Я тут внезапно обнаружил, что открыл для себя и своих читателей новую рубрику. По крайней мере, она показалась мне новой, поскольку ранее сталкиваться с ней мне не приходилось. И называется она — «Как я брал интервью у…..». То есть не само интервью, а история того, как оно появилось на свет.
Первый же материал под этой рубрикой (А это была история моего интервью с Роланом Быковым. Вы могли ее видеть в «Зарубежных задворках» № 12/2-2013) показался мне интересным, а поскольку за свою жизнь я сделал больше сотни интервью с известными людьми, то мне захотелось продолжить работу в этом жанре.
Безусловно, что и Михаил Турецкий относится к таким людям. И сейчас я хочу рассказать вам, как я брал у него интервью. История эта тоже не совсем обычная.
Получилось так, что в то время, когда я жил в Москве, встретиться с руководителем «Хора Турецкого» мне не довелось. А после того, как я переехал в Германию, в Кельн, это стало гораздо труднее и могло быть лишь в случае гастролей знаменитого хора в Германии, желательно, конечно, с заездом в Кельн. При этом надо было иметь в виду еще один момент. Российские артисты любят гастролировать по Германии. Достаточно посмотреть русскоязычные газеты и журналы, где помещаются анонсы их выступлений. Гастролируют они по всей стране, но, что вызывает у меня удивление, почти никогда не заезжают в Кельн. Отдельные артисты, антрепризы и целые театральные коллективы выступают в десятках различных городов, и больших, и малых, а в Кельне — нет. Почему так? Понять не могу. Кельн — большой миллионный город, с солидной русскоязычной общиной, а гастролеры игнорируют его. Даже в маленьких городках, лежащих около Кельна, например, во Фрехене или Леверкузене , русские гастроли имеют место быть, а в Кельне их не увидишь. Не нахожу этому объяснения.
У гастролирующего артиста, сами понимаете, взять интервью нелегко. Времени для встречи с ним очень мало. Бывает, их привозят за час до начала выступлений и сразу же после его окончания увозят в следующий город. А к тому же¸ если ты захотел встретиться с человеком, который в твой город вообще не приезжает. Значит, надо что-то принимать заранее. Вот и с Михаилом Турецким произошла у меня такая история.
Из какой-то рекламы я узнал, где намечаются выступления «Хора Турецкого» в Германии. Увы, Кельна в этом списке не было. Наиболее близким городом, где можно было посмотреть знаменитый ансамбль и поговорить с самим Турецким, был Леверкузен. Но и до него еще надо было добраться.
Короче, наметив себе «жертву», я начал действовать. Уверяю вас, что не все люди, особенно в чужой стране, рады встречи с журналистом, к тому же если он неожиданно сваливается на голову. Я уже имел опыт в таких ситуациях, а поэтому приступил к подготовке нашей встрече с Турецким заранее. Для чего поступил так. У одного из приятелей-коллег, живущих в Москве, я узнал телефон Михаила Борисовича и решил позвонить ему прямо из Кельна.
Вероятно, из-за большой его загруженности отловить Турецкого оказалось нелегким делом. Я звонил в Москву раза 3-4, познакомился даже заочно с его женой Леной, но все безрезультатно. Наконец, Михаил Борисович сам взял телефонную трубку. Я так обрадовался, что даже забыл весь выстроенный план разговора. Убедившись, что это Турецкий, поздоровавшись с ним и представившись, я сказал:
— Михаил Борисович, я знаю, что через месяц вы со своим хором будете в Германии. Мне бы очень хотелось встретиться с вами.
— Да, — уставшим голосом ответил он, — действительно, надеюсь, будем у вас. А что бы вы хотели?
— Я хотел бы сделать с вами интервью, поскольку наши читатели очень интересуются и вами, и вашим хором. Как бы нам это организовать?
— Ну, знаете, такие вопросы заранее нельзя предусмотреть, — немного подумав, сказал мой собеседник. — Гастрольное время расписано очень плотно, Мы, честно скажу, и страну-то нашего пребывания повидать не успеваем. Только выступления и переезды из города в город. А вы где хотели бы встретиться?
— Неплохо бы в Леверкузене, — обрадовался я тому, что Михаил Борисович не отказался от нашей встречи. — Я знаю, какого числа вы там будете, и обязательно приеду на ваше выступление. Давайте договоримся, где мы встретимся.
