От Юга, прогибавшегося книзу,
До Севера, меняющего ризу
На снежное, как в песне, серебренье,
Вынашиваем мы сердцебиенье.
Уже благодарение понятью
Осеннею шумит неблагодатью,
Единственное в истинности – право –
Проматывает прошлое на славу.
А будущее выглядит, взирая,
Поспешностей земных не выбирая,
Безмерною какою-то отрадой,
Притягивая тающей прохладой.
Да нынешнее вроде бы бесснежно,
Как вехи, простирается кромешно
Иль птахою, запутавшейся в кронах,
Угадывает век определённых.
Покладистая тройственность созвучий
С долгами расправляется не лучше,
Чем рыцари, бредущие ночами,
Чем то, что остаётся за плечами.
Что сброшено изношенным плащом.
Быть может, остальное нипочём –
Но свищущее хаживает нечто
Сквозь почву – да и то, что бесконечно,
Лиловую кропит осоловелость,
Почтовую крепит окаменелость, –
И вяжущая очи оголённость
Оправдывает веры непреклонность,
Покуда, не загадывая доле,
Указывает вянущее поле,
Насколько нам придётся дотянуться
Да складыванью воли улыбнуться.
Листва моя, заснеженная новью!
Откликнись на живое многокровье,
Стволами направляющее соки,
Кропящее палитру подоплёки,
Годичные нанизывая кольца
На пальцы мудреца и добровольца,
Шагнувшего куда-то за ограду,
Не вышедшего попусту из сада,
Живущего движеньем да любовью,
Не выбравшего сети славословья
Из плещущего холодом разлива, –
Верни обожествление порыва.
Листва моя! Пристанище пернатых!
Как дороги приюты да пенаты!
Не солоно хлебавши, расстаёмся,
Плечами ли пожмём да обернёмся,
Деяний ли пожнём неправоту,
Как птицу убивают на лету,
Иль правое спасётся, торжествуя, –
Поэтому-то в мире и живу я.
Помедли, примирения виола,
Усталого любимица Эола, –
Не проповеди крепче произвола,
А вычерченный сердцем разнобой,
Венозною срывающийся флейтой
В плену у непонятливости чьей-то,
У правды ли раскрытого конверта,
В корысти ли, пришедшей за тобой.
Кочующей комедией дель-арте,
Краплёной картой, скачущей в азарте,
Несчастьем, поселившимся в мансарде,
Отпугивать нас более нельзя, –
Надежда не уйдёт, как Геркуланум,
С земли уж не убраться ни желанным,
Ни ранам, ни обрывистостям пряным, –
Вот здесь она – повсюду только вся!
И листья, шелестящие нам снова,
Подобны мемуарам Казановы,
Сыновьего остатки фолианта,
Облатки вопиющего таланта,
В такой же мере рознь своим собратьям,
Как сгустки роз, что надо брать и брать нам,
Покуда, зарываясь в упоенье,
Не чувствуешь превратности гниенья.
Другие же, отринуты от древа,
Убором послужили бы и деве,
С кострами подружившиеся сразу,
Отрадные для слуха и для глаза,
Повадкой обладающие скифской,
Ворвавшиеся словно бы для риска, –
И пусть себе, у моря веселея,
Жемчужная царит Пентесилея.
А есть листва, упавшая хрустящей,
Вещающей и полушелестящей, –
Не в Киеве ль, где вправе справедливо
Задуматься над летописью Клио,
Где прядают каштанами событья,
Встающие на взлёте бытия,
Строками отдающие открытья,
И окна – как единая семья.
Три степи есть: плечистость Приднепровья,
Как некая пречистость полнокровья,
И та, что вправо, ближе да отложе,
А что южнее – та всего дороже, –
Копытами исхоженные к морю!
Лишь с вами я и слажу, и не спорю,
И выберу, размеренно внимая,
И выскажу, слиянье понимая.
___
Обвей меня, немеркнущее диво
Горящего иль хладного порыва!
Свободу прикрывающий ладонью,
О дай же мне дыханья, небосвод!
И суть волны, чудную и чалдонью,
И пористый к червленью переход!
И чмок челна прибрежного, и смыслы,
И вёсла, и мосты, и коромысла!
Куда вы потянулись чередою,
Крыла мои? Давно ли вы не здесь?
Привычки сохранившая поднесь,
Одета в пеплум ива над водою.
И выйдут ли, как порознь, погулять,
Покручивая спутанную прядь,
А в самом деле уж настолько близко,
Что близость их спугнёт и василиска?
