Пассажирский поезд «Владивосток — Москва» огибал Байкал. В тамбуре стояла пожилая женщина с пышными полуседыми, полурыжими волосами и держала в вытянутой руке треть буханки засохшего хлеба. «Жду водоема», — охотно поясняла она подходившим пассажирам: «Хлеб выбрасывать грех, будешь умирать от голода, и такого вот куска не хватит. Я верю в это. Надо или животным скормить или в воду — там рыбки…»
Легендарную Слюдянку уже проехали. «Омуль, омуль», — неслось с перрона. Выход из вагона облепили торговцы рыбой. Корзинки, лотки, свертки, свежесть озера смешивалась с запахом копченой рыбы, обветренные лица байкальцев, шум, гвалт, спешка. «Горячего копчения! Холодного!» Золотистые потрошеные рыбки на деревянных распорочках по брюшкам перекочевывали в руки пассажиров. Байкальский омуль! Маленький деликатес долгой дороги.
Казалось, весь вагон пропах рыбой. В каждом купе оживление — разложена домашняя снедь — крутые яйца, пучки зелени, огурчики, плавленые сырки и… золотистый омуль с пивом и без пива — символ Байкала. За окнами — чистые волны, стук колес, поезд мчится, отсчитывая километры: вперед, вперед, вперед.
Сколько езжу по этому маршруту, на Байкале всегда одна стоянка — в Слюдянке, и, вдруг, какое-то Выдрино. Народ радостно высыпал на улицу — размяться, подышать. Станция Выдрино встретила нас солнышком. Оно осветило и зеленые лужайки за перроном, и маленькую белую часовенку с голубыми куполами, и высокие горы, нереально парящие в далекой дымке.
На зеленой травке паслась премилая козочка. Женщина, боящаяся греха, радостно кинулась покормить животное. А я, жмурясь от света и тепла, попросила сына встать возле козочки, чтобы сделать Байкальский снимок. Мой городской ребенок решительно придвинулся к козе, нарушив, тем самым, таинство поедания сухаря. Животное, вскинув рога, нацелило их на парня, не оставляя сомнений в решительности действий. С криками: «Мама, меня КОЗЕЛ бодает», — сын кинулся прочь. Народ на перроне «покатился» от хохота. «Чего ты испугался, посмотри на вымя, это же коза?». «Ну да, У НЕГО ЖЕ РОГА», — ответило шестнадцатилетнее «чадо»..
Мы едем в отпуск, в мои родные места — на Урал. В купе, кроме нас с сыном, «девушка» Клава и Юлька. Еще во Владивостоке, во время посадки в поезд, я увидела, что в нашем купе сидит на нижней полке бабушка в платочке. «Ой, как хорошо, что мы с вами, а не с какими-нибудь пьяницами», — приветливо воскликнула я. Во время прощаний на перроне народец был «разношерстный», были и размахивающие бутылками и орущие песни. «Откуда вы знаете, а, может, я пью?» — угрюмо ответствовала бабуля. Тут в купе ввалилось юное создание с большим рюкзаком и полезло на верхнюю полку, запихивая багаж. Бабуля возмутилась: «Чего волосами трясешь, непутевая?»
— «Извините, бабушка»,- пискнуло создание.
— Какая я тебе бабушка?
«Да, повезло нам…»- подумала я. Так началась наша поездка.
Девчонка, напуганная «теплым» приемом, почти сутки лежала на своей полке, отвернувшись к перегородке. Бабушка деловито перебирала мешки и сетки. «Клавдия Ивановна», — рявкнула она в ответ на робкую попытку познакомиться. Общение не заладилось.
Положение спасла молодежь. Тихонько соскользнув с верхней полки, девчонка сполоснула свое прелестное личико и представилась Юлькой. Она ехала в Белоруссию поступать в институт и, собственно, к себе домой. В Приморье она гостила у родных.
— Родители пьют, я живу у тетки в деревне, там красиво, у нас конь есть, — поведала она нам самое важное о себе. Юлька принялась нас угощать, не переставая, рассказывая о себе. Ее прорвало.
— Ой, а я стихи пишу, хотите почитать?
На свет появилась тетрадка с прелестно-наивными строчками о первой любви, страшной боли, отчаянии, страданиях и муках. Сын отдал ей на суд свое литературное детище — детективный роман «На хвосте золотой рыбки», где главный герой повествования лейтенант Черников, попадая в сложнейшие передряги, выходит из них победителем и героем. Сын заканчивал школу, собираясь поступать в школу милиции, и лейтенант Черников — это он сам, воплотивший свою мечту. Обменявшись тетрадками, молодые не столько читали, сколько поглядывали друг на друга, с целью увидеть реакцию от прочитанного, в надежде на похвалу своему творчеству.
