— Дядь Петь, а ты как с дедом познакомился?
— Стефан вообще – ходячий покойник, его еще тогда, в 39-м, шлепнуть надо было. Они замок от орудия потеряли.
— Иди ты, за кусок железа???
— Дурак ты, а еще в «ящике» работаешь. Нюх потеряла контора, тебя тоже к стенке надо.
— Все вы без нюха. Давно. Ты ж деда к стенке тоже не поставил.
— Молодой был. Щас бы я вас всех…
— За то тебя на пенсию и вышибли, дюже ретивый даже для вашей конторы.
Мы сидим с дядей Петей в его квартирке в Филях и самогон трескаем. Точнее, пью я, у него холецистит обнаружился, он всего два дня, как из больницы. Самогон хохляцкий, зверь напиток, его дядин племянник из Полтавы привез, он какой-то крупный чин в тамошнем танковом училище. Пойло такой крутости, что я с двух стопарей совсем берега потерял, обнаглел довольно прилично, и без стеснения допрашиваю генерал-лейтенанта комитета в отставке Петра Яковлевича Левковского, да еще и наезжаю. Хотя фронтовиков, даже с такой подкладкой, как правило, не расспрашиваю…
— А с пузом у тебя что?
— Это не пузо, какой-то другой ливер.
Он ткнул пальцем в литровую бутыль из-под «Бифитера», в которой оставалось грамм триста:
— Мишка две таких привез, на второй меня и скрутило. Я ж хохол, хоть и польский, сало с мясом, мясо с салом, лучку там, чесночку, а напиток, сам видишь какой…
— Даааа, слеза… Поцелуй Господа Бога.
— Умеешь загнуть красиво, жаль Мишка не слышит. Ну, в больничке меня откачали, сказали мяса нельзя. Домой пришел, а жрать охота, я винегретик себе нарубил, и…
— Дядь Петь, ты сдурел??? Он же острый!!!
— Так я ж без перчику…
— Черт бы тебя… Скажи какому кулинару, что в винегрет еще и перец кладут, он бы свихнулся.
— Да иди ты со своими кулинарами!
— Я б пошел, а тебя, поди, повезли, да?
— Ну, повезли. Я мисочку съел, и давай по потолку ходить, пришлось «Скорую».
— В твоей «мисочке», я думаю, ватник постирать можно…
— Неее, весь не влезет…
Он кладет лапищу мне на затылок, и загибает мордой в салатницу, сунь до конца, так и затылок бы наружу не торчал. Любит генерал пожрать. И умеет. Хотя, теперь, наверное, уже, умел. Дед у меня тоже. Борщ признавал, только если ложка в кастрюле стоймя стоит, если падает, то это жижа. Бульон из-под яиц. Раньше я дядю Петю видывал раз в пять лет, когда он в Питер приезжал, один раз на Новый Год мы к ним в Москву наведались. Мне лет десять было, и он организовал билет на елку аж во Дворец Съездов. Во, где я обалдел. И пожрал от пуза, кстати. Он мне не дядя никакой, а по возрасту, скорее, дедушка, но я по инерции его зову так, как мама звала.
От нее я знаю, что Петр Левковский Стефана Недождия за войну три раза спас от верной смерти, так что он мне кровный со всеми вытекающими. И мужик прелесть, несмотря на такую поганую профессию. А последние пару лет мы видимся чуть не каждый месяц, у меня постоянные командировки в головную контору, у Бородинских ворот, а ночлежка наша в Филевском парке, до дяди Пети минут десять ходу всего.
Сегодня 5 августа, ровно два года, как его друг Стефан упокоился на Северном кладбище Питера, и даже неунывающего балагура потянуло на серьезные разговоры. Вдруг я взбрыкнул:
— Врешь ты все, даром, что ГБшник. Нутро, видать, такое, принципиально темнишь. За какой замок в 39-м??? Замки при наступлении не теряют, и из пушек не выдергивают.
— Да я тебя! – он грохает кулаком по столу.
— Кто пьет, ты или я, чего разбушевался? Наврал, так и скажи, здесь все свои…
— Да ты!!! Стоп… А ведь точно… В зимнюю мы с ним не пересекались…
— Эт у тебя от винегрета башка с резьбы слетела. А с замком чего вышло?
— Ааа, их батарея на острове была у какого-то моста под Выборгом. Они горючку на мост выкатили, всю, что была, когда танки с пехотой на мост полезли, врезали из всех стволов, мост подожгли, замки повыдергали и вплавь смылись. Стефан только одного бойца потерял, его с какого-то дикого расстояния подстрелили, он и утонул вместе с замком. Я-то, когда его допрашивал, сразу поверил, но шлепнуть его все равно надо было, я ничего поделать не мог, написал, конечно, особое мнение, послал в Питер, чтоб хоть оттянуть, а тут штаб, слава Богу, миной прихлопнуло, ну, тут уж мы все вперемешку пятиться стали… А на Сестре серьезно подрались, тоже на мосту, чина какого-то из нашей конторы спасли, грузовик с документами, выкрутились, короче…
— Эк ты про штаб-то по-вражески. Как не стыдно…
— Да он уже не нужен был, толку от него…
— Нда. Злодей ты дядь Петя. Неисправимый. Наш бы штаб у Бородинских кто прихлопнул, пожалеешь, что финнов нет.
