Морщинин и Неожиданность
Морщинин очень любил напевать потихоньку. Он и в компании любил и даже все время пытался, пока жена не запретила. Стоило ему запеть, под гитару или без, как гости начинали срочно собираться домой, а маленькие дети — плакать. Так что пел он теперь преимущественно в одиночку, вполголоса, и только на службе.
– Мы начинаем КВН! Для чего? – как-то раз пел он, углубившись в составление портфеля журнала на новый календарный год.
– Для чего? – вдруг начала подпевать, заходя в кабинет главного, первый замред журнала Нателла Петрова-Сидорова.
– Чтоб не осталось в стороне никого? – улыбаясь, продолжал уже петь громче главред.
– Никого! – последнюю строчку они оба почти прокричали.
– Уф, хорошо! – удовлетворенно откликнулся на творческую спайку в верхах Морщинин.
Как всегда, в минуты душевного подъема его повело на разговоры и фантазии.
– Я вот тут подумал, Нателлочка, пора бы нам начать объединяться творчески с другими «толстыми» журналами. Все-таки одно дело делаем, боремся, так сказать за чистоту писательских рядов. Так что, будем их главных редакторов и замов с завотделами у себя в «Пламени» печатать, а сами у них публиковаться!
– Да давно пора! – радостно согласилась Нателла. — Я, например, давно уже в «Звезде» и «Москве» не печаталась. Надо ведь начинать поднимать планку их качества…
– Вот-вот! – продолжил главред, – Завтра позвоню в «Сибирские угли», пущай присоединяются. Хватит этим «валенкам» на отшибе у себя в тайге отсиживаться. И Женьке Стаканову тоже позвоню!
– Ой, этому-то как раз и не надо, – осторожно начала было Петрова-Сидорова, но тут зазвонил главредовский мобильник.
– Жека! Ну и нюх у тебя! А я как раз тебя вспоминаю! – восхищенно завопил в телефон Морщинин.
Первый заместитель его радости не разделяла:
– Вспомни черта, а он уж тут как тут, – недовольно пробормотала Нателла и вышла из кабинета.
Чего Морщинин и не заметил.
– Старик! – тоже обрадовался приятелю Стаканов, – а у меня для тебя такая новость! Ну, такая новость!
– Что случилось-то? – слегка насторожился трусоватый Морщинин, – Посадили, что ли, опять кого?
– Да нет, старик, все путем! – успокоил Евгений. И не в силах больше удержаться, бабахнул о главном:
– Я «Новый мир» выкупаю! То есть, собрался выкупать! Только ты пока Ваське Себялюбскому, редактору ихнему, не говори ничего!
И тут Стаканов, совершенно неожиданно для ошеломленного Морщинина, завопил в трубку знакомое:
– Мы покупаем «Новый мир»! Для чего? Для кого?
– А? – опешил главред «Пламени». – Чего?
– Да ты не очкуй! – продолжал ошеломлять приятеля Стаканов. – Как говорится, мы за ценой-то не постоим! Будем теперь там главного редактора и заведующих отделом всем коллективом избирать. На пять лет! И чтобы никакого поэтического самоуправства и личного творчества среди членов редколлегии! Только читательские массы!
– Подожди, Женя, а нынешних-то главреда и завотделами куда? – Морщинина аж пот прошиб от таких известий.
– Как куда, старик? – продолжал бесноваться в трубке председатель Союза Писателей «XX век плюс один». – На свалку истории! В канализацию, так сказать, прогресса! В анналы цивилиза…
Тут ликование Стаканова само собой прекратилось, и он уже деловито, как на одном из своих семинаров по поэзии, спросил:
– Вы сами-то продаваться еще не надумали? Могу по старой дружбе хорошую цену устроить! С включением социальных пакетов для всей редакции!
– Евген…– Морщинин старался говорить как можно спокойнее, несмотря на трясущий его нервный озноб. – Давай… Я…Тебе…Пере… Перезвоню!
– Да ты что, старик! Ты еще разве не понял? – не унимался Стаканов. – Новый день наступает в журналах! Да что там день, новая эпоха!
