Тишина никогда не безмолвствует,
в ней звучат голоса воспоминаний.
Тебе почти сорок. Ты красишь волосы в чёрный цвет и носишь зелёные контактные линзы. Ты не так уж и молод, но в концертном фраке становишься дьявольски привлекательным. Мечтой женщин. Ни одна из них так и не узнала, что чёрная краска нужна тебе, чтобы скрывать седину на висках, а без линз ты уже не вписываешься в дверные проемы. Ты всех изолировал. Никто не делит с тобой стол, постель и кров. Никто не проникает в тебя слишком глубоко, чтобы понять, кто ты.
Твои руки с тонкими длинными пальцами – такие бывают только у душителей, карманников, карточных шулеров и пианистов. Женщин не интересует их предназначение, равно как и твоя музыка. Глядя, как замирают твои руки над клавишами, они думают о другом. Измеряют диапазон чувствительности.
— Сыграй мне что-нибудь на рояле, — и голос срывается на горячий шёпот.
— «4.33» Кейджа* хочешь?
Ни одна из них не выдержала и полутора минут тишины.
Люди вообще избегают тишины, они боятся услышать в ней себя, осознать ничтожность собственных мыслей и чувств. Говорят, заключённых одиночных камер сводит с ума стук бьющегося сердца. И потому люди постоянно создают шумы, а музыка – самый совершенный из них. Перевод с языка безмолвия. Музыка всегда между людьми, как буфер от пустоты, мягкая прослойка мелодии. Искусственно созданный звуковой фон дарит ощущение покоя и безопасности: он предсказуем, его можно разложить на семь нот, запереть внутри грампластинки, диска или кассеты, воспроизвести снова и снова, сохранить в mp3, вернуть, подарить, присвоить.
Музыка со-настраивает людей, как инструменты одного оркестра. Вот эта пара слушает джаз, а та – классику или рок. У любителей разной по стилю музыки на лицах написан развод. У некоторых, правда, всего лишь обречённость до скончания века смотреть ток-шоу по телевизору. Конфликт поколений тоже начинается с музыки. Никто не сидит в тишине.
Твой отец, царство ему небесное, научил тебя этому.
— Выключи телевизор, — говорил он, — жизнь и так слишком короткая! Лучше смотри в окно.
Ты и смотрел, но за окном вечерами быстро темнело. И ты воссоздавал картину жизни двора по звукам, доносившимся из открытой форточки или межоконных щелей – стеклопакетов тогда ещё не было. Шелест машинных шин по асфальту рассказывал о прошедшем дожде, скрежет веток по карнизу – о резком ветре, воркование голубей о том, что вот-вот ручьями прольётся весна. А еще из окон во двор проливалась музыка. И ты представлял лица людей, которые её слушали. Их характер, мысли, судьбу. Ты знал почти всё обо всех, кто жил рядом. Самое сокровенное. Сонаты, симфонии, концерты…
Музыка была воздухом, которым дышал ваш двор. Ещё секунду назад она была заперта в одной комнате, а в следующую уже проникала в другую. Во все окна ваших домов. Музыка была светом невидимых фонарей, растворявшим тьму. Творцом новой реальности. И ты уже тогда знал, что музыка – продолжение, союз звука и тишины. В ней нет бесполезных шумов. Только гармония жизни. Ты никогда не слышал «попсы». Ваша осень начиналась стандартно, как во всех дворах, с «Вальса Бостон»**, но потом звучали Моцарт и Шнитке, Rolling Stones и Синатра, Джимми Хендрикс и Роберт Джонсон… Ты был счастлив тогда, тебе повезло.
Твоя мать ни разу не повышала голоса на твоего отца. А твоей любимой сказкой на ночь, конечно же, был миф об Орфее и Эвридике. Ты уже тогда чувствовал, что всю жизнь будешь играть джаз. Писать картины звуками из открытых окон. И в твоей музыке будет сколько угодно нот: тишина никогда не молчит, и каждое её мгновение неповторимо.
