Часть 1
Внутренний подтекст литературы как социального феномена не всегда очевиден
Задача литературы донести до читателя смысл общечеловеческих ценностей. В этом заключается её социальный феномен. Вообще-то понятие литература как социальный феномен, как правило, распространяется на массовую литературу. Книги подобного уровня выпускаются большими тиражами, поддерживаются государством и рекламой. Они отражают сиюминутные проблемы. Чаще всего это любовные романы и детективы. Не буду утомлять читателя пересказом длинного перечня текстов на эту тему. Ограничусь только одним. Там и детектив, и любовный роман в одном флаконе.
«Девушка из России Маша живёт в благополучном канадском городе. Работает переводчицей. Необходимость в ней возникает в больницах и домах престарелых. Вот она едет на вызов. Тема: аборт. Гинеколог запросил переводчика, так как его клиентка, Наташа, не говорит по-английски. Наташа тоже из России. Познакомилась в Интернете с обаятельным мужчиной по имени Марат. Влюбилась, ожидая счастья на долгие годы. Но вскоре „обаятельный“ Марат запер её в подвале и стал сдавать за деньги на потребу мужикам. Кормил бедную Наташу объедками после своих пьянок. Наташе удалось бежать от мучителя. Она умоляет Машу спасти её. После проведения аборта Маша увозит Наташу в своей машине. Переводчица Маша едет в „Дом престарелых“. Девяностолетний Иван Иванович после инсульта забыл английский язык. Маша разговаривает со стариком по-русски. Узнаёт, что он называет себя Дiдом. Бежал в Канаду в 1946 году из Краснодара. Автор текста не поясняет, как это, можно, было сбежать в те годы из Советского Союза? На территории парка „Дома престарелых“ Голливуд снимает фильм. В массовке участвует тот самый злодей Марат. Увидев Наташу, он пытается утащить её снова в свой „плен“. Маша защищает Наташу, но силы не равные. И тут помощь: Дiд лопатой бьёт по башке злодея. Сирены полицейских машин». Мораль очевидна. Это вам, девушки, в назидание! Добро побеждает зло. Иначе у нас и не бывает.
Данная литература уводит читателя от больных вопросов. В ней нет протеста против несправедливости жизни, протеста, задевающего интересы власти. Через короткое время эти книги забываются, как прошлогодний снег.
Литература как социальный институт провозглашает приоритет общечеловеческих ценностей над ценностями групповыми. Например, то, что ценно председателю правления «Роснефти» господину Сечину или депутатам Госдумы Яровой и Поклонской, вовсе не есть ценность для миллиона граждан России. Существование высших ценностей всегда связано с выходом за пределы частной жизни индивидуума. Литература, анализируя частную жизнь, доносит до читателя Высшие человеческие ценности. Это те произведения мирового масштаба, которые читают люди на протяжении нескольких поколений. Л.Толстой: «Война и мир». Кажется, в книге любовные интриги, светская жизнь, Бородинское сражение. Но по прочтению этого романа чувствуешь гордость за своё Отечество. В этом есть гений писателя. Высшие социально-политические ценности — это патриотизм, защита Родины. Но как часто эти, вроде очевидные ценности, предполагают защиту существующей власти. И тогда критикующий власть — это уже предатель. Разумеется, в случае войны это неизбежно. Вот вспомним опять «Войну и мир». Умирающий Андрей Болконский лежит на знамени. И фраза Наполеона: «Какая прекрасная смерть». Или страшные и трагические страницы Виктора Астафьева в романе «Прокляты и убиты» о событиях ВОВ. В книге отражены проблемы взаимоотношений между людьми в условиях войны, конфликт между христианской моралью, патриотизмом и тоталитарным государством. Эти книги действительно несут высшие человеческие ценности. В сегодняшней России национальная идея, которая должна нести те самые общечеловеческие ценности, ещё не созрела. Она созревает в обществе как высшая идея, объединяющая людей страны. И в этом движении важную роль должна играть литература. Но сегодня уже или ещё нет писателей уровня Василия Аксёнова, Чингиза Айтматова, Василя Быкова, Виктора Астафьева. Если в прозе ещё есть редкие заметные авторы: Михаил Шишкин, Захар Прилепин, Виктор Пелевин, Андрей Битов, то в поэзии не видно ничего уровня ушедших Ахмадулиной, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко.
