Часть 1

 

Пре-одолень

 Мама надеялась, и мальчик честно пытался помочь ей пойти на работу. Лёд сбивал их с ног — они поднимались и шли. Мальчик молчал, не плакал. Плакала мама, её колени были сбиты в кровь, ребёночка, которому через два месяца исполнится два взрослых года, спасал толстый плотный комбинезон.

Дырок на шерстяных чёрных колготах видно не было, но они мокрели и медленно напитывались кровью. Осталось немного, пройти поле между школой и девятиэтажными домами, а там — садик. Тепло, манная каша, которую мальчик терпеть не может; железный, покрытый синей эмалью горшок, на котором попочка уже не помещается… и подготовка к первому новогоднему утреннику. Традиция — зайчики и снежинки.

И вы даже представить себе не можете, как это сказочно запишется на видео одним из продвинутых пап. Нет, папу этого никто никуда не двигал, он сам дошёл в денежном и  моральноответственном плане, до покупки видеокамеры. И костюм уже моделируется и шьётся. С ушками настоящими и хвостиком.

Мама подхватывает сына на руки, сумку поправляет на плече, где-то на локте болтается пакет с пластмассовым горшком, специальнокупленным под, не по годам крупного, мальчугана. Шагнув вперёд, стараясь уберечь ребёнка, падает на копчик, стискивает зубы, вопросительно смотрит — не больно, не испугался? Проверяет покупку — клацнувший о покрытый льдом асфальт, горшок, с чудным и удобным дизайном, чтобы можно было держаться руками впереди и маленькой спинкой, поддерживающей малыша, если откинется назад — не разбилась…

Двигается дальше. Внезапно вспоминает одного из героев фильма о бароне Мюнхгаузене и шепчет: « Да, я тоже считаю, что ежедневно отправляясь утром на работу — совершаю подвиг…» Снег бросает в неё острые мелкие льдинки. Прикрывая лицо мальчика, пытается развернуть его, упрямо поворачивающего голову навстречу ветру.

Им не хватает поддержки. Мама устала пре-одоле-вать,  работы не намечается. Наверное, можно было бы сидеть дома. Но мальчик должен быть сильным мужчиной… и мама — тоже. Надежда на лучшее будущее теплится и взлетает в серое, давящее небо. Скоро Новый Год. Скоро появится Ангел.

Ангел

И пришёл на землю Ангел… Обыденная работа. Полетал по квартире. Так как его рост и крылья были небольшими, он умудрился нигде не зацепиться и ничего не разбить. Цель его появления была не совсем ясна и ему самому. Но он любил людей. Особенно те семьи, где были маленькие дети. И, с радостью, отбыл в командировку. Земля. Украина. Киев. Соломенка. Однокомнатная квартира на пятом этаже — самом верхнем.

На улице, вьюжила зима. Cумрачно — хоть еще и вечер не наступил. Никакой защиты вокруг квартиры он не почувствовал. Здесь, не занимаются магией. Преодолевать нечего, свободное падение приятнопрохладно. Чудненько.

Ангел покружил над детской кроваткой и присел возле спящего мальчика, которому несколько дней назад исполнилось 2 года и 10 месяцев. Дети очень чувствительны к появлениям такого рода. Но этот малыш простудился, очень кашлял, и так диатезилось, что даже не плакалось. Щечки расчесаны. Носик — сопливый. Папа на работе. И всё —  как-то не так.

Ангел пригладил его стриженые волосики. Подул нежно на щёчки, и малыш, мысленно, сквозь сон, протянул ему ручку. Пространство медленно светлело. У этого ребёнка очень чистая и не омрачённая никакими бедами жизнь. Он лёгок на подъём, весел, любовь согревает его сердце, вера в Бога закрывает его от зла. Всё в жизни ему будет даваться легко, но он, при этом, не будет ленивым. Дни его озарены радостным трудом и счастьем.

Ангел хотел добавить, что малыш сможет сохранить умение общаться с ангелами. Но передумал. Иногда, это — очень больно. И жизнь таких людей всегда очень непроста. А жизнь мальчика виделась безоблачной и радостной. Светлое очищение… Ангелу было хорошо, уходить не хотелось. И он понял, что еще не раз появится возле этого малыша.

