Коралловые бусы
А те, что вырвались случайно,
Осуждены ещё страшней
На малодушное молчанье,
На недоверие друзей.
О.Бергольц
Который день беспрерывный тоскливый дождь. Сильный ветер с моря. Он треплет и гнет рябину, растущую под окном. Ее ветки царапают окно, а гроздья ягод стучат по нему. Жутко от этого звука. Знаешь, что это всего лишь дерево пытается выстоять в борьбе с ветром, а все-таки отодвигаешь занавеску и смотришь. В заплаканное дождем окно бьются красные гроздья рябины, и давно подзабытое из детства всплывает в памяти под этот монотонный и тревожный стук. Ягоды рябины похожи на коралловые бусы, подаренные мне женщиной с непростой судьбой.
В 1961 году ввели новые деньги. Десять старых рублей обменивались на 1 рубль новых. По распоряжению Хрущева поля по всей стране засеяны кукурузой, провозглашенной «царицей полей». «Царица» капризничала, плохо росла и не вызревала в неподходящем климате. В результате в стране стало не хватать белого хлеба и муки. Это не помешало объявить народу, что началась эпоха развернутого строительства коммунизма. Повсюду красовались плакаты с лозунгом — «Через 20 лет — коммунизм!» Гагарин полетел в космос. Я пошла в первый класс, а папе дали квартиру в ведомственном доме.
Дом этот строился своими силами — после основной работы люди шли на стройку. У тех, кто больше часов на строительстве отработает, было больше шансов получить квартиру.
В нашем четырехэтажном доме на шестнадцать квартир жили семьи машинистов, работников военизированной охраны при железной дороге и семья милиционера Смулько. Материально все семьи жили одинаково. Люди радовались, что выбрались из коммуналок. Квартирки были небольшие. Две комнаты, одна проходная. Кухни маленькие, туалет совмещен с ванной. Но они были отдельные! Помню, как моя мама радовалась, что на кухне она теперь сама себе хозяйка. Люди обживались, налаживались соседские отношения. Но не со всеми. Бездетная семья Тихомировых оставалась в изоляции.
К ним не забегали по-соседски за солью, спичками или перехватить трешку до получки. Здоровались и то через губу. Правда, и они никогда ничего ни у кого не просили. Тихомиров состоял при должности заместителя начальника военизированной охраны по политической части. Мужчина видный, при погонах. Жена его, Антонина Михайловна, на вид много старше мужа. Высока ростом, худая, даже высохшая. Коротко остриженные седые волосы забраны гребенкой. Губы не красила, не пудрилась. Взгляд черных глаз угрюмый. Мы, ребятня, играя неподалеку, часто слышали, как женщины нашего дома, сидя на лавочке, перемывали ей косточки. Нигде не работает, а даже обеда дома нет. В столовую ходят. В очереди за белым хлебом, который привозили в магазин раз в две недели и давали по две сайки в руки, никогда не стоит. Да и вообще по магазинам и на рынок не ходит. Все на Тихомирове. А он ее еще по вечерам гулять водит и за ручку держит. Смотреть противно. Антонину Михайловну наши женщины осуждали, а самого Тихомирова жалели. Но избегали Тихомировых не из-за этого. Теперь я понимаю, что причина крылась в другом. Все взрослые нашего дома знали. Знали то, о чем нам, детворе, по секрету рассказала Валька, дочка милиционера Смулько.
Валька слышала, как ее папка мамке говорил, что Тоська сидела в тюрьме за то, что политическая. А что это за политическая? Игорешка Логвинов учился уже в четвертом классе. Он нам объяснил, что политическим был Ленин. За это царь посадил его в тюрьму. Ленину надо было писать воззвания к трудовому народу, а в тюрьме чернил не давали. Тогда Ленин сделал чернильницу из хлебного мякиша, налил в нее молоко и писал. Когда заглядывал охранник, Ленину приходилось эту чернильницу съедать. Училка им на уроке рассказывала, что так Ленин страдал в тюремных застенках при кровавом царском режиме. Только когда это было! Царя давно нету, а значит и политических нету. Вальке никто не поверил.