И уж наверно впору воскресеньям
Срезать заледенелый виноград
И свадьбами порадовать стократ,
И стол накрыт – и так ведь каждый рад
Самим очарованиям осенним!
Как ни верти, а воздух тепловат –
Черти себе кривую да любуйся,
И выйдет он, – а впрочем, не волнуйся.
Повейте, ветры, смутное сменяя,
Солому развевая и слова!
Остыла, бесконечно осеняя,
Коробящего клада синева.
Холмы к холму – так что на Палатине?
Деревья ветви тянут к Альбертине,
Чертежный Дюрер скачет, торопясь, –
И связь во всём, – и сладишь ли, скрепясь.
Сияние полуденное дай мне,
Извечный ветр, идущий по Украйне,
Отверстое вбирая и крутое,
Криничное и мёдом налитое,
Пусти меня к теплу и полыханью,
Дыханье мне даруй – не придыханье,
В гортани полощи – а то вращай
Судьбу в ночи – и счастье обещай!
Ты, Аквилон, закутывай в туман!
И ты, Перун, шепчи, как драгоман,
Восточную притягивая негу
По вереску, и брегу, и ночлегу!
Восстань из глубины лесов и блат,
Полнощный Пан, погонщик лунных стад,
Мычащее и мчащееся войско
Пусти на пустоту и недовольство!
Промчитесь, по-кентаврьи раздвоившись,
Все те, что вырастали, не смирившись!
Рассыпь, Церера, зерна возрожденья!
Возникни по степям, перерожденье!
Стрибог, и Лад, и Лель соломовласый,
И Аполлон, как солнце златогласый,
И ты, Любовь! – Как ни зовите вас,
Вас ветр принёс – и он же вам воздаст
Хвалу свою, моё благодаренье,
И мифы, и бессмертные творенья,
И сердца свет, и слова волшебство,
И всё, что жизнь, и всё, что Божество.
Выветриванья, грунты и верховья,
Уступы, поймы, срез средневековья,
Закутанные волосы долины,
Где призрачные пляшут андрогины,
И гарпии, и высохшие русла,
И слава Иоанна Златоуста,
Ключи, подковы, копья и забрала,
И всё, что почва с радостью вобрала,
И агнец беспокровный, и ревнитель,
И магии бескровной боронитель,
Восстаньте из незыблемого шара
Видением набега и пожара!
Пергаментною книгой потрясая,
Пройдись, эпоха, некогда босая,
Деянья наши взглядом измеряя,
Кого-то зная, чаще укоряя!
Наяды, ореады и дриады!
Не вам ли предназначить серенады?
И ты, Мирина, – где твоя могила?
У дальней Трои где-то опочила,
Ковыльные оставила светила,
Но внутренне навеки победила!
И ты, цареубийца Ахиллес, –
Покуда свет нисходит к нам с небес,
Почто сразился с нежной амазонкой? –
И ты воскресни в славе слишком тонкой!
Неси нам, Нот, волну Причерноморья
И плещущее в чашах многоборье!
Влачи нам, Эвр, хребтом спинным продольным
Рифея вздрог, изогнутый невольно!
Раскиньтесь, степи, в сретенье пришельцам,
Дары готовьте дням и погорельцам –
И Скифии, чье время не настало,
Несите благородные металлы!
А ты, Зефир, сомнение Европы
Удерживай до нового потопа!
Народы, простирающие руки!
Образчики серебряной феллуки,
Что отданы отъявленным волнам!
Тела, что разместились по челнам!
И то, что нас, отвергнутых, несёт
На стыке гущи дикой и красот,
Открывшихся сошествием Эллады,
Верните нам внимания награды!
Уж сила, пред которою немеем,
Сторуким воскресает Бриареем;
Закопанный, как Вий, бурлачит вечер –
И чары приближаются навстречу;
Трава сухая горше птичьей трели, –
О, сколько бы поистине успели
Мы в мире этом людям принести,
Когда б звезда горела на пути!
И облако спадает, как чалма,
И всем овладевает кутерьма,
Катится, скачет, вертится, стихает, –
И мир велик, – и время отдыхает, –
Разыгрывая мнимости рефрен,
Роскошествует снова Борисфен,
Шумит вода и почва плодоносит,
И странник, заблудившийся в степях,
Хвалу благодаренья произносит –
И степь моя почиет на ветрах,
И небо расцветает навсегда,
И вечная встречается звезда.