Вот как Национальную Идею представляют нынешние государственники: «Национальная идея — это верное религиозное, общественно-политическое и культурное самосознание народа, понимание его исторического предназначения». Так сформулировал её Александр Казин, и. о. директора Российского института истории искусств, завкафедрой Санкт-Петербургского института кино и телевидения. Обратите внимание на слово «ВЕРНОЕ», то есть, предполагается, что есть «неверное» как религиозное, так и «неверное» политическое и культурное самосознание народа, неверное понимание его исторического предназначения. Есть только верное для граждан России религиозное самосознание. Я уж не напоминаю, что Россия, согласно Конституции, светское государство, и включать в Национальную идею, которую должна доносить литература, религию, причём только «верную» весьма странно. Но религия та самая скрепа, которая нынче так нужна власти. Потому что нынче со скрепами у власти проблемы. Отсюда произрастают «поклонские», «милоновы». И закон «об оскорблении чувств верующих», согласно которому блогеру дают три года тюрьмы за фразу: «Бога нет, а Библия — это набор еврейских сказок». Ещё раз отмечаю слова «верное религиозное самосознание». Значит, существует ещё и неверное как-то староверы или пятидесятники. И, кажется, что опять настаёт время, когда:
«Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи
А только — тень огромных крыл».
(А. Блок).
И вот уже православные историки просят убрать Репина из Третьяковки:
«В замечательном собрании галереи есть ряд картин, содержащих клевету на русский народ, на русское государство, на русских благочестивых царей и цариц.
Речь идет о мерзкой, клеветнической и ложной картине И. Я. Репина „Иван Грозный и сын его Иван“. Современной исторической наукой твердо установлено, что первый русский царь Иоанн не убивал своего сына… Надо убрать эту картину из экспозиции Третьяковской галереи в запасники, чтобы она перестала оскорблять патриотические чувства русских людей»
И верно, под воздействием этого мракобесия, в мае этого года в Третьяковской галерее, некий неизвестный нанес серьезные повреждения картине Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Это уже не первый случай попыток повреждения этой картины. В 1913 году 29-летний иконописец и старообрядец Абрам Балашов нанес по полотну три удара ножом. После этого Репину пришлось заново воссоздавать лица изображенных царя и царевича. И идеология «православных историков» уже коснулась литературы. Поэму известного поэта Вадима Ковды «Христос и Аввакум» о трагедии раскольников ни один российский журнал не печатает. Поэма напечатана в США (журнал «Слово/Word»).
Религия — это интимное чувство, но, когда государство берёт её на вооружение в качестве пропаганды патриотизма, это превращается в ретроградство. (Мироточение бюста Николая II в Симферополе, скандал с фильмом «Матильда»).
И вроде бы трудно не согласиться сегодня с Верой Зубаревой, (доктор филологии. США): «Отторжение библейских ценностей повлекло коррозию в семье, культуре, в отношении к войне и миру». Тут же смеет заметить, что классическая русская литература неоднократно обращалась к теме религии, как одной из духовных ценностей, объединяющих семью. И через семейные ценности к патриотизму. Вот роман Толстого «Анна Каренина»: мысль о важности семьи там отражена в эпизоде венчания Левина и Кити и трагическом развале семьи Каренина. А герой романа Достоевского «Преступление и наказание» Родион Раскольников приходит на путь духовного очищения после чтения притчи о воскрешении Лазаря. И церковный звон колоколов. Сколько этот звон рождал чудной поэзии:
«Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом».
(Иван Козлов)
Выступление госпожи Зубаревой происходило за Круглым столом, организованным питерским журналом «Нева» (к 100-летию Октябрьской революции). И тут возникает вопрос: уместно ли говорить об отторжении библейских ценностей в связи с революцией, как о духовной потере. Именно тогда, в преддверии революции церковь, являясь государственным институтом, проявила всю свою реакционность. И сейчас, когда церковь в России практически выполняет ту же роль, ставить «библейские ценности» как определяющие общечеловеческие ценности неуместно.
И вроде бы странно, только в советское время Православная церковь была прибежищем духовных начал. Потому что церковь тогда страдала. И символом истинного православия был тогда Патриарх Алексий. Война. Ленинград. Блокада, Никольский собор. Тогда Сталин понял, что церковь может стимулировать патриотизм.
При правительстве Петербурга, отдел культуры тоже отметил 100-е Революции, но несколько по-другому: издал сборник «Опалённые революцией». Там напечатана была глава из моего романа «Баржа смерти». Та самая «Баржа смерти», которая прошла через судьбы нескольких поколений русских людей двадцатого века.
