Пришлось мне как-то раз, не помню, по какому поводу, торчать несколько битых часов на маленькой железнодорожной станции в ожидании электрички. В зале не было ни души, да и касса-то, по-моему, не работала. Я прочёл все объявления и раздавил всех мух на окошках, прежде чем обнаружил на одном из подоконников занюханную брошюру. Радостный я уселся на скамейку с надеждой приобщиться к человеческой мудрости, тем более, что называлась она «Лайка, охотничья собака». На первой же странице я выяснил, что лайка может быть либо сторожем, либо охотником, и эти две специальности она совмещать не может. Мне даже не надо было анализировать эту сентенцию, я это знал.
Есть у меня друг Мишка Годунов, педант, аккуратист, эдакий отличник с первого класса, полковничий сынок. Всё у Мишки всегда расписано, разложено и выполнено: жена, сын, работа, отдых, концерт, выставка, лыжи, охота, и всё по дням и по часам.
Мишка – архитектор. Это до перестройки он заборы и гайки на кульмане чертил в каком-то проектном институте. А как только начали строиться коттеджи в несколько этажей, заказчики которых миллионы в портфелях таскали, так Мишка стал владельцем солидного архитектурного бюро.
Так вот, возвращался как-то раз, ещё в советские времена, Михаил с сыном Лёнькой с лыжной прогулки. Катались они в Марьиной роще, а возвращались через Кузнечиху, через частный сектор. Январь, солнышко светит, снег скрипит, катят они по лыжне вдоль заборов и палисадников. И вдруг Михаил почувствовал, что сын отстал. Остановился он, обернулся, а Лёнька метрах в сорока остановился у забора, и что-то там делает. Михаил вернулся и увидел, как Ленька, его сын, сквозь щель в заборе гладит здоровенного пса, такого здорового, что и лайкой-то не назовёшь – скорее волк! И кобель тоже морду свою сквозь штакетины просовывает, и Лёнькино лицо своим лопатником-языком прихорашивает.
— Ты что делаешь, Леонид.
— Папа, купи мне такую собаку. Я за ним ухаживать буду.
— Не знаю – это надо с мамой решать. Придём домой – поговорим.
Пёс был чёрный с белыми лапами, с очень широкой грудью, он внимательно смотрел на Михаила, улыбаясь и виляя хвостом. Длинная лодочная цепь, тянущаяся к будке, указывала на его место жительства. Потом пёс сел, свесив длинный красный язык, продолжая улыбаться.
Тут дверь дома открылась, и на пороге появился мужик в ватнике и валенках. В руках у него был здоровенный кол, с которым он и направился по направлению к собаке.
— Ах, ты – падла, сейчас я тебя убью, — дальше послышались такие непереводимые и колоратурные рулады из матерных слов, что воспроизвести их по памяти просто невозможно.
Пёс, прижав уши, почти ползком заторопился к себе в будку. Но хозяин всё же успел огреть его один раз по спине своей палкой.
— За что вы его так? – спросил Михаил незнакомца.
— Не твоё дело. Да, как за что? Это что же за сторож? Застрелю. Год назад мне его подарили – сказали, что лайка самый лучший сторож. А эта тварь лезет к любому встречному да ласкается.
— А, продай его мне?
— Как – продай?
— Ну, ты же сказал, что убьёшь. Так, лучше – продай.
— А – забирай.
— Сколько тебе денег надо за него?
— Дай на литр, и – хорош.
Михаил достал из кармана деньги и протянул хозяину.
— А, как его звать?
— Мухтар, — сказал мужик, отвязывая цепь от будки, — Только это не настоящая его кличка. Его украли в кировской области и привезли мне. Там его звали Каяр. В общем – ворованный он. Три года ему.
Жена Таня неожиданно обрадовалась собаке и даже хотела его помыть. Но Михаил сразу сказал, что лаек мыть нельзя – они сами очищаются. Их хоть масляной краской, хоть бензином измажь – они через несколько дней будут, как шёлковые. Но, на всякий случай, на другой день он притащил в дом книжку про собак и сел изучать её.
Лёнька теперь ходил на бойню, где покупал свиные уши: их варили и с перловкой получалась прекрасная еда для Каяра. А по вечерам Каяр таскал Лёньку на лыжах по Пушкинскому садику, куда они ходили гулять.
А Михаил стал охотником. Купил он два ружья: по случаю, – «Зауер» старинный коллекционный трёхствольный с нижним нарезным стволом и второе новое — пятизарядный «браунинг». Вступил в охотничье общество, выписал журнал «Охота и охотничье хозяйство», натаскал в дом разных книг по охоте, чтобы теоретически подковаться. И главное – теперь он ездил к своему другу леснику Ивану Гусеву в Елистратиху, что стоит в самых глухих лесах между Семёновым и Ковернино, не за грибами, а на охоту.
А через год Каяр вообще перебрался жить в лес, в деревню к Ивану Гусеву, потому что лайке жить в городе не очень хорошо. Лесник в Каяре души не чаял – говорил, что лучше собаки он не видел ещё. У него был свой пёс Букет, но уже старый и ленивый. А Каяр в лесу проявлял просто чудеса. Мне пришлось как-то раз зимой съездить на охоту с Михаилом в Елистратиху. Думали, что будем берлогу брать, но медведь нам обломился, а вот на Каяра, как он работает, я посмотрел.
Первую белку, которую Иван застрелил из под Каяра, тот схватил на лету, пока она падала с дерева и, не прокусив, держа двумя зубами её за голову, и поднёс к охотнику и передал в руки, преданно глядя ему в глаза. Иван вытащил из кармана маленький перочинный ножик, сделал в беличьей тушке небольшой разрез около заднего прохода, засунул в него свой корявый палец и моментально снял шкурку, как чулок. Со словами: «Это тебе. Больше не будет. Работай» он бросил окровавленную тушку Каяру. Тот поймал её в воздухе и проглотил целиком не разжевывая. За три часа Иван взял одиннадцать белок и куницу.
С куницей вообще получилось не всё гладко. Каяр залаял где-то далеко и странно.
— Куница, — сказал Иван, — на каждого зверя у него свой голос. Да и на каждого человека — свой.
Мы поторопились на своих снегоступах в сторону заливистого лая. Каяр бегал вокруг огромной стоящей отдельно ели и буквально заливался. Увидев нас, он подбежал, два раза недовольно тявкнул и снова бросился работать. Мы двадцать минут стучали палками по стволу, пытались что-то разглядеть меж ветвей, но всё без толку. Каяр изредка подбегал к Ивану и лаял на него так, будто обзывал его последними бранными словами, которые выучил ещё у своего прежнего хозяина. На нас с Михаилом он вообще не обращал никакого внимания, будто нас и не было. Иван пытался объяснить псу, что эта ёлка плохая, что никакой куницы здесь нет, что всё ему Каяру померещилось, что он даст сожрать ему ещё одну белку. Он попытался даже взять пса на поводок, но Каяр так на охотника рявкнул, что Иван отступился.
— Пойдёмте домой. А он сам вернётся, — сказал.
Мишка стрелял навскидку, почти влёт. Куница выбралась на длинную, торчащую в сторону ветку ели, чтобы попытаться перепрыгнуть на соседнее дерево. Каяр принёс её Ивану, а сам всю дорогу домой бежал рядом с Михаилом, чуть повизгивая и тихонько тявкая, как бы говоря: я помню, что ты мой хозяин, я знал, что ты настоящий охотник, не то, что эти деревенские – только белок могут.
Каяр, по рассказам Михаила и Ивана, был хорош и на птичку, и на кабана, и на лося, и на медведя. Хотя медведя он боялся, а, может, мудро не любил. Я помню, как раз, летом, возвращаясь уже затемно из леса, он стал жаться к нашим ногам, и бублик его хвоста расправился и спрятался меж ногами, и шерсть его дыбом встала, а голос стал глухим и скрипящим. «Медведя почуял!» — сказал Иван.
Ну, и в заключение, чтобы окончательно утвердить, что Каяр был великим охотником, скажу, что однажды он притащил Ивану крупную взрослую рысь, которой перекусил шею. Справедливости ради замечу, что на передней лапе у рыси болтался заячий капкан, но в то же время знайте, что рысь это очень серьёзный и опасный хищник. Рысь порвала немного Каяра, он быстро сам себя зализал. Хотя кончил Каяр плохо, но об этом позже.
Я сам в те годы, когда был жив Каяр, очень полюбил охоту и часто пропадал в лесу. Ведь лес хорош, если его понимать, в любое время года, и объяснять это не надо: и зимой, и летом у него свои прелести. Я даже решил завести своего пса, и непременно лайку. А Михаил, между тем, каким-то неправедным образом выправил Каяру фальшивые документы, что он у него породистый. Он теперь своего красавца даже на выставки водил и какие-то призы там получал. И даже на вязки к породистым сучкам Каяр теперь изредка допускался. Хотя и без документов было видно, что он настоящая русско-европейская породистая лайка.
И вот однажды, спустя лет пять или шесть, Михаил предложил мне в подарок щенка, алиментного щенка от своего Каяра, положенного ему за вязку. Супруга не возражала, и мы поехали смотреть на суку и её помёт из трёх щенков, имея право выбора. Супруга моя сразу сказала, что будем брать того щенка, который к ней поползёт: есть такая примета. Ехать пришлось в пригород, где стояли частные дома с сараями и приусадебными участками. Чёрненькую сучку, маленькую, усталую, ободранную, всю высосанную, увели в сарай, а нас провели в избу, где из корзинки вывалили на пол трёх маленьких беспомощных зверёнышей. Все они были чёрные с белыми пятнами, два уже могли сидеть, опираясь на передние расползающиеся лапы, а третий пополз прямо к моей супруге.
— Это — наш, — сказала она.
Мы договорились с хозяевами, что они за дополнительную плату подержат нашего щенка лишних две недели с матерью и радостные уехали. Так я стал ненадолго владельцем щенка русско-европейской лайки. Ненадолго – потому что, буквально через неделю ко мне зашел Михаил в совершенно убитом состоянии. Мы пошли с нам на кухню.
— Что с тобой случилось? – спросил я.
— Беда у меня.
— Что за беда?
— Каяра застрелили.
— Кто? Как застрелили?
— Кто-кто? Ванька пьяный. Он зашел в Ключищи, соседнюю деревню, а там ему кто-то и налил. Он заснул на чьем-то крыльце. А когда в себя пришёл, смотрит – у ног лежит Каяр довольный, а вокруг перья от курицы. Ванька мне сказал, что Каяр поймал курицу и сожрал её. Не верю! Никогда не давил кур, тут – задавил, да ещё сожрал. А Ванька мне говорит: если собака стала домашних кур давить, то она уже испорчена, и толку от неё не будет. Вот он его и застрелил. А потом сказал, что разозлился и застрелил, а потом всё жалел. В общем – пьяный был.
— Да, беда, — произнес я с сожалением, ещё не догадываясь, что эта беда коснулась и меня.
— Так, я чего пришёл! Щенка-то я тебе не отдам. Это наша общая просьба: и моя , и Лёнькина, и Танькина. Ну, в общем, ты понимаешь!
Так я остался без собаки, а потом и с Михаилом как-то наши интересы разошлись: новая работа, новые проблемы, новый социальный строй. Хотя встречать его – я встречал на улице, останавливались, разговаривали. И пса его нового видел: кличка Карат, здоровый, с белыми лапами, нагрудником и пятном на лбу, только морда не, как у лайки, а приплюснутая чуть-чуть. В Елистратиху Михаил больше не ездил: и не то, чтобы на Ивана рассердился, а просто Иван застрелился. Был запой, белая горячка, застрелил корову, стрелял в жену, а потом и себя устряпал. Михаил освоил новый район для охоты. Хвастался своим кобелём: мол у того дипломы и какие-то первые места и по кабану, и по медведю. Рассказывал, какой он умный, мол, читает мысли: только подумаю, что пора гулять, а Карат уже поводок с ошейником тащит. Да, я и сам видел, что кобель замечательный: если можно так про собаку говорить, то – брутальный. Когда Мишка вылезал из своего «гелентвагена», Карат перебирался на водительское сидение и презрительно рассматривал прохожих.
А потом, через несколько лет, рассказал он мне и эту странную историю, из-за которой я и решил написать этот рассказ. Случилось это по осени. Работы было по горло: новые русские заказывали себе коттеджи, а инженерное сопровождение должен вести проектировщик. Михаил целый год без выходных торчал или в офисе, или на стройках, деньги просто валились на него: ну что поделаешь — и у архитекторов бывает сенокос. Забыл он и про семью, и про охоту, и про Карата своего.
Осень уже была. И вот звонит ему как-то на работу супруга: приезжай, Карат взбесился, меня покусал, Лёньку в кухню загнал, рычат, не выпускает. Примчался Михаил домой, а пёс и на него рычит, губу верхнюю задрал, зубы скалит и глаза злые. Понял Тут он всю ситуацию: Карат год в лесу не был. Схватил Мишка ружьё, патронташ, сапоги, пристегнул Карата на поводок, и в лес. Да только беда всё равно случилась: приехал он в свою Соловьиху, что на речке Пьяне. Выпустил он Карата, а сам переодеваться камуфляж, сапоги, кепочку, рюкзачок, ружье. Только пёс в место того, чтобы в лес бежать прямиком направился трусцой в деревню. Михаил – за ним. А в деревне новые армяне завели овцеводческую ферму, и паслись на пригорке три десятка баранов, которых хозяева продавали желающим на шашлык. Карат прямиком направился к стаду, потявкал немного, потом и прилёг на пригорке. Михаила он к себе больше не подпустил даже на пять метров: полает на него не зло и отбежит. Чего только Мишка не придумывал: и батон докторской колбасы предлагал, и в воздух стрелял, собака к нему, как к чужому. Пришлось ночевать в деревне. Наутро тоже: Карат не хотел идти к хозяину. А овцеводы смеются: давай мы пса твоего купим, из него хороший сторож получится.
Вернулся Мишка в город, взял супругу, Лёньку и снова в деревню. Но ничего и с родственниками не получилось. Карат, завидев всю семью, подбежал, три раза тявкнул, повилял хвостом и отправился на свою новую работу, сторожить овец. И через месяц Мишка за псом ездил, и через год – всё без толку. Карат его узнавал, подбежит, тявкнет три раза и к овцам своим. Вот так: лайка либо охотник, либо сторож.
29. 12. 13.