Звезда моя! Улыбка Джиоконды!
На что мне все сокровища Голконды?
На что мне шум фортеции мирской?
Даруй мне ширь обители морской!
Мне жизнь даруй – и всё моё уменье
Я вынесу тебе как просветленье
Сиянием неистового дня!
Храни меня и царствуй для меня!
В подлунном мире нет с тобою схожих!
Храни меня, как спящих и прохожих,
Как всадников, пригнувшихся ко гриве,
Как видишь ты в приливе и отливе
Чередованье месяцев и сил!
Храни, о чем не раз тебя просил!
Люби меня, Божественное око, –
Нам шествовать поистине далёко!
Ученью твоему внемлю и строю –
И вынесу страдание земное,
И выскажу светло и величаво
Твою неумолкаемую славу!
Движения даруй мне полногласье,
Любви неумалённое согласье –
И песне научи меня извечной,
И жизни, бесконечно человечной!
___
Стояли бы да радость доставляли
Сады, что мы кляли да прославляли
Хоромами Гаруна-аль-Рашида, –
И яблоня грустит, как Зобеида,
Пресыщенная роскошью упавшей,
Чарующие празднества купавшей, –
А нынче только в тайне сочетаний,
Широкой математике сплетений
Угадываем гордость нарастаний,
Надрывистость крутых соединений,
Окутывавших мерными плодами, –
И так вот продолжается с годами
Темнящая природы углублённость,
Несущая для нас объединённость
С корнями, семенами и величьем, –
И это называется обличьем,
Являющимся внове каждый раз,
Расценивая это как приказ, –
И что до украшения, когда
Грядою возрастают города –
И выношенный улицами клён
Стоит, меланхоличен, как Саргон,
На время отодвинутый от трона, –
И высятся столбы определённо,
Быть может, взгромоздив на провода
Каких-то птиц, неведомо куда
Сегодня собиравшихся приткнуться, –
А преданному лету не вернуться –
И в сирости, сыреющей дождём,
Мы участи всегдашней подождём,
Надвинутою шапочкою дожа
Чужое самовластие тревожа,
Защитную одежду натянув,
Невыспанные лица повернув
Туда, где до мистерий Элевсинских
Скитаний изначальных украинских,
Быть может, предостаточно, – пока
Указываем их издалека, –
Лежат плоды, в ладони прыщет Бахус, –
И ноября не превзойти нам пафос.
А далее, как будто бы мы в Кноссе,
Нам головы морочит лабиринт
Да сплетни о невидимом колоссе, –
Засим о непогоде говорим,
Огонь вбираем в печи, чтоб согреться,
Котёнок в изголовье прикорнет,
А каплям бы ютиться да не спеться –
Но как же! – попадают в переплёт –
И вот уже стекла страшит химера,
И вынянчить желают – для примера
Соседям за заборами – внучат, –
Заржавленные гвоздики торчат
Да колышки, где так всё расцветало,
Что перестало, словно бы устало.
Тогда – читать! Мерила ноября,
Наверно, предназначены не зря
С похвальною системой обученья
Вводить, как шашни, капель превращенья
В историй ширину и долготу
Да сумерек слепую маяту –
Знать, выросли они из скороспелок, –
И скорописью двигавшихся стрелок
Мы измеряем всё, что не поймём, —
И будущее нам, как водоём,
Овальное раскидывает лоно
И плещется светло и непреклонно.
Иль, может, так: влюблённости коварство
Заране обрекает на мытарство,
Зане влюбленность верою сильна
И часто разрушается она.
Тогда – вино! Фамиром ослеплённым
Ты странствуешь – и грезится тебе
Участие в невидимой борьбе, –
И прозреванье станет заоконным,
Почти заокеанским, – что тогда?
Да мало ли бывает иногда
Неведомых унынью изменений! –
Надейся же на эру просветлений!
Сады в округе, машучи, стоят –
Стовратных Фив превратный вертоград,
Реки, прижатой к донцу согреванья,
Хранители и наименованья,
Окрестных парков тянущий привет.
Есть дерева – мокры и узколицы,
Поминки по исчезнувшей станице.
Что снится им? Чего уж в мире нет?
Где скрипки тельце? Стражи колоннад?
Куда убрали спрятанность оград?
Каким кустам прививку закатили
От хладного мучения зимы?
Что видим мы? И так ли видим мы?
Не с ними ль мы катили и кутили
Куда-то вдоль, в сужение ножа,
В стремленье лезвий острыми казаться?