Получилось так, что из-за этой же Вали Смулько я подружилась с Антониной Михайловной. Учились мы с Валей в одном классе. Училась она из рук вон плохо. А раз мы жили в одном доме, то наша учительница регулярно поручала мне передавать Валиным родителям записки. Я передавала — Вальку били. И били сильно, раз слышно было, как она плакала и кричала. Авторитет учительницы в те времена был высок. Тем более в младших классах. Ослушаться ее было для меня немыслимо, но и слышать, как после записки Валю бьют, было невыносимо.
В тот день я стояла возле квартиры Смулько с очередной запиской в руке, все никак не решаясь нажать на кнопку звонка. Антонина Михайловна, войдя в подъезд, застала меня там. Должно быть, вид у меня был очень несчастный, раз она остановилась и спросила, что со мной. Я и ответить ничего не смогла. Расплакалась. Антонина Михайловна взяла меня за руку и потащила на третий этаж к себе домой. У неё дома рассказала о своей беде.
— А ты больше не передавай эти записки, — выслушав меня, сказала Антонина Михайловна.
— Брать и не отдавать? — обрадовалась я такому простому решению.
— Нет. Брать и не отдавать нельзя. Завтра верни записку учительнице и скажи, что больше ты их передавать не будешь. Наберись смелости, верни и скажи. Это трудно, но правильно.
На следующий день я так и сделала. А после школы пришла к Антонине Михайловне рассказать, что я смелая и смогла. Она пригласила меня заходить к ней в гости, если родители будут не против.
Моя мама вся была сосредоточена на старшем брате и меня вниманием не баловала. Он болел, с ним все время что-то случалось. Помню, как я мечтала тоже заболеть, чтобы со мной носились, как с братом, но не везло — не болела и все тут. Я могла бы не спрашивать у родителей разрешения приходить к Антонине Михайловне — где и с кем я болтаюсь после школы они не интересовались. Но я не хотела обманывать тетю Тосю после того, как она мне так помогла, и разрешения у родителей спросила. Они выгнали меня из кухни пока посоветуются. В наших квартирках у родителей создавалась иллюзия, что раз детей не видно, то детям и не слышно. Я услышала, как папа маме сказал:
— Она ребенок, пусть заходит к Тоське. Но сама держись от нее подальше. Мало ли, как тут ещё всё обернется. У нас поговаривают, что Тихомиров раньше при большой должности был, а из-за Тоськи с нее слетел.
Я стала бывать у Антонины Михайловны. Она спрашивала, что я читала, просила пересказать содержание, хвалила за хорошую память, расспрашивала про школу, про мальчиков. Суставы на пальцах рук у нее были узловатые и болели. Но все же она связала мне кружевной воротничок и манжеты на школьное платье. Как я ими форсила! О себе Антонина Михайловна ничего не рассказывала, только однажды обронила, что она казачка и с мужем своим знакома с детства.
Всех нас тянет к тем, кто нами интересуется. Вот и я привязалась к тете Тосе.
Время шло. Ясвины с четвертого этажа купили телевизор и приглашали соседей (кроме Тихомировых) приходить к ним со своими стульями его смотреть.
Меня приняли в пионеры, а тете Тосе муж подарил щенка породы болонка. Его назвали Пушок, потому что он был весь беленький и пушистый. Песик рос и Тихомировы в нем души не чаяли. Когда у Антонины Михайловны случались приступы ревматизма, она не могла утром погулять с собакой. В тот год я стала ходить в школу в первую смену и помочь уже не могла. Тогда стала тетя Тося выпускать Пушка одного. Он сделает свои дела и сидит перед дверью в подъезд. Кто-нибудь из соседей его обязательно в дом запустит. Но один раз Пушок не вернулся. Искали его два дня. А на третий мальчишки принесли Тихомировым завернутого в тряпку убитого Пушка. Нашли они его в кустах на пустыре. Убит он был зверски. Поговаривали, что убил его Смулько, но это были только предположения. Женщины наши сочувствовали Тоське. Всё сокрушались, как ее сердце это выдержит. Ее сердце выдержало. Умер Тихомиров. Закопал на пустыре Пушка, вернулся домой, зашел в ванную вымыть руки, опустился на пол и умер.
