— Открой дверь, кому говорю, пидор мокрожопый! – визгливый женский голос из-за двери исходил яростью.
— Лида, идите спать, ночь на дворе, — устало, в который уже раз, повторял он.
— Нет, — не унималась пьяная соседка, — небось, рад, что мой уже храпит. Я хочу в рожу твою пидорасью плюнуть. С тобою ж вместе западло одной уборной пользоваться! Убирайся отсюдава! Я тебе всё равно житья не дам, и ни в ванную, ни в уборную не пущу, не для пидорасов они. Понял?!
Наконец в коридоре наступила тишина. Соседка, наверное, вослед за своим благоверным, угомонилась и заснула. А Борис всё продолжал сидеть у письменного стола, невидяще уставившись в раскрытую книгу «Размышлений» Марка Аврелия.
Он не то, что читать, он думать не мог…
В этой квартире Борис жил только второй месяц, после развода с женой и размена их трёхкомнатной квартиры. Жене с дочерьми досталась двухкомнатная изолированная квартира, а он въехал сюда, в коммуналку с одной только соседкой, чему был несказанно рад. Да вот незадача, неделю назад из мест не столь отдалённых вернулся её муж, и они на радостях напару запили, а потом уж и началось…
Борис вышел, чтобы поставить на плиту чайник. Сосед в одной майке и спортивных штанах сидел за своим кухонным столиком и тянул свежезаваренный чифирь. Борис стоял спиной к нему, поджигая спичкой ещё невидимую газовую струю на конфорке, когда услыхав соседский тягучий голос, непроизвольно вздрогнул:
— Сдаётся мне, что сегодня «твой» заходил!
— Не понял, кого это вы имеете ввиду? — гибельно-дрожаще отозвался Борис.
— А то не знаешь?
— Нет.
— Дружбан твой, который тебя е…т, вот кто!
— Послушайте, не лезьте в мою личную жизнь! Что вы ко мне цепляетесь?! — отчего-то срывающимся на визг голосом, закричал Борис.
— Да потому што ты не имеешь права на кухню заходить пока я здесь, должен у себя торчать пока мы тут, понял, петух? А сейчас у меня отсосёшь, — и он, приспустив спортивные штаны, вынул из трусов свой, каким-то сизым цветом отсвечивавший, эрегированный член.
Борис отшатнулся и вскрикнул, пальцы обожгла спичка, которую он не успел затушить.
— Ну, — требовательно проговорил мужчина, и в этот момент в кухню и забежала его сожительница, видимо ей надоело ждать «своего» в комнате. Мгновенно оценив ситуацию, она набросилась на соседа и стала изо всей силы бить его кулаками по груди и матерно, на разные лады обзывать его. Мужик пытался отташить её от Бориса, но ему это так и не удалось. Плюнув, он удалился с железной кружкой чифиря в комнату. А Борису удалось схватить женщину за локти и так удерживать её от дальнейших ударов.
— Лида, прошу вас, успокойтесь, — точно заведённый продолжал увещевать он её, но женщина, не слушая его, пыталась биться ногами, но достать до его ног не могла, только продолжала ругаться…
Борис пятился в сторону своей комнаты, и в какой-то момент, бросив руки женщины, отворил свою дверь и быстро её захлопнул. Замок защёлкнулся, и женщине ничего не оставалось, как только биться своей крупнотелостью о двери да время от времени истово ругаться.
Борис ушёл из дома ранним утром, когда соседи ещё спали. В субботу на улицах в такую рань было пустынно. На трамвайной остановке тоже никого не было, и когда подошёл трамвай, то Борис сел в такой же полупустой вагон, с несколькими пассажирами, не удивился отсутствию счастливых лиц, сел, и вроде того, что задремал…
Проснулся от сильного толчка. Это вагон внезапно затормозил. Вышел. Огляделся, район был старым, давно знакомым, он когда-то жил здесь с дедушкой и бабушкой. Да и нынче бывал, у Ланы, давней знакомой…
С Ланой общались они больше двадцати лет. Хоть и были совсем разными по всему, по интересам, по привязанностям, да по всему-всему, только любовь к русской литературе и то, что они втайне от всех писали прозу, объединяло их крепче родственных уз. Оба замкнутые, мало что говорившие о себе, обменивались они текстами без всякой надежды когда-либо и где-либо их опубликовать. Да и то, происходило это нечасто, иногда между встречами проходили годы. И, что интересно, несмотря на многолетнее знакомство, они так и остались друг с другом, на «вы»! Борис писал давно, и как-то само собой, между ними сложились отношения: мэтр — ученица.
Они мало что знали друг о друге, он, что живёт она вместе со стариком отцом, а она, что у него жена и две дочери. Но после того, что Борис развёлся и разменял жилплощадь, Лана догадалась вдруг, что же, её всегда поражало в Борисе?! То, что с ним она, как никогда с другими мужчинами не чувствовала себя естественной, свободной. Словно и не мужчиной он был, она не ощущала даже ни малейшего посягательства?! И поняла, что догадка её оказалась верной. Это ничуть не повлияло на их дружественно-профессиональные отношения!
Вот и сейчас, без утайки, он про всё произошедшее вчера на кухне, рассказал ей , и Лана была потрясена открытой жестокостью соседей!