Ангел пролетел возле мамы мальчика, которая пила кофе на кухне — она внимательно наблюдала за ним. Что-то смешливое попало им обоим в души — стало теплее. В глазах матери появилась надежда. Она хотела поговорить с Ангелом о птицах, прилетающих на подоконник… Но Ангела настойчиво вызывали. Он обронил на столе своё маленькое пушистое перышко. И исчез.

 

Роль

Ах, слава. Кино. Съёмки. Мультфильм такой есть — «Фильм, фильм, фильм». Советский. Каждый раз, когда его смотрю, прихожу в шоковое состояние. Если бы не безнадёжность положения моей знакомой и давние наши связи — в жизни бы не согласилась на съёмки моего мальчика в кино.

Студенческий дебют. Короткометражка. Почти полное отсутствие денег. Несущественные связи. Несуществующие эмоции. Отсутствие разговоров и криков. Полувзгляды. Полудвижения. Камера наехала. Камера отъехала. Истерика во взгляде режиссёра — моей знакомой. Но все гневные речи спрятаны глубоко внутри. Может, если бы не было меня и маленького ребёнка, играющего роль, было бы иначе. Но, похоже, это её стиль. Работать надо было ночью. Из-за освещения. Но так как артисту — только три года, решили начать вечером, в восемь. Кто ж знал, что всё затянется до утра.

Ангел, конечно, всё знал. Но не вмешивался. Он-то знает всё. Но молчит. И я знаю, что как бы ребёночку родному соломку не стелила, всё равно будет то, что будет. Но, так хочется, чтобы хоть чуточку — мягче.

Курить на месте съёмок запрещено, и вся команда дымит на кухне. Ангел задумчиво рассматривает толпящийся народ, который его не видит. Он сидит на подоконнике, свесив ноги, и иногда взмахивает крыльями. Тогда дым, направляющийся в комнату, где находится мой малыш, группируется колечками и выплывает в летнюю ночь.

Малыш разучивает слова с героиней фильма. Она худенькая, одета в простую ночную рубашку. По ходу дела, малыш должен расчёсывать ей длинные сказочные волосы. В фильме она его мама. Укладывает спать и поёт колыбельную. Потом отходит к окну и расчёсывает волосы, а он встаёт с кровати и начинает помогать, забрав расчёску. Всё очень трогательно.

Малыш не играет, он живёт уже в другой жизни.

Дубль за дублем. Устали все. А у малыша включилось непонятно какое дыхание.

Никогда больше не буду таких экспериментов над ребёнком ставить. Хочет быть актёром, но только — без меня. Когда вырастет, и будет принимать самостоятельные решения.

В квартире становится прохладно. В перерывах я бережно обнимаю и покачиваю на коленях сыночка.

Постоянно что-то барахлит. Осветитель тоже студент. И у него тоже — дебют.

В мозгах у них дебют. И полное просветление.

Ангел шепчет, чтобы я не нервничала. Раз согласились, надо довести дело до конца. Всё понимаю, но уже не могу спокойно смотреть на это издевательство.

В глазах моей знакомой — боль, мольба и безысходность. Да гори синим пламенем всё это творчество. Снимаем. Снимаем. Моя душа разрывается. Ангел прижимает к себе маленького актёра. Ещё один последний дубль.

На пятый этаж малыша заносим на руках. Он спит. На улице светлеет. А моя знакомая, наконец, заговорила. У неё истерика. Мобильный телефон задыхается, одним словом.

Спасибо. Спасибо. Спасибо.

 

Сказки

Направление лежало в сумке больше месяца. Потом оно перекочевало на холодильник и прикрепилось магнитиком. Но, наконец, снова вернулось в сумку, как знак того, что этот день неизбежен. Завтра папа отвезёт нас в поликлинику на прививку. Конечно, я немного боялся уколов. Но, какой же мальчик признается в этом? Последний раз, когда мне делали прививку — я не совсем понял, что же это было. Помню — плакал. Наверное, был расстроен, потому что не сделал о происшедшем событии записи на криптограммке.

Как, вы не знаете, что такое криптограммка? Это запись в небе о событиях в твоей жизни. Все дети могут её сделать, в любой момент. Надо только посмотреть вверх и вдаль, выбрать место поудобнее и подумать о том, чтобы ты хотел сообщить. Запись с рисунками появляется мгновенно и сохраняется до того момента, пока ты её не сотрёшь.