Антонина Михайловна мужа своего здесь хоронить не стала. Решила сама уехать к дальней родне в Луганскую область и там его предать земле. Держалась она стойко. Ни слезинки, никому ни слова упрека. Перед отъездом повела себя странно. Попросила мальчишек показать где закопан Пушок, убрала это место цветами, наняла художника, чтобы он сделал картину могилки, и с этой картиной в руках прошла мимо соседей на лавочке. Никто не усмехнулся на эту странность. И никто из соседей не осмелился проронить ободряющее слово или слово соболезнования. Безмолвно, словно пристыженные, все разбрелись по своим квартирам.
Перед отъездом Антонина Михайловна подарила мне на память коралловые бусы.
Я открываю бархатный футляр. На белой шелковой подкладке лежат красные, как капельки крови, бусинки. И мне подумалось, что судьба Тихомировых — всего лишь одна бусинка на длинном ожерелье страны.
Предательница
Люся с Витей жили с родителями в старом доме без удобств рядом с торговой базой, где хранились бочки с селедкой. А потому весь двор этой селедкой вонял. Воняло так, что летом невозможно было открыть форточки. В квартире кроме них жили еще четыре семьи. Всякое бывало в таком общежитии, приходилось приноравливаться, «притираться» характерами. И ничего. Жили дружно. Только дяде Сене, сапожнику, отцу четырех детин, пьяному старались не попадаться под руку или на язык. Родители Вити и Люси поднакопили деньжат и обменялись на комнату в коммуналке в новом послевоенном доме. Но что это была за коммуналка! По сравнению с прежней — просто рай. В квартире просторный коридор, по которому хоть на велике катайся. Комната большая и светлая. Соседей мало. В одной комнате жила Анька —трамвайщица с сыном Сашкой. Сашке было пять лет, а папки у него не было. В другой комнате жила совсем одна тетенька Мостолыга. Мостолыгой ее все называли за худобу. В квартире даже ванная была, в которой все мылись по очереди, сушили на веревке детские трусики и чулочки. Мостолыга их сбрасывала на пол и ругалась, что развели бардак. Но по сравнению с дядей Сеней-сапожником это было ерундой. Так что Люсе с Витей очень повезло с их новой квартирой.
Самое главное везение оказалось в том, что их новый дом стоял возле реки с дамбой. Люсе было пять лет, а ее брату Вите уже целых десять. Он был очень умный, потому что все время читал книжки разные. Брат объяснил Люсе, что дамбу построили давным-давно, чтобы река не затапливала город. А еще Витя сказал, что зимой лучшей горки, чем эта дамба, не найти. Здорово будет с такой горы выкатываться на санках прямо на замерзшую речку. Еще лето было в самом разгаре, солнце жарило вовсю, вся ребятня загорела до черноты и облупленных носов, а брат с сестрой уже мечтали о зиме.
Ждали-ждали, караулили, а все равно пришла зима вдруг. Утром проснулись, глянули в окно, а там снег. Да еще какой снег! Он валил огромными хлопьями, за ночь даже сугробы образовались. Дети смотрели на снег, как завороженные. Какое чудо! Какой восторг! Вчера еще не было, а сегодня вдруг есть. Быстренько позавтракали и опять носами прилипли к окну. Сейчас оденутся, возьмут сани и… Но тут мама сказала, что уходит на рынок за молоком, а они чтобы сидели дома пока она не вернется. Люся с Витей остались сидеть. Посидели-посидели, и тут Витька сказал:
— Давай оденемся, возьмем санки и пойдем на дамбу гору испытывать. Только испытаем и быстренько вернемся. Мама не узнает, что мы уходили. А то пока придет, да обедать еще, да то, да сё, снег может кончиться. Люся подумала и сказала:
— Давай.
