Домой он проводил её на такси. В подъезде у них имелся небольшой предбанничек, постояли там минут пять, тесно обнявшись… чмокнулись ещё на прощанье. К лифту она пошла одна, не пожелала, чтоб подымался с ней до самой квартиры…
Обратно ехал на троллейбусе. Опустил четыре копейки, оторвал билет, пристроился на пустом сиденьи возле окна. Появлялись и исчезали редкие пассажиры, троллейбус плыл, никуда не спеша и покачиваясь, по вечерней Москве… за тёмными окнами мелькали тусклые огоньки реклам. Но он не глядел в окно… поспешил возвратиться мыслями к ней, своей новой подружке.
— Какая девочка, обалдеть! Стройная, высоконькая, фигурка — супер! Вздёрнутый носик, зелёные глаза — совсем не типичная, совсем! Светло-каштановые волосы кольцами… Длинные пальцы, прохладная кожа, маленькие, тугие груди… Нежная, чувственная, — он по новой проникался пережитой встречей, грезил наяву… Потом троллейбус тряхнуло, он ушиб подбородок о спинку переднего сиденья, и мысли его устремились в более прозаическое русло. — И характер славный: лёгкая, весёлая, покладистая! Ума большого не приметил, — так oно, может, и к лучшему… сам, поди, тоже не Барух Спиноза! Как это у ней здорово всё задумано: после института остаться на кафедре французской литературы и, одновременно, медсестрой пойти в Израильскую армию. Дурочка моя милая… Слушай, парень, а уж не влюбился ли ты, в конце всех концов? И не закрутить ли тебе, по такому случаю, серьёзный роман? Послать всех прочих своих к Евгении Марковне, благо, нет средь них ни одной постоянной… и попробовать только с нею, с ней единственной… пару месяцев, для начала. А там уж — чем чёрт не шутит?
Мама не спала, слушала, как водится, свою Спидолу: «Свободу», «Голос», «БиБиСи» — которую из них меньше глушили в тот вечер? Он прошёл к себе, отволок на кухню оба бокала с блюдцами, помыл, поставил в сушилку. Перестелил постель… прикинул, не слишком ли поздно… набрал, нехотя, по привычке, пару номеров — и уснул, умиротворённый…
Назавтра, вернувшись с работы, первым делом ринулся к телефону. Она сама подошла.
— Привет, Ась! Соскучился смертельно! Когда увидимся?
— Ты мне, пожалуйста, больше не звони, — сказала она сухо и положила трубку.
Что за бред? Ерунда какая-то! Снова набрал. На сей раз ответил зрелый, сочный мужской голос — явно, отец.
— Будьте любезны, Асю!
— Ну вот что, — сказал голос жёстко, — прекратите сюда звонить. Забудьте этот номер! Нам Дон Жуаны не нужны!
Он просидел минут двадцать, ошалелый. Ничего не оставалось, кроме как обратиться к первоисточнику.
— Володь, привет!
— ЗдорОво, — Энтин кричал в трубку, перекрывая вопли младенца и увещевания жены на заднем плане.
— Я, что ль, не вовремя? Тогда по-быстрому. Неделю назад, помнишь, ты со мной телефончиком поделился — сестры своей двоюродной?
— Ну и как?
— Сестра — супер, должник по гроб жизни! Только, слышь, тут вот дело какое. Необъяснимое и загадочное. Было всё — просто зашибись, и вдруг — больше, говорят, не звонить! Сперва сама, потом отец… твой, стало быть, дядька… Ты б разузнал, в чём там загвоздка?
Энтин обещал разузнать.
— Так какого рожна они там все с ума сбесились? — он едва дождался Володькиного звонка, пару дней спустя, — в чём, наконец, дело?
— В том, что ты мудак!
— Это понятно, а поконкретней?
— Поконкретней? Сколько телефонов я тебе дал?
— Ну, несколько… пять там или шесть… А что? Да я взгляну сейчас, — он перелистнул свою истрёпанную записную книжечку, с жирным номером «8» на обложке, — вот они у меня все, на букву «Э»: «от Энтина, можно ссылаться». Шесть номеров, Асин — первый! Да что стряслось-то?
— Ты их как-нибудь хоть организуешь, звонки свои? Социализм — это учёт, а у тебя, я смотрю, — ни учёта, ни контроля! У тебя ж телефонов этих сотни, сам видел! А теперь глянь, кто там, в списочке моём, под вторым номером.
— Вот… Номер два… Колчинская Элла… Ах, ёж ты моёж!