Когда нынче в России начинают говорить о патриотизме, не грех вспомнить Салтыкова-Щедрина: «Если в России начинают говорить о патриотизме, знай: где-то что-то украли»
И эту тему уже активно эксплуатируют наши пииты:
«Эй, патриоты, сколько вас?
России всем надолго хватит.
В минуту трудную не раз
Она раскроет вам объятья.
Прибрав народное добро,
Его верней вы сохраните.
Как вам советует нутро,
Любите родину, любите!»
(Болотин Борис).
А вот поэт Генрих Ужегов из нынешних патриотов:
«Нас боятся, когда мы в силе,
Только помнить надо всегда,
Нет в Европе друзей у России,
Нет, и не было никогда».
Верно, кто-то из читателей усмехнётся: вот он Владимир Соловьёв в стихах. Но уместна ли здесь поэт И. Ратушинская. Отсидела в советском лагере 5 лет. В 1985 г. по просьбе Рейгана Горбачев ее освободил. Жила в Англии 11 лет, вернулась в Москву — сама не знает, как это вышло — но быстро опомнилась. И вот разродилась:
«Историческая уродина,
Заскорузлая да посконная,
Кисло-горькая ты смородина,
От которой вся жизнь — оскомина!
Мутно-грязная, душно-зяблая,
Безнадежная, бездорожная,
Расползалась квашнею дряблою,
Отравляла гордыней ложною».
Когда читаешь эти строчки, хочется остановить госпожу Ратушинскую: всё правильно, но Родина — это не правители России. Родина — это в первую очередь народ, пострадавший от этих правителей. И здесь уместно вспомнить ушедшего от нас 22 июня этого года замечательного русского поэта Наума Коржавина: «Они (интеллигенция) путают власть и страну. Ненависть к власти переносят автоматически на народ».
И в память об ушедшем поэте его стихотворение:
«Можем строчки нанизать, посложнее, попроще,
но никто нас не вызовет на Сенатскую площадь…
Пусть по мелочи биты вы самого частого,
но не будут выпытывать имена соучастников…
Мы не будем увенчаны. И в кибитках снегами
настоящие женщины не поедут за нами».
Поразительно актуально эти стихи, написанные в1944 году, звучат и сегодня.
Убедителен здесь и Михаил Юрьевич Лермонтов. Ведь он тоже пострадал от властей. И он возражает сегодняшним «ужеговым» и «ратушинским»:
«Люблю Отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой»…
И Лермонтову вторит Тютчев:
«Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить».
Вот именно верить. Именно эта вера не позволяет рвать своих кровных уз с Отечеством. И для многих литераторов, живущих ныне за границей, очень важно, чтоб их услышали именно на Родине. И тому подтверждение строчки И. Бродского:
«Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму» …
Воспоминания о Родине неустанно преследуют живущего ныне в Париже Виталия Амурского, который в одном стихотворении напишет:
« — Ну, как там, старина, в краю ином
Всё то, что ностальгией мы зовём?..
— Скажу тебе по совести, приятель,
Мне дым отечества и сладок и приятен,
Но грустно видеть, на родной стремясь порог,
Отечества сгоревшего дымок»…
В самый раз и мне явиться со своими стихами. Да простит меня публика, что лезу рядом с Лермонтовым и Бродским:
«Мне по-немецки исполняют соло
На спицах ног дорожные столбы.
А русской солью грубого помола
Я здесь солю капусту и грибы.
Отечество, где всё идёт не в лад.
Где нас уже давным-давно забыли.
Там через мой вишнёвый сад
Дорогу в храм чужой сложили».
(2002 г)
***
Я, кажется, уже в дороге.
«И крестным знаменьем мой путь, —
Я говорю высоким слогом, —
Ты осени, не позабудь».
Дорога. Жизнь пуста, бесцельна —
Ни оглянуться, ни вздохнуть.
По мне уже огонь прицельный
Ведут недуги. В этом суть.
Стрелок на время затаится,
Но жду испуганной спиной.
Я не успел ещё проститься
Ни с Родиной, и ни с женой.
И где-то в чистом, чистом поле,
Где ветры вольные шумят,
По чьей-то злой иль горькой воле
Меня подстережёт заряд.
Что может быть ничтожней доли,
Чем на чужбине смертный миг?