Никто не знает, как мы выбираем свой путь, как становимся теми, кто мы есть. Тысячи маленьких незаметных столкновений и пересечений, подслушиваний и подглядываний, ударов в спину и попыток угадать. Паутинки судьбы. Тонкое кружево, которое легче порвать, чем распутать. Но если человек наделён талантом, недостаточным для того, чтобы к его ногам упал весь мир, но и не позволяющим ему жить обывателем, то талант этот уже не дар божий, а проклятие. Самое худшее – быть в середине, быть только вторым – последователем. Исполнителем чужой музыки.
Да, женщины не умеют слушать, потому что не могут и полторы минуты помолчать в тишине. Чтобы научиться слушать, нужно онеметь.
После автомобильной аварии, в которой погибли её родители, она не произнесла больше ни слова. Брошенный несчастный ребенок. Несколько лет безмолвия, боли и одиночества. Её дед решил, что спасет её только музыка. Всё остальное он уже перепробовал. Первый ряд, четырнадцатое и пятнадцатое места. Ты видел их на каждом своём концерте.
— Это Изольда, — сказал старик, когда они прошли к тебе за кулисы, — ей нравится, как вы играете.
И ты вспомнил открытые окна своего детства. Ты снова стал сочинять музыку тишины. Ты сменил концертный фрак на домашний халат и играл, играл, играл часами напролёт, когда твоя очередная благоверная уходила на работу или по магазинам. Ты навещал Изольду в больнице, где её лечили от тяжелой депрессии, и приносил с собой гигабайты мелодий. Она ждала тебя у окна, облокачивалась на подоконник, подпирала щеки или подбородок руками и могла так простоять до позднего вечера. Ты подарил ей плеер, чтобы она слушала твой дождь, твой ветер, твои деревья, улицы, лица, озёра, реки, океаны, мечты. Ты сумел сыграть даже смешные ямочки, которые оставались у неё на щеках и подбородке – следы рук на чувствительной детской коже, следы завороженности твоей музыкой. Ты ни разу не пытался заговорить с ней, музыка вам заменила слова.
Ты должен был стать её Орфеем, вывести из темноты. Ты мог бы научить её снова смеяться. Но ты, мелочная твоя душонка, завидовал ей! Её тишине. Её безмолвию. Её одиночеству. Ты бы всё отдал за возможность уединиться в стенах палаты, спрятаться в тенистом больничном парке. За маленький рай, где тебе бы никто не мешал сочинять.
— Я мечтаю услышать, как поют киты, — сказала она в тот день.
Первые и единственные слова, которые ты от неё услышал. Ты так и не узнал, что в тот день у неё сломался плеер. Ты был занят: возвращался в свой ад – домой. Из окна тебя провожал взгляд манекена. Брошенный несчастный ребенок. Ещё несколько лет безмолвия, боли и одиночества.
Тебя научили предавать, тебя сделали мазохистом. И вот ты уже притворяешься, будто окружающие люди лучше знают, как тебе лучше. Они всё решают за тебя. Они произносят невероятное количество пустых, ничего не значащих слов, но никогда не жалеют о словах, которые промолчали. Трагедии на лицах тщательно скрываются. Друзья, коллеги, соседи, женщины … говорят, говорят, говорят, не смолкая ни на минуту. Даже когда их нет рядом, они продолжают говорить в твоей голове.
Они давно распрощались со своими детскими мечтами и теперь живут не там и не с теми, и потому им так важно завербовать и тебя: если все вокруг страдают, ты тоже должен. Никто не бывает один. Ни у кого нет возможности уйти в себя: метро, дом, работа. Мы окружены, взяты в плен чужого, зачастую, вынужденного присутствия. А если остался один, срочно подключайся к телевизору, интернету, радио. Тебе нужна связь с миром, ты просто обязан быть связанным им по рукам и ногам. Одинокая прогулка в больничном парке уже кажется недосягаемой мечтой.
— Ты – эгоист! Ненормальный аскет! Одиночество – это болезнь. Теперь, когда ты встретил Леру-Веру-Машу, всё будет хорошо, ты выздоровеешь. Вам нужно срочно пожениться и завести ребенка, лучше двойню. Нет? Ты что, собираешься всю жизнь просидеть под деревом, как тибетский монах?
— Да, я аскет, я сижу под деревом, но вы все живете – даже не в дурдоме, хуже. В дурдоме я навещал Изольду, там тихо, а в парке поют птицы. Остров безмолвия, ноты великой музыки.