Пора бы подобреть да разобраться –
Прижимисты они, принадлежа
Очередному кругообороту,
Сутулятся, скорбят вполоборота,
И слёз у них, и преданности пропасть,
И грусть одолевают, и напасть, –
Ах, только бы до сроку не пропасть –
И смелость закругляется, как лопасть,
В отплытии невидимом бурля,
И дале устремляется в поля,
В оглохших сёлах пробует стучаться,
Надеяться: а может, и ночлег?
И всё-то им кичиться и качаться,
Кручиниться, – и так уж целый век:
То зелены, то голы – вот и участь,
Отчаянность – а тут и неминучесть,
Цветение – а тут и опаданье,
И всякое страдание – свиданье
С раскидистою сущностью страны, –
Так будьте же весною взращены!
___
А там, в Москве, вахлача и чудача,
Кто очи пряча, кто и что-то знача,
Кто чутко верхоглядничая в чувстве,
Кто в чистом завираюсь искусстве,
Кто чествуя, кто чувствуя, кто чая,
Чаёвничая, чуя, отвечая,
Участвуя, предчувствуя, отчаясь,
С отчаянной бесчисленностью знаясь,
Знакомые живут, как в поединке, –
Да город, точно в шапке-невидимке,
Холмами да обрывками бровей
Вошёл в ещё один из ноябрей.
Смешно подумать – совестно усладе
Остаться независимо в накладе,
Малиновую негу миновать, –
И тащимся тогда озоровать,
И тщимся, озоруючи, увидеть,
Кого там осенило не обидеть
Нарочного влечения метель, –
Молчания скупая канитель
Объятья раскрывает недоумкам, –
И совестно поступкам, как подсумкам,
Охотничью артель отягощать, –
Мне тоже не пристало бы вещать
Из мутной кладовой благодаренья –
Но честное артачится стремленье,
Сбегает лист дорожкою садовой,
Кадильницею смотрится лиловой,
Надсадно запрокинут, небосвод, –
И кто моё участье донесет,
Водой не расплескавши по заслугам? –
Отсюда побеседую я с другом.
Коварный путь! Я, голову подняв,
Шагну в перенасыщенность дубрав,
Братанием вбирая богомольно,
Что грезится, грозится – иль невольно,
Ладони до предела оголив,
Касаюсь – и звенит прикосновенье,
И высится вовсю благословенье,
И выщербленный говор справедлив.
Я пел, покуда горло не остыло,
В надменные уверовал светила,
Метался, как невыезженный конь,
Над каверзною мнимостью погонь,
Я уши настораживал и очи,
Уста свои раскидывал охоче,
Я ведал, что нашёптывала блажь,
Покуда всё же душу не отдашь
За музыку раскованного чуда, –
Явившись никуда и ниоткуда,
Я мысли перестраивал и ночи,
Кочуя по-бирючьи и короче
Единственного выдоха в любви, –
Но где-нибудь неправду назови,
Чтоб, жесткая, отраде изменила, –
Нигде она меня не заменила,
Где мой язык, как огнь перерождённый,
Усваивался, непредубеждённый, –
И к этому прислушайся отныне
В погоне обусловленной гордыни, –
За преданностью шага основного
Не милуйте, спеша, и остального.
Я выйду ли на улицу с тобою,
Я лето ли ловлю над головою,
Я чувство попираю ли, косясь, –
Шуми, моё прощение, заране,
Наивности назначено свиданье –
И что там нагорожено вчерась?
Я руки ли разбрасывая, гибну
Иль гимн тебе, покладистая, выгну
Дугою иль подковой – мне едино, –
И выиграем мы, непобедимы;
Устану ли – и ты со мной устанешь,
Забуду ли – а ты не перестанешь,
Не сможешь достижения увлечь,
Поскольку постижение не речь,
В сокровищницу преданности мнимой, –
И мы неподражаемо любимы.
Лета ли в голубиное ненастье
Прилаживают вести, как напасти,
Распахивают ставни и ворота –
И таянье снисходит до чего-то
Апрельского, где в судорожном гаме
Поверье просыпалось под ногами,
Несобранными снами восхищаясь,
С весомыми основами прощаясь,
Несомое, как радуги изгиб, –
И, может, потому я не погиб.
Да как мы распрощаемся с живущим?
Гнездится ли начальное в грядущем,
Покуда создаётся и ликует
Краса, что посвящённых не минует?
