Писать сегодня правду занятие, в некоторой степени, бессмысленное. Причин тому, как минимум, две — неочевидность того, что правда эта объективна и очевидность того, что объективность невозможна в силу человеческой ограниченности.
Помимо прочего, из этих нескольких строк вполне себе можно сделать простой вывод — писать правду в любое другое время — вчера, сегодня, завтра — не имеет смысла вообще, потому что такое занятие всегда двусмысленно и грозит катастрофическими заблуждениями.
Тем не менее, всегда остаётся возможность для манёвра в так называемой области письма, называемого художественным сочинительством.
На первый взгляд, такой подход изначально несёт в себе элементы мошеннечества, ведь сочинительство многими понимается чисто утилитарно, как вещь несерьёзная и не имеющая отношения к реальной действительности. С таким мнением можно поспорить, но спор этот вряд ли даст ответы или поставит новые вопросы, а скорее будет тем яростнее, чем больше фанатиков или невежд привлечёт. Неизбежность сведения такого многоголосия к разговору с глухим очевидна.
Здесь можно нащупать главную проблему современности — очевидная глухота разговоров о чём угодно. Глухота эта тотальна и настолько привычна, что стала принимать уже формы пародии на диалоги.
Недавний пример публичного монолога Константина Райкина очень показателен, как демонстрация формулы прагматизма о том, что приписывать некому утверждению свойство быть истинным не значит делать его истинным.
И всё же, позволю себе несколько замечаний довольно общего характера, но сугубо личного свойства.
Страна, которая живёт под двумя бессменными лозунгами «Долой!» и «Да здравствует!», приобщилась сегодня к мировым экономическим ценностям и прибавила дополнительным лозунгом «Всё пофиг…».
Какой может быть рок-н-ролл после лихих 90-х, тем более, какая может быть свобода после того, как свободу поняли, как вседозволенность.
Этот маятник от всезапретности до вседозволенности раскачивается лишь в пределах маятника, иных траекторий полёта (мысли, пули, сигнала) просто не предусмотрено, а, следовательно, любое программное заявление о «новой свободе» — было, есть и будет только симуляцией в рамках маятниковой дуги.
И здесь появляется очередной инженер-механик и делает очередное заявление, ну, допустим, на съезде какого-нибудь Союза, каких-нибудь Деятелей.
— Хватит нас троллить! — экспрессивно воскликнет он.
— Сил нет терпеть цензуру! — убедительно он заявит.
Прекрасные банальности будут звучать так искренне, так трогательно, что невольная слеза скатится из уголка глаза какого-нибудь пожилого деятеля каких-нибудь искусств. И никто даже не вспомнит, что оратор всю свою жизнь посвятил тому, чтобы говорить чужие тексты искренне и убедительно, что совершенно нет возможности у оратора избавиться от этого побочного эффекта своей профессии, допустим, профессии актёра театра или кино, что не так принципиально важно.
Вся жизнь игра — так серьёзно играть, чтобы доиграться до ручки, это вам не дверные ручки шлифовать.
— Но вот, позвольте, — говорит какой-нибудь другой инженер-механик человеческих душ, — ведь идеальная фигура, это круг, и, в общем-то, чтобы выскочить из порочного маятника в круг, то надо сделать на маятнике (из маятника?) солнышко, как в детстве на качелях. То есть, надо вырваться на секунду в точку зенита и всё — вы попадаете в пространство свободы.
Как известно, подобные эксперименты характерны для юного возраста или влюблённого состояния, да и то, если крутить на качелях солнышко постоянно, то всё это солнцем свободы не станет, а превратится в привычку, в тот самый круг, который называют порочным.
Из той точки, в которой находится человеческая личность, можно двигаться в глубину, в высоту или по горизонтали. Этим исчерпывается не только разнообразие путей человека, но и путей общества. В конце концов, этим исчерпывается всё то, что называют традицией — человеческой, общественной, культурной.