У Юльки все «горело» в руках. Она перемыла всю посуду, протерла стол и окно, в условиях дорожной тряски и вечных очередей вымыла волосы и пятки, поправила постель и, наконец, улеглась.
На очередной станции, (а мы всегда выходили) подышать, размяться, купить чего-нибудь вкусненького «девушка» Клава, протянув мне мятую десятку, которую долго извлекала из мешков, попросила купить ей мороженого. Просьбу ее я выполнила, но была буквально «ошарашена», когда она потребовала сдачу, утверждая, что дала мне полтинник. Я попыталась доказать ей истину, взывала к свидетелям, да куда там… «Девушка» стояла на своем и смотрела на меня цепким, тяжелым взглядом.
Остаток пути до выхода бабули провели в гнетущем молчании.
Она вышла в Барабинске, мы долго гуляли по перрону, радуясь освобождению и свежему воздуху. И даже «освятили» купе зажигалкой. Юлька прильнула ко мне, я всячески опекала ее и добродушно пошутила: «Вот бы мне такую невестку…»
Сказано — сделано. «Муж, пошли в вагон», — жизнерадостно пропищала девятнадцатилетняя Юлька моему шестнадцатилетнему сыну.
В купе нас ждал сюрприз. Вольготно раскинувшись на бывшей «Клавиной» полке сидел раскрасневшийся, крупнотелый мужчина, жаждущий общения.
— А я вас заждался. Пить будем? Я сам из Тель-Авива, к матери приезжал в отпуск, она у меня в деревне, там раньше и электричества не было, а я, вот, значит, в Израиле, дальнобойщик я, дом у меня, зарабатываю, будь здоров,. Пить будем, за знакомство?
Он разложил на столе домашние гостинцы, достал початую бутылку водки.
— Мы с братухой за мой отъезд уже «приняли», я с вами хотел… Узнав, что моего сына зовут Игорем, он оживился еще больше.
— Ё, мое, у меня же тоже Игореха, в Питере живет, я ему такую хату сделал. Так, вы как хотите, а мне, главное, Игоря накормить.
Он накидал сыну целую гору домашних котлет, придвинул банку со сметаной.
— Ешь, сынок.
Опрокинув стаканчик «беленькой» «Тель-Авив» осоловело «откинулся» на отдых. Купе озвучилось колоритным храпом, на столе, вперемежку с котлетами, валялись заграничный паспорт, бумажники другие документы владельца. Нам ничего не оставалось, как охранять покой и имущество горе-путешественника. Но, по сравнению с «девушкой» Клавой, новый пассажир полюбился, как «родной».
Еще сутки ехали новым составом. И Юлька и Тель-Авив усиленно кормили Игоря, смеялись над колоритными рассказами новоявленного израильтянина, переживали за Юлькиного коня, любовались сменой пейзажей, исчезающих за окном.
На Урал прибыли по расписанию — утром на шестой день пути Игорь и Юлька менялись адресами.
— Пиши, жена, как поступишь, как конь?
— И ты, муж, не забывай, Владивостоку привет.
— Игореха, дай краба, — гудит Тель-Авив.
Мы выходим, а им еще ехать до Москвы и дальше…
Первое, что ощущаешь, ступив на уральскую землю — здесь все не такое, как в Приморье. Другое небо, воздух, трава, деревья, дома и люди, чувства и мысли. Позади ветра и туманы, сопки и море, скалы и чайки и далекие города.
Мы с наслаждением дышим целебными лесными запахами, катаемся на лодке по заливным лугам, собираем липовый цвет, купаемся в холодных водах Камы, гуляем среди красочных цветников, греемся на солнышке. Ромашки, бабочки, стрекозы над водой, рожь и васильки, плакучие березы, корабельные сосны над речными обрывами, быстрые грозы, легкое дуновение ветерка.
Ульяна позвонила мне вечером.
— Какие планы? — голос административного работника был отрывист и резок.
— Я свободна.
— Встречаемся у школы. Жду.
Предвкушая приятную прогулку по ухоженным аллеям, я надела свои лучшие одежды и туфли на высоких каблуках.
К школе я добралась первой, никого не обнаружив, принялась озираться по сторонам. По дорожке приближалась фигура в спортивном костюме, кроссовках и с большой сумкой.
-Ульяна?
-Привет. Пошли.
И, подхватив меня под руку, она решительным, размашистым шагом увлекла меня в сторону, противоположную ухоженным аллейкам и фонтанам.