Казалось, еще немного, и он ликующе вылезет из телефонной трубки и так же возбужденно вопя, начнет трясти за грудки бедного Морщинина.
– Жень, мне тут из Кремля звонят по «вертушке», – из последних сил, задыхаясь, промолвил главред. – Я перезвоню… Позже…
– «Вертушке»? – искренне удивился голос в трубке. – А разве их не отменили?
– Передаем сигналы точного времени, – стальным голосом диктора Центрального ТВ произнес в телефон главред «Пламени». А потом добавил, с одышкой, уже своим голосом: – Все, больше не могу говорить. Президент на проводе!
И не дожидаясь ответа, отключился. А потом сел за свой большой редакторский стол и обхватил мокрую голову дрожащими руками.
— Ну как же это! – с тоской подумал Морщинин, оглядывая свой большой и кажущийся сейчас таким родным кабинет. – Неужели отберут? И кабинет этот, и кресло, и стол? И славу, и почет? Все, что нажито непосильным трудом на благо Большой Русской Литературы?
– И ты, Брут, – только и молвил вслух, опустошенно.
– А я вам тысячу раз говорила, не водитесь с этим прохвостом Стакановым, – в дверном проеме опять показалась голова Нателлы, – он же всех нас сожрет и не подавится!
Похоже, она догадалась, о чем был разговор. Впрочем, Морщинину сейчас это было абсолютно безразлично.
– А знаешь, Нателлочка, – устало решил Морщинин, – не буду я звонить никаким редакторам. Пусть все остается как есть! От добра большего добра не ищут!
И с того дня начал главред своего бывшего приятеля всячески избегать. К телефону не подходил, не перезванивал, а на приемах и собраниях все норовил за спины других спрятаться.
Евгения сначала такое поведение удивляло, потом забавляло, а потом начало просто бесить. И где-то через месяц он, как человек творческий, сам, наконец, все понял и тоже перестал с Морщининым общаться.
Кстати, с «Новым миром» у него так ничего и не выгорело. Как это у нас случается, нашлись в городском суде разные буквоеды и крючкотворы, где-то раскопавшие про второе гражданство Стаканова. Потихоньку, тихой сапой, так весь процесс купли-продажи и застопорился.
А Морщинин и Нателла, успокоившись, не раз еще распевали дуэтом, громко, от души, на всю опустевшую редакцию, оставшись после работы для вечерней читки:
Пусть не решить нам всех проблем,
Не решить всех проблем,
Но станет радостнее всем,
Веселей станет всем!
Морщинин и ЖЗЛ
Морщинин любил иногда в течение рабочего дня убегать в ближайшую библиотеку. Не столько почитать, сколько подремать в тишине или же просто лениво полистать всякие иллюстрированные журналы. Там было тепло и тихо, вкусно пахло кофе, чего нельзя было сказать о шумной, прокуренной, пропахнувшей пирожками и духами редакции «Пламени».
Как-то раз, почти задремав за подшивкой модного журнала «Жлоб», главред вдруг узнал в сидящем впереди бритоголовом типе, со свирепым лицом и мрачными глазами, известного писателя Захара Прищепина. Тот сидел, обложившись томиками книг, архивных папок, старых фотографий и альбомов с газетными вырезками, и мучительно водил карандашом круги по листку бумаги.
Прищепин по праву считался в писательских кругах молодым да ранним, хотя уже и достаточно известным. Начав с рассказов, восхваляющих гопников из подворотен, он еще и съездил за репортажами в пару «горячих точек» и поучаствовал в ряде митингов оппозиции. Так родились ставшие скоро популярными его опусы типа «Свального греха» или «Тапочек на спирту». Гопота была от книжек без ума, либеральные критики называли его творчество свежим и брутальным, а патриоты считали писателя просто настоящим мужиком.
