Приятно здесь соседке пару строк
Зарифмовать в томительном покое:
«Сапсана» свист и скорого гудок
Стихают иногда, как перед боем –
Орудия. И, «с барского плеча»
Вагонного, я передышки эти
Ценю, как ценит юность всё на свете,
Пока сама свежа и горяча.
Здесь просто накрывают с головой
Птах неопознанных рассветный щебет,
И ветерка ребячий плач и лепет,
И ветра необузданного вой.
Здесь мир огромней, чем сама Земля:
Кто здесь не пел своих восторгов росам,
Не бился над пожизненным вопросом
О царственных законах бытия?!
Здесь воздух вязок, как… как никотин,
Как у соседки – вечная работа.
Мой «урожай» – коллекция из фото
Сентябрьских невесомых паутин.
Бесцеремонно новый сорнячок
Осядет на моей заросшей грядке,
Да вежливо (хозяйка, всё в порядке?)
Заглянет любопытный паучок.
В Дубне
Тверь отпускать в Дубну нас не хотела –
Навыступались, мол, друзья, с лихвой.
Ветр с ног сбивал, шипел и то и дело
В лицо бросался жёсткою листвой.
Но мы-то знали, что в Дубне поэтов,
Почти как ядерщиков — пруд пруди.
К ним доползли б мы даже на край света,
Тем более, что ветер — не дожди.
Они тебя накормят, обогреют,
Расспросят о делах глаза в глаза,
И поведут по улицам скорее,
Чтоб поскорее чудо показать.
Не памятник вождю: его чтоб высечь,
Положен на канале миллион,
А по домам вернулось только тысяч
Пятьдесят пять. Не наша тема он.
Но здесь герой и нашего сюжета
Живёт — художник он, в делах не ах.
Он Пиросмани скорбные портреты
Всё повторяет на жилых домах…
Нам, дамам, только дать бы волю чувству!
На физиков обиды не держу.
Но с лёгкой завистью я здесь брожу
Благодаря безмолвному искусству.
***
Льву Снегирёву
Художник скромен ростом и растерян.
Уходит время, как вода течёт.
Невосполнимым родственным потерям
Уже открыт его последний счёт.
Пусть самому ещё не девяносто,
Но круг замкнулся, и портрет жены
Нас изучает пристально и просто
На выставке теперь с любой стены.
Утихни, сердце. Да, опасно рано
Она ушла, но памяти магнит
Всё держит – вес песчинок Маргилана,
Нелидовских лесов осенний вид
(В них к вечеру прохладней и тенистей).
Любовь и живопись – всегда одно.
И жажда жить широким взмахом кисти
На новое ложится полотно.
Шура Жура
Надеюсь, прав ничьих я не нарушу,
Пытаясь принародно рассказать,
Как вечной девочки вам смотрят в душу
Внимательные чёрные глаза.
Сама – тонкоголосая пичужка
И вёснами цветные видит сны.
Не знаю, есть ли у неё подружка,
Но уличные псы приручены
Не яркими штанами с карманами,
Не малостью размеров вширь и ввысь,
А тем, как в ней – спасибо папе-маме –
Земля и воля радостно сплелись.
Идёт как дышит. Дышит кислородом
На даче, славной, словно теремок,
И изредка является народу
На выставках, свободных, как лубок.
На брошенных старух её мы взглядом
Посмотрим – и захлёстывает стыд.
Как много их! Как близко они, рядом!
Как смехотворен лучший их «прикид»!
И боль в глазах. Её вместить на свете
Найдётся только чёрная дыра.
Их ими же взлелеянные дети
Как побирушек, гонят со двора.
Их ревматизмом скрюченные руки
Мы взглядами погладим, как свои.
Да, умные, как черти, соловьи
Свистят над ними вовсе не от скуки.
Что наше в мире? Боль и красота.
Солдат в земле, под пяткой подорожник
Да вечные, как вечны три кита,
Два лекаря – природа и художник.
Раненое безмолвие
Мы, русские, теперь нечасто вместе
И чаще в горестный, чем в добрый час.
Но женщина в платочке чище чести
В наш город привезла свой фильм о нас.
Алания. Страна ветров и башен,
Чинар тенистых, грифов в выси гор.
Для гостя из Твери теперь не страшен
Гостеприимный сунженский простор.
А в прошлом здесь разыгрывалась драма,
Что в наших душах болью отдалась.
За век до появления ислама
Здесь был растерзан православный князь.
Славянский богатырь – синоним чуда,
Надежда угнетаемых сердец.
Но заклеймён проклятьем, как Иуда,
В веках наш брат по крови Романец.
Старейшин старше на Кавказе горы,
И мудрость не родится в суете.
Так через горы просочилось горе:
Князь выдан хану братом во Христе.
Князь Михаил Тверской был сыном добрым
Своей земли, а Юрию цена?
Его звала не воинская доблесть –
Великое княжение, казна.
От слов до дел у местных путь короче,
У них и мальчик – воин, а не раб.
Отряд стремится под покровом ночи
Героя вырвать из кровавых лап.
Но никогда заложников не бросит
Окрепший в вере муж, отец, солдат,
И чёрное крыло своё заносит
Над сердцем кровь свою предавший кат…
На окровавленной ладони зверя
Оно трепещет семь веков подряд.
Вершины гор, глазам своим не веря,
С тех пор в безмолвье раненом стоят.
Здесь тучными одни лишь тучи ходят,
Пейзажи непорочней, чем луна.
Стройна и с именем цветка, находит
Здесь место казни женщина одна.
Мы с ней в тверском чужие кинозале,
Уже располовинившие жизнь…
Мы ничего друг другу не сказали –
Мы, сдерживая слёзы, обнялись.
***
От сна осоловевшими глазами
Ребёнок смотрит: что за чудеса!
Чужая тётя. А бежалось к маме
Из спальни — просыпаться полчаса.
Но «мамичка» землёю для Антея
Насытит силой, и уже в авто
Несётся парень, снова розовея,
Руля по полу ножками: топ-топ.
И любопытным маленьким вихрёнком
Туда, сюда, опять туда-сюда…
Соскучишься ли с этаким ребёнком?!
А у него и речи — не вода:
Вот «папа травку не стрижёт, а косит»,
Вот «удочку для рыбы достаёт»,
Вот мама выразительно заносит
Свой взгляд над ним: не смотрит, а поёт.
Вот сам Захар «уснул» и дышит тихо,
А книжки смотрят с полок так и сяк.
И плюшевый к дверям ложится Тигра,
Чтобы дитя не испугал сквозняк.