— Вот этого, к сожалению, я сказать не могу. Мы имеем жесткий график гастролей, но я совершенно не представляю, не только в какой гостинице мы остановимся, но даже в каких городах будем ночевать. Давайте сделаем так. Запишите номер моего мобильника и позвоните мне, когда мы уже будем в Германии. Тогда, надеюсь, картина будет более ясной.
Я записал продиктованный номер, попрощался с Турецким и стал готовиться к интервью и поездке в Леверкузен.
К сожалению, машины у меня нет, поэтому надо было, прежде всего, уточнить расписание поездов из Кельна в Леверкузен, чтобы приехать туда заранее. К тому же надо было еще найти тот зал, где будет петь «Хор Турецкого». Кто его знает, сколько времени уйдет на это, тем более, что я там раньше не был никогда. Но этот вопрос я для себя решил и, как мы договорились, позвонил по заветному телефону за пару дней до выступления Михаила Турецкого в Леверкузене. К этому времени их гастроли по Германии уже начались и я позвонил, если не ошибаюсь, когда они были в Берлине.
Я набрал номер, и трубка ответила мне после 2-3 гудков. Но, к моему удивлению, женским голосом.
— Здравствуйте. Попросите, пожалуйста, Михаила Борисовича, — сказал я.
— А кто его спрашивает?
Я представился.
— Здравствуйте, а я вас помню, — ответила женщина, — Я Лена, вы звонили нам в Москву.
— Совершенно верно, Леночка, — обрадовался я, — так можно Михаил Борисовича?
— А его нет сейчас в гостинице, он на репетиции. А что вы хотели?
— Я хотел бы договориться с ним о встрече в Леверкузене. Он мне во время разговора в Москве дал этот номер и просил позвонить.
— Извините, но в данный момент я помочь вам не могу, Я передам ему, что вы звонили. А вы попытайтесь его за эти дни поймать.
Я сердечно поблагодарил Лену и начал звонить по всем городам, где пребывали Турецкий с хором. Наконец, наш разговор состоялся. Надо отдать должное Михаилу Борисовичу. Он узнал меня, когда я представился, и подтвердил готовность к нашей встрече, только предупредил:
— Насколько я помню, в Леверкузене мы ночевать не будем, а приедем перед выступлением и сразу же уедем после него. Так что приезжайте, ловите меня. Постараюсь урвать некоторое время для разговора.
Мне осталось только поблагодарить его. Ни для кого не секрет, журналисты, встречающиеся перед спектаклем с артистами или, скажем, с режиссерами приглашаются ими на данное представление бесплатно. Все же они на работе. Но в данном случае я решил не рисковать, а перестраховаться. Другими словами, я купил два билета для себя и жены, которой тоже очень хотелось послушать знаменитый ансамбль. Мы решили приехать с ней в Леверкузен за час до начала представления, чтобы я смог встретиться с Турецким перед выступлением, поскольку по опыту знал, что после спектакля с гастролерами не только пообщаться, но и просто увидеться становится проблемой.
Так мы и сделали и за час подходили к большому концертному зданию, которое, к нашему счастью, было недалеко от вокзала. Как мы увидели на месте, чтобы попасть в главный зал, надо было через кассовый зал пройти в фойе, в дверях которого стояли контролеры. Двери из фойе в большой зал были еще закрыты, но по фойе уже гуляли люди. Однако мы не спешили туда, поскольку я не знал, где я смогу найти Михаила Борисовича. Поэтому прямо из кассового зала я позвонил по знакомому номеру. К удивлению, ответила опять Лена, которая, как я понял, была у Турецкого не только женой, но и секретарем. Узнав меня, она спросила:
— Вы сейчас где?
— В кассовом зале, — ответил я.
— Давайте, подходите к дверям фойе, я сейчас к вам выйду, — сказала Лена, вероятно решив, что нас надо провести через контроль.
И хотя билеты у нас были, я согласился.
Мы подошли с женой ближе к дверям, и через пару минут оттуда вышла симпатичная молодая женщина и, как-то сразу вычислив нас, сказала:
— Еще раз здравствуйте. Это вы меня ждете? Пойдемте.
Вслед за ней мы вошли в фойе и остановились у стола, за которым молодой человек продавал кассеты и диски с записями «Хора Турецкого».
— У меня к вам просьба, — сказала Лена, — Миша помнит о вашей договоренности и согласен на интервью. Только он хотел бы сделать это после спектакля. Сейчас, перед началом, там у нас какие-то накладки получились и все на ушах стоят. И Миша в первую очередь. Давайте сделаем так. После спектакля приходите на это место, и я отведу вас к Мише.