Джазовые мелодии открытых окон твоего детства – далеко позади. Смена поколений. Из тишины легко сделать шум, но наоборот не получится. Круговая порука помех. Главное – не сидеть в тишине. Твои бедные уши уже кровоточат. Рыдания мексиканских сериалов под грохот выстрелов ментовских войн – это телевизор орёт во все горло в доме. Кафе, где ты обедаешь, наводнили биржевые маклеры из кинофильма «Затмение» Антониони. Никто не молчит. Все связаны с миром. Дома строят и перестраивают, шаги по улицам города – в такт отбойным молоткам. Марш в аду.
Люди производят шум, как мусор. И выбрасывают его из окон домов и машин. Они прячут недостатки тела в одежду, но никогда в молчание изъяны души. Заглянувшие «в пустую комнату» мысли нужно обязательно прокричать. Радость проржать в голос. Колонки в машине настроить так, чтобы вся улица наслаждалась любимым DJ-ейским «тынц-тынц-тынц». Ваш город – свалка звукового мусора. Ты больше не слушаешь тишину, ты слушаешь плеер. Музыка – самый совершенный шум, созданный человечеством. Идеальный глушитель всех остальных. Ты чувствуешь себя живым, лишь вспоминая джаз твоего детства. Ты играешь свет невидимых фонарей своего двора. Музыкой растворяешь грязь мусорных свалок и темноту вокруг.
— Кому нужна музыка, за которую не платят? Концертами ты хотя бы зарабатывал нам на жизнь. А с твоим сочинительством мы скоро протянем ноги.
Женщины аплодируют тебе на концерте, пока ты играешь чужую музыку. Смотрят на твои руки, пока ты ласкаешь их. Они постоянно спрашивают: Где деньги? Они спрашивают: Когда ты побреешься, наконец? А тебе некогда каждый день бриться: ты пишешь музыку тишины. Из блестящего концертирующего пианиста ты перевоплощаешься в убогого безработного композитора. И всё. Они уходят высасывать кого-то другого. Ты не смог стать Орфеем даже для самого себя.
Когда Лера-Вера-Маша – или как там ещё ее звали? – ушла, на третий день в память о ней ты включил телевизор.
По каналу «Дискавери» показывали документальный фильм, снятый американцами об Антарктике.
Водолазы ныряли в лунки, как пингвины, и летели в ледяной пустоте моря Росса. Длинный луч света выхватывал из темноты невероятной красоты храмы и замки – фиолетовые, зеленые, голубые айсберги. Ни звука, тишина давила, как тонны льда над головой. Водолазы не пользуются страховочными канатами, чтобы не стеснять свободу движения. Компасы на полюсах не чувствуют магнитного поля Земли, и потому им придется самим отыскать дорогу назад. Не смогут найти лунку – останутся под водой навсегда.
Ты смотрел фильм и думал: это обо мне. Ты думал: мне совсем не холодно, наоборот, мне хорошо! Только ты никогда не нырял без страховки, наверху за тобой постоянно следили, чтобы дёрнуть канат, тебе ни разу не позволили заблудиться. Тебе даже не давали погрузиться на глубину. Они дёргали канат сотню раз за день. Неудивительно, что у тебя развилась кесонова болезнь. Обертон твоей ненависти. Твой слух уже настолько отравлен их шумом, что холостяцкого одиночества и покоя уже не хватает. В любую минуту соседи могут врубить электродрель. Мир вокруг – не телевизор, его нельзя выключить или выбрать фильм о живой природе вместо боевика. Ты больше не мечтаешь о молчащей спутнице, тебе нужно, чтобы все голоса разом умолкли.
— Пингвины уходят умирать вглубь континента, — сказали за кадром. — Закон Антарктики гласит: не стойте у них на пути, не мешайте пингвинам.
Куда бы ни шёл пингвин на Южном полюсе, он всегда идет только на Север. Вперед и вперед. Есть вещи, с которыми мы ничего не можем поделать. Никто не знает, как мы выбираем свой путь, как становимся теми, кто мы есть. Тебе тоже нужно уехать на Север. Туда, где царит безмолвие льдов, и даже ветру не за что зацепиться. Абсолютная тишина, абсолютное счастье, совершенная музыка.
— Изольда, — поклялся ты, — ты услышишь пение китов. Лучшее из того, что мне удастся сыграть.
И снова: человек никогда не остаётся один. Их сотни, таких же отравленных городами мечтателей, они бегут на экватор, в Гималаи, на Северный и Южный полюса Земли. Тибетские «лагеря молчания» разрастаются по всей планете. Восток очищает Запад.
«Несколько недель тишины – главное приключение вашей жизни. Вы обретёте себя, а значит весь мир», — слоганы в рекламных проспектах.
«В лагере запрещено разговаривать вслух и шуметь», — написано в памятке для туристов.
Ты продал рояль и всю мебель, сдал квартиру в столице на неопределенный срок. Это цена билета на атомный ледокол из Мурманска в Арктику. Тишина стоит дорого. Одержимые не торгуются. Твой Север, где везде вокруг будет Юг. Дрейфующие льды – живые, как океан Солярис. Космические звуки Луны. Ты играешь на крышке стола, как на рояле, а ноты пишешь в тетрадь – в домике, занесённом снегами по крышу. Ты не знаешь, который час: полярное лето, пять месяцев солнце не сядет за горизонт.
Абсолютное вдохновение. Ты не учёл только одного: безмолвие – это путь к безумию.
В рекламных проспектах и памятках для туристов не сказано, что на второй день в «лагере тишины» человек начинает говорить сам с собой, на третий – вслух, со страхом озираясь, не подслушивает ли кто, через неделю ты уже начинаешь говорить себе «ты», через две собеседник материализуется в живое объёмное зеркало. Да, ты сам сейчас несешь весь этот бред за метровым лагерным забором, словно в тюрьме. Ты сам себя заключил в одиночную камеру, узник. Теперь ты знаешь, что чувствовала Изольда. Ты больше ей не завидуешь.
В твоей нотной тетради ровно сорок листов. По листу на каждый год твоей жизни. Они все пусты, ты не смог записать ни ноты, они – белые, как самый чистый арктический снег. Потому что джаз – это «великая импровизация» мира без кнопок пульта управления. Противостояние, движение, путь, даже если он в никуда. Сама по себе музыка ничего не значит, её суть – вдохновение. Даже виртуозная игра Паганини оставляет многих людей равнодушными. Его музыка, но не его судьба.
Раньше ты боролся с миром, ты слушал его, даже если тебе приходились не по душе многие его звуки. Отталкиваясь от чужих идей, в согласии с ними или в противоречии им находил, открывал, создавал. В шуме вылавливал жемчуг мелодий, как в мутной воде. Но здесь, в Арктике, вода превратилась в лёд. Вакуум – убийца вдохновения. Только подобное рождает подобное. Музыка рождает новую музыку. Шум и чужие звуки её рождают. А в нашей жизни бывают дни и люди, за которых, не задумываясь, отдашь весь свой остров безмолвия. Потому что именно их голоса будут звучать в твоей тишине.
Да, теперь ты знаешь, как поют киты. Ты посещал в заливе научную станцию.
— В Арктике встречаются касатки, белуги, горбатые и полярные киты. Здесь водится много разновидностей китов.
Но голоса их похожи.
Похожи на детский смех, на пение птиц в больничном парке, на радостный визг во время игры в салочки в залитом солнцем летнем дворе. Ты не открыл ни одного нового звука здесь.
Киты пели:
— Изо-льда.
Не изо льда. Они пели: Изольда. У твоей тишины может быть сколько угодно нот, но только одно имя. Это она смеялась в их песне. Это её музыка. Её смех, который ты не услышал.
——-
* «Четыре минуты тридцать три секунды тишины» — пьеса американского композитора Джона Кейджа для вольного состава инструментов. На всём протяжении исполнения сочинения участники ансамбля не извлекают звуков из своих инструментов, с целью привлечь внимание слушателей к естественным звукам окружающей среды, которые будут услышаны во время «прослушивания» композиции.
** Вальс Бостон. Александр Розенбаум
***«Встречи на Краю Света». Вернер Херцог