Но я ещё ни разу не видел, чтобы дети стирали свои сообщения. Ведь это история Детства. А мы, к таким понятиям, относимся очень серьёзно. Некоторые взрослые могут читать наши сообщения. Но их очень мало. И им, как и нам, обязательно надо спрашивать разрешения у того, кто оставил сообщение. Ведь есть сообщения, которые хотелось бы оставить, но вспоминать их не хочется. А делиться с кем-то, тем более.

У меня, например, есть одно из самых нелюбимых и стыдных сообщений, и поскольку всё меняется в жизни, я его уже могу показать. Меняется к чему? К лучшему, конечно. А у вас разве не так? Сейчас я напишу это сообщение: «Я получил очередную порцию любви. Так происходит всегда, когда я не слушаю маму. А это бывает несколько раз в день. И когда мне положено получить экспресс-любви, сначала мне дают по шее, попе, спине. По тому, что попадёт под руку. А затем, мы обнимаем друг друга, как в последний раз. Целует меня мама в шейку, попочку. Обцеловывает спинку, щёчки, ушки, лобик. И говорит — Прости. Люблю, люблю сыночка моего вредного и непослушного. Почему маму опять довёл до того, чтобы она тебя побила? — и горько плачет. Я получил очередную порцию любви. Мне два года». Вот, видите — дождик пошёл. Сейчас пройдёт. Это криптограммка поплакала.

Вы что так расстроились? Ангелы не плачут. Вот и перья мокрые стали. Летать не сможете. Да разве я разговариваю, как взрослый? Это взрослые наоборот, забывают, как правильно говорить. Поэтому, возникают бури всякие, сражения, болезни. Ну, ладно. Мы уже пришли. Надо на врачей настроиться, чтобы маму не расстраивать. А то она меня так уговаривала не бояться. Укол — это, как комарик — коль.

На улице солнечно. Лёгкий ветерок встречает нас. Мама счастлива и радуется больше меня. Прыгает, словно маленькая девочка. Оказалось, нам неправильное направление в садике дали. Рано ещё делать прививку. Ошиблись. Недаром, мама так оттягивала этот поход в поликлинику.

Иногда удивляюсь, как она чувствует всё вокруг. Ведь взрослая уже — мама, а как ребёнок. Она у меня необычная. Не такая, как все. Мамы они всегда, чтобы не случилось — самые лучшие. Вот и сейчас, она наклоняется ко мне, обнимает и расцеловывает. Глаза её смеются и в них столько любви, что я прижимаюсь к ней и крепко обнимаю. Она подхватывает меня на руки, но тут же ставит на землю. Я уже тяжёлый, хоть и маленький.

Вдоль дорожек, по которым мы идём, множество одуванчиков. Жёлтых и пушистых. Хочется сорвать одуванчик и подуть на него, чтобы воздушные парашютики разлетелись во все стороны. Но маме жалко срывать пушистый комочек. Я наклоняюсь и дую. Мама смеётся — ещё рано. Этот одуванчик пока не готов к полёту.

Ладно, раз не готов к полёту одуванчик, я расскажу сказку. Вот и Ангел рядышком бредёт, а крылья у него цепляются за траву. Он внимательно посматривает на меня и ждёт, когда я начну новую историю. Мама и Ангел очень любят мои сказки. Но больше всех, они нравятся папе. Только он редко бывает дома. Зарабытывает деньги, чтобы прокормить семью. Я ему потом расскажу.

Так, задумался мой сынок. Сейчас опять будет продолжать истории. Рот не закрывается. То сказки, то стихи, то песни. Теперь пошла любимая тема — разговариваем с проезжающими машинами. Он живёт в своём необычайном мире.

В доме множество игрушек, книги, фильмы, мультики, но он может часами рассказывать свои сказки. И есть ли у него под рукой игрушки, в принципе, не так важно.

Наверное, настало время, попросить у него разрешение написать ему криптограммку.

Ах, Ангел, ну, что вы вздыхаете. С каждым годом Вы становитесь всё более сентиментальным.

Не надо так на меня смотреть — приподнимите крыло. Впереди —  лужа. Опять где-то трубы прорвало.

Сегодня будем печь медовые коврижки.

Сы-но-чек, не отставай.