— А ты чего натворил?
— Да у нас авария была недели две назад, точнее, у вас, здесь, в Москве, чуть на нас с Валерой собак не навешали. В госпитале даже трясли. Там особист не тебе чета, он бы и за ствол не схватился, так бы загрыз…
— Оголодал чекист ноне, чего ты хочешь…
— Ага, весь госпаек на твою генеральскую пенсию ушел, вон, до холецистита на халяву дожрался. Молодым остается только человечиной питаться.
Дед отвесил мне отеческий подзатыльник, и я чуть ребра о край стола не переломал.
— Не смей про святое! Гаденыш, весь в Стефана пошел. Тот тоже меня собаками травил.
— Да ты что??? Когда??? Он мне ни слова про это…
— Травил, травил… Меня в Щецин занесло в сорок шестом, узнаю, что комендантом там Недождий С.С., ну думаю, будет тебе сюрпризец… Бойца за ухо в комендатуре, и к нему на хату. А он в вилле на окраине окопался, у ворот один часовой, охраны никого. Я вперся, туда-сюда, нет никого. У камина присел, нацедил себе фужерчик из шкафика, сижу, жду. Раз в шкаф залез, второй, в сортир захотел. Только к двери двинулся, откуда-то таакая зверюга вылазит! Ужас. Хоть и сенбернар, но уж больно здоровый, не бывает таких. Я за кобуру, он меня за кисть, да так быстро… И тихонько так «Рррр..». И к креслу. Так и сидел часа два с лишним, пока Стефан не пришел.
— А сортир?
— В бутылочку. Сколько выпил, столько и слил…
Я оторжался, вытер слезы, а дядя Петя еще стопарь мне плеснул, но я запротестовал:
— Слушай, у нас испытания полным ходом, мне в подвал к полуночи, как я кривой через четыре КПП, заметут же!
— Есть методы… — пробурчал старый особист, и вытащил из шкафчика пузырек с коричневым порошком – На, держи, в десны вотрешь минут за десять, и языком по рту погоняй. Ни одна зараза не учует. Мускатный орех кое с чем.
— А то, что у меня зенки в разные стороны?
— Будет там кто приглядываться, что я, ВОХРу не знаю…
— Там погранцы, ваши, на вахте.
— Еще проще. Дурак ты. Это только с виду – ГБ, ужас. А они так трясутся проверок, что им дешевле на пьянь глаза закрыть, чем лишний раз начкара звать. Расстрела не надо, в объяснительных утопят. Только не бузи, все с рук сойдет. И морду повыше.
— Эт я умею… Ладно, будь здоров, генерал, хоть месяц винегретами не балуйся, холецистит твой сам сдохнет.
— Не сдохнет – удавлю. Давай. Странное дело, сижу с тобой, и вроде, как сам бухаю. Да не на пару, а втроем, со Стефаном.
— Да ладно врать, я его не то, что пьяным, с рюмкой ни разу не видел…
— Да ты, сопляк, вообще ничего в жизни не видел. Привидение.
— Сам ты. Призрак из ужасного прошлого. Оно, блин, все в тумане. Ваша, поди, работа. Я и знать не знал, что дед у меня комендантом города был. Чего ж он там не остался? Я б сейчас поляком был, хе-хе…
— Тебя б дурака, вообще бы не было. Я чего, думаешь, в Щецин, за просто так заехал? Армию после победы приструнить надо было, мы и рыли. Да особо и не надо было стараться, весь командный состав дюже, как трофеями увлекся, любого бери, и шлепай за мародерство. Стефану крупно повезло, что он майор не наш был, а Войска Польского, их тоже потом поволокли, но попозже. Я ему и шепнул, чтоб он дембельнулся скорее, да свалил. А он, не будь дурак, за неделю управился, через госпиталь, и под чистую комиссовался, дырок-то хватало. Лучше в Питере в экспертном бюро на грошовом пайке, чем в Москве, но у нас на правилке.
— Ну у вас и заведение. Ну, вот не было бы тебя, предателя государственных интересов, и что? В сорок первом деда за орудийный замок шлепнули бы?
— Обязательно.
— А в сорок втором в Москве, если б обратно в часть попросился?