Конечно, мне хотелось бы встретиться с Турецким сейчас, не откладывая, но я вынужден был согласиться, тем более, что проблем с местами в зале у нас не было. Лена, поблагодарив меня, ушла, а мы собрались с женой оставшееся время до начала прогуляться по фойе.
Но в это время высокий и солидный человек, стоявший недалеко от нас около стола с кассетами и, видимо, слышавший наш разговор, обернулся ко мне и сказал.
— Насколько я понял, вы собираетесь взять интервью у Михаила Борисовича?
— Собираюсь, — удивился я его вопросу. — У нас с ним давно договоренность есть.
— Так вот, этого не будет!
— А это еще почему? — оторопел я.
— Я сказал — не будет, значит, не будет, — безапелляционно заявил он.
— А вы собственно кто?
— А я собственно Борис Шмуклер, директор агентства «Артстар».
Я не слышал до этого ни про агентство «Артстар», ни про его директора, но догадался, что именно оно является устроителем гастролей «Хора Турецкого» по Германии». Тем более мне было не понятно заявление Шмуклера, поскольку наше интервью было бы в его интересах.
— Извините, господин Шмуклер, — возразил ему я. — У нас с Михаилом Борисовичем есть договоренность о встрече еще до приезда их в Германию. Так что, я думаю, мы с ним все же поговорим.
— Только через мой труп, — отпарировал Шмуклер, глядя на меня «как царь на еврея». — Я вам сказал, только через мой труп!
Я понял, что продолжать дискуссию с ним не было смысла, пожал плечами, и мы с женой не торопясь пошли по фойе. Помня о нашей договоренности с Леной, я был уверен, что встречусь с Турецким, но настроение мне Шмуклер, конечно, испортил.
И все время до начала выступления, и в течение его, из головы у меня не выходило «обещание» директора агентства, так что удовольствия от хора я получил в меньшей степени.
Вместе с потоком людей мы вышли из зала. Я попросил жену подождать меня в фойе, а сам пошел на договорное место у столика с кассетами. Лена уже ждала меня там.
— Пойдемте к Мише, он ждет вас, — сказала она и пошла вперед куда-то в служебное помещение. Я, обрадованный, поспешил за ней.
Мы пошли по коридору, куда выходили, вероятно, двери гримуборных и подошли к одной из них. Лена открыла дверь и я вслед за ней вошел в комнату. Первое, что я увидел, это сидевшего за гримировочным столиком у трельяжа Михаила Турецкого. Но рядом с ним сидел… Шмуклер! Оба они обернулись на меня. Турецкий посмотрел вопросительно, а Шмуклер встал во весь свой рост и заявил, обращаясь ко мне:
— Я попрошу вас выйти, мне надо поговорить с Михаилом Борисовичем.
Я посмотрел на Турецкого. Мне показалось, что он очень смутился, но кивнул головой. Я, конечно, понимал, что любой гастролер, и Турецкий в том числе, напрямую зависят от антрепренера и не посмеет пойти ему наперекор. А посему, я повернулся, вышел в коридор и стал прогуливаться недалеко от двери. По коридору взад-вперед пробегали какие-то люди. Я даже узнал некоторых участников хора, еще не остывших от выступления. Прошло минут десять, показавшихся мне вечностью. Я уже смирился с мыслью, что интервью наше не состоится, поскольку обещанного «трупа Шмуклера» мне не дождаться. Жалко было только сил, потраченных на его подготовку, да и жену, сидящую одну в пустом фойе.
Наконец, дверь гримерки открылось, и оттуда вышел сам Турецкий. Он подошел ко мне и, явно смущаясь, заговорил:
— Извините, пожалуйста, что так вышло. Ну, вы же сами понимаете. Я не знаю, какая муха его укусила, но… Мы уже уезжаем сейчас, давайте сделаем так. Вот вам моя визитка. Там мой прямой телефон. Позвоните мне по нему, и мы с вами сделаем интервью. По телефону. А сейчас, еще раз прошу прощения. Но обещаю, что интервью за мной.
Что мне оставалось? Я попрощался с Михаилом Борисовичем, зашел за женой и мы отправились на вокзал. Домой мы приехали поздно, и настроение у меня было соответствующее. Даже все удовольствие от, безусловно, отличного выступления хора, было смазано этой ситуацией. По телефону я, конечно, интервью делать с Турецким не собирался. С человеком надо говорить, глядя в глаза, а не по проводам. Только тогда интервью будет хорошим.
