Моя профессия, или Зарисовки с натуры

Моя профессия — геология. И не просто геология, а геологическая съёмка и картирование, в основном, масштаба 1:200000. Как говорил один большой начальник: «двухсоттысячники — элита нашей профессии, своего рода «геологический спецназ». Конечно, это пафос. Но если задуматься, то, действительно, в геологии мало найдётся таких субпрофессий, участники которых, как десантники, забрасывались бы (вертолётами, катерами…) в самые непроходимые места, откуда должны были выходить (иногда неделями) своими силами. И не просто выходить, а приносить информацию о геологическом строении территории. Потом по этим материалам составлялись геологические карты масштаба 1:200000 — основа геологического изучения страны.
Обычно, выходя в маршрут с рюкзаками, наполненными продовольствием, мы возвращались с теми же рюкзаками, заполненными образцами, шлихами, пробами. Такая профессия.
Это потом были статьи, брошюры, доклады, две диссертации и ещё много чего. А вначале около 30 ежегодных полевых сезонов — более четверти века в «поле». И ночами — стихи.
Стихи обычно шли «в стол». Только после «перестройки» стал что-то публиковать, а с переездом в Германию полностью переключился на литературную работу.
Я редко пишу стихи по какому-то плану. Обычно они появляются спонтанно и не всегда известно, что является поводом к их написанию. А о профессии я вообще практически не пишу.
Сейчас, подводя некоторый итог, я задумался: а как отразилась профессия в моих стихах. Выяснилось, что как-то всё-таки отразилась. Среди нескольких тысяч написанных стихотворений нашлось около десятка, — так или иначе посвящённых геологии, вернее, обстоятельствам жизни в этой профессии. Я собрал их и предлагаю вашему вниманию.

 

Профессия

«Романтика костров», «поэзия палаток», —
У этой «лирики» недолог век, и краток
Тот миг, что «полем» мы зовем.
Романтика профессии не в том:

Листая дни — молекулы слюды,
Ты видишь Прошлого следы,
И ощущаешь в Космосе себя…
Так что там мелкие издержки бытия.

Поэзия не в быте, а в работе.
Когда ты обращаешься к Природе, —
Сам Бог общается с тобой…
Ну, а за этим можно и в забой,
И в степь, и в горы, и куда угодно…
Ведь основное — быть свободным
И с Богом говорить…

Мне это ощущенье не забыть
До дней последних…
Санкт-Петербург.1995 г.

Это очень давнее стихотворение, — не очень качественное с технической точки зрения, — но очень точно передающее моё отношение и к самой профессии, и к тому миру, в котором мои друзья и я жили в те поры.
Дальше — уже и о самом этом «мире» и обстоятельствах этой самой «жизни» в нём.

 

Тот день (Когда я итожу…)

«Когда я итожу жизнь, что прожил»,
Я вспоминаю одно и то же:
Тот день, словно он предо мною ожил, —
Все ту же картину. Одно и то же.

Октябрь. И последний в сезоне маршрут.
В сезоне первом, что тоже важно.
Да, каждый сезон нелёгок и крут.
Но этот прошел бездумно «отважно».

Октябрь в Кандалакше — серьёзное время.
Да, осень прекрасна. И ягод навалом.
Но штормы в заливе — тяжелое бремя.
А если «заряды» — со снегом, со шквалом…

Мы в доре вдвоём: Константин на моторе
И я — на руле. Вон и остров Медвежий.
Ничто не тревожит — ни берег, ни море.
Лишь ветерок… Нет, не буря. Но свежий.

Мы в доре вдвоём. Маршрут на исходе.
Ещё одна выброска и… пошабашим.
И вдруг из ущелья, что мимо проходим,
Со снегом заряд, — и вокруг, словно каша

Из снега и льда… И воды ледяной.
И дора на гребне волны, как скорлупка.
И небо уже где-то там, подо мной.
И я на весу, лишь цепляюсь за рубку.

Мотор словно замер. Не видно ни зги.
И Костя распластан ничком на моторе.
Бог! — он кричит, — Где ты там, помоги!
Море взбесилось, и мы в этом море!

Прочь все дискуссии, все разговоры,
Прочь все размолвки, — всё мимо, всё прочь.
Море взбесилось. Мы в море на доре.
Только что день был. И вдруг пала ночь.

Лодку, что сзади вели на буксире,
Ветер поднял и рванул что есть сил.
Сколько той силы в взбесившемся мире?
Крюк на корме, — словно кто откусил.

Я уж не помню деталей. Но странно,
Помню я мысль, — не идет с головы:
Это конец. Но зачем же так рано, –
Сына ещё я не видел. Увы…

Мечется дора в месиве странном.
Вдруг, — словно кем-то захлопнута дверь, –
Тихо вокруг. Вышли мы из бурана.
Море опять словно ласковый зверь.

«Когда я итожу то, что прожил»,
Я вспоминаю этот день.
Из многих один, что я в жизни прожил.
И снова душа ныряет в тень.

«Заряд» — шквальный ветер со снегом и дождём (поморский жаргон).
«Дора» — маленькое судёнышко со стационарным мотором (поморский жаргон).
«Сезон» — экспедиционное время (геологическое).
«Пошабашим» — закончим (жаргон).
Дуйсбург. 4.11.1999 г.

 

Святая ностальгия

Щемящий запах скошенной травы, —
По прошлому Святая Ностальгия…

Что для меня Святая Ностальгия?
Рожденья место, юности, любви,
Щемящий запах скошенной травы, —
Места нездешние, другие…

Что для меня святая ностальгия?
Могила бабушки у каменной стены,
Воспоминания Войны…
Отец и мама. Дома. И живые…

Что для меня «святая ностальгия»?
Работа — сделай, хоть умри,
Застолие с друзьями до зари, —
Воспоминанья дорогие…

Что для меня «святая ностальгия»?
Заросший яблоневый сад в цвету,
И я по саду с Эриком иду
И оба мы — такие молодые…

Что для меня с»вятая ностальгия»?
Походов трудные года,
И лиц любимых череда,
И я — сквозь нынче — весь туда…
И то, чего уж никогда
Мне не вернуть…

Святая Ностальгия!
Дуйсбург, 25.09.2000 — 30.05.2002.

 

Воспоминания

Коллегам-геологам, спутникам моих «полевых» будней
и «камеральных» праздников посвящается

Мне казалось, — мы просто попутчики:
Жизнь разводит, — ну что же, — сведёт.
Но увы, — не представится случая:
Разве «транспорт» «оттуда» придёт…

Вспоминаются всполохи жаркие,
Кандалакша, залив, острова…
Дни короткие, осень неяркая,
Дора, штормы., а нам трын-трава…

Новгородчина, Полометь-реченька…
Мы в маршруте, рюкзак на плечах.
Жизнь горит будто яркая свеченька…
Нескончаема свечка — свеча…

Свирь, болота, тоска запустения,
Перелески, дороги, поля…
Ночь, костры и ночные радения…
Как добра была эта земля…

Обонежье — родная сторонушка, –
Милый, стылый, заснеженный край…
Чаша выпита мною до донышка…
Как кому: для меня это рай.

Камеральные зимы и вёсны:
Невский ночью: идёшь не спеша…
Путь до Охты не близак, не прост он.
Но ты молод, — играет душа…

Лодки, лошади, вертолёты…
Ну, а больше пешком и пешком…
Что поделать, — такая работа…
Жизнь такая — с заплечным мешком…

Мне казалось, — мы просто попутчики:
Жизнь разводит, — ну что же, — сведёт.
Но увы, — не представится случая:
Разве «транспорт» «оттуда» придёт…
Дуйсбург. 9 — 10.12. 2002 г.

 

Мне казалось…

Тамаре Левковой — посмертно

Мне казалось, — это навечно:
Жизнь, работа, здоровье быка…
И нелёгкий мешок заплечный,
И друзья… — навсегда, на века…

Мне казалось: друзья, подруги…
Грусть прощаний, радость встреч,
Ночь, застолье, тосты по кругу…–
Повторятся… Чего там беречь…

Мне казалось, что снова и снова
Я приду ещё в гости к ним…
Миг — и Эрика нет Левкова…
Миг — Тамара ушла за ним…

Мне казалось в бездумьи беспечном:
Все успеется, не уйдёт…
Я ошибся: теперь лишь в Вечном
Нас Провиденье, Бог даст, сведёт…

Мне казалось…
Дуйсбург. 28 — 30. 01. 2003 г.

P. S. 31 января мы обычно отмечали день рождения Эрика и Тамары Левковых.
Они родились в один день. И ушли из жизни… С разницей в 6 с половиной лет.

 

Туман

Туман. Здесь, в городе не видано такое…
И сквозь туман мы едем на вокзал…
Туман. Но кто это сказал,
Что память оставляет нас в покое?

Я вспоминаю Заонежье — тот туман…
Дороги нет! Лишь контуры дороги…
Столбы — в тумане. Ощущение тревоги…
Туман, туман… Мы едем сквозь туман…

Мы погружаемся, как в молоко, в туман.
Все в сером мареве — от ступицы до крыши…
Но солнце: выше, выше, выше…
И вот тумана нет — исчез туман…

Не так ли жизнь — поездка сквозь туман:
Все неотчётливо — дорога и предметы…
И неизвестно: что ты, с кем ты, где ты???
И трудно различить, — где правда, где обман?

Где солнце? Где. Где. Где???
Туман, туман, туман…
Дуйсбург, 10.08.2003 г.

 

Дым костра
(памяти моих товарищей)

«Дым костра создает уют…»
(Парафраз на стихи Н. Карпова «Пять ребят»)

Кто помнит этот дым, тот помнит терпкий запах,
Когда на склоне дня, собравшись у костра,
Ты и твои друзья лежат на мягких лапах:
Маршрут закончился, — блаженная пора…

Кто помнит этот дым, тот помнит, как он сладок:
Костёр горит… И искры, искры ввысь…
И серп луны, — как нож из складок,
Взрезает прошлое… О, миг, остановись!

Кто помнит этот дым, тот знает сколько дум
В ночное небо искрами взметалось…
Взлетали искры к звездам… Странный шум
Накатывал… Как нам тогда мечталось…

Кто помнит этот дым, тот знает, как он горек,
Когда один из тех, с кем выходил в маршрут,
Ушёл навек, — уплыл, уплыл за море, —
К другим кострам… Его не встретишь тут…

Дымком костра приправлена еда,
Дымком костра пропитана одежда…
Нас мало у потухшего костра…
Всё отошло, всё в прошлом, всё вчера…

Пока судьба мои не смежит вежды,
Тот дым я не забуду н и к о г д а.
Дуйсбург, 10 — 11.09.2003 г.

 

Метель

На улице «метель» — снежинки за окном
Пушинками бесплотными витают,
Ложатся на землю, и тают, тают,
Тают, водою заливая окоём…

Метель другую вспоминаю я:
Мы в Вытегру машиной держим путь.
Стеною снег: ни выйти, ни взглянуть.
Ни зги: ни дыма, ни огня…

Столбы в снегу по пояс, колея
Дороги, — как тоннель в снегу.
Водитель: «Помоги! Я не могу»…
И из машины вылезаю я.

Снег бьёт в лицо, снег слепит: снег, снег, снег…
Как-будто ты и снег. И никого вокруг.
И мир сжимается в слепящий снежный круг.
И время останавливает бег…

На улице «метель» — снежинки за окном…
А я метель другую вспоминаю…
Нет, новую тропу уже не проминаю…
Я просто раздвигаю окоём.
Дуйсбург. 1 — 2.03.2006 г.

 

Онего, Андома гора

С утра ничто не предвещало бури.
Мы едем в Вытегру, на Андому гору!
«Куда? Зачем? В такую-то дыру!»
Но там «тектоника» во всей своей натуре.

Мы едем: грузовик бросает и трясёт.
Нас двое в кузове, нам тряска нипочём.
Мы влюблены, и жизнь — ключом!
Дорога с тряскою, конечно же, не в счёт.

Приехали. Онего. Вот баркас.
Нас ждут уже, и сердятся немного.
Но путь из Вознесенья! И дорога…
И общество «прощает» нас.

Мы на баркасе: шумно, много нас.
Ну, наконец, уселись, отвалили.
Механик Толя на руле (его хвалили).
Вперёд! На Андому! Туда всего-то час.

Но час в Онего более, чем час…
Нахмурилось и опустилось небо.
Нет, тот, кто на Онего в бурю не был,
Тот не поймёт меня сейчас.

Дождь, рваный ветер, и волна
Бьёт в днище нашего баркаса,
По доскам ударяя раз за разом,
Как-будто молот бьёт, а не она.

Разбито дно: вода, и мы в воде!
Вода всё выше, а баркас всё ниже.
О, Господи, что делать! Ну, скажи же!
Миг промедления — и быть беде!

И голос кормчего: «Черпайте же, черпайте!»
И мысль: «здесь Рая, здесь жена!
Зачем, зачем, зачем со мной она!»
А голос: «Выливайте, выливайте!»

Оцепененье спало: вёдра, банки в ход.
Всё в ход, всё, что возможно, — в дело, в дело…
И не заметили, как время пролетело…
Вон Андома! Вон берег! Где? Вон! Вот.

Песок. Баркас шуршит разбитым днищем.
Все в воду! На руки его!
И каждый хвалит Бога своего.
Того, Кого мы в будни не зовём, не ищем…

Всё! Спасены! И тут внезапно, вдруг,
Как от толчка отпущенной пружины,
Приходит мысль: «Мы живы, живы, живы!»
И жизни цвет меняется вокруг…

Опять над нами небеса.
Опять трава, деревья и кусты
Мы снова вместе: я и ты1
Нет, есть на свете чудеса!
Дуйсбург-Дюссельдорф-Дуйсбург. 5 — 7. 03.2006 г.

 

Зимняя дорога

«В лунном сиянии снег серебрится…» (Е. Юрьев)

Я помню эту ночь и этот лес…
Мы заблудились в поисках дороги.
Над нами месяц. Серп его двурогий
Нам освещает зимний мир чудес.

Дорога чуть видна. Возможно, что никто
По ней ещё не ездил в эту зиму.
Мороз и снег, и лес. Я сросся с ними.
Мне полушубок заменил пальто.

Мотор забарахлил, не одолев подъём.
Да, неудачное наш «козлик» выбрал место.
Жилья в округе нет и неизвестно.
Снег застилает окоём…

Не знаю сколько, — ночь и лес вокруг, —
Брели мы по «серебряному» снегу,
Уж не надеясь выбраться к ночлегу,
Как скрип саней мы услыхали вдруг.

Да, сани с сеном. Чудо из чудес!
Тот мужичок, наверное, нас спас.
Спасибо, Господи, что не оставил нас.
И снова снегом заискрился лес…

P.S.
Теперь, когда я слышу иногда
Про тройку, снег и лунное сиянье,
Ко мне приходит то воспоминанье.
И мне от этого не деться никуда.
Дуйсбург. 2.06 — 20.10.2013 г.

 

«Приключение» (из воспоминаний)

Сложное поле*— не лучше других:
Месяц пожаром затянуто небо.
Группы в маршруте. Как там у них?
Надо б подбросить консервов и хлеба.

Мы в вертолёте. В люльке** мешки.
«Птичка»*** уныло машет крылами.
Гарь нестерпимая — сводит кишки.
Мгла застилает землю под нами.

Юра Чаплыгин — признанный асс —
Что-то занервничал вдруг за штурвалом.
Прыгай! А в голосе страх и приказ?!
Прыгать? Такого ещё не бывало?!

Я в бандаже**** — операции след.
Юра кричит, — значит, плохи дела!
Дверца распахнута, — выхода нет.
Прыгаю! Эх, была не была!

«Птичка» вспорхнула и плавненько села.
Юра: Простите, мы падали в «яму»*****.
Я осмотрелся: всё, кажется, цело.
Ну и дела: приключение прямо!

P. S.
Сложное поле — не лучше других.
Сколько ещё предстояло таких…
Дуйсбург. 9—11.03.2015 г.

Примечания:
* «Поле» — полевой сезон (геологический сленг)
** Люлька — санитарная подвеска — «санлюлька» у вертолётов Ми-1
*** «Птичка» — ласковое название вертолёта Ми-1
**** Бандаж — специальное приспособление на теле — после перенесенной операции
***** «Яма» (воздушная) — « резкое падение подъемной силы в результате нарушения нормальных условий обтекания крыла воздушным потоком». (Энциклопедия «Академик»)

 

Невозвратное

Мне вдруг щемяще захотелось
Вернуться в пору той весны,
Когда цветные снились сны,
Цвела сирень, и сердцу пелось.

Мне захотелось в поры те,
Когда казалось, — всё возможно,
Не знали слова «осторожно»,
Когда пределов нет мечте.

Мне захотелось хоть на миг
В мир голубого детства возвратиться,
Когда весь мир вокруг тебя вертится, —
Лишь руку протяни, — и ты всего достиг.

Мне захотелось в те года,
Когда неведома усталость.
Казалось бы, — такая малость.
Но ведь не возвратится. Никогда.

Мне вдруг щемяще захотелось…
Дуйсбург. 7.10.2003 г. — 22.11.2017 г.