Однако, Прищепину простой славы было недостаточно. Еще бы, почти официально у критиков «толстых» журналов он уже считался лучшим писателем десятилетия! Главный телевизионный канал страны захлёбывался многочисленными телешоу с его участием, ежедневные статьи в газетах, сценарии к фильмам и даже видеоклипы с речитативом, называемом в Америке «рэпом», стали духовной пищей россиян. Главное, решил Захар, не исчезать с публичных глаз ни на минуту и постоянно напоминать о себе, а как, не столь уж и важно.
Он решил также и несколько изменить уже сложившийся о себе стереотип гопника и национал-революционера.
Морщинин даже пытался как-то почитать перед сном известный его роман с чудным названием: то ли «Манька», то ли «Санька», то ли ещё как-то не совсем произносимое.
– Вот, пожалуйте, – с умилением подумал сам о себе главред: – даже личное, кровное время свое – и то отдаю для блага Большой Русской Литературы!
И так же умиленно начав читать текст, на первой же странице споткнулся на обороте Прищепина про «наглые руки». Недоуменно хмыкнув, главред продолжил было чтение, пока через секунду не споткнулся опять: теперь уже на «разжиревших подолах». А потом еще раз – на «аскетичных щеках».
Когда главред дошел до «мягко улыбающегося лица Ленина», то занервничал. Даже стекла очков покрылись бусинками пота.
И только «крепкие, ясные старики», последовавшие вскоре, Морщинину как-то сразу понравились и даже успокоили.
– А вот это про меня, — решил Морщинин и, заложив страницу очками для чтения, улегся спать. С тех пор к чтению романа он больше не возвращался, а вот про стариков запомнил. И потому, несмотря ни на что, относился к молодому прозаику с боязливым уважением. Прищепин же, помня о связях и знакомствах главного редактора «Пламени» в газетно-журнальном мире, вел себя уважительно-подобострастно и иногда даже называл Морщинина, по-родственному, дядей.
И вот без пяти минут классик решил углубить свой образ, добавив к имиджу гопника солдатско-милитаристский и патриотический аромат. Для этого Захар выбрил наголо череп, начисто сняв седеющие кудри, доставшиеся ему от бабки, оделся в камуфляж, надушился духами «Комбат-батяня» и даже стал носить за спиной муляж автомата Калашникова, ручного-модернизированного.
На качестве прозы перемены почти не отразились, и тогда писатель попробовал вместе с формой немного подкорректировать и литературное содержание.
Входило в моду жизнеописание великих из порядком подзабытой уже серии Жизнь Замечательных Людей. Все современники тех замечательных личностей уже сами давно почили, так что рассуждать, и особенно сочинять, домысливать, авторам из серии ЖЗЛ можно было обо всем, не боясь разоблачения.
Так делал критик Дмитрий Рыгов, на скорую руку описавший жизнь Пастернака через своё восприятие, начиная со школьных лет. Или писатель Шаркунов, вышедший из молельной своего отца-священника, но переквалифицировавшийся потом в политики и депутаты. Этот только что издал в серии описание жития советского писателя Катаева, в основном на тему: продал ли он свой «парус одинокий» тайком в Америку или же побоялся.
Вот и Захар, еще один молодой и жадный до похвал литератор, не пытался лезть глубоко и искать далеко. По проторенному Рыговым и Шаркуновым пути Прищепин и не собирался глубоко или нет исследовать творческие мотивы русских и советских литературных классиков. Тем более что хорошо продаваемая серия жизнеописания писателей и поэтов такого анализа и не требовала. Дружественные критики все равно строчили медоточивые рецензии, враждебные критики серию не читали, тиражи книг, между тем, росли, а в конце каждого года стали привычными и премии, всякие там Букеры с Нацбестами.
Поэтому ловкачу Захарке важно было лишь прописать, и как можно скорее, до новых Нацбестов, Букеров или Ясных Полян, мотивы тех современников, нравы той эпохи. Что, учитывая доступ к архивам, было не очень сложно. Вот и сейчас, мастеря жизнеописание известного писателя 30-х годов прошлого века, Захар с радостью где-то «нарыл» число жалоб и доносов, а также фамилии литераторов, которые когда-то наябедничали на писателя в соответствующие органы.