Какой случиться надо боли,
Чтоб песня изошла на крик!
Кого-то я не спас. Не сделал
Добра. И сына не родил.
Но дерево в соцветье белом
Я возле Дома посадил».
К разряду общечеловеческих ценностей, безусловно, относится и любовь. В первую очередь любовь к женщине. Проблема гендерного равноправия далеко ещё не решена в России, да и в Европе. И потому приоритет в литературе о любви принадлежит мужчине. Представим нравоучительные стихи Степана Щипачева:
«Любовью дорожить умейте,
С годами дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
и не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
а песню не легко сложить».
А вот Блок:
«И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль».* * *
«Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как нёбо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: „И этот влюблён“.
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки».
А. Пушкин. «К ***». Это, пожалуй, одно из самых ярких стихотворений Александра Сергеевича о любви. Стихотворение было написано в 1825 г.
«Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты».
С Анной Керн Пушкин встретился в Петербурге через 2 года после создания этого стихотворения. Добившись, наконец, её благосклонности Пушкин между делом упомянул об этом в феврале 1828 года в письме к своему другу Сергею Соболевскому: «M-me Kern <…> с помощию божией я на днях уеб». Больше стихов он Анне не писал.
Викентий Вересаев пишет: «Пушкин никак не записной сердцеед. И Анной Керн было просто лёгкое увлечение».
15 мая 1829 Пушкин готовится к сватовству с Наталией Гончаровой: И рождается стихотворение, посвящённое избраннице:
«На холмах Грузии лежит ночная мгла:
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может».
О Натали как о жене, стихов Пушкин уже не пишет.
А с Блоком ещё более очевидно. Его жена Менделеева была любовницей Андрея Белого. Потом она уехала с какой-то театральной группой, расставшись с Белым. И вернулась к Блоку беременной. Блок принял чужого ребёнка. Среди женщин Александра Блока были артистки, подруги жены, но больше — проститутки. У Блока не было женщины, которую он бы по-настоящему любил. Потому, возможно, так пронзительны его стихи о любви. Мне кажется, что ярче поэты пишут о женщинах-фантазиях, именно эти образы лишены бытовых откровений, о которых спотыкается поэтическое вдохновение. И цикл А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме» — это крик о великой любви, которой у него не было.
И я смею предположить, что самые яркие поэтические послания поэты посвящают женщинам, с которыми пока ещё не было, как нынче говорят, «отношений». Любовь многогранна. И потеря любимого человека, и трагедия одиночества часто рождают самые яркие поэтические образы. Белла Ахмадулина:
«По улице моей который год
звучат шаги — мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным».
И вот Евгений Евтушенко, та же тема. Стихотворение посвящается той же Белле. Ахмадулиной:
«Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той — скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден,
в отместку тоже станет красть».
Пока у Евтушенко был близок с Беллой, стихи, посвящённые ей, не рождались.
Вот и я рискну предложить публике своё стихотворение на ту же наболевшую тему:
«Ты слышишь меня? Это я говорю.
Прислушайся, и в тишине
разгадаешь мой голос.
Это я говорю о тебе.
Тысячу раз повторю твоё имя.
Самых быстрых коней оседлает мой голос
и домчит до тебя мою нежность.
Ты только прислушайся. Только замри на мгновенье.
И в шорохе ветра, в стуке колёс,
в голосах, окружавших тебя ежедневно,
разгадаешь мой голос. Оглянись и поверь:
это я говорю о тебе. И откликнись негромко,
чтоб только один я услышал.
Я вижу: шевелятся губы. Касания рук ощущаю.
И запах волос опьяняет.
Я помню, всё помню.
Твой голос во мне зазвучал.
Словно робкие пальцы
прошлись вдруг нежданно по струнам.
Я музыкой полон. Чёрным пологом ночь.
Мы один на один.
Диалог наш сплетается в медленном танце
и теряется где-то в промоинах лунного света.
Я руки тяну,
натыкаюсь на стену молчанья.
Тонко, тонко звеня наполняет меня тишина».
И в подражание А. Блоку это стихотворение тоже возникло от фантазий о придуманной женщине.
Но почему так трагичны судьбы самых ярких представителей русской литературы? Лермонтов и Пушкин были убиты в 27 и 37 лет. Есенин в 30 лет покончили самоубийством. «И на простом шнурке от чемодана погиб поэт в отеле „Англетер“». Эти строчки приписывают Маяковскому, который вскоре тоже покончил самоубийством в 37 лет. Что касается самоубийства Есенина, многие историки предполагают, что Есенин был убит агентами ОГПУ. К убийству приложил руку «друг» Есенина, агент ОГПУ Яков Блюмкин.
