разгореться с прежнею силой, горе его всегда было с ним, разрастаясь неистовой болью при каждой мысли о том, что убийцы жены сейчас на свободе, что они живы и вполне этим счастливы и, быть может, даже смеются над ним, осознавая свою безнаказанность.
Он не прикончил убийц своей Светы, однако отлично узнал столь при-метный для сельской местности автомобиль, который видел множество раз, когда председатель приезжал к ним в деревню. Он так и сказал приехавшим вскоре на место несчастия следователям, но они почему-то ему не поверили, поведя разговор на повышенном тоне, как будто он сам сидел в той машине, а теперь пытался уйти от ответственности, переложив вину на другого.
– А что у нас в стране только один такой джип черного цвета? – спрашивал следователь, буравя Степана холодными, голубыми глазами, в цвет его служебной рубашки.
– Нет, не один. Но этот джип точно его.
– Почему вы так в этом уверены? Сами же говорили, было темно и он выключил фары, так что разобрать регистрационный номер автомобиля вы не смогли. Да и был ли это, собственно, джип? Я вот, к примеру, в это не верю. В темноте перепутать марку машины проще пареной репы.
– Это был его джип, – повторил упрямо Степан.
– Хорошо, – нехотя согласился с ним следователь, – но в таком случае вы должны понимать всю серьезность последствий подобного обвинения. Если в ходе расследования выяснится, что вы были не правы, вам придется ответить за лжесвидетельство.
– Говорю же вам, это был он, – проговорил уже не своим голосом потерпевший, со злостью сжав кулаки. Он был крепким парнем, высокого роста со стальными, закаленными тяжелой работою мышцами, и сейчас был готов уже броситься на нерадивого следователя, чего бы это ему в дальнейшем не стоило.
Верно почувствовав это, тот на какое-то время унялся. Но лишь для того, чтобы после всех предусмотренных в данном случае законодательством действий, забрать Степана с собою в отдел, чтобы взять с него показания. Он продержал его там до утра, стараясь поймать его на противоречиях, но Степан стоял на своем, твердо решив не сдаваться. Он снова и снова повторял имя убийцы жены, так что следователю, в конце концов, пришлось дать ему подписать документ, в котором значились все приметы злополучной машины должные прямиком привести к хозяину транспорта.
Однако уже на следующий день похорон Степан получил уведомление об отказе в возбуждении уголовного дела, и это сломило его даже сильнее самой понесенной утраты. Как оказалось, жена его умерла не от полученных ей в результате дорожного происшествия травм, но от сердечной болезни, что исключало, как значилось в этом в письме, состав преступления и, стало быть, никто виноватым в случившемся не был.
Ни разу за всю свою жизнь Степан не слышал подобного вздора. Однако что он мог с этим сделать, не имея ни денег, ни связей, да еще живя в двухстах километрах от крупного города, куда даже просто добраться и то большой подвиг, не говоря уже о чем-то большем. Единственное, что ему удалось – это добиться повторной медэкспертизы, но она не дала никаких результатов. Документы вернулись, полностью подтвердив прежний, несообразный с законами здравого смысла вердикт, словно бы удостоверявший внезапное помешательство мира. Только позже, когда, изрядно побегав по всевозможным инстанциям и учреждениям, где Степан столкнулся с людьми, имевшими точно такие же беды, ему открылось, насколько чудовищным был этот заговор. Все нужные люди давно были куплены, и пытаться искать справедливости было так же бессмысленно, как толочь воду в ступе. К тому же, в своем большинстве этот поиск приводил только к новым ненужным проблемам, тем большим, чем настойчивей вел себя потерпевший.
В случае Степана все было достаточно просто. Медицинский эксперт, проводивший повторную медэкспертизу, на самом деле раньше работал на месте специалиста, вскрывавшего Свету. После же ряда ставших известными обществу эпизодов вынесения им фиктивных заключений о смерти, он был переведен в другой регион, где благополучно работал уже несколько лет, покрывая приемника.
Оставалось только надеяться на возможные результаты независимой экспертизы, но на нее нужны были деньги. И сделать с этим тоже было нельзя ничего, разве лишь только идти воровать, но на это у Степана не хватало ни совести, ни решимости.
Таким образом, круг замкнулся. Вся энергия, вся сила воли, пробуждаемая в Степане неудовлетворенным желанием расплаты, которые прежде он направлял на восстановление справедливости, теперь, не имея более свободного русла, куда она могла б уходить без остатка, стала копиться в его душе болью и неотступными мыслями, подобными тине в стоячей воде. Все надежды на мщение развеялись, и больше Степана уже ни что не могло отвлечь от его горя, ставшего теперь стократно сильнее.