Сама она ему рассказала о своём предстоящем отъезде. Она, так любившая свой город, после того, как началась тотальная украинизация, не могла в нём жить!
Она рассказала Борису, что ещё в СССР могла — и не раз — уехать, как она говорила, «малой кровью» за границу, но даже, несмотря на государственный антисемитизм, даже не думала об этом, как её разные люди, не только друзья, но и знакомые, не уговаривали. Ведь сама она всегда говорила, жалея уехавших, что «эмиграция — это трагедия»! Но сейчас в независимом государстве Украина она не могла жить, этот украинский национализм её словно бы душил?!
— Лана! Я ведь раньше как-то и не думал о том, кто вы?! Когда познакомился с вами, то подумал о вашем красивом русском имени — Светлана! Ведь на самом деле русских имеет немного, всё греческие да латинские, славянские есть, но чисто русских очень-очень мало.
— А я еврейка, — улыбнулась она. — Уезжаю на край света, в Австралию, туда, где рассеянный Паганель искал капитана Гранта!
— Да мы с вами, и евреи, и нетрадиционные секс-меньшинства были одинаковыми жертвами немецкого нацизма, — невесело сказал он.
— Не совсем так, Борис, несколько ошибаетесь по поводу «одинаковости»,— задумчиво произнесла Лана и замолкла.
— Почему? И вы, и я сидели бы в концлагерях?! Разве нет?
— Понимаете, — отозвалась через несколько мгновений Лана, — в с е, абсолютно все жертвы двенадцатилетнего гитлеровского режима имели а л ь т е р н а т и в ы! Все могли так или иначе избегнуть своей участи, обмануть палачей. Вот, к примеру, цыгане, им было достаточно перейти к оседлому образу жизни, и они уже не считались врагами режима! «Свидетели Иеговы», тогда они назывались «Исследователи Библии», могли на словах отречься, и выйти из концлагеря. Гомосексуалисты могли, для вида, с теми же лесбиянками создать семью, родить ребёнка и они уже считались «перевоспитанными», «перековавшимися». Также и ворам и проституткам можно было обмануть, что, дескать, не вернутся к прежнему образу жизни…
Только е в р е и не имели н и к а к о й альтернативы! Не спасала не ассимиляция, ни иная вера, н и ч е г о, они подлежали тотальному уничтожению. Безусловная, полная жертва!
Борис внимал молчаливо, только когда Ланин голос смолк, он заговорил, неожиданно даже для самого себя:
— Светлана! – впервые он назвал её полным именем, — возьмите меня с собой! Я ж здесь пропаду. Раньше статьи в УК страшился, а нынче людей…
— Боря! — впервые она назвала его не полным именем, а коротко, по-братски, — Милый мой! Я ведь и сама еду непросто. А как бы замуж выходить, фиктивно! С этим человеком договорилась моя подруга, что живёт там больше двадцати лет. Официальной эмиграции давным-давно нет.
Он помрачнел, потом закрыл лицо руками, покачиваясь телом из стороны в сторону.
— Боря, но у вас прекрасные дочери, они к вам хорошо относятся!
— Лана, да они меня любят, однако не просто стесняются, а стыдятся меня! Я — другой, другой, от этого всё!
У Ланы, привыкшей помогать всем, кому приходится хуже, чем ей, созрел план!
— Борис, во-первых, вы переезжаете из вашей квартиры ко мне. Мы делаем обмен. У моего знакомого тоже комната в коммуналке. Правда, для вас это не очень выгодно. Там много соседей, в отличие от вашей квартиры. Но все оригиналы и друг другу не мешают жить. Во-вторых, я там, в Сиднее пойду в местное отделение ЛГБТ, расскажу о вашем несчастье. Буду умолять их помочь вам. В общем, фигурально выражаясь, стучать буду во все двери!
Через полгода Борис жил в квартире с большим количеством соседей, опустившихся, но не озлобившихся людей. Кроме милиционеров нынче не боялся он никого, потому всегда его хоть и поношенные ботинки были вычищены на славу. Кто-то когда-то ему сказал, что милиция в первую очередь смотрит на обувь!
Лана тогда же уехала в Австралию. Через полгода, когда она потеряла надежду дозвониться до своего учителя, она связалась со старушкой, бывшей некогда председателем городского клуба краеведов, которая и познакомила её с Борисом.
Та, едва узнала Лану, но долго не могла понять, о ком это она спрашивает?! Когда же до неё дошло, то она и прошамкала:
— Сама его давно не видала! Говорят, что умер! Отчего — никто не знает, ну так как обычно умирают бичи. В одиночестве, в своей комнатке, в коммуналке. Хватились, когда труп разложился, и в квартире стало нечем дышать.
И добавила:
— А ведь из очень приличной семьи был! Дед профессор, член-корреспондент, а бабушка…
Лана, положив трубку, уже не слыхала ничего.
Она села за письменный стол, включила компьютер и начала писать, запомнив на всю жизнь завет своего мэтра, что «Работать, то есть, писать необходимо при любой погоде!»
Смотрела она на светящийся экран, усеянный буквами чуждой здешним, но прекрасной для неё кириллицы. И ей казалось, что она видит его, закрывшего лицо руками и раскачивавшегося всем телом, как еврей во время молитвы.