Блок умирает — 41год, Марина Цветаева в 48 лет. Расстрелян муж Эфрон. Ссылка в Елабугу. Гумилёв расстрелян в 35 лет. Мандельштам в 47 лет погиб в Гулаге. Булгаков умер в 49 лет. Николай Рубцов- в 35 лет. Убит любовницей.
Или Лев Квитко, расстрелянный в 1952 году по делу ЕАК. Не его ли стихи, полные советского патриотизма, до войны учили школьники: «Товарищ Ворошилов я быстро подросту и встану вместо брата с винтовкой на посту».
Вроде, очевидный оптимист Геннадий Шпаликов:
«Бывает все на свете хорошо,
В чем дело — сразу не поймешь.
А просто летний дождь прошел —
Нормальный летний дождь.
А я иду, шагаю по Москве».
Поэт, сценарист. По его сценариям сняты фильмы: «Застава Ильича», «Я шагаю по Москве», «Долгая и счастливая жизнь». И вдруг небытие, нищета. Смерть, самоубийство. И последний стих:
«Не прикидываясь, а прикидывая,
Не прикидывая ничего,
Покидаю вас и покидываю,
Дорогие мои, всего!
Всё прощание — в одиночку,
Напоследок — не верещать.
Завещаю вам только дочку —
Больше нечего завещать».
Вот и я на ту же тему. Бывает, нахлынут мрачные предчувствия:
«Я уйду, не простившись, в начале весны.
Чтобы солнечным летом не ведать беды.
И чтоб ландыш успел расцвести на окне.
Но никто не придёт попрощаться ко мне.
Я один в этом мире орущих пустынь.
А кругом не весна, а ладящая стынь.
Я стою перед зеркалом прожитых лет.
Что скупая судьба мне пошлёт на обед?
Крошки чёрствых стихов, завершивших обет.
Я пишу эти строки дрожащей рукой.
И кричу окаянной судьбине: «Постой!»
Этот крик я под сердцем тревожным ношу:
«Дай, последнюю строчку свою допишу».
Может кто-то услышит, а может, прочтёт.
И судьбина Рубцова меня обойдёт.
Коля, Коля — безумная чёрная страсть.
Только ведьма посмела поэта украсть.
У меня, помолюсь, но судьбина не та.
Что мерещится мне — всё одна маята.
Над могилой моей неутешна вдова,
раздаёт мои книги — судьба не нова.
Ах, судьбина, судьба не щедра ты ко мне.
Всё же ландыш успел расцвести на окне».
Что так жестоко ломает судьбы самых замечательных литераторов? Верно, именно эти люди и есть носители и пропагандисты тех высших человеческих ценностей. Писатели и поэты сталкиваются с подлостью общества, с государством, с его авторитарной идеологией, которая, так уж случилось, часто связано с именем Россия. Самодержавие в разных формах: монархия, советская диктатура, нынешний авторитарный режим.
И потому литература есть не только социальный феномен. Но и фронт борьбы за эти общечеловеческие ценности. А где фронт, там и его жертвы.
Литература указывает пути преодоления противоречий между индивидуумом и интересами общества.
Человек не всегда бывает выше своего дара. Вот замечательный писатель Захар Прилепин, прошедший чеченскую войну. Рассказы его честно и мужественно отражают ужас той войны. Но вот он заявляет: «Во время ВОВ евреи воевали на хребте русских людей»
Реальные интересы общества не всегда соответствуют тем, что ему навязывает государство. Как бы оценили роман Набокова «Лолита», напиши он его в нынешнее российское время. Обвинили бы в пропаганде педофилии. И ещё пример возмущения общественности в адрес литературы: проект Л.Улицкой «Семья у нас и у них». Изданы книги на эту тему. Вот цитата из одной из них: «У африканской народности азанде мужчинам разрешалось иметь несколько жен, но при этом другим мужчинам жен не хватало, поэтому они могли брать себе в «жены» юношей 12-20 лет. Если мальчик изменял с другим мужчиной, его «муж» мог потребовать немедленно заплатить за нарушение супружеской верности. Когда «мальчик-жена» достигал зрелости, он уходил от «мужа», становился воином и брал себе в жены женщину, если, конечно, удавалось найти. Если нет — он тоже находил себе «мальчика-жену».