Чтобы хоть как-то забыться он начал пить, и через месяц его невозможно было узнать, так сильно он опустился, постарев, как казалось, лет на пятнадцать, до такой степени, что многие кто не видел его с похорон подолгу приглядывались, прежде чем с ним поздороваться. Его лицо распухло и почернело, обросло многодневной щетиной, а взгляд стал каким-то отсутствующим. Изменилась даже походка, в которой теперь появилась медлительность и неуклюжесть движений словно он только недавно научился ходить.
Он никак не мог забыть Свету. Она снилась ему в тревожных, навеянных алкогольным наркозом, сновидениях, снилась то молчаливой, будто бы с жалостью и едва уловимым укором глядящей ему прямо в глаза, то разговорчивой и веселой, той прежней Светой, которую он полюбил и которую так безвозвратно забрала у него в одночасье смерть; забрала именно эту, прежнюю Свету, оставив ему хоронить постороннюю, мертвую, в которой когда-то жила настоящая. Где теперь была его Света, Степан не мог на это ответить. Однако каждый раз, проснувшись в слезах после снов, в которых ему являлась жена, его неумолимо тянуло на кладбище, к той другой, закопанной в землю вместо супруги, словно в надежде, что где-нибудь неподалеку, но он непременно разыщет свою настоящую Свету, и это будет так же, как и во сне. Но Светы там не было, и он проводил всю ночь у могилы покойной, из сердца которой, и из глаз, и волос, и посиневших, безжизненных губ навечно изъяли живую искру, ту самую сущность, что и была его Светой, одухотворявшей своею любовью весь мир вокруг Степы, а теперь в этом мире бесследно растаявшей.
Горе Степана всем бросалось в глаза, а цель его ночных похождений, давно уже не являвшихся новостью, была столь очевидна, что люди в деревне невольно поставили крест на судьбе молодого мужчины, решив его участь заранее.
– Вот увидишь, – говорили бывало они, – заберет она Степана к себе. Недолго осталось бедному мучиться. И не мудрено, такая любовь была между ними, что порознь никак нельзя свыкнуться.
И вот однажды в соседней деревне объявили собрание рабочих. Обещался приехать сам председатель кооперации, чтобы опять говорит все о том же: о низких удоях, повышенных ставках кредитования и высоких ценах на корм для скота, объясняя этим очередные задержки выплат зарплаты работникам.
Весть о собрании распространилась повсюду. Узнал о ней и Степан правда в самый последний момент, перед самым мероприятием, что сделало для него эту новость как бы вдвойне неожиданней. Шаг председателя воспринялся им не иначе, как вызов и он не мог оставить его без ответа. Он не мог потерпеть такого нахальства, не мог позволить убийце спокойно уехать обратно, что было б в его представлении равносильно признанию в трусости, после чего уже жизнь для мужчины никак невозможна.
Он завел мотоцикл и что было духу помчался по гравийной дороге, боясь не застать председателя. И так как Степан был по своему теперешнему обыкновению пьяным до полусмерти, дальнейшее случилось стремительно. Не успел он проехать и несколько километров, как его мотоцикл, подпрыгнув на неровном участке дороги, тяжело рухнул на землю, сбросив с себя человека, все равно что норовистый конь седока. Скорость была настолько большой, что прежде чем насмерть разбиться о камень, к несчастью Степана, лежавший у самого края дороги, он пролетел еще десять метров вперед, словно выпущенный из пращи снаряд.
И когда в сельском клубе, куда так и не успел добраться Степан, затухали последние споры порабощенных вечной нуждою людей со своим председателем, которому вновь удавалось выйти сухим из воды, он медленно умирал в поросшей высокой травою, терпко пахнувшей летом степи, судорожно хватаясь руками за землю.
С тех пор прошло несколько лет. Председатель, выбив себе место в Правительстве, вскоре сменился другим, таким же прижимистым, своекорыстным дельцом, у которого, что называется, снега зимою не выпросишь. Зарплаты рабочим он не повысил, обещанный ремонт телятника не произвел, зато ближе к осени купил себе новенький джип и начал строительство дома.
Говорят, он на ты со своим бывшим предшественником. Недавно их видели вместе, когда тот приезжал к ним в район, теперь уже в должности министра сельскохозяйственной сферы.