Посмотрев на такую геометрию пространства шире, распространив её на движение государственной идеологии, можно заметить, что сегодня наша стезя — горизонталь. Учитывая форму планеты, горизонталь может переходить в секундный апофеоз победы над всем и, сделав солнышко, превратиться в тот самый порочный круг, которого мы вроде бы стремились избежать.
Да, казалось бы, есть сегодня попытки буквального стремления вверх — в космос, но в силу приоритета горизонтали, все эти попытки из человеческой высоты переходят в область горизонтальной рентабельности и потому на звёзды можно только смотреть, но не лететь к ним.
То же самое и с глубиной. Любая глубина сегодня либо паразитическая — нефть, газ, руда; либо зрелищная — погружение на дно Байкала или прогулки на подводной атомной махине.
Знаменитая Кольская сверхглубокая скважина потому и заморожена, что приоритетно одно только горизонтально-рентабельное погружение за потенциальной прибылью, а Кольская сверхглубокая — это чистая мечта нации, в деньги не переводимая и оттого экономически не выгодная.
С таким пунктом в программных политических заявлениях, как покорение космоса, полёты на Луну и Марс — избирётся ещё много поколений правителей любых государств, где есть хоть один макет ракеты и здание с вывеской «Нужный институт». Но это вовсе не означает, что кто-то реально собирается что-то там покорять и достигать.
Очевидно, что в глубину планеты будут лезть не дальше полезных ископаемых, то есть и в космос полетят не дальше тех же ископаемых. Привычка паразитического горизонтального взгляда настолько постоянна, что даже сложно сказать, есть ли у человеческих существ какая-то иная история, кроме войны и склок из-за прибыли.
По большому счёту, «Долой!», как основная фигура политической речи равна всезапретности. С другой стороны маятника — «Да здравствует!» — свободная вседозволенность.
«Всё пофиг…» — новый лозунг не сам по себе, а как лозунг максимальной толерантности общества, где хоть «Долой!», хоть «Да здравствует!» — это «Всё пофиг…». Такой толерантный тип сознания готов быть большинством при любом раскладе — а это хуже всех вместе взятых истерик о конце (света, истории, искусства). В конце концов, давно известно, что воля — это стремление уменьшить когнитивный диссонанс. Толерантность тем и опасна, что лишает человека воли.
В той или иной форме, этот маятник несвободы раскачивается, оставаясь раз за разом неизменным и единственным символом стабильности, на которую способно человеческое общество. Любой режим объявляет себя благом для общества и опирается на одни и те же лозунги. Каждый раз производится перелицовка фасада, но никогда не возведение нового здания.
Власть имущие, как правило, пользуясь речью именно пользуются ей. То есть, речь имеет для них чисто прикладной смысл — ведёт власть к своим целям, но сама целью не является. Дополнительные смыслы — удел литературы.
Власть правителя тем прочнее удерживается им в руках, чем неизменнее остаются смыслы. Торжество юриспруденции здесь неизбежно становится общественным ужасом и прибежищем красноречивых болванчиков-толкователей. В конце концов, искусство красноречия становится сведено к умению усладить слух народа, вызвать, если не симпатию, то, как минимум, ощущение перемен к лучшему или чувство сопричастности.
При смене режима в первую очередь компрометируется литература, потому что только она одна может уличить в словоблудии. Ведь для писателя речь всегда не окончательна и всегда стремится к дополнительным смыслам.
Если политик вчера говорил «Да здравствует!», то сегодня он скажет «свобода», но за этой «свободой» стоит тоже «Да здравствует!» и никакого прогресса. Никакого наполнения речи не бывает в этом топтании на одном месте. Политик ищет не следующий смысл, а другое готовое слово, которым можно обозначить старые лозунги. Если речь писателя направлена в будущее, то речь политика всегда консервирует прошлое.
Из этого маятника несвободы нет очевидного выхода, кроме самого стремления вырваться. Другими словами, свобода не может быть окончательной и всеобщей, а её достижение — явно удел личности, но не посулы власть имущих.