Российская общественность возмущена: «И как бы между делом, детям рассказывают еще и о том, что: «А в Африке педофилия — это норма!»
Но вот один здравомыслящий: «Если вы постоянно думаете о педофилии — это ваши личные проблемы. Можно еще написать донос на автора «Золотой ключик, или Приключения Буратино» Алексея Николаевича Толстого за пропаганду сожительства бородатого мужика с искусственными детьми. Короче: в Африке гориллы, злые крокодилы. Не ходите дети в Африку гулять».
И Мопассана читать детям нельзя. Правда, по другой причине. Там про проституток.
Кстати, в этой связи следует напомнить, что некоторые чиновники Рамзана Кадырова имеют по несколько жён. Это мусульманские обычаи, но в России многожёнство запрещено законом. Вот об этом бы написать Улицкой с осторожной иронией. Всё это как бы нравственные проявления литературы как социального института.
И ещё один феномен литературы: востребованность рынком. Вот не продаются нынче литературные журналы. Помнится в советские годы «Новый мир», «Октябрь» «Знамя» — каждая семья годами выписывала эти журналы. Что случилось с литературой? Может, виноваты телеящик и Интернет? Верно, но не совсем. Всякому человеку интересен он, человек, сам. Читая литературу, он должен узнавать себя. И боль литературного героя должна доходить до него. Но так уж случилось, что нынешней прозе часто не удаётся достучаться до читателя.
Но настало время, и начинает прорастать в поэзии забытый на долгие годы футуризм как некий авангард. Что стояло за этим литературным течением? Бунтарство, анархия мировоззрения, выражение, якобы, массовых настроений толпы. Отрицание культурных традиций, попытка создать искусство, устремлённое в будущее.
Футуризм — это авангард литературы серебряного века. Игорь Северянин — первый зачинатель этого явления в литературе. А далее Велимир Хлебников, Алесей Кручёных, Давид Бурлюк и другие.
Игорь Северянин:
«Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота…
Как часто низость благородна
И злы невинные уста».
И, конечно, одно из лучших Северянина — «Это было у моря»:
«Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа».
Велимир Хлебников:
«Вечер. Тени.
Сени. Лени.
Мы сидели, вечер пья.
В каждом глазе — бег оленя
В каждом взоре — лёт копья.
И когда на закате кипела вселенская ярь,
Из лавчонки вылетел мальчонка,
Провожаемый возгласом: „Жарь!“
И скорее справа, чем правый,
Я был более слово, чем слева».
Алесей Кручёных:
«Дыр бул щыл
Убешщур
р л эз».
Давид Бурлюк:
«Колонны камень взнес
До голубых небес
Колонны камень дал
Мечтал
Мечтал
О высоте Дэдал»
И сейчас самое время вспомнить о классическом понимании поэзии:
«Искусство образного выражения мысли в слове, сопровождающееся ритмической речью». То есть мысль как таковая должна присутствовать. И ритм должен рождать музыку стиха. И всё это есть ещё в поэзии Северянина. Но у авторов, представленных ниже, всё теряется. И что потеряла поэзия футуристов и что приобрела? Вероятно, так вопрос ставить бессмысленно. Но приобрела бунтарство и стремление разрушить все традиции и приёмы старого искусства. Взрослые ушли из дома, в детской поднялся невообразимый содом. Каждый шумел, стараясь заглушить других.
И тут не грех напомнить пушкинские строчки:
«Мальчишка Фебу гимн поднёс.
Охота есть, да мало мозгу.
«А сколько лет ему, вопрос?»
Пятнадцать, — «Только-то! Эй, розгу!»
И вот Евгений Степанов, известный литератор и поэт, главный редактор журнала «Дети Ра» не побоялся пушкинской розги и выдал на божий свет «Второй русский авангард». И его лидера Всеволода Некрасова (1934-2009).
«Язык Некрасова — это язык улицы, язык «совка», из которого поэт «выжимал» — путём отстранения и двойной рефлексии — скрытые — своей очевидностью! — дополнительные возможности», — пишет Евгений Степанов. Опять улица, фонарь, аптека. Только фонари будем бить, и бить стёкла в аптеке.