На дамбе было здорово, снегу насыпало Витьке по колено, а Люсе по пояс. Река еще не замерзла. Только у самого берега схватилась кромкой льда. Люся испугалась, что они скатятся прямо в воду, но брат сказал, что вовремя затормозить для пацана пара пустяков. Они уселись на санки и помчались с горы. Как было весело! А Витька сумел ловко затормозить у самой реки. Потом они поднимались на дамбу. Идти в гору было трудно. Витя сказал, что как-будто они геологи, и Люсе стало смешно. Она по пояс в снегу лезла на гору вслед за братом, от смеха так слабела, что валилась в него, барахталась там и кричала:
— Ура! Мы геологи!
Когда они скатились с горы уже несколько раз, Витя объявил, что они больше не геологи, а будут индейцами. Индейцы живут на Севере, а их женщины называются скво. Скво протаптывают тропу в снегу, чтобы мужчины-индейцы не тратили на это силы, а берегли их для схватки с лютым зверем.
— Ты ведь женщина? — уточнил Витя.
— Ага, — согласилась Люся.
— Будешь скво?
— Ага, — опять согласилась Люся, вытерла нос варежкой и стала подниматься на гору впереди брата. Только прокладывать тропу индейцу Вите у нее получалось плохо. Она выбилась из сил, и умоляюще сказала:
— Витенька, я уже устала быть этой «ква». И лютых зверей тут нету.
— Не ква, а скво. Темная ты. Книжки читай. Я в твои годы уже в библиотеку ходил. Во!
Витя взял сестру за руку и потащил ее на верх дамбы. Только они забрались, как увидели маму. Увидели и испугались, потому что у мамы было совсем белое лицо, а в глазах страх. Она подбежала к ним, схватила в охапку, прижала к себе и заплакала. Потом потащила их домой и по дороге уже кричала, что она весь двор обегала, чуть с ума не сошла. Как они додумались кататься с дамбы? Ведь речка еще не замерзла, они могли утопиться. Дома она им задаст как следует, чтоб без спросу не уходили. И задала. Отлупила их папиным ремнем. Не то чтобы больно было Витьке с Люськой, они были еще в пальто, которые от набившегося снега стояли колом, но обидно было очень. До этого их никогда не били. Могучий «индеец» Витька расплакался от унижения, а за ним и Люська заревела.
Мать переодела их в сухое, приласкала, накормила, но на улицу в этот день больше не выпустила. И все бы ничего, но вечером Витя подошел к сестре, которая играла в куклы в своем уголке, и прошептал:
— А дело-то плохо. Ты думаешь это наша настоящая мать?
— А кто? — удивилась Люся.
— Это шпиёнка.
— Как это шпиёнка?
— А ты сама подумай, смогла бы наша настоящая родная мать отлупить нас ремнем? Смогла бы?
Люся задумалась.
— Вот то-то, — шептал Витя. — Никогда бы не смогла. А шпиёнка — запросто.
— А откуда взялась эта шпиёнка? И где наша настоящая мама?
— Настоящую выкрали, а вместо нее похожую подослали.
— Зачем? — не понимала Люся.
— Как это зачем? Шпиёнить. Родина в опасности. Будем Родину спасать.
— А как мы будем спасать Родину? — совсем уже испугалась сестра.
— У меня есть план. Утром расскажу. Только поклянись, что не проболтаешься никому. Я плакат видел. На нем так и написано: «Болтун — находка для шпиёна.»
Люся поклялась. До сна она сидела притихшая, вглядывалась в маму, которая сидела на диване, вязала носок и тихонько напевала песенку. Мама была как мама. Люся пыталась найти хоть какое-то отличие, чтобы убедиться, что не настоящая, а шпиёнка. Ничего не находилось. Но ведь Витя уже большой и всё про всё знает. А когда мама обняла и поцеловала ее на ночь, стала сомневаться. Если это шпиёнка, то как могут быть точно такие же ласковые руки, и губы, и глаза, как у их настоящей мамы.
