Морщинин и Фантастика
Морщинин очень любил перед сном почитать отечественную фантастику. Правда, иногда не мог понять, о чем же книга, и засыпал уже на пятой странице. Забывался коротким страшным сном и всю ночь ворочался, борясь с кошмарами. А когда под утро просыпался, то чувствовал себя совершенно разбитым и, еле-еле передвигая ноги, шел на работу.
Однажды он, на ночь глядя, собрался перечитать очередной роман известного фантаста Наплевина. На заре туманной юности журнал «Пламя» первым напечатал его опус «Чапаев и Простота», сделавший писателя знаменитым.
Хотя настоящей фантастики в романе было немного, а в основу просто легли анекдоты из жизни Василия Ивановича, перенесенного волею автора в современную российскую действительность. Что опять же, само по себе было в литературе не внове, но читающей публике тогда такой ход понравился.
Пошедший в «гору» Наплевин быстренько прикинул что почем, и набросал продолжения в виде новых романов «Петька и Босота», «Анка-пулеметчица и Красота» и вышедший совсем недавно «Фурманов и Суета». Хотя и читались продолжения публикой не очень, но, благодаря известности фантаста, все-таки были изданы большими тиражами и продавались за большие деньги.
По старой памяти и на правах давшего автору путевку в «Боллитру», Морщинин тоже иногда их перечитывал.
Как обычно, потеряв идею и сюжет где-то на пятой-шестой странице, главред привычно забылся в полубреду-полусне.
И привиделось ему, что он и не главред вовсе, а Верховный Главнокомандующий. И сидит не у себя в глубоком кресле, а лежит в окопе, где-то посреди дымящихся воронок и траншей.
Кругом бахают разрывы, тянется к небу черная гарь, а позади, в огне, видны развалины Брестской крепости. А вокруг Морщинина, в таких же окопах и траншеях, сидят и лежат сотрудники «Пламени» и главреды других «толстых» журналов.
– Не иначе, как перед последним боем за Большую Русскую Литературу, – решил про себя Морщинин и начал ожесточенно чистить свой крупнокалиберный пулемет.
Где-то недалеко, в одном из окопов, раздался женский смех и отчетливо запахло свежим шашлыком. Похоже, там собралась перед боем редакция журнала «Дружба при Родах». Очень популярный гинекологическо-географический толстый журнал.
–Ишь, развлекаются! – неприязненно подумал главред, натягивая каску поглубже на голову, – тут такое сражение намечается, а им, как всегда, лишь бы позубоскальничать!
Несколько раз сон прерывался, и Морщинин, шаркая тапочками, брел на кухню, пил холодную воду из-под крана и возвращался в постель.
Как только забывался опять, в голове возникала какая-то каша. Где-то стреляли, кричали и бежали. То чудилось главкому, что все разбиты и немцы уже на всей нашей территории.
Вроде, все остальные журналы уже сдались или разбежались. Оставался только Морщинин да еще несколько верных сотрудников его редакции.
Потом, наоборот, казалось, что все поменялось и, ура, мы ломим, гнутся шведы!
В размышлении, немцы, все-таки, или шведы, Морщинин чуть было не проснулся.
– Ерунда! – вовремя одумался главред и дал по наступающим врагам оглушительную длинную очередь из пулемета. По ползущим в литературу немцам, шведам, а может, и просто графоманам с постмодернистами.
– Буду до конца защищать ту литературу, которая важна для меня! – отважно выкрикнул из окопа Морщинин, – хоть от тех, хоть от других, хоть от черта лысого!
При этом ему почему-то вспомнился первый союзный президент, с которым главреды встречались в перестроечные годы не реже раза в квартал. Последующие-то президенты редакторов толстых литературных журналов не жаловали, предпочитая им телевизионщиков.
И такая обида вдруг охватила Морщинина, что он взял да проснулся с расстройства. И закинул роман Наплевина далеко под кровать.
–Тьфу ты, чтоб тебя! – в сердцах выругался главред.
– Ты бы перестал муру всякую на ночь читать! – пожалела Морщинина за завтраком супруга. – Всю ночь спать не давал, кричал что-то про последние патроны, рубежи, да все крепость какую-то вспоминал!
– Да ну ее к бесу, фантастику эту, – согласился главред. – Хорошо, что и в журнале мы ее почти не печатаем. Лучше уж родная литературная критика. Или, на худой конец, стихоплёты отечественные!
Морщинин и Подписка
Морщинин очень любил сидеть в президиумах всяких собраний. Раньше его туда приглашали часто. А в последнее время перестали. Но он все равно приходил и садился. По привычке.
Организаторы сначала посмеивались. А потом рукой махнули: да пусть приходит, если больше делать нечего!