 

Зачем?

Экскурсовод их не видит. Печальной тенью они двигаются за группой детей и взрослых. Иногда оглядываются на меня. Сиротливо жмутся друг к другу. Расплывающиеся тени, среди лесного полумрака. Чем ближе мы подходим к горе, тем больше их становится. Возле каплицы, группа останавливается.

Группа детей с взрослыми. И группа призраков.

Я — единственная надежда душ, которые застряли здесь, умерев внезапно. Посредник.

Кто-то из них, как вон те опрышки, наткнулись на пулю, когда с Довбушем против поляков воевали. Но их мало. Местных — свои отмолили.

Кто-то, как туристы, заблудившиеся и замёрзшие, не смогли до жилья дойти. Этих, безнадёжников — около  десятка будет. Как правило, за год — человек восемьдесят погибает. Без проводников идут. Лес и горы им кажутся прогулочными. Не понимают, что без уважения никак нельзя. И без подготовки, в эти места — не ходят. На ровном месте, лесовики запутают. Не у всех же есть ангел-хранитель.

Детвора и взрослые радостно рассыпаются среди лоточков с сувенирами.

Экскурсовод поглядывает на небо.

Небо присматривается к тем, кто на земле.

Мама забирает мальчика из толпы. Они идут в каплицу. Суета остаётся за порогом. Божья Матерь спокойно и устало смотрит на вошедших. Мальчик с мамой крестятся и шепчут молитву. Все тревоги постепенно исчезают в маленькой часовенке. Такой крохотной, что три человека с трудом могут разместиться возле алтаря. Священника нет. Как служба католическая проходит, мама и мальчик — не знают. Они — православные. Поэтому молятся, как могут.

Мама вообще считает, что перед жизнью и смертью — все равны. Если же столько религий существует, то это тоже для чего-то надобно.

Призраки толпятся снаружи и пытаются разглядеть, что там — внутри. Недалеко, на смереке разлапистой, какая-то птица тренькает и протяжно пристаёт ко мне.

Зачем, глупый Ангел, чужие души спасаешь? Зачем, глупый Ангел, чужие души спасаешь?

Мама молится и просит принять все души, чтобы не маялись. Чтобы меньше было призраков. И больше — Людей.

Зачем, зачем… В кои-то веки, тут ангел пешком ходит. Может, такого случая больше и не будет. Так-то.

 

Поход

Литература отвлекла меня от жизни, исключив из реальности. Но поход, решил привести в чувства.

Читала бы сейчас книгу — не бежала бы, насквозь мокрая, по глиняным потокам с горы. Пытаюсь  притормозить. Дыхание исчезает, но я мчусь, среди детворы, вниз. Знала же, чем всё закончится. Хорошо, хоть малыш мой держится.

В походе, я поняла, что не мне за него бояться надо. А ему — за меня. Собственно, он это сообразил быстрее.

Лечу вниз и матерюсь. Про себя. Хотя, нечто блинноватое, иногда выскакивает. Где же Ангел? А всё день — лунный сатанинский.

Сыночек пытается замедлить мой бег. Удерживает за руку. Помощи мало. Но сам факт, что ребятёночек старается помочь мне, забыв о себе — заставляет собраться, и энергично пружинить кроссовками. Вцепляюсь мёртвой хваткой, в ближайшее дерево. Как ты, мамочка? Держись. В его глазах, посматривающих на меня, забота уверенного в себе мужчины. В четыре года — третий поход. И всё — по Карпатам.

Спортивный лагерь, за пятнадцать дней, выдрессировал нас, и заставил посмотреть на мир другими глазами.

Подъём — в семь. Отбой — в десять. И неизвестно, кто из нас быстрее засыпает. Нет, конечно, мой ребёночек. Только, когда мой маленький мужчина спит, я могу заняться, чем-то для души. Почитать, в инете посидеть, посочинять, фильм посмотреть. Но здесь, меня хватает лишь на то, чтобы уловить его сонное дыхание, подоткнуть одеяло и провалиться следом. В ночь.

Не так уж и легко выдерживать дневной распорядок. Утром — пробежка, и взрослая зарядка, на берегу горной реки. Днём, под палящим солнцем, полноценная тренировка.

Игры самурайские.

Оригами. От которого меня накрывает взрывной волной.