Живу как обещание величья –
И редкостное вынесу отличье
Из лет моих, исхоженных повсюду,
Где мнится расставание, как Будда,
Седеющий, в себе сосредоточась,
Отринувшись, устроившись, упрочась.
О Боже! Я пытался по наитью
Отлынивать от ревности открытья –
Крыла мои не выдержали, взмыли –
И высказано было в изобилье.
Пойми меня и выскажи, что знаешь:
Ты чувствуешь – а значит, помогаешь,
Не мучь меня бесчувствием неверным,
Отнекиванье выкинь да обман
И в роздыхе, как радость, достоверном,
Прими предубежденья талисман.
Как будто бы бушующее что-то
Взорвётся над плотиною дремоты –
И город, как Венеция, уснёт.
Зажги неумолкающие свечи,
Откликнись небывало и далече –
И речь тебя, пришедшего, поймёт.
Участие твоё не раболепно;
Сочтёмся, очертаний Каналетто;
Графологи, почтение моё!
Я выиграю гравия зернистость,
Я выгадаю празднества ветвистость,
Целебнейшее выпью мумиё.
Уже неподражаемая сфера
Хранит предубеждения примеры,
Разрыва утверждение и мера
Фемиду превратит в весовщика.
Пылай, моё над Севером и Югом
Довление! – вновь замкнут полукругом,
Главенствуя в глотании упругом
И в рёве не потворствуя белугам,
Разгул берегового ветерка.
И там, в передовых, за перекатом,
За карточностью – кротостью объятым,
Предстану я, печален, бос и наг, –
И выбрось-ка попробуй из единства –
Я выправлю, как обручи, бесчинства,
Останусь разговаривать в сынах.
Нигде моё предчувствие не трогай –
Никем иль неподкупным недотрогой
Сойду на безмятежную ступень, –
Мольбами ли моими да страстями
Неискреннее вырву я когтями,
А ныне не в горячке, да и лень.
Колдунья! заговаривай да ратуй –
Где камень, камень, бел, горюч, Алатырь,
Сивиллою вещающей вздохни, –
Ну что же называем мы пространством?
Язычество в обнимку с христианством
Влачит неувядающие дни.
Мигающая судорога денег!
Кто, в сущности, вещун иль академик?
Наследники звериных профессур!
Не вами ли оставлено укором
Корням, и семенам, и осокорам
Посмешище бесшахматных фигур?
Дела не устают за городами
Выстраиваться, умничая, в гаме,
А те, кто понимающи – молчат.
Шатается ботвой по огородам,
В отчаянье общается с народом
Одно из непристроившихся чад.
Повей и ублажи меня, как может
Безбрежный ветр кружить на Криворожье
Могильниками, рытвинами, камнем, –
Наследниками ждем и привыкаем
Ценить первоначальную стихию,
Выискивать намеренья благие,
Шуметь, корявя руды по карьерам,
Воспеть, багровым будучи примером,
Степное по буграм единоземье, –
Предзимье возлагается не всеми
Венком на упрощённое решенье, –
Никто не укротит круговращенья,
Ничем предотвращенье не грозит, –
Коричневого выброса транзит
В билетах отпечатан до прощанья
Завес – и до причуд чревовещанья,
Урчания подземного желез, –
Отзывчивая тщательность небес
Подкупольным сменяется ученьем –
И жить ему всегда перемещеньем, –
И только пробираются, пыля
Рубахи, отвороты и подошвы,
Проверенные в нынешнем и прошлом
И в будущем живые тополя.
Взгляни на дочь, о диво Дионея!
Моление то глуше, то сильнее
Вынашивает веющие йоты, –
Избавь меня от призрачного грота,
Где дочь твоя голубила певца!
Постигни от начала до конца,
Прими меня, как есть, со всею верой,
Дай встречу мне с неслыханной потерей,
Дай счастье наконец-то приобресть,
Как робостью нетронутую весть,
Любви мне дай с пособницею дочью! –
Я что-то многозначное пророчу,
Веду себя как надо мне, – внемли –
И радостное рвение земли
Заступником мне будет, – неужели
Отступников отряды поредели? –
Приверженцы, как хор, меня поймут, –
Не дай мне Бог на несколько минут
Пожертвовать собою для примера
Тангейзером, в объятиях Венеры
Оставшимся до Страшного Суда, –
И пусть мое дыхание забьётся,
И пусть во мне призвание зажжётся,
Как Сириус – палящая звезда.