Как-то раз сел он в президиуме между двумя другими редакторами: Василием Себялюбским и Юрой Мозгляковым.
Вася в детстве очень хотел стать известным поэтом. А стал главным редактором. Но ремесла любимого не забывал и постоянно что-нибудь сочинял.
Проезжая, к примеру, по утрам на редакционном «джипе» мимо метро, он в блокнотике выводил что-то типа:
Жизнь мрачна, как московский кабак,
И безвкусна, как ложка икры…
Или сидя с похмелья в туалете, дрожащей рукой записывал, пока не забыл:
Пусть проснусь я одутловатым,
Но с утра изреку цитату.
А потом себя назову
Русским классиком наяву!
И посылал прямо на туалетной бумаге в свежий номер. Для него в журнале даже рубрику специальную открыли.
«Черновики Себялюбского» называется.
– Андреич, как у тебя с подпиской дела? – осторожно спросил Морщинин.
Себялюбский в очередной раз что-то сочинял. А когда он этим занимался, лучше ему было не мешать.
Вот и сейчас он лишь свирепо глянул на соседа и продекламировал почти во весь голос:
Гори, Москва, огнём гори!
А ты, Нью-Йорк, всё это жри!
И моль в моём шкафу – умри!
Досадливо махнув рукой, Морщинин повернулся в другую сторону:
– Юрик, а ты-то как с подпиской спасаешься?
Редактор «Газетной Литературы» Мозгляков когда-то прославился тем, что, вернувшись со службы в армии, написал остро -критическую повесть о «дедовщине».
Его заметили, наградили и послали работать инструктором в комсомол. Он и там «отметился», в пух и прах разбив в своей новой повести один из райкомов ВЛКСМ.
Его опять обласкали и пристроили сначала в НИИ, потом в журнал, а потом и в писательский Союз. Только он отовсюду со скандалом уходил, публикуя новые и новые разоблачения.
С тех пор он написал очень много повестей и романов, постоянно переходя с одной работы на другую.
По прошествии тридцати лет Мозгляков постарел, потучнел, но стал-таки очень известным писателем. И стал большим начальником, возглавляя редакцию ГЛ.
Однако, старое желание показывать властям «фигу в кармане» со временем не пропало, а обострилось еще больше. Хотя теперь ее показывать стало как бы некому: Мозгляков с властями теперь был заодно.
Но желание жгло и томило изнутри, превращая жизнь в пытку.
Доходило до того, что, запершись в кабинете, Мозгляков доставал из кармана кукиш и показывал его висящему на стене портрету президента.
– На тебе! Накося, выкуси! – тонким голосом визжал он, вертя «фигой» перед портретом. А потом, накричавшись, падал в изнеможении на редакторское кресло и смеялся звонко, по-детски.
Еще он был известен в творческих кругах тем, что мог здорово пародировать известных партийных деятелей, типа Ленина, Брежнева или Горбачева.
Он этому в райкоме комсомола научился, в молодости.
И в ответ на вопрос Морщинина, Юра лишь лукаво прищурился и произнес со знакомой картавинкой:
– Пгодавать, пгодавать и пгодавать!
– Оптом и в гозницу!
И глаза при этом — добрые, добрые.
– А что, хорошая идея! – с одобрением подумал Морщинин.
Если журнал расчленить на составные части — не только на разделы-заголовки, но и поабзацно и построчно, да ещё вкусную вырезку по повышенной цене пустить — для гурманов — то Господи боже мой, сколько же вариантов подписки можно состряпать из одного только месячного журнала!
Морщинин и Ходоки
Морщинин любил после обеда немного поспать в своём кабинете.Уже к часу дня начинали слипаться глаза, дрожать руки, а изо рта неслись свистки и то ли хрип, то ли храп, то ли ещё что непотребное.
Обычно для сна годилось и служебное кресло. Но когда хотелось вытянуться, Морщинин залезал в два приёма на свой редакторский стол, сметал на пол бумаги и «надавливал» так часика полтора.
Только улёгся и отяжелели веки, как с грохотом распахнулась дверь и в кабинет ворвалась первый зам Нателла Петрова-Сидорова.
– Вот старый дурак, — выругал себя Морщинин. — Забыл на ключ закрыться!
– Ну как же! Как же это? – засипела замша, – Там ходоки ждут, а Вы…
В редакции Нателлу побаивались. В отличие от мягкого и пугливого Морщинина, его первый зам носилась по коридорам и кабинетам, наводя ужас на литработников и фотоцех и без устали споря с авторами. Когда-то Нателла была советским идейным критиком, защищала соцреализм. Теперь она так же рьяно отстаивала постмодернизм, концептуализм и все остальные «-измы», которые могли принести надбавку к зарплате.