Мы прошли мимо школы, которая и так располагалась на окраине, миновали дамбу и пошли по полю куда-то в «сиреневую даль»… Закатное солнце почти утонуло за горизонтом, проявился мелкий дождик.
-Ах, как некстати, — подумала я.
Обогнув поле, мы очутились на берегу небольшой речки, у ее невысокого обрывистого бережка. Ульяна поставила сумку, извлекла из нее самый настоящий ковер, который постелила на зеленую травку и рассмеялась: «Видишь, у меня все продумано». Я опустилась на ковер, вытянув перед собой ноги, Ульяна устроилась рядом. Наши ноги она прикрыла какими-то желтыми шторками, на головах очутился просторный целлофан. Затем на сказочной самобранке появилась бутылка «Хванчкары» и одна хрустальная рюмочка.
И вот я, горожанка более, чем с двадцатилетним стажем, привыкшая за эти годы к иным ритмам, суете, шуму и движению -вдруг очутилась на берегу тихой речки за полем в закатных сумерках.
Дождик постукивает по целлофану, оставляет точечную рябь, расходящуюся маленькими кружочками на воде. Я смотрю на другой берег тихой речки, на ольху, ивы, подступившие к самой воде, на небо и быстро меняющие очертания облака, на неспешное течение воды и испытываю непередаваемое блаженство. Наверное, это и есть гармония. Душа настраивается на высокое…
Мы говорим с Ульяной о жизни, вспоминаем детство, она рассказывает мне о тех, кто остался жить в родных краях, кто вернулся сюда, «побродив по жизни». Мы говорим о книгах, оставивших в нас след, читаем, друг другу любимые стихи, и, понимаем, что впервые знакомимся друг с другом по-настоящему.
— А ты читала Губермана? Нет? Мне привезли из Израиля…
— А Одоевцева, «На берегах Невы»?
— А Лариса Рубальская?
Небо вспыхивало уже грозовыми огнями, меняла цвет вода, темнели очертания берегов, по течению, ближе к камышам проплыла дикая уточка. Вечер переплавлялся в белую ночь, у природы свои законы и свои секреты…
С Каринкой мы сговорились сходить за грибами. В Приморье я собирала грибы в высокой траве, Среди папоротника, кустарника леспедеции и орешника. Любимое с детства занятие сопровождалось страхами и напряжением: «А вдруг змея, а вдруг тигр?»
Здесь, в родных местах, под соснами землю устилал мягкий мох с кустиками черники. Пеньки и сухие ветки — в кружевах лишайников. Идти по такому лесу одно удовольствие.
Каринка раньше всех вышла замуж, развелась, снова вступила в брак, родила мальчишек, которых теперь растила одна. С ней всегда было очень легко — она приветливая, добрая и мягкая. Мыслит она оригинально, имеет свой вкус, умеет угостить свежесваренным кофе в красивых чашках, и смеется она заливисто и не унывает никогда.
Мы встретились рано утром и, весело размахивая корзинками, отправились в лес. Грибы находились разные, срывали и ягоды земляники на опушках, собирали лесной букетик. Все бы ничего, да я наступила на осиное гнездо, когда мы пересекали закочкаренный черничник. Сразу несколько жал вонзились куда ни попадя, я пронзительно закричала, побежала прочь, бросила корзинку, а Каринка засмеялась.
— У нее, — объяснила она мне после, — такая реакция на стресс.
Опять звонит телефон.
— Ирина, добрый вечер, я хочу пригласить тебя на суарэ…
Пришлось залезть в словари, надо же внутренне (да и внешне ) подготовиться правильно. Оказалось, меня пригласили на маленький французский вечерок. Как мило и романтично. Облачаюсь в длинный вечерний костюм, беру с собой дальневосточную кедровую шишку, (или это диссонанс с Францией?)
Натали в старинных, серебряных украшениях, на столе свечи, домашнее вино в хрустале, тонкая сигарета в длинных пальцах, кофе в медной турке… Она ставит на, вышедший из моды, проигрыватель старые пластинки с забытыми романсами, достает семейные альбомы. Мы перебираем снимки нескольких поколений, я слушаю ее пояснения и внутренне одобряю то, как она верна семейным традициям, своему роду, земле, на которой родилась.
Мы собирались и все вместе у Ульяны на даче, где радушная хозяйка приготовила в коптильне речную рыбу. На столе, стоящем на склоне — спуске к воде, — зелень, редиска, свежая клубника. Мы сидим перед широким столом на лавке, ноги, не доставая до земли, болтаются в воздухе, как в детстве. Рядом мангал, вид залива с лодочными гаражами, деревянными мостками, невообразимый закат, комары, речная свежесть.