– Вы ещё обо мне услышите! — старательно высунув язык, как, бывало, в начальных классах, бормотал Захар, нажимая на карандаш и подчеркивая фамилии доносчиков.
– А поворотись-ка, сынку! – подкравшись незаметно, гаркнул за спиной Прищепина главред «Пламени». Да еще и по спине звонко шлепнул. Даром, что не по лысине.
– Ой, дядь Серёжа, – совсем по-детски вздрогнув, пролепетал Захар. Прямо не как пламенный революционер, а как пойманный на рынке воришка.
– Плагиартничаешь, никак? – неуклюже пошутил, на правах старшего по цеху и по возрасту, Морщинин. И наклонился посмотреть через плечо коллеги.
– Да нет, в общем-то… Не совсем, чтобы, – еще более теряясь, продолжал мямлить тонким голоском сорокалетний юноша. – Вот, биографию писательскую готовлю…
– А что, племяш, — враз потерял интерес к бумагам Морщинин, – слабо тебе про меня ЖЗЛ сочинить? Все-таки сорок лет верой и правдой служу БээРэЛ!
– Да вы для меня… Для всех нас…Дядь Серёжа, – залепетал пойманный врасплох Прищепин, – Сергей Иваныч… Да я хоть сейчас! Вы же и есть настоящий Русский Классик во Плоти! ЭрКавоП, можно сказать!
При этих словах Прищепин даже попытался поймать морщинистую морщининскую руку: то ли пожать, то ли поцеловать. Главред на всякий случай спрятал обе руки за спину.
– Ну уж, таки и классик, – польщенно проворчал главред «Пламени», – ты уж говори да меру знай!
Левая щека под глазом Захара начала нервно подёргиваться. Похоже, писатель-гопник- исследователь-революционер был на грани истерики.
– Ты вот что, Захарка, – уже серьёзно продолжал Морщинин, – чем в «Нашем Соплеменнике» муру всякую печатать, да в «Послезавтра» у Труханова с Бомбаренкой, уж лучше к нам в «Пламя» свои сказки приноси! А про ЖЗЛ надумаешь – позвони!
И погрозив в шутку пальцем насмерть перепуганному Прищепину, крепкий и ясный старик отправился к себе.
– Нателла, конечно, вой поднимет, — вспомнил добрым словом Морщинин первого зама на пути в редакцию, — почему опять не про нее в ЖЗЛ…
Приуныв было, Морщинин тут же воспрял духом:
– Да навру ей с три короба, что Рыгов с Шаркуновым про нее писать собрались! И делов-то!
И оживленно побежал дальше.
Морщинин и Девять с половиной Тезисов
Морщинин на досуге любил побаловаться стишатами. Сочинит или раскопает что-нибудь в разгар рабочего дня и пошлет своим фейсбучным поклонникам, без подписи. Те, конечно, давай гадать, кто написал и когда. А главред смеется себе под нос да приговаривает, что те, кто знают, те узнают, а другим невеждам и знать не надобно.
Как-то раз нашел он у себя в архивах старенький стишок сорокалетней давности:
Есть прелесть в маленькой стране,
А есть – в стране большой.
Увижу кошку на окне,
Ей помашу рукой.
Увижу птичку над рекой,
А возле них пустырь,
Машу и им одной рукой,
Другой обняв бутыль.
Зайдет кондуктор, весь смурной:
Стоит и ждет ответ.
А я машу ему рукой,
Хоть и билета нет.
Пускай, что хочешь, говорят
И крутят у виска,
Машу, машу им всем подряд
Хотя дрожит рука.
Поместил Морщинин тот стишок в Фейсбук, как обычно, без подписи, и призадумался. И привиделось ему, что не той, неверной дорогой идем мы, товарищи.
— Ну ладно, там, Бродский или я, – размышлял главред, – классики. Как-нибудь справимся. А большинство? Им кто дорогу укажет в светлое будущее Большой Русской Литературы? Кто им напишет инструкцию, как стать великим?
И так обидно ему стало в тот момент за всех остальных и будущее БРЛ, что решил он все текущие дела отложить и заняться непосредственно спасением.