Одно дело, когда ты сам чему-то учишься. Тебе это интересно. Либо – необходимо. И совсем другое, когда тебе это не интересно, но ты должен участвовать. Судя по тому, что сыночек категорически не хочет постигать создание коробочек, рыбок из бумаги… Ему это тоже — сто лет в обед. Хотя, может, это я виновата. Своё нежелание незаметно передала ему. Психую и дёргаюсь. Так бы и влепила оплеуху. Сдерживаюсь из последних сил.

Сколько раз говорила себе – только почувствуешь, что воспитательный процесс надвигается бездной – быстро отжимайся. Но не бей ребёнка. Тебе же потом будет хуже.

Низкий поклон всем учителям. Какую силу надо иметь, чтобы чему-то научить человека. Хорошему, разумеется. Плохое, оно, само прицепится. А, если — ещё и увлечь ребёнка.

Каллиграфия мне больше нравится. Иероглифы. Эх…

Сейчас точно упаду в грязь. Покачусь, стукаясь о, вылезающие, корни деревьев. Тут бы, себя удержать. А ещё, надо малыша страховать.

Ангел, где ты?

Если опять на Невском ешь мороженое в «Лягушатнике» — кофе, больше, не угощу.

Он его не пьёт. Сидит с чашечкой. Машет крылом над ней – ловит запах тёрпкого напитка. И лицо у него, в этот момент, начинает мерцать множеством ласковых звёздочек. Словно снежинки. Только тёплые.

Почему «Лягушатник»? Не знаю. Может, из-за освещения. Кафе небольшое. Вдоль стен несколько большущих зелёных абажуров. Входишь, и из солнечного проспекта плюхаешься в болотный полумрак.

Ква-рсота.

А на столике — разноцветные шарики мороженого.

Со вкусом детства.

Вот и мы уже все в болоте. Слетев с горы, останавливаемся, ожидая отстающих. Молнии озлобленно бьют в верхушку горы, которая осталась где-то в облаках. Холодная вода проникает через одежду и обувь. Радостно чвякает при малейшем движении. Неужели мы только что спустились оттуда, где гром пытается свалить вышку и крест, установленные людьми.

Как этот луг высоко. Черника зелёным ковром среди валунов. Всё накрывает туман. А мы, уже несёмся под ливнем через весь городок.

Дождь затихает. Грязные и мокрые, шальной толпой летим к дому. Тренер тормозит нас. Ждём отстающих.

Лишь бы мой сыночек не заболел.

Нет. Не заболеет. Я понимаю — никто не заболеет. Так странно. Опять бежим. Задыхаемся — теперь уже все. И нервной, дёргающейся змейкой вползаем в свою улочку.

Душ бьёт по моему малышу дождиком. Он радостно смеётся. Это тёплый — ласковый дождик. Полотенце растирает до красноты моего мальчика. Мы переодеваемся и идём в каминную комнату, где старшие ребята, уже расположились за импровизированным столом, на полу.

Поленья потрескивают, и вкусный запах от них проглатывается вместе с сочной отбивной. Свечи, красными и жёлтыми, толстыми столбиками расположились на столе, возле стены. Имбирный чай обволакивает горло. Тренер, присев на стул, в уголке, играет на флейте. К нему присоединяется гитара. Дети замирают.

Мой малыш улыбается сонными глазами.

И я вижу, как Ангел бережно протягивает мокрые крылья к решётке камина.

 

Часть 2

Исповедь

Господи, прости меня и грехи мои. Не вмени грехов моих детям моим и крестникам. Огради их от моих неправильных поступков и неверных мыслей.

В церкви столько света, внутреннего принятия и очищения, кружащегося и циркулирующего временными и виражными перетеканиями, что Ангел мог бы подождать мальчика и маму на улице. Но мальчик, молча, одними глазами указывает на женщину, склонившуюся перед священником, и Ангел прислушивается к исповеди.

— Не могу больше, сил моих нет, не ходила на исповедь давно, всё хуже и хуже, нет, думаю, надо идти. Всё не готова и не готова…

-А сейчас, что, уже готова? — священник склоняется над исповедующейся, ждёт ответ. Женщина сдерживает рыдания, но слёзы катятся и окропляют крест. Ей неудобно и неловко, что слёзы капают на крест, это кажется кощунством. Она чувствует себя нечистой, но твёрдо настроилась на исповедь и причастие, понимая, что силы прибудет и следующая исповедь будет легче и спокойнее, при всех проблемах, которые сотрясают её жизнь.