В дачном доме скрылись от дождя, нарушившего нашу идиллию. В простенках Ульянины акварели, на столе цветы — и то и другое природа Урала. Вспоминали, смеялись, говорили тосты, пели давно забытые песни. И эти вечные: «А помнишь?…А помнишь?»
Неспешно смакуя удовольствия от встреч с родными местами, друзьями, всеми этими красотами Урала, я потихоньку «созревала» для главного. Это главное называлось ностальгия и находилось в нескольких километрах от нашего села.
Еще маленькой девочкой в далеком детстве я случайно услышала в одной передаче рассказы диссидентов о их жизни в далеких Америках-Европах. И тогда же я впервые познакомилась с этим словом, так понравившимся мне по звучанию. Ностальгия…
— Понимаете, — взволнованно говорили уехавшие, — ты живешь в новой стране, сначала настраиваешься, потом втягиваешься, радуешься, огорчаешься, привыкаешь. И вдруг! Яркая картинка перед мысленным взором — деревянные мостки через речку, покосившаяся скамейка возле бани, кривая береза, рябина у калитки, что-то еще, у каждого свое… Через этот периодически возникающий образ возвращается вновь и вновь тема малой и большой Родины. Это и есть ностальгия.
Думала ли я тогда, что это коснется и меня? Каким образом из всего виденного-перевиденного вычленяется один-единственный образ-символ? Не сразу, поначалу как простое воспоминание, эпизод, имевший место быть, а после все чаще и чаще я вспоминала одно особенное место, ставшее мне дорогим — маленькую березовую рощу.
Я и видела-то ее всего несколько раз, так как чтобы до нее добраться, надо преодолеть 10 километров до большой деревни Горшки и еще 3 километра до Суздалов — совсем маленькой деревушки, в которой единственную улицу Березовую венчает пригорок, поросший стройными крапчато-белыми стволами с нежнейшей кроной. Небольшая рощица, между деревьями нет подлеска, только шелковистая травка, а вокруг поля, поля… и на линии горизонта полоски остроконечных еловых лесов на Хмелевских горах.
Именно сюда — в эти «косогоры, поля, перелески» мы ездили за рыжиками на мотоцикле с отцом в далеком детстве, и он, оглядываясь вокруг, патетически восклицал: «Посмотрите, дети, как прекрасна наша Родина!!!» Мы улыбались тайком, нам казалось это слишком пафосным. А, поди же ты, прошло время, и из копилочки памяти проросло семечко — синью, простором, рощей.
В один из дней мы берем небольшую корзинку с провизией, одеваемся легко, по-дорожному и в путь. Со мной сын и девятилетний племянник Юрка. До Горшков мы доезжаем на рейсовом автобусе, дальше пешком по фунтовой дороге, в сторону от основной трассы. Дорога пыльная, редкий встречный транспорт взбаламучивает пыль вверх, и она долго оседает на нас, на дорогу, на придорожные травы. Жарко, а мы идем и идем вперед. Примерно через километр пути Юра выдыхается и начинается…
— Тетя Ирина, а куда мы идем?
— В березы, — отвечает сын.
— А зачем? — искренне недоумевает ребенок.
— У мамы там ностальгия.
— А что мы там будем делать? — А долго еще?
— А у нас, что, дома берез нет?
Справа и слева от дороги холмистые пастбища, леса — вдалеке, много простора, то есть неба и света.
— Мама, мама, смотри, какая тема одиночества…
Игорь свернул с дороги и спешит к обособленно стоящему огромному дереву с большим дуплом и наполовину сухими ветками.
И вот уже Суздалы, мы шагаем по Березовой улице в ее конец. Улочка небольшая, в палисадниках домов — рябина с ее особенными листочками и гроздьями оранжево-красных плодов, буйство георгинов и астр. У заборов душистые поленницы дров или просто бревна, сваленные в кучу. На зеленой травке домашняя живность — козочки и гуси, куры, кошки, где-то лают собаки, гремят цепи колодца, бегает детвора. Мы здороваемся со всеми, кто попадается нам по пути, мы почти у цели.
Сразу за деревней — простор полей, на линии горизонта остроконечные пики елей, а справа, сразу за небольшой ложбинкой, — пригорок, на котором березовый праздник моей души. Я сажусь на сухую, теплую землю, я взволнована. Увидеть, запомнить каждую деталь стволов, веточек, листьев, их изгибов, оттенков, уловить настроение, почувствовать душу, обрести легкость, гармонию, свет, услышать музыку, понять тайну. Я включаю все органы чувств. Ощущаю то, что есть и додумываю незримое. Обретаю СВОЮ родину, возвращаюсь к себе.