Указать, так сказать, всем правильный путь, тенденцию.
– Нателла, – громким басом рявкнул Морщинин, – меня нет ни для кого! Все мои встречи на сегодня отменить и к телефону не звать! Буду тезисы сочинять по спасению Бэ, Рэ и эЛ!
Первый зам, Нателла Петрова-Сидорова, хотя и к чудачествам шефа привычная, на этот раз растерялась слегка. Такого напора от обычно тихого и покладистого Морщинина она не ожидала и, решив, что дело серьезное, отпустила домой секретаршу и сама села в приемной, на телефоне.
А главред, лихорадочно побегав взад-вперед по своему кабинету, наконец, уселся и старательно вывел на чистом листе бумаги: «Литература — что дышло, куда повернешь, туда и вышло».
– Неплохо, – сам себя похвалил Морщинин, но тут, как назло, громко запищал его мобильник. Досадливо поморщившись, главред закинул его вглубь письменного стола. И с ожесточением вывел на листе свой второй тезис: «Гаджеты – дерьмо!»
– Так, хорошо, хорошо! – опять приободрился главред и, обведя взглядом свой огромный и отремонтированный по последнему слову евроремонта кабинет, записал:
– Не нужны нам всякие европейские штучки (Маканины да Битовы). Только русский Роман (с большой буквы)!
– Читай «Капитанскую дочку». Или, на худой конец, мой «Фейсбучный роман»!
Из коридора редакции пахнуло сигаретным дымом и отчетливо послышался женский смех. Неприязненно поморщившись, Морщинин записал свой следующий тезис:
– И поменьше секса и всяких заморских глупостей! На них спроса у наших читателей точно нет.
Записав, главред «Пламени» поднял глаза к потолку и задумался.
Потом отдельно вывел еще тезис: «Хочешь публикации — откажись от гонорара!». Показалось чересчур прямолинейным, и он добавил: «В пользу библиотек».
– Давай, Серж, думай! – мысленно подгонял себя Морщинин, – на тебя одного теперь надежда!
Тут его блуждающий взгляд остановился на лице президента, сурово взирающего с портрета на стене и обязательного в кабинете каждого главреда. Съежившись под колючим взглядом, главред попытался откатиться на своем кресле на другую сторону стола, но и там неприветливые стальные глаза, казалось, настигали его, чтобы за что-нибудь покарать.
Наконец, он не выдержал и повернулся к портрету спиной, бормоча и крестясь:
– Свят, свят! Это даже не тезис, а половинка какая-то!
А потом опять задумался, да так крепко, что, закусив кончик ручки шариковой зубами, перекусил ее начисто. И тут главреда осенило.
– Да что там секс! – бормотал будущий спаситель БРЛ, – Что там Европа! Вот стихи, – тут он с улыбкой вспомнил свои шутки с высылкой стихов без подписи в Фейсбук и дописал, крупно, печатными буквами: СТИХИ — ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ! ДЛЯ ЗНАЮЩИХ!
И подумав, добавил еще три восклицательных знака.
…Когда к концу дня измочаленный главред, наконец, открыл дверь своего кабинета и вывалился в приемную, Нателла всерьез испугалась за душевное и физическое здоровье шефа. Бледный, изможденный, с серым лицом и лихорадочно горящими глазами, он протягивал замше кипу листочков, исписанных мелким ученическим почерком:
– Вот… В номер… Срочно…– пробормотал Морщинин и, упав на стоявший в приемной диван, тут же забылся богатырским сном.
– Вот ведь, старый чудак, – беззлобно подумала Нателла, – нет, чтобы делом заняться, рукопись какую-нибудь вычитать!
Но, тем не менее, листочки-таки послушно верстальщикам отнесла.
Уже во сне Морщинин произнес свой последний тезис спасения БРЛ вослед уходящему заму:
– И не надо нам, Нателлочка, всяких Америк с Индиями открывать! Все равно вернемся к своей, проверенной прадедами Повести Временных Лет! Ну, страна у нас такая — по кругу ходим.
2017