Уже было так. Теперь очередной виток неустроенности, сейчас исповедь будет принята, пройдёт через священника и всплывёт там, где её почувствуют, перевернут и рассмотрят, как драгоценный камень — простят.

Вера её так велика, что слова раскрываются лепестками цветов, прорываются и несутся сквозь сердечный заслон. Она внезапно начинает говорить о том, о чём и не думалось и не собиралось говориться на исповеди.

Где, как не здесь, где отдача чувствуется мгновенно, где страдания принимают другой вид и очертания, где возникает ощущение тишины. Неопустошённость.

Облегчение.

Мальчик прижимается к маме. Он пока ещё только попросит благословения перед причастием. Но скоро, очень скоро будет готовиться к исповеди и причастию, как взрослые. Его это не смущает. Он готов.

Мама выходит из церкви и видит, как от стайки ангелов отделяется их Ангел. Подхватив мальчика за руки, он подкидывает его в небо и, смеясь, они мчатся наперегонки к горке. Сегодня такое яркое солнце.

 

Лечение

Ангел замер и смотрел, нервно подрагивая крыльями. Мама, перехватив его взгляд, повернулась и …

По залу, медленно впластываясь в мягкое пространство громадного мата, на котором занимались боевым искусством две группы детей, шёл мальчик. Неверные вывернутые шажки давались с таким трудом, что тело подрагивало, напрягалось неимоверно, но это не спасало — малыш падал.

— Не плачь! Куда смотришь… мамы нет. Вставай, вставай… сам. Вот палка, держись! Вперёд!

Это потом, женщины, сидящие на лавочках вдоль стены в зале, где тренируются их мальчишки и девчонки, перестанут перешёптываться, несмело, украдкой поглядывая на мучения ребёнка, пытающегося ходить. Сейчас же, многие сжимают кулаки или, прижимая ладонь к груди, пытаются не смотреть на тренера в чёрном, нависающего над плачущим мальчуганом, цепляющимся из последних сил за палку, в попытке подняться, выпрямить ноги и поставить их хоть чуть устойчивее.

Дети в группах спокойны и сосредоточены, они всё видят, но реагируют по-другому. Складывается впечатление, что они жёстче, чем родители и гувернантки — не отвлекаются на идущего возле их рядов покачивающегося малыша.

Его путь длинный, очень — от одной стены зала до другой. И обратно. И так, пока мужчина в чёрном, добавив ещё упражнений и массаж, не скажет — ВСЁ! Приподнявшись на ломких тоненьких ногах, упорный человечек несётся мимо тренирующихся — так тяжело контролировать тело.

Его влечёт сила ещё неподвластная ему. Заносит на ребят в кимоно, но, странное дело, они, не нарушая завораживающий ритм движений, отступают, увёртываются, перетекают в пространстве, не задевая его, не помогая. Тем самым, уверенно принимая его в свои ряды, почти неощутимым потоком, даруя веру в себя.

Малыш работает. Ему тоже тяжело. С ним тренер, заставляющий переосмыслить свою боль и неумение, делающий из него Мудрого.

А как вы думали, создаются Люди…

 

Перелом

Не было предчувствий, жгущих ощущений, троллейбус мягко вырулил вовремя.

Ангел не появлялся несколько дней. Ну, так что? Не всё же ему рядом крыльями махать.

Но, в последний момент, подбегая к воротам садика, мама уловила всплеск опоздания.

Глаза, полные непонимания и боли, смотрели так, что ноги начали сами тормозить — захотелось сесть на протоптанную дорожку, не идти и повернуть, как в кино, сюжет сначала. Чтобы изменить будущее, разобравшись в настоящем.

— Что? Что случилось… — мамой ловится скрытый страх, плавающий, покачивающий на волнах качели, воспитательницу Леночку и мальчика.

— Наверное, что-то с рукой, — голос Леночки дрожит. — Главное, только предупредила всех, что нельзя руки выставлять и цепляться за стояки качели, когда раскатываемся. Он тут же схватился и вскрикнул…

— Когда это случилось?

— Только что… как же так — всунул руку между железяками. Я же говорила.

Мама ощупывает руку, мальчик испуганно смотрит и молчит. Пожалуй, он больше боится не боли, а того, что влечёт за собой непослушание — выговора, повышенных нот и прочих неприятностей. Понимает, что впереди намечаются, нестрашные, но вредные, колышущиеся напряги, ползающие по краям дороги, словно медузки из компьютерной игры с черепашёнком Оззи. Вредные эти напряги, раздваиваются, троятся и создают нервомотность не только ему — маме, Леночке, всем. Странно, что Ангел в этом списке не просматривается.

Леночка и мальчик так и сидят на качели — растерянные, объединённые ужасом, замороженные.

Не хочется верить в то, что с рукой что-то серьёзное — нет слёз, криков. Обледенелость чувств какая-то. Это сбивает с толку и заставляет маму лихорадочно ещё и ещё просматривать, прожимать легонько еле ощутимую припухлость. Похоже на ушиб, но очень смущает небольшая внутренняя боль, чуть выше кисти, спрятавшаяся змейкой. Нет, нет, только не перелом. Этого не может быть.

Мама ободряюще кивает воспитательнице — сам виноват, надо слушать, когда говорят старшие. Будем надеяться, что всё пройдёт.

Внутри тукается — нет, не пройдёт. И маленькая ложь, нагленькоуспокаивающе съезжает с горки — поселяется в детском саду.

В троллейбусе, держась за поручень и прижимая к себе мальчика, мама понимает, что ему плохо, ещё немного и потеряет сознание. Отдаёт всю свою силу, всю любовь, обволакивает его коконом и выскакивает на ближайшей остановке, вытягивая из пружинящей толпы своего обессиленного малыша.

Сок оживляет ребёночка, посидев на скамейке, двигаются дальше. Теперь, мама ощущает безнадёжность, но продолжает уговаривать — Господи, только не перелом, пусть будет ушиб. Уговаривает, словно заклинанием волшебным, пытается оградить мальчика, но уже знает, что малой кровью оплачено… За что? Заклинание-уговор плавает в верхнем уровне, а глубже, автоматически, идёт поиск ответа, причины.

Мама знает, что на всё есть своя причина.

Заклинание-уговор продолжается дома, звонится по телефонам, кричится, что не хочет в больницу, умоляется в томительных очередях по кабинетам в поликлинике, где каждый врач отсылает его в следующий кабинет. В последний момент, когда мама почти находит причину и, подсчитав деньги, понимает, что на такси, до той больницы, куда им надо бы ехать, никак не выходит, появляется Ангел.

Врач осматривает мальчика, задаёт дежурные вопросы — где получили травму, когда…

В садике, уже и детей разобрали, он один оставался, и как так вышло…

Свинцовый жилет закрывает мальчика, оставив только руку для рентгеновских лучей. Не оставив надежды на ушиб, проявив надлом кости.

Мальчик рыдает, когда ему накладывают гипс. Ангел хмурится и не разговаривает с мамой. Но домой, троица направляется дружноторопливо — в пятнишный майский день их ожидает вкусный ужин.

Потом, мама звонила в садик, говорила о гипсе, у Леночки пропадал от напряжения голос — теперь садику грозил приход немилосердной прокуратуры.

Оказывается, надо было вызывать скорую к железяшным столбам качели, писать Леночке много бумаг, но прокуратура почему-то всё равно бы пришла и, скорее бы, после страшной проверки, Леночка осталась бы без работы.

Мальчика пугали множественные -быбыбы, Оззи проигрывал и махал лапкой. Ангел отказывался смотреть на мерцающие звёзды над кофе. Вот сколько всего плохого принесло непослушание мальчика, а, может быть, причина, которую так поздно нашла мама.

И тогда мама, рано поднявшись, быстро собравшись, побежала через леса, через моря, через горы, примчалась в поликлинику и клала поклоны.

Очень-очень просила врача, и тётенька-врач убрала бумажку с записью о том, где произошёл перелом, не отнесла её главному врачу.

Следовательно, не было следствия-последствия. Никто не узнал, что надлом был на садиковской, уже не плавающей в страхе, качели.

Подленькая ложь взвилась в небо от крыльев Ангела, плюхнулась в лужу первого, почти грибного дождя и растаяла.

 

Тесты

Не ангельское это дело — рюкзаком махать. А что делать, если мама настроилась на сегодня, и проверка знаний мальчика состоится, в любом случае.

Гимназия приближается, мальчик до конца не осознаёт, что его ожидает тестирование, а мама нервничает и, перекрестив сына, отправляет вместе с тремя детьми и учителем — в отрыв. Собеседование без родителей. И это правильно. И так неверно. Так страшно.

Рюкзак не понадобился, мама дёргает замок налево, направо. Налево пойдёшь — в украинскоязычную гимназию попадёшь. Направо пойдёшь — школа обычная, но ещё и учителей нормальных не найдёшь. Ау! Повымерли да на пенсии.

Прямо пойдёшь — в русскоязычную гимназию попадёшь, учителя вельми достойные, с классическим советским образованием и новыми методиками, дисциплиной, множественными кружками для отдохновения и дополнительных знаний, бассейн, отдельным зданием, серьёзно примостившийся во дворе школы — личношкольниковский. И всё это рядом, от дома — через парк. Обувь медную, железную и бронзовую носить ни к чему. Избушка на курьих ножках уже передом-то повернулася.

Мальчика выводят первого, радостно несётся, прыгая через ступеньки. Мама вопросительно смотрит на учителя — как? Результат позже, через неделю. Что-то не так. Тактак, нетак. Тикитак.

Ангел смотрит в небо. Да лад-ныть, впереди — год предварительноподготовительных занятий. Практически, первый класс.

Только через несколько месяцев, уже посещая занятия, мама узнала, что психолог оказался страшным и ужасным. Мальчик радостно и быстро показал не те результаты тестирования. Но Ангел, созрел для передачи школьных знаний, ему понравился рюкзак, и вопрос, по мановению крыла, сам по себе лопнул.

Ангелотестология. Делов-то…

Бежим

— В снег нельзя, он грязный. По бокам тротуаров, уже слежавшийся, серый, заплёванный снег. Нельзя.

— Почему? Снег же… видишь, как ловко его сбил, льдистый…

Мама думает… Мальчик прав — зима! Не всё нельзяшноправильное — правильно.

Иногда, мальчиковское, отрицательное — самое положительное и верное. Надо в снег, по снегу, над снегом, за снегом, внутрь снега! Вымажется, будет мокрым, но счастливым. И память о снежном детстве сохранится. А так? Одно нельзя в памяти и будет…

Ещё немного — и побежит без маминой руки, туда куда… и думать страшно. Потому: прижму к груди, не пущу, помогу, доделаю, переодену, покормлю, сама подниму игрушку, посижу рядом под пледом и вместе — к мультикам.

Хм, а мальчик уже, ещё балуясь, бодает грудь мамы, нежно прижимается. Где ты был в три месяца, когда бросил пить молоко, выплёвывал выменное, природой данное.

Пора отлучать мальчика от касаний. Будут у тебя нежности женщин. Будет любовь, но такой, сумасшедшей, материнской — только в памятных сознаниях вечности. Дальше — уже сдержанная, мамина, незацелованная. Начнётся взрослость ограничительная. И нечего маму по попе похлопывать, к груди прижиматься, улыбаясь, приговаривая — не могу удержаться…
— Молодец, уже из троллейбуса быстрее выходил, только снова начал оглядываться на меня… Хорошо, что тот мужчина затормозил вовремя и не сбил тебя. На остановках надо быстро шевелиться и ориентироваться, народ спешит на работу, все нервничают, торопятся, а ты задерживаешь движение. Но — уже лучше.

Ангел потряхивает крылом — мужик сильно его задел, хорошо, что он, прикрывая мальчика, чуть развернул движение спешащего человека, а то попало бы маме и его подопечному.

В жизни, как в жизни. На войне, как на войне.

Ветрянка, мэм

Ангел внёс кашу на хрустальном блюдечке. Сахар протаивал дорожки вглубь серокоричневой вязкости.

— Овсянка, сэр! — мальчик завозился на диване, и устало глянул на непривлекательную кашицу. Ангел наклонился к ребёнку, отставив еду на хрустале, и приподнял футболку, разглядывая животик. Почти сразу повернулся к маме, которая несла чай в большой чашке с сиреневой milka-вской эмалью, где среди звёздочек мчