МОРЩИНИН И ДРУГИЕ — 6 (Московская быль)

 

Морщинин и Поэзия

Главный редактор журнала «Пламя» Морщинин, Сергей Иванович с середины февраля заскучал. Ему срочно захотелось стать гениальным поэтом.

Время установилось какое-то суматошливое: в стране набирала обороты предвыборная президентская кампания, а такого Морщинин не любил.

Он любил, когда вокруг тихо, тепло, безветренно и мало народу. Ему нравилось в такой обстановке думать и дремать.

Морщинин с детства мечтал стать поэтом. Сперва потому, что хотел известности и славы. Настоящих. Потом — по причине того, что все его друзья, главреды других московских журналов, уже поэтами были. Валерка Зударев из «Молодости», Васька Себялюбский из «Нового пира», и, конечно же, первый друг и собутыльник Женька Стаканов, председатель Союза Писателей «XX Век плюс 1». Причем Стаканов не только председательствовал в авангардных поэтических журналах, но и сам активно печатался, выступал перед школьниками и библиотекарями и даже недавно открыл новый поэтический ежемесячник под загадочным названием «Дети Орла и Решки».

— Ну, а я, что, тупее их, что ли? — жаловался охочий до славы Морщинин за завтраком супруге. — Вот прочитал вчера в одном, так сказать, литературном журнале. Вот что сейчас публикуют.

И стал отбивать вилкой по столу ритм:

Я тебя, олигарх, не убил,

Потому что другую любил!

Я тебя не убил потому,

Что в пруду кто-то крикнул: «Тону!»

Ну, а если б тебя я убил,

Кто б в аптеке лекарства купил?

Ну, а скажет она: «Не люблю!»

Тогда точно тебя я прибью!

Супруга поежилась, повернувшись к благоверному могучей спиной, но ничего не ответила, а только ожесточенно стала помешивать в кастрюле на плите.

— И талантом меня Бог не обидел, и организаторскими способностями, — продолжал канючить главред «Пламени». — Какой воз на себе везу уже двадцатый год! Эка невидаль, стишок написать! Это же не критика литературная. Да я лучше в сто раз могу!

Жена главреда вдруг бросила с грохотом поварешку, выключила плиту и резко вышла из кухни. При этом Морщинину удалось расслышать что-то невнятное про какие-то седины и мозги. Притихнув было, но поняв, что гроза миновала, главред еще раз взглянул на удаляющуюся спину и лишь махнул рукой:

— А-а, женщина! Ну что с нее взять! Кроме оладий с пельменями, никакого поэтического кругозора нет!

Поостыв маленько, главред решил, что в чем-то супруга все же права. Ну негоже в семьдесят лет начинать с нуля. Пусть даже такому маститому литературному волку и классику во плоти, как он сам.

— Ну, а чего, начну писать для начала под псевдонимом, — обрадовался Морщинин, — потом славу обрету, премий насобираю, публикаций там, книжек всяких. И уже потом открою, так сказать, свое подлинное творческое лицо. Вот шуму-то будет! Скажут, ну опять ты нас, Иваныч удивил, опять порадовал! Просто творец и все тут! А может, и на Нобелевку выдвинут!

И с такими радостными мыслями побежал на работу, представляя себя в черном фраке на вручении премии в Стокгольме.

Время стояло предобеденное, посетителей в редакции «Пламени» было мало, так что работники сильно не напрягались с вычиткой и редактурой. Мужчины-сотрудники играли в карты, а женщины достали вязание и дамские журналы. Откуда-то из корректорской вкусно пахло колбасой.

Благо первый зам Нателла заседала на писательском съезде патриотов-правдорубов в качестве почетного гостя, и поэтому главреду удалось прокрасться к своему кабинету практически незаметным. Тихонько затворив дверь, бросил пальто на кресло и усевшись за большим столом, начал набрасывать варианты творческих псевдонимов.

— Надо что-нибудь загадочное, но поближе к собственной фамилии, чтобы не запутаться, — решил главред и вывел на листке бумаги: Морщинин. Потом добавил несколько созвучных вариантов: Мочилин, Борщинин, Малинин.

— Нет, не то! Сразу догадаются разные там Себялюбские и Стакановы. Придирки начнут всякие, штучки свои снобистские демонстрировать. А вдруг как печатать откажут?

— Может Графинин? — в отчаянии начал осматривать предметы на своем столе главред — Чернилин? Точилин?

И потрепал собственную шевелюру:

— Может, Чубрынин?

— Нет, — поморщился он. — Не пойдёт!

— Грудилин? — вдруг вырвалось у главреда при виде хмурого портрета кандидата в президенты, висящего среди прочих семи, как обычно, прямо над редакторским столом. Морщинин болел сразу за всех кандидатов, чтобы не промахнуться после выборов.

И тут же осекся:

— Тьфу ты, чур меня, неразборчивого! — Даже головой затряс, развеивая наваждение.

Подходило время обеда. Осмелев от отсутствия руководства, сотрудники журнала стали разговаривать громче, смеяться, брать друг у дружки заказы на обед. А кто-то особенно нахальный даже закурил у приоткрытой форточки в коридоре.

Все это начинало действовать Морщинину на нервы, и возню с псевдонимом он пока отложил. Всегда успеется.

— Переходим к собственно творчеству! — сам себе объявил главред и достал другой чистый лист.

Поскольку желудок начал журчать и хотелось есть, главред решил для начала написать что-нибудь для патриотических журналов, а уж потом, на сытый желудок — для либеральных.

Для патриотов-почвенников писать стихи было немножко легче. Существовало в обороте несколько идеологических слов и выражений, при наличии которых редакторская правка была уже не столь необходима. То есть в журналах типа «Наш захребетник» или газеты «Послезавтра» стихи должны были состоять из березок — тополей, прекрасно рифмующихся с «родною землей», коварных Штатов и НАТО, предавших пол-планеты и мечтающих отдать всех в рабство, а также солдат, девчат, рассветов со слезой, Родины, России, и самое главное, громкой, с надрывом, к ним авторской любви.

— Это мы запросто, — хищно улыбнулся Морщинин и размашисто написал первую ударную строчку будущего шедевра:

— Я за Россию пасть порву руками!

Удовлетворенно хмыкнув, главред «Пламени» задумался на минуту, почему-то размышляя над рифмой к слову «руками».

— Зубами, ногами, сапогами… Да не об этом же я! — спохватился Сергей Иванович и вернулся к собственно патриотическому стихотворчеству.

Еще через парочку часов стишок был готов. И еще какой! Особенно главреду понравились последние и наиболее идеологически увесистые строчки:

Пускай стараются сектанты

Нас всех на каторгу упечь,

Но мы свои спасем таланты

Нам ими Родину беречь!

Поначалу, вместо «сектанты» Морщинин даже хотел употребить «кретины», для более эмоционального, так сказать, накала. Но «кретины» рифмовались плохо, опять же замаячил в подсознании Грудилин, а повторяться будущему великому поэту не хотелось.

— Сойдет и так для начала! — решил классик и побежал домой ужинать.

Жена встретила его, вопреки ожиданиям, ласково. Понимала, видать, как нелегко живется сейчас настоящим рифмоплетам.

— В общем, завтра Бондарейке или Прохамову в «Послезавтра» отошлю, — с полным ртом гордо бубнил Морщинин.

— Давай прожуй сначала, потом будешь болтать, — добродушно-ворчливо перебила поэта супруга. И добавила, почти ласково:

— Пушкин ты наш!

 

Морщинин и Выборы

За день до президентских выборов к Морщинину, как обычно, не спеша, идущему на утреннюю планёрку, вдруг пристал на улице какой-то бомж.

— Дед, а дед, — нагнал он главреда у самых дверей редакции, — а ты за кого будешь: олигархов или коммунистов?

И дохнул весело суточным перегаром.

Морщинин тоскливо огляделся вокруг. Ни охранников, ни даже сотрудников редакции в то морозное мартовское утро поблизости не наблюдалось.

— Уволить бы всех! — непонятно о ком с горечью подумал главред, а вслух как можно тверже произнёс:

— Я за российский ПЕН-клуб!

И аккуратно обойдя растерявшегося приставалу, гордо и степенно зашёл в здание. Однако до конференц-зала, где обычно проходили летучки, опять не дошел. Так как у сдвоенного, вместе с Нателлой, кабинета Морщинин услышал, как у неё кто-то по-детски тонко и горько плачет.

Страдальцем оказался любимец российской молодежи и депутатов, писатель-экстремал Сергей Шаркунов. Будучи зятем кремлевского куратора по литературе и при его активной поддержке, молодой литератор-депутат предпринял в прошлом месяце отчаянную попытку стать председателем Российского Союза писателей на их очередном съезде. И провалился с треском. Разобщенные и постоянно враждующие друг с другом властители человеческих душ вдруг неожиданно для Кремля объединились и не пропустили выдвиженца.

Пришлось Сереге несолоно хлебавши возвращаться в ненавистную Госдуму. Ну, а поскольку он сам лично знал многих главных редакторов и был любимчиком Нателлы (как и дружок его — почетный омоновец и брутальный литератор Захар Прищепин), то вот и заехал непутевый молодожен поплакаться к своему моральному ментору.

— Не выбрали! — заливался тонким плачем Шаркунов, морща маленькое личико и пряча его в надушенном платье первого зама. — Не выбрали, ироды!

— Ну ничего-ничего, Сержик! — пыталась утешать сорокалетнего юнца сердобольная замша. При этом она старалась немного отстраниться, чтобы не очень вымокнуть от обильных слез и соплей депутата-писателя.

— Я к ним со всей душой! — продолжал биться в истерике депутат. Его вдруг охватила дикая злоба.

— Лапти! Колхозники! Будет вам теперь альманах «Русская копоть»! Будет вам фестиваль «Родные Колдобины» на берегу Истры! — злобно выкрикивал, перекрывая собственные рыдания, Шаркунов.

А потом так же быстро затих и лишь тихонько всхлипывал.

— Ну, куда я теперь? Не хочу я в Думу проклятую! Видеть ее не могу-у-у!

— А давай к нам, Серж? — вдруг предложила Нателла, — сделаем тебя моим замом по религиозно-общественным вопросам. Проще говоря — будешь наше «Пламя» в церквях бесплатно верующим раздавать!

— Ну вот еще! Что я, лох какой-нибудь? У вас и зарплаты, поди, чисто символические! — вдруг неожиданно спокойно ответил непутевый юнец.

— Позвольте! — возмутилась Нателла, — как это лох? Как это символические?

— Позвольте! — также справедливо, но про себя, возмутился Морщинин, — как это бесплатно?

Но Нателла с Сережей-младшим, казалось, и не замечали присутствия главреда.

— Между прочим, наш журнал есть оплот демократии и либерализма, — холодно добавила замша. — А значит, и зарплаты с гонорарами у нас на уровне.

— На общероссийском уровне, — опять потеплела голосом Нателла. — Поработаешь у нас, освоишься. А потом глядишь и главным редактором станешь. Правда ведь, Сергей Иваныч? — наконец-то заметила она шефа и нежно, но требовательно посмотрела на главреда.

— Правда, дядя Серёжа? — поднял заплаканное и совсем детское лицо депутат-писатель.

У Морщинина внутри все кипело от справедливого негодования. Неизвестно, что больше оскорбило главреда: бесплатная раздача номеров «Пламени» в церкви или же бесцеремонное сватанье Шаркунова на своё место.

— Мы решим… В организационном порядке… — промямлил главред. — Вы тут сидите, отдыхайте, а я, пожалуй, пойду. Надо номер к выборам готовить…

И вышел от греха подальше.

А уж после, выскочив как ошпаренный, Морщинин дал волю разгулявшемуся гневу и в сердцах пнул первую попавшуюся дверь.

— Вот взрастил предательницу! — возмущался главред. — Мазепа несчастная!

— О, вы меня ищете, а я вас! — вдруг вынырнул на крики главреда из темных недр редакционного коридора известный писатель, критик, поэт и гражданин Дмитрий Лыков.

— Я? Вас? Ищу? — совсем растерялся главред.

— Ну конечно, ищете, — успокоил его Лыков. — Да это и не суть как важно!

И затараторил, не давая слова сказать:

— У меня тут планчик гениальный появился, как раз насчёт выборов. Сами знаете, никогда ничего загадывать наперёд нельзя!

И с этими словами критик подмигнул главреду, а потом протянул ему какую-то мятую бумажку.

На ней неровным гениальным почерком, прямо как в начальных классах, было выведено следующее:

Он ласков и смешон, как лилипутик,

Но лучше нет помощника в беде!

Приди, приди скорей, товарищ Путен,

И все враги получат по балде!

— Ну и что? — спросил ошарашенный Морщинин.

— Как что? У нас же выборы на носу! Нам же надо с вами под себя соломки подостлать, — подсказал Лыков. И опять, как показалось Морщинину, подмигнул.

Морщинин оглядел пышную фигуру поэта и гражданина и прикинул, что соломки для него понадобится минимум копна, а лучше — целый стог.

— А вот тут, — Лыков протянул главреду второй такой же мятый листочек, — здесь, так сказать, альтернативный вариант.

На втором листке было примерно то же самое, но уже про другого кандидата:

Пускай вовсю стараются кретины

Нам навязать преступную борьбу,

Приди, приди, отец родной Грудилин,

И Запад весь окажется в гробу!

— И все-таки, — непонимающе спросил Морщинин, — я -то здесь при чём?

— Ну как же! — Лыков глубоко вздохнул и, как тяжелобольному, терпеливо стал объяснять. — Вы в своем ведущем либеральном журнале делаете тематический номер и даёте это. Можно даже, типа, от лица детей. И неважно, кто победит. А когда этот неважно кто, — Лыков потряс листком, — прочитает, то у нас с вами будет все хорошо: новые помещения, госкредиты, загранпоездки, бесплатные аренды типографий…

— То есть, — Лыков опять подмигнул, что Морщинина начало не на шутку волновать, — все останется, как сейчас. А может, и лучше.

— Неизвестно, что будет после выборов, — теперь Лыков уже не улыбался, а выглядел довольно мрачно. Даже свирепо. — Лично я готов к самому плохому. Могут ведь и попросить… Как журнал «Ноябрь». Слыхали? Вот так-то…

И не попрощавшись, критик повернулся и пошел к выходу, что-то мурлыча. Морщинин потянулся вслед, пытаясь разобрать слова. И разобрал!

— И вновь продолжается бой!

И сердцу тревожно в груди…

— А-а, будь что будет! — вдруг твердо решил Морщинин. — Может, он и прав. Чего я теряю? Забабахаю тематический номер, якобы про творчество детей, нам это не впервой, и дам через неделю после подведения итогов. С них — детей, какой спрос?

— Подождите, Дима! — закричал главред вслед Лыкову. — Я согласен!

Остаток песни они допевали вместе:

— Но Ленин давно не живой,

И вроде, Ноябрь позади!

21-22 Февраля 2018 г.