— Вот именно! Ты с Аськой когда распрощался, — и в тот же вечер Эллочке этой позвонил, на среду с ней назначил. А Эллочка — лучшая подружка…
То был, разумеется, конец, крах, окончательный и беспощадный. Чувства, которые он сейчас испытывал, странным образом дополняли друг друга. Горькая утрата — и, наперерез ей, какое-то отчаянное облегчение. Что ж, стало быть, не судьба. Гори оно тогда всё огнём! Ещё пуще гулять будем — однова живём, или как?
Впоследствии, возвращаясь мыслями к той тёмной истории, он однообразно дивился: какая сила заставила его, человека вполне искушённого, к тому же, с задатками педанта, совершить такую уникальную, нелепую оплошность? Какое затмение нашло на его трезвую голову, кто водил рукой, набиравшей номер злополучной Эллы? Была ли то собственная его подкорка, лукаво избавлявшая хозяина от готовых намертво захлестнуться уз Гименея? Или некая внешняя сущность поставила целью на корню загубить их союз? Дабы избежать — чего? И мороз продирал его по коже…
* * *
Чёрт бы драл эти лестницы, эти ступеньки! Когда дом покупали, восемнадцать лет назад, на такие мелочи просто внимания не обращали. Он доковылял до своего небольшого, уютного кабинета, где стены, потолок — всё обшито было светлой, сучковатой сосной. Притворил дверь, задёрнул шторы, опустился в любимое кожаное кресло. Поскучал. Пробежал взглядом по рядам книжных полок: слева — с русскими корешками, справа — с английскими… нeт, читать, определённо, не хотелось. Поднялся, отомкнул бар, добыл из недр его початый штоф «Смирновской», взвесил на ладони, отправил назад — тоже, что-то, не тянет… Настроение было препоганое, как всегда после ссоры с женой. В который раз уже поцапались, причём не из-за чего-нибудь существенного, — так, слово за слово, дальше — больше… А тут ещё старший, тинэйджер, — словно с цепи сорвался. Хамит, дерзит, обнаглел до предела! Следовало бы наказать построже, — да как его, засранца, накажешь, если малый вдвое сильнее отца? Снова денежного довольствия придётся лишать… будет дуться потом недели две, не меньше… Ох, до чего ж не по нутру мне паскудное это занятие, отпрыска собственного карать…
Уселся за массивный письменный стол, врубил компьютер. Проглядел почту — ничего существенного… А ведь был там, помнится, сайт такой: белые страницы, найти человека бесплатно… Ага, вот он он! Впечатал, латинскими буквами: фамилия — Энтин, имя — Владимир, штат — Калифорния. Номер телефона выскочил почти сразу. Сколько там у них, на Западном побережье, — на три часа меньше нашего? Hет, не поздно ещё. Набрал.
— Володь, привет!
Пауза была только чуть дольше обычной. — Ого-го, здорОво! Кого я слышу! Сколько лет, сколько зим!
Обменялись «новостями». Энтин давно уж как развёлся, женился по новой, имеет небольшую компанию, что-то там такое по программированию. Взрослый сын, внучка…
— Слышь, а сестрица-то твоя как — в порядке?
— Аська, что ль?
— Ну.
— А хрен её знает. Мы с той ветвью совсем чего-то общаться перестали. Лет пятнадцать, наверное, не перезванивались.
— Вообще никакой информации?
— Почти. Смотали они в Германию, ещё в конце 90-х. Дядя Наум в Кёльне обосновался. Аська замуж вышла, за немца, потом, кажись, разошлась.
— А дети?
— Вроде, не было, точно не скажу.
— Какая хоть фамилия у ней теперь?
— А хрен её знает.
— Ладненько… Окей… Коли занесёт к нам, в Вашингтон, — давай, брат, объявляйся. Встретимся, вспомним молодость…
Потом часа полтора ещё он шарил по интернету. Hи следа — ни в «Одноклассниках», ни в «Фэйсбуке», вообще нигде. Как корова языком… Может, девочки-то и не было? Уж не во сне ли, давнем, полузабытом сне, приключилась та сладкая, мучительно короткая сказка? Красиво загнул, скажи? Чуй-ствительно! Эх… Не дури, парень, была девочка, была… Вон, и отец ейный… да, без сомнения, кровный Асин отец, обладатель сочного мужского голоса, фигурирует на парочке сайтов. Пожалуйста, Наум такой-то: публиковал заметки в кёльнских русскоязычных журналах, шутки иммигрантские собирал. К отцу Науму затаил он чувство недоброе, вполне незаслуженное. Тому-то что оставалось? Оберегать, в меру своего родительского разумения, любимую дочь от порочных связей. Была б у тебя дочь — сам бы, небось, точно так поступил…