— Хо! Там бы стенка точно. Дано указание, сформировать наше Войско Польское, чтоб не Андерс какой-то английский в Польше рулил после заварухи. По всем войскам и тюрьмам поляков и тех, кто говорит по-польски, собирают, а тут капитан какой-то кочевряжиться будет??? Гроб, без вариантов. Я ему в приемной так и шепнул, соглашайся, мол, на все, что предложат, или ногами вперед отсюда повезут.
— И Щецин теперь, как выяснилось.
— Ну да.
— Слушай, что ж получается? Если представить, что, как в подворотне, один на один? Немчура на него лезла, он их валил штабелями, они могли его грохнуть, но не вышло. А вы б его из драки дернули б, и к стенке. Со стопроцентной гарантией. Трижды. Выходит, немец – не очень и враг-то был, а? С ним хоть подраться можно было. Честно. А с вами?
— А с нами лучше не цапаться. Гадюка ты Егорчик, ни фига родину не любишь.
Я посмотрел в сторону, тон был какой-то… Не до шуток малость. Сгладить бы…
— Слава вам, что нет войны, и мне в такую хрень влезать не надо. Спасибо, деды.
— То-то… Ладно, давай на посошок, и вали родину спасать. Что вы там колдуете-то хоть?
— Локатор, «Авакс» советский.
— И как, получается?
— Уже. Штатникам такие параметры и не снились. Месяц еще испытаний, госприемка, и в небо.
— Вот это по-нашему. Нормальные внуки.
— А то…
Кто для человека самый главный враг? Наверное, он сам. Я иду, нога за ногу по ночной Москве и дерусь с собой не на жизнь, а на смерть. На чью? И сам не знаю. Ведь ГБ – олицетворение и воплощение всего, что я ненавижу – стукачества, предательства, провокаций. И все это под соусом спасения Родины, к которой сам комитет никакого отношения не имеет. Точнее, имеет впрямую, как насильник к жертве.
Кто там может служить? Да только козлы отпетые! И, на тебе, дядя Петя. Ну, етить твою мать…
Понятия не имею, как подмастерье кузнеца из деревне Воронькив под Борисполем угодил в Чеку, но в двадцатых он орудовал в Польше против Дефендзивы на самой, что ни на есть нелегальщине. А там, внутри той ЧК, шаг влево, шаг вправо, еще покруче казнились, чем за ее пределами, вон их сколько перестреляли, свои же. Да и «перестреляли», мягко сказано… Не так их мочили, не так…
А Петр Левковский деда моего спас. И без него бабушку мою из «Крестов» не вытащили бы в 49-м. Начальник цеха молокозавода на углу Московского и Обводного «Победу» себе каким-то макаром добыл, зам его от зависти на него стукнул, так на заводе всех начальников вплоть до бригадиров пересажали. А начальником химической лаборатории Прасковья Георгиевна Сусанина была, бабушка моя. Да еще и беспартийная. Вражина затесавшаяся, сто пудов. Й гроб, по всем статьям, а дядя Петя вытащил…
Любого ГБшника удавил бы без сожаления, а вот, аж с генералом сижу и водку трескаю. И рад его видеть, и долгих лет желаю от всей своей смятенной души. Где принципы? Хер знает.
А сам куда иду? В подвал секретного института, боевой локатор делать, лучший в мире… Для кого? А вот, для людоедов. Они мне за это денежек дают, и с холодными приборами развлекаться позволяют, душе на радость. Холодные, это те, которые в космосе летают. Гордо? Еще как! Противно? А как же…
Чудны дела твои, Господи…
Я сел в Филях на последнюю электричку метро до Бородинской. Три остановки. Грохнули колеса, и унесли меня на три года назад, в другую электричку, Краснофлотск – Питер.
9 мая, Памятник бойцам 18-й бригады морской пехоты, Ораниенбаумский плацдарм. Отгремели речи и салюты, мы едем с дедом домой, сидим напротив друг друга у окна. Он знал, наверное, что скоро умрет. Голос надтреснут, но глаза ясные, смотрят мимо меня, в окно. И оттуда, с неба, считывают то, о чем молчал всю жизнь.
— И не дивизия это была, наверное, полка три. Я и в Польше-то ни разу не был. А нам выдают автоматы, пулеметы, один ДШК на роту всего, и смеются: «Ну, что, пшеки? Драпали от немца в 39-м? Посмотрим теперь, что вы за вояки». И без артиллерии на дивизию в обороне…
— Где это?
— Ленино, «боевое крещение дивизии имени Тадеуша Костюшко». А Истра раза в два глубже стала и разлилась от крови и трупов.
Я подавился и смотрю в окно. Очень неожиданно. Взял себя в руки, на дедушку посмотрел.
Плачет. Ни до, ни после не видел.
Нет. Не плачет.
Текут слезы, с ними ничего не поделать.
Ничего не поделать.
Вообще…