Морщинин охнул и приложил кисть руки к груди.
– Вот, – с трудом двигая враз побелевшими губами, сказал главред. – Сердчишко прихватило.
И он беспомощно заморгал, исподволь зорко следя за коллегой.
Замша расслабилась.
– Может, врача вызвать? — спросила она – Вам здоровьичко беречь надобно, Сергей Иваныч. А то мы с Вами так до пенсии не доживём.
На самом деле, они оба давно уже получали заслуженную пенсию по возрасту, но Нателла была помоложе Морщинина и ещё надеялась порулить журналом самостоятельно.
– Кофейку, Нателлочка? – робко предложил главред.
– Я Вам не секретарша! – опять взвилась, не разобравшись, Петрова-Сидорова и покинула кабинет.
– Спасибо! – смиренно сказал главред, соскочил со своего ложа-стола и тоже пошёл в коридор. Посмотреть.
«Ходоками» в редакции называли авторов, приходивших в приемные дни, вторник и четверг, и приносивших свои опусы. Приходили они не с пустыми руками, так что в редакции их любили.
Кого только не встретишь в такие дни в коридорах «Пламени»!
Вот расселись кружком узбеки или таджики (Морщинин их не различал) и уже соорудили мангал для приготовления душистого плова.
Вот казаки, в сапогах и с нагайками, пьют, не спеша, самогон и переговариваются, поминутно сплевывая.
А вот недвижно сидит и играет на своём горловом инструменте чукча-писатель. Пока его жена, чукча-читатель, укладывает спать прямо на редакционном линолеуме разошедшегося чукчу-младенца.
Встречаются среди «ходоков»и знакомые лица. Морщинин узнал склонившегося над лаптопом рифмоплета Тимура Шкодирова. По всей Москве ходили когда-то его легендарные:
Выкипел чайник. Доели калач.
Жить мне осталось так мало.
Хоть плачь!
Или историческое:
Они сидят обнявшись на тачанке,
Его рука на ней, Ее — на кобуре.
Лишь после этакой жестокой пьянки
Возможно думать об этой мишуре!
Шкодиров, даже с женой в рифму говорить пытался, за что она постоянно устраивала ему недельные бойкоты.
Сегодня на поэте был надет потертый мундир и штаны с лампасами.
– Не иначе, вторую часть «Генерала» притащил, – тепло подумал о госте Морщинин.
Затем, приглядевшись, заметил главред, что погоны-то на мундире не настоящие, а как будто из золотистой бумаги ножницами вырезанные. Генеральские же звездочки вообще карандашом нарисованы.
Были и другие знакомые среди гостей. Не успел главред подойти поздороваться с кртитикессой Мостовой из дружественного журнала «Ноябрь», как опять раздался грохот и распахнулась дверь кабинета Нателлы.
Из неё выскочила, как ошпаренная, первый зам «Пламени,» и потным колобком выкатился известный критик, писатель, поэт и вообще литературный вундеркинд — Дмитрий Рыгов.
Он и книжки написал популярные: «Я и Пастернак», «О Есенине и обо мне», » Горький моими словами», и шоу на радио и ТВ вёл, и литературу преподавал, и в Америке лекции о Мандельштаме читал, и даже колонку в стихах сочинял в одном столичном еженедельнике.
В общем, и жить торопился, и чувствовать спешил, как однажды ему Морщинин заметил.
– Значит, договорились, – с улыбочкой сказал Рыгов первому заму, – на август, сентябрь и декабрь. Не обманете? Знаю я вас!
Казалось, в голосе писателя послышалась угроза.
Морщинин обомлел. С Рыговым предпочитали не связываться, так как был он очень злопамятен, отслеживал любое упоминание о себе в Живом Журнале и в Фейсбуке, и если оное не нравилось, устраивал публичные разбирательства со скандалом. Главред уже с тоской подумал, что придётся вмешаться, когда Нателла “вырулила” ситуацию сама.
– Ну о чем речь, драгоценнейший? – непривычно сладко заворковала она, – да вы у нас вообще всегда без очереди, о гениальнейший!
Рыгову похвала понравилась. Он опять улыбнулся и с улыбкой покатился к выходу.
Но этого Морщинин уже не видел. Окрылённый влетел он в свой кабинет, чтобы продолжить послеобеденный отдых. Ведь если народ в редакцию валом валит, то за будущее Большой Русской Литературы беспокоиться не стоит! Тогда и поспать часа два нет причины отказаться!
– Нет, не заросла ещё народная тропа! – бормотал главред, устраиваясь поудобнее на жестком столе и кладя под голову, вместо подушки пачку декабрьских номеров родного журнала. До вечерней планерки оставалось ещё часа четыре.
2017