Прошло полгода и я полетел в Москву. И там, среди многих дел, вспомнил об обещании Турецкого. Я позвонил ему. Он узнал меня сразу, даже, по-моему, обрадовался звонку и назначил мне свидание в одном из клубов, где у «Хора Турецкого» была репетиционная площадка. Я приехал туда, но клуб находился на территории режимного предприятия и пришлось звонить Турецкому из проходной и заказывать пропуск. Видно помня нашу историю в Леверкузене, Михаил Борисович сам пришел за мной в проходную, и мы пошли с ним в его кабинет. Вопросы к нему у меня были заготовлены еще с того раза и я их взял с собой в Москву, так что наш разговор прошел очень удачно.
Это интервью с Михаилом Турецким получилось интересным. Его напечатали в одной из газет в Германии. А потом, как я узнал совершенно случайно, перепечатали в США и Канаде. Так что, дай Бог здоровья Борису Шмуклеру.
А вот и то самое интервью:
Михаил Турецкий: «Сейчас русские любят еврейскую музыку больше, чем евреи»
«Еврейский хор под руководством Михаила Турецкого» стал заметным явлением в культурной жизни не только России. Популярность его объясняется кроме профессионализма исполнителей, разнообразием репертуара еще и каким-то внутренним, неповторимым духовным настроем, заражающим зрителей вне зависимости от места выступления. Да и сам коллектив называется теперь «Арт-группа «Хор Турецкого».
— Михаил Борисович, согласитесь, что все-таки имя Турецкого ассоциируется с еврейским хором.
— Историческая миссия нашего творческого коллектива, который возник почти 20 лет назад, в том, что мы после 70 летнего молчания возродили традицию еврейской храмовой музыки в Москве, в московской хоральной синагоге. У нас у всех был колоссальный учебный опыт. Мы были выпускниками лучших музыкальных ВУЗов: консерваторий Москвы, Минска, Гнесинки. Еврейская духовная музыка — очень интересный пласт музыки. Она яркая, эклектичная, имеет мощную жизненную силу, энергетику, и она наполняла нас безумно. Но нам, людям с большими творческими амбициями, которым было чуть больше 20 лет, в какой-то определенный период работать только с духовной музыкой стало скучно. Наш репертуар начал расширяться и помимо духовной музыки появились светские композиции. Песни на языке идиш, израильская эстрада.
Но прошли еще год-два, и помимо этого в нашем репертуаре стала образовываться новая музыкальная ниша: музыка всех времен и народов. Сначала это была «а капелла», что было в традиции хорового пения — без сопровождения или с фортепиано. А в дальнейшем появились и музыкальные инструменты. Гитара, синтезаторная группа, которая дает уже эстрадный аккомпанемент. Потом — эстрадный и симфонический оркестр и в результате сформировался такой репертуар, который уж не вписывался в рамки еврейского хора. И коллектив перестал существовать как фрагмент только еврейского искусства. Сегодня еврейский репертуар составляет у нас 10-15%. Хотя, конечно же, наше фирменное блюдо — еврейские песни. Но помимо этого есть французский и итальянский шансон, опера, оперетта, джаз, классика. Мы стали исполнять и советскую эстраду, и мировые шедевры. Сегодня у нас около 300 композиций разных направлений. Поэтому нас вполне могут пригласить к себе на корпоративную вечеринку, скажем, «Сбербанк России» или «Сургутнефтегаз», или еврейская община города Екатеринбурга.
— Могут пригласить или приглашают?
— Приглашают постоянно. У нас сегодня такой ангажемент, что физически человек еле-еле может выдержать. Это порядка 320 выходов на сцену, из них 180 кассовых концертов в разных городах всего мира. От бывшего Советского Союза до Англии, Голландии, США. Израиля, Сицилии. Трудно перечислить, где мы не бываем. А главное, что произошло с нашим коллективом в последнее время, — его полюбила Россия и Украина до безумия, до фанатизма. И все города — от Петропавловска-Камчатского до Калининграда, от Мурманска до Ростова-на Дону, Сибирь, Урал, Зауралье, Юг России, Чувашия, Удмуртия, Татарстан, Поволжье, — все ждут, когда к ним снова приедет хор Турецкого, со своей роскошной трех часовой программой, включающей еврейские песни, которые очень теперь нравятся русским людям. А евреи на наших концертах с удовольствием слушают джаз, советскую музыку, попсу, итальянскую музыку. Как ни странно, евреи свою музыку не сильно любят. Ее сегодня любят русские и в этом наше большое завоевание. Мы строим мосты дружбы между народами и растапливаем лед непонимания.
— Такой диапазон от духовной музыки до приблатненного шансона — это не всеядность?
— Кто разбирается в этом деле, тот знает, что есть такое понятие — стеб, музыкальная шутка. У нас нет приблатненного шансона. У нас если и есть «Мурка», то само исполнение данной композиции превращает ее в народную песню и оперную арию, и мы ее преподносим как тему измены и неразделенной любви. Это, прежде всего кич и музыкальная шутка. Если люди видят за этим только блатную песню, то значит, что у них нет воображения, нет фантазии. А у нас с этим вообще нет никаких проблем. Мы уверены в том, что мы делаем. И наш уровень культуры и образования помогает нам точно понять, где мы балансируем на тончайшей грани приличия и неприличия и где вкусовщина, и где безвкусица, где пустоцвет, а где цвет реальный. Поэтому мы себе позволяем то, что мы себе позволяем. И это сегодня находит отклик в сердцах уже миллионов людей.
— А осталось ли это хором Турецкого?
— А это и есть хор Турецкого. Он так называется, потому что я создатель данной музыкальной концепции. Эта концепция — поющие люди. Самая главная несущая сила — голос. Мы собрали сегодня практически лучшие голоса Москвы и России. И какие есть проявления мужских голосов, они сегодня раскиданы у нас на 10 человек. Это и самый высокий между мужчинами и женщинами голос — тенор-альтино, и самый низкий, ниже в природе не бывает, бас-профундо. Есть пять сочнейших теноров разных оттенков, от оперного до опереточного, от джазового до рокового. Два баритона тоже различных направлений. Есть у нас бас — лауреат конкурса «Золотой Орфей». И в результате всей этой командой мы пишем мировую картину музыки. Это абсолютно самодостаточная группа, которая может реализовать любую музыку, написанную и в 15-м веке и в 20-м, и в 18-м и в 21-м.
— Какой национальности ваши певцы?
— В нашем коллективе чистый еврей только я, есть еще кое у кого «половинки» и «четвертинки» еврейской крови, остальные русские.
— Ваши слова: «Я не очень люблю хоровое пение», по-моему, просто шокирующее заявление.
— Вот любят журналисты вырвать из контекста какую-нибудь фразу. Знаете, Карл Маркс, например, написал: «Поистине тяжелый, почти физический труд, как, например, труд композитора, возвеличивает человеческую личность». А у Брежнева в докладе дана эта цитата так: «Поистине тяжелый труд возвеличивает человеческую личность». Да, я люблю высокопрофессионально отлаженное многоголосное хоровое пение, а групповое пение дилетантов за столом я терпеть не могу.
— А как надо понимать ваш принцип: «Я превращаю в жизнь творческий диктат»?
— Ну, уж вы мне приписываете такие слова… Да, я диктатор, но не Пиночет. Я диктатор творческий. Я настаиваю на своих музыкальных волеизъявлениях, и мои коллеги верят мне и никто, по сути, не спорит. Я иногда люблю собрать творческий консилиум, но сделать все по-своему. Потому что единоначалие в принятии решения очень важный момент.
— Еще одна цитата из вашей беседы: «Я бы мог один петь блатные песни и иметь колоссальный успех». Вы рассматривали такие варианты?
— В принципе мог бы. Я слышал об этом мнение своих поклонников, когда я пою, скажем, композицию «Папиросы». Они говорят: «Вы, Михаил Борисович, принесли свою вокальную карьеру в жертву своему коллективу», намекая на то, что у меня есть свой неповторимый музыкальный стиль. Не обязательно блатной. На самом деле, понимаете, у нас вся модная часть эстрады основана на дворовом пении. Популярные группы — «Звери», «Корни», «Иванушки-Интернешлн» поют дворовыми голосами, которые, как говорится, на душу ложатся. Они поют такими же голосами, как люди говорят, какие они привыкли слышать, что можно спеть под гитару. Я могу исполнять композиции в любом стиле. В блатном, приблатненном и в классическом. Но я не индивидуалист в этом плане и мне намного интереснее управлять многокрасочной творческой машиной, чем строить свою сольную карьеру. Ей сегодня никого не удивишь, а такой музыкальный проект, который ни на что в мире не похож, моментально приковывает к себе внимание и сразу же вызывает интерес и расположение.
— Когда вы выступаете, вы заряжаете зал или заряжаетесь от зала?
— Я с годами выработал в себе принцип: максимально затрачиваться на сцене, не думая о том, что завтра и послезавтра опять концерты, и ты должен себя беречь, экономить, рассчитывать силы. В этом плане я никогда о завтрашнем дне не думаю, и это оказалось сильной стороной. Когда выходишь и работаешь максимально, как в последний раз, то люди отдают тебе в ответ сумасшедшую благодарность и энергию. Зал по 20-30 минут нас не отпускает. Мы уже даже говорим: «Концерт окончен. «Обыкновенное чудо» — это прощальная песня. Уходите». Они смеются и не уходят. И кричат — еще, еще! И в такой момент мы видим, как лучатся их глаза. Это трудно даже описать! И я говорю нашим зрителям, что обыкновенное чудо это их глаза после концерта. Как будто с людьми поработали психиатр и косметолог одновременно. Самой высокой пробы. Морщины разглаживаются, глаза сияют, в складках рта вместо суровости и сосредоточенности появилась улыбка. И вот в этот момент идет такой энергетический поток, как будто он приходит из космоса. После концерта появляется ощущение, что, ты «отвампирил» весь зал, забрал у него всю энергию, и ты прекрасно себя чувствуешь и на следующем концерте можешь снова работать. Наверное, в течение программы зал с тобой обменялся энергией. И ты бесконечно рад, что сделал счастливыми такое количество людей, а они отдали тебе свою благодарность.
— Как-то вы сказали: «Я фанатик, карьерист». А какие этапы вашей карьеры?
— Я, наверно, как и все евреи, у которых есть возможность работать, фанат своего дела. Так бывает, если ты чем-то занимаешься так самозабвенно, что дело становится для тебя важнее всего остального. Ты вылетаешь, как джин из бутылки. Получилось так, что я создал свое дело в достаточно молодом возрасте. Я очень увлечен им и очень люблю свою работу. И моя карьера, думаю, еще вся впереди. Я мечтаю возглавить лучший в России, а то и в Европе симфонический оркестр, если у меня для этого будут силы и средства. Хочу организовать такой же женский проект. Я хочу создать в Москве свою музыкальную школу, в которой будут учиться 30-40 очень способных детей. Со всего Союза.
— Еврейских детей?
— Почему? Совершенно не обязательно. Я любого смогу взять. Даже негра, если он говорит по-русски, чтобы его можно было учить. И я буду настаивать, чтобы школа эта была абсолютно бесплатной. Пусть ребенок будет нищим, но талантливым. Мы из них сделаем звезд. Мне очень хочется передать все, чем мы владеем, детям.
— Теперь ведь ваша команда — не только хор.
— Да, конечно. «Арт-группа «Хор Турецкого» не только поющая команда. Там есть сценография. У нас нет штатных режиссеров, хореографов, но я обращаюсь к разным «звездам», с просьбой проконсультировать нас в различных областях. И в принципе мы адаптируем любого яркого профессионального человека в своем формате, потому что ни у одного режиссера мы не можем взять все в чистом виде, нам не все подходит.
— Вы кончили музыкальное училище им.Свешникова, потом Гнесинский институт, учились в аспирантуре, занимались симфоническим дирижированием. Вряд ли, я думаю, там имела место еврейская тематика. А как произошел поворот к ней?
— Дело в том, что еврейскую духовную музыку писали талантливые композиторы. Чтобы ее понять, нужно было общее музыкальное образование. И именно оно помогло мне разобраться с этой музыкой. Русская музыкальная школа — это высокий уровень. Лучшие композиторы, писавшие еврейскую музыку, скажем, Левантовский и другие, они все учились в Германии или в Польше в консерваториях. Это профессиональное искусство. Чтобы понять специфику именно музыки духовной, религиозной мне нужен был некий экскурс, который мне удался в Нью-Йорке и Иерусалиме в самом начале 90-х годов.
— Значит, еврейское направление было у вас первоначально заложено где-то внутри?
— Да у всех евреев оно заложено. Когда родственники в 70-х годах пели за столом еврейские песни, их жизненная сила и мощь очень ощущалась. Скажем, пели «ломир аллэ инэйнэм», и я просто возбуждался, так нравилась эта песня. Я чувствовал в ней необыкновенную жизненную силу.
— Это возбуждение сейчас не прошло?
— Абсолютно не прошло. Я обожаю еврейскую музыку. Я вижу, что происходит в зале, когда мы поем «Ерушалайм шель заахав — Золотой Иерусалим» в русских городах…. Представляете, сидят 4 тысячи человек, люди различных национальностей — русские, украинцы, евреи, армяне… Только что мы приехали из Прибалтики… И я говорю залу: « Иерусалим! Здесь корни разных народов, здесь начало всех начал. Как сказано в Библии: здесь пересекутся дороги всех людей в день страшного Суда. Здесь начнутся новые времена». И люди понимают, что наше искусство проникнуто божественной энергетикой, мы ближе к Богу. И когда мы поем «Хаву нагилу» русские люди от восторга начинают тихо сходить с ума. И если мы, не дай Бог, не споем эту «Хаву нагилу», они просто кричат и требуют, чтобы мы пели ее. Это русские кричат, потому что евреи уже не хотят слушать «Хаву нагилу». Они хотят другую музыку слушать. Вот так! «Все смешалось в доме Облонских». Вы, в немецкой эмиграции отстаете от жизни.
— Вы возникли как хор при московской хоральной синагоге. А до вас там не было хора?
— Там 60 лет было молчание. Поскольку существовали коммунистические репрессии, и все это было запрещено. И, как известно, религия была отделена от государства до горбачевской перестройки.
— А когда вы ушли из синагоги в самостоятельное плавание, там опять хора не стало?
— Я никого не кидаю в этой жизни, а всем помогаю, если у меня только есть такая возможность. В синагоге я создал группу, которая там осталась, когда я ушел полностью в концертную деятельность. И года три я опекал эту группу, пока не нашлись люди, которые сейчас ее содержат. Я иногда прихожу туда и считаю, что все у них обстоит хорошо.
— Михаил Борисович, извините, но хотел бы задать вам несколько необычный вопрос. Когда в 1989 году вас пригласили организовать хор в московской синагоге, за две недели до этого у вас погибла жена. Не считаете ли вы, что Бог хотел как-то скомпенсировать вам это горе и дать дело всей вашей жизни?
— Пожалуй, я так считаю. Думаю, что это было знамением свыше и стало для меня духовной поддержкой. Трудно об этом думать.
— Фамилия вашего отца — Эпштейн. Почему же вы — Турецкий?
— Это фамилия моей матери. Когда началась война, маме было 16 лет. Все ее многочисленные родственники, жившие в белорусском городе Пуховичи, погибли. И уже потом, когда у мамы родились два сына, на семейном совете было принято решение дать им фамилии — Турецкие, чтобы продолжить этот род. А фамилия Эпштейн более распространенная, у меня двоюродные братья носят ее. Кстати, у меня нет сына, так что вопрос остается актуальным.
— Знаменитый дирижер Рудольф Баршай был вашим дядей. Значит, у вас есть какие-то музыкальные гены?
— Он был двоюродным братом моего отца. А гены… Вполне возможно, что и есть. Он был очень талантливым музыкантом и в свое время меня тоже сориентировал в этой области. Это он порекомендовал мне учиться в хорошем музыкальном хоровом училище и даже сделал туда звоночек, поскольку евреев туда брали не очень охотно. Дядю уважали, потому что он делал совместные концерты с руководством этого училища.
— Почему вы считаете, что у вас внутри своя тора? Она чем-то отличается от всеобщей торы?
— Как вам сказать… Тора создана много тысячелетий назад, а жизнь вносит определенные коррективы. И у человека есть свои взаимоотношения с создателем этого мира, взгляд на природу того, как все устроено вокруг нас. Поэтому я беру то, что ко мне применимо, с чем я согласен. Но основные принципы торы общечеловечные и наднациональные. Соблюдаю ли я 10 заповедей? Думаю, что это некорректный вопрос. Есть, например, заповедь «не завидуй». Но никто ведь не сознается, что он завистлив. Хотя и зависти тоже бывают разными. Та же — белая зависть. Так что, давайте, я не буду сейчас исповедоваться. Я очень точно понимаю, что в этой жизни все четко сбалансировано. И сколько ты душевной энергии тратишь, столько и получишь. И зло, сделанное тобой, обязательно вернется. А делаешь добро, не думая о его компенсации, то и оно вернется если не к тебе, то к твоим детям. У меня есть примеры. Мой дед очень хотел иметь внуков. Я — поздний ребенок. Моему отцу сейчас 93 года, а мне — 44. И как только мама моя решилась меня тогда рожать…
— А по субботам вы работаете?
— Да, работаю, потому что вечера в пятницу и субботу это то время, когда люди хотят идти на концерт. Я не ортодокс, а просто уважительно отношусь к еврейским проявлениям, к их особенностям. Но при этом я — светский человек и только в Йом-Кипур «железно» все соблюдаю.
— У евреев есть 613 мицвот, содержащих различные запреты. А какие запреты для себя есть у вас?
— Ну, мицвоты это же не сплошные запреты, а предписания. Я их сам себе вывожу и в тот или иной момент сам определяю, как мне жить и что мне делать. Ведь многие люди стремятся найти себе своего Бога, ему поклоняться и выстроить свою жизнь. И ищут его где-то рядом с собой, может, и внутри себя.
— Вам приходилось сталкиваться с антисемитизмом?
— Как любому еврею, когда в 70-80 годы он был на государственном уровне. Но меня Бог миловал. Наверное, по жизни я достаточно симпатичный человек. А говорят, что у каждого антисемита есть один любимый еврей, и даже когда в 90-х годах был создан еврейский хор, его в России полюбили сразу и простили ему, что он был еврейским.
— «Пусть живет Россия дружно, что еще еврею нужно?» — поете вы. Так-таки больше и не нужно ничего?
— Да ну, это шутка, это такой кич! Еврею много чего нужно, больше, чем русскому человеку. Евреи ведь люди очень непоседливые, они не могут сидеть на месте. И редко бывают удовлетворены состоянием текущего момента. Но в этом и сила нации. Она все время борется, чтобы улучшить что-то и в мире, и в себе, и в окружающих. Я думаю, что это основа движения вперед. Еврею бывает не по себе, и он пытается изменить весь мир вокруг себя.
— Одна из Ваших программ называется «Два часа еврейского счастья». А что такое еврейское счастье?
— Еврейское счастье? Оно — вещь иносказательная. Это короткий отрезок времени между двумя еврейскими несчастьями. Мне кажется, что сейчас евреи стали более счастливыми. И в России, и вообще.
— В Ваших выступлениях присутствует много юмора. Он несет определенную функцию?
— Что такое артист? Это своя логика в отношении с окружающим миром. У каждого она своя. У кого-то пробивается слеза и его все жалеют, кто-то пытается рассмешить людей, кто-то с ними разговаривать, кто-то петь, танцевать, выражаться языком жестов. Мое шоу искрится жизнелюбием, философией, любовью к жизни, любовью к Богу, к людям, желанием сделать мир совершеннее. И все это легче сделать через улыбку, юмор, доброту, чем через высказывания постулатов строгим голосом.
— Прочему «музыку советских композиторов» в большинстве случаев сочиняли евреи?
— Потому что почти все советские композиторы были евреями. Бог им дал композиторский дар. Почему им? Потому что все композиторы черпают свое творчество в детстве, там их первооснова. Я еще в 70-х годах слушал еврейское застолье и такое количество музыки… У Дунаевского, например, дед был кантором, носителем еврейских традиций. Корни у многих еврейских композиторов лежат в еврейской духовной музыке. В народной и религиозной. И мы, кстати, на концерте показываем, как вальс Марка Фрадкина похож на одну из молитв.
— Кроме ордена «Золотая корона канторов мира», какие у вас есть звания и награды?
— Я заслуженный артист России, доктор музыки, человек года. Но для меня самой серьезной наградой является то, что на «Хор Турецкого» невозможно сегодня достать билеты. Надо месяца за два-три позаботиться. Всенародная любовь — это самая большая награда. Награда за наши труды праведные.
— Как-то вы сказали: «Я занимаюсь такими богоугодными делами, что не боюсь предстать перед Всевышним». А чего вы боитесь?
— Человек слаб. Он боится болезней, смерти, катаклизмов, других неприятностей. Хочет, чтобы были здоровы близкие. Мы боимся потерять вкус к жизни, боимся устать от творчества, растратить талант. Каждый человек чего-то боится, даже если считает себя суперменом. Все люди — мелкие букашки в огромном мироздании. Они очень уязвимы. Вот этой уязвимости человек и боится. А я — тоже человек.