На следующий день Витя завел сестру в подвал и сказал, что им надо сбежать в укрытие, и что это укрытие будет здесь. Люся подвала всегда боялась. Представив, что тут придется жить, испугалась не на шутку. А когда брат объяснил ей, что спать они будут в углу на куче стружек, оставленных там соседом-столяром, и питаться крысами, которых здесь навалом, расплакалась и сказала, что крыс она кушать не сможет. Крысы противные. Люди их не едят.
— Вот так и знал, что ты плакса-вакса-гуталин, — рассердился Витя. — Вот потому мы, пацаны, с вами, бабами, связываться не хотим. Вам бы только в куколки-шмуколки играть, а как серьезное дело делать, так слезы и сопли. Так и знал, что струсишь. Крысы ей противные, а со шпиёнкой за одним столом кашу лопать ей не противно. Где твоя сознательность? Хотя что с тебя взять? Ты даже не октябренок. А меня скоро в пионеры примут. Пионер ни за что не будет жить со шпиёнкой под одной крышей. Он должен пожертвовать собой, но со шпиёнкой — никогда! Помнишь, как она нас ремнем отстегала? Вот то-то. Точно шпиёнка. И думать нечего. Решай, ты со мной?
Люсе стало стыдно за то что она девчонка и плакса. Она размазала слезы по щекам, всхлипнула последний раз и ответила:
— С тобой!
— Ладно, — сжалился брат. Раз ты такая неженка, потерпим еще недельку. Будем хлеб таскать и на батарее сушить. Люся повеселела немного и спросила:
— А когда же маму настоящую будем искать и Родину спасать когда?
— Потом расскажу. Пошли домой.
Дальше у Люси пошла совсем плохая жизнь. И хлеб она таскала вместе с братом, и сухари сушила, но все время приглядывалась к маме. А еще она вспомнила, как Анька-трамвайщица выдрала ремнем Сашку за то, что он, когда сидел закрытый дома, в окно корчил смешные рожи, приплясывал на подоконнике, а потом снял трусы и показывал попу. Сабинку отшлепали за то, что стащила у соседкиного малыша соску. Тогда получается, что Анька-трамвайщица и Сабинкина мама тоже шпиёнки? И мальчишкам, что попались, когда курили за кочегаркой, хорошо влетело. Тогда и их мамы шпиёнки. Если все это так, если все шпиёны, то Родина в очень сильной опасности. Значит, Витя прав. Но почему-то никто из ребят в укрытие не сбежал, крыс никто из них не ест, а живут себе и живут дома. Голова у Люськи от этих размышлений шла кругом. Ночью Люсе снилось, что мама, ее любимая, самая-самая хорошая мамочка, уходит от нее по дороге куда-то вдаль. Люся хочет догнать ее, а ноги почему-то не бегут. Кричит: «Мама, мама!» Мама оборачивается, а у нее чужое лицо. И тут Люся просыпалась, оцепеневшая от ужаса.
Витя был в школе, а Люся с мамой дома. Они сидели рядышком за столом и шили медведя из старого люсиного плюшевого пальто. Люсе было так хорошо, так спокойно рядом с мамой. Но тут она вспомнила про шпиёнку. Сомнения, тревога и страх ее снов захлестнули детское сердечко, а потом встали в горлышке так, что стало трудно дышать. Люся перетерпела это, решилась и тихонько спросила:
— Мама, ты шпиёнка? Мысли мамы были заняты медведем, поэтому отозвалась она как-то очень спокойно:
— Какая еще шпионка? Что за ерунда?
Люся с плачем бросилась маме на шею и заголосила:
— Мамочка, миленькая! Ты мне правду скажи! Ты шпиёнка или нет? Только правду! Я не хочу от тебя в укрытие. Там страшно, и крыс я кушать не смогу. А если ты шпиёнка, то надо сбегать. Витя сказал, что обязательно надо. По-другому нельзя. А я хочу с тобой! Ты мне только скажи, ты настоящая мама или нет?
Мама обняла дочку, прижала ее вздрагивающее тельце к себе.
— Я настоящая мама, самая настоящая твоя мама. Успокойся и расскажи мне все. Тебе легче будет.
Люся стала рассказывать всё-всё. А пока рассказывала, ей становилось все легче и легче.
Мама слушала, гладила Люсю по голове и говорила только одно:
— Ах, Витя, Витя. Вот артист!
Потом мама сказала, что Витя все это выдумал. Такой уж он фантазер и артист. Не надо верить всему, что он наговорит. Он не врун, а просто выдумщик. Она поговорит с ним строго, а то он доведет всех до беды.
Витя пришел из школы, и мама увела его на кухню. А когда Витька вернулся в комнату, то по его виду Люся поняла, что с ним уже строго поговорили. Он подошел к сестре и сказал:
— Предательница! Знать тебя больше не хочу. Предательница!
У Люси на глазах навернулись слезы, но она проглотила их, сдержалась, не расплакалась.
Витя перестал разговаривать с Люсей. Вообще ее не замечал. Как-будто ее и на свете не было. Но как-то вечером он подошел к сестре и сказал:
— Я тут прочитал такую книжку, что просто обалдеть какую интересную. «Приключения на Кон-Тики» называется. Там дело было так.
Витя стал рассказывать. Люся слушала его затаив дыхание и не сводя с него восхищенных глаз. Ей уже виделся океан, и плот, и отважные путешественники. Она с братом тоже там, в океане. А Витька говорил и говорил. Про звезды в ночном небе, про страну Атлантиду, которую он, Витька, найдет. Никто не нашел пока, а он возьмет и найдет. Он теперь точно решил, что станет капитаном большого корабля и будет плавать в дальние страны. А Люся, как всегда хотела, станет артисткой и будет выступать на этом корабле для моряков.
Люся посмотрела брату в глаза, помолчала, а потом сказала:
— Я не буду артисткой. Никогда! Никогда!
Раненая птаха
Галина с Сережей завтракали, когда он неожиданно спросил:
— Мама, а вы меня тоже взяли?
— Как взяла?
— Ну не родили, а взяли. Как Котю.
— Какого еще Котю?
— Котя приходит к нам во двор на детскую площадку. Мальчишки говорили, что Котю взяли, и родители у него не настоящие, потому что они его не родили, а просто взяли.
— Успокойся, солнышко мое. Мы тебя не взяли. Я тебя родила. И мы твои настоящие родители.
Сережа облегченно вздохнул, прижался к маме, помолчал, а потом, уже тихонько, спросил:
— Правда-правда? Не обманываешь?
— Нет, — улыбнулась Галина. — Я сейчас тебе доказательство покажу.
Она принесла на кухню шкатулочку и достала из нее маленький лоскуток голубой клеенки.
— Видишь, тут написано, что у твоей мамы 8 июля родился мальчик весом три восемьсот. Такие бирочки привязывают малюткам на ручку, когда они рождаются. И тебе ее привязали, когда я тебя родила. Эту бирочку я сохранила на память. Так что ты точно наш, и мы твои.
Сережа подумал и сказал:
— Это хорошо.
Промозглым ноябрьским днем гулять было нельзя. Сережа смотрел в окно на непогоду.
— Мама, там во дворе какая-то тетя бьёт мальчика. Это Котя! Котя, которого взяли!
И тут донесся крик, даже вой. Галина выглянула в окно. Какая-то женщина тащила за руку мальчика, который отчаянно вырывался и кричал. Упираясь, он упал в лужу. Женщина протащила его по ней, ударила зонтиком. Сережа смотрел на маму с надеждой в глазах, и Галина уже не смогла не вмешаться. Набросила пальто и, как была в тапках, выбежала на улицу. Женщину она узнала. Эта пожилая дама жила на соседней улице в небольшом частном доме, ходила через их двор в старообрядческую моленную, что была неподалеку. Галина часто видела, как та пропалывала клумбы и убирала там во дворе.
— Что происходит? Почему кричит ребенок?
— А ты кто ему будешь? Ах, никто! Вот и не лезь не свое дело. Он мне окно камнем разбил. Где живет, не говорит. Вырывается еще, бандюга такой. В тюрьму пойдешь! — богобоязненная прихожанка дернула с силой мальчонку за руку, тот уперся, поскользнулся и опять упал в лужу. Галина подняла ребенка. Он тут же вцепился свободной, красной от холода ручонкой, в ее пальто.
— Защитница нашлась! Я сейчас в полицию позвоню! Тогда посмотрим, что они с этим хулиганом сделают.
— Звоните! Пусть приедут и разберутся. И с окном, и с тем, имеете ли вы право бить мальчика. Если бы вашего внука так чужая тетя по луже валяла и била?
— Мой окна не бьёт! — ответила дама и набрала номер полиции.
Галина присела перед мальчиком.
— Перестань плакать и посмотри на меня. Тебя как зовут?
— Котька, — прошептал мальчонка
— Вот что, Константин, сейчас приедет полиция. Но ты ее не бойся. Маленьких мальчиков в тюрьму не сажают. Ты только правду говори, тогда все обойдется. Я тебя в обиду не дам. Ты мне веришь? — Котя кивнул.
Приехали двое полицейских. Дама орала. Котя признался, что бросил камень просто так. А тот полетел не туда и попал тете в окно. Он испугался и хотел убежать. Тетенька его поймала. Мамы нет дома. Уехала к врачу. Приедет только вечером, а ключа у него от дома нет. Живет он не в этом дворе. Он сюда только приходит играть. Адреса своего он не знает, но может показать где это. Даму успокоили, что насчет окна разберутся с родителями мальчика. Надо было до вечера куда-то девать ребенка. Галина сказала, что может взять его к себе. Полицейских это вполне устроило. Они записали ее адрес и сказали, что в восемь вечера приедут за Котей.
Галина взяла мальчика за руку и привела к себе. Одежда у него была вся мокрая, на ногах выношенные, совсем не по погоде, туфли. Коте было уже семь лет, как он сказал, но росточком он был меньше, чем её Сережа. Так что нашлось во что его переодеть. Галина накормила детей, напоила горячим чаем. Сережа стал показывать свои игрушки. А потом принес клетку с попугаем. От попугая Котя не мог оторвать глаз. Сережка рассказал ему, что это его любимец. Зовут попугая Гарри, он умеет говорить «Пиастры, пиастры!», «Проспали утро!», «Кура — дура. Гарри умный!». Но подержать попугая Сережа не дал, потому что Котю Гарри еще не знает и может испугаться.
Ровно в восемь вечера приехали полицейские, чтобы отвезти Котю домой. Но тут Котя опять вцепился в Галину, стал плакать, сказал, что без нее не поедет. Видя такое дело, не желая тащить силой орущего ребенка, полицейские попросили Галину съездить с ними. Сережу не с кем было оставить. Пришлось взять и его.
Ехать оказалось не далеко до старого деревянного дома барачного типа. Дверь открыла женщина с болезненным цветом лица. Не удивилась полиции. Сразу сладко запричитала:
— Котенька, где ж ты был? Я тебя весь день ищу.
Странно, подумала Галина. Как она его успела весь день искать, если ездила к врачу и, по словам Коти, должна была только сейчас приехать. Круглая печь жарко натоплена. Когда успела? Если уезжала, то почему не оставила ребенку ключ от дома? Или мальчик соврал? Скорее всего, оба. Не уезжала, но и не искала. В комнате чисто вымыт пол. На нем два надувных матраса. Из мебели только круглый стол, два стула и старинный шкаф. За столом девочка лет десяти, сестра Коти, делала уроки. Полицейские объяснили, что произошло, что счет за окно надо будет оплатить, и отвезли Галину с Сережей домой.
Ночью Галина долго не могла заснуть. Все про Котю думала. Утром отвела сына в подготовительную группу при школе, сходила в магазин и пошла домой. Возле двери в квартиру стоял Котя.
— Котя, что ты тут делаешь? Почему не в школе?
— Учительница заболела и нас отпустили.
— Ну, раз пришел, заходи в гости.
Котя зашел. И стал приходить каждый день. Поначалу приходил с самого утра. Учительница все еще «болела». Галина понимала, что к чему. Через три дня поговорила с Котей, чтобы учёбу он не пропускал. Иначе будут неприятности — узнает его мать, что он в школу не ходит, а у Галины дома сидит.
Котя стал приходить сразу после уроков. Первое время он вел себя очень тихо. Потом освоился, стал разговорчивым. Рассказал, что раньше жили они с сестрой в детском доме, а теперь живут с папой и мамой на хуторе. Когда надо ходить в школу, мама снимает тут в городе комнату, чтобы не возить далеко. Папа не работает. У них хозяйство. Куры и кролики. Мама у них больная. Папа часто водку пьёт. Его и сестру папка не бьёт. А маму, бывает, что бьёт.
Галине жалко было этого ребенка. Старалась приветить, подкормить. Через месяц Котя уже приходил к ним, как к себе домой, и оставался до вечера.
— Мама, ты хочешь Котю к нам взять жить? — спросил Сережа, когда Галина укладывала его спать.
— А ты хотел бы?
— Нет, — резко ответил Сережа, оттолкнул Галину, когда она хотела его поцеловать на ночь, и отвернулся к стене.
Галина ушла к себе. Было такое чувство, будто сын ее ведром холодной воды окатил. Задал прямой вопрос, на который надо дать самой себе честный ответ. Хотела бы она взять к себе Котю? Нет. Да и как бы она смогла? У него есть приемные родители. Зачем они усыновили этих детей? Что они могут им дать? Галине было странно, что за этот месяц мать Коти ни разу к ней не пришла убедиться, где он бывает, что тут за обстановка, как ребенок проводит все дни? С другой стороны, как бы трудно ни жили приемные родители Коти, а двоих детей усыновили. А мы в достатке живем. Муж в море ходит, хорошо зарабатывает. Как он отнесется к Коте, когда дома будет? Может, чужой ребенок будет ему мешать. Галина призналась сама себе, что и она уже тяготится постоянным присутствием Коти. Но как его теперь отвадить, если пригрела?
В школе начались зимние каникулы. Котя уехал с матерью к себе в деревню. Галина почувствовала облегчение, им с Сережей так хорошо было вдвоем. В первый же учебный день Котя уже был у них. Галина приласкала его, сказала, чтобы Сережа с ним поиграл, а сама ушла на кухню напечь для ребят блинчиков. Через несколько минут сын пришел к ней и с недовольным лицом уселся на табуретку.
— Я не буду с ним играть! Он мне надоел! Надоел! Скажи ему, чтобы он ушел! Ты его любишь, а не меня! И пусть он не трогает моего попугая! Это мой Гарри! Я его люблю, и Гарри любит меня! А ты больше меня не любишь! Не любишь! — прокричал Сережа и горько заплакал.
— Ну что ты, Сереженька, сыночек мой. Говори потише. Котя может услышать. Неудобно. Я люблю тебя, больше всех на свете люблю! Даже не сомневайся. А Котю мне только жалко. Как мне ему сказать, чтобы он к нам не приходил? Ну как? Я не могу.
— Ты его любишь?
— Нет. Не люблю. Ты посиди тут возле меня, успокойся.
Через несколько минут они услышали, как хлопнула входная дверь. Галина позвала Котю. Тишина. Пошла посмотреть по квартире. Коти нигде не было. А в Сережиной комнате на полу, распластав крылышки, лежал Гарри. Галя взяла его в руки. У попугайчика свесилась свернутая шейка. Галина с убитым Гарри в руках бессильно опустилась на кресло,
— Раненая ты птаха. Боже мой! Какая же ты раненая птаха!
— Мамочка! — плакал Сережа, — Гарри не раненый. Он убитый. Убитый! Это Котька сделал! Больше не пускай его к нам.
— Котя сам больше не придет, — тяжело вздохнув, сказала Галина и обняла сына.