Итак, Всеволод Некрасов — классик авангардной (концептуальной) поэзии. «Некрасову порой удавалось из двух-трех слов, повторяемых в разнообразной конфигурации и последовательности, создать мистику стиха, самобытное лирическое (лирико-философское) произведение. Всего-то два слова — а настроение передано, диалектика жизни отражена. И появляется надежда на лучшее, и веришь, что рано или поздно зимняя тоска пройдет, и проклюнется весенний росточек надежды. А, значит, надо жить». (Евгении Степанов).
«Зима
Зима зима
Зима зима зима
Зима зима зима зима
Зима
Зима
Зима
И весна»
(В. Некрасов).
Действительно, если заставить себя, можно почувствовать ускоряющийся ритм. Пик зимы. Потом торопливое, четырёхкратное повторение. И далее медленное: зима, зима, зима. Зима умирает. И вот: «И весна». Так встряхивает нас бой барабанный. Но музыку ведь рождает оркестр. Но его нет у Всеволода Некрасова. А барабанный бой годится для воинского марша на параде. Однако для парада нужен праздник. И где уж там до бунтарства.
А Всеволод Некрасов писал и рифмованные стихи. Например, такое:
«жуть
и все-таки
жить».
* * *
Может мертвый оживать
Может доктор ошибать?
Может доктор ошибиться
Может мертвый оживиться?
Словом
Доктор
Может сплоховать?
Никакому не больному
И не мертвому — живому
Как
Устраиваться дома
Или вещи паковать?
Или спички покупать»
Е. Степанов отдаёт дань своему кумиру:
«некрасов есть
некрасов есть
некрасов есть
некрасов есть
некрасов есть
некрасов есть
некрасов есть Некрасов».
И сегодня, возможно, наступает время «Третьего русского авангарда». И лидер его уже есть: Константин Кедров — поэт, критик, издатель. Кандидат филологических наук, доктор философских наук. Издатель и главный редактор «Журнала Поэтов». Представим его нестрогому читателю:
«Зеркальный попугай летит во все края
Не я не я не я не я не я
И тотчас отражается вовне
Я не я не я не я не я не
Зеркальный мир в сиянии в движенье
И тонет отраженье в отраженье
Он сам в себе все время отражается
На самом деле он преображается
Преображенье — вечное движенье
А вечное движенье — отраженье
(К. Кедров).
* * *
А мне зачем все эти — не хочу —
Молчу молчу молчу молчу молчу
Но объясни мне что за этим что же
Молчу молчу, но думаю все то же
В одежде или даже в неглиже
Молчу да и не думаю уже
Молчу молчу слова умрут во рту»
(К. Кедров).
К. Кедров среди прочих полученных премий ещё лауреат международной премии «Отметина Давида Бурлюка». Может, действительно Кедрова ждёт слава Велимира Хлебникова. А Давит Бурлюк для него уже есть — Евгений Степанов. Впрочем, Степанов пишет стихи в традиционной манере. И стихи его несут тот внутренний подтекст и музыку, которые способны заворожить читателя.
Что нового несёт своими текстами Константин Кедров? Повторяет ушедших футуристов. Если поэзию сравнить с живописью — Малевич, создав свой разрушительный «Чёрный квадрат», больше не повторялся. А Кедров всё время повторяется, и потому скучен. И самое время спросить, какая, пусть самая затаённая, мысль присутствует в его стихах?
Алексей Максимович Горький был строжайшим традиционалистом, поборником внятности, которую он не видел у авангардистов. Авангардисты, признавая горьковский литературный талант, сожалели лишь о его невоспитанности вкуса.
Может, и автор этой статьи страдает тем же пороком?
И подтвердил это Андрей Вознесенский в интервью радио «Маяк». Он сообщил: «Кедров из тех, которые продолжаются, как Пастернак. Он великий человек, и книга его великая, роскошная, совершенно авангардная во плоти книга».
Что тут скажешь? Великим возражать — дело неблагодарное. Даже о «внятности» Горького упоминать как-то неловко.
Не буду утомлять читателя повторением банальностей о литературе, как социальном феномене. Стихотворение замечательного поэта Николая Заболоцкого гораздо убедительнее доказывает этот постулат:
«Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно».
«Души изменчивой приметы» переносить на полотно «живописи Слов» — такой же удел настоящей поэзии.
Однако всё реже видим мы эту живопись в поэзии.
«Поэзия — это крик. Ее надо слушать как музыку», — сказал Лео Ферре (1916-1993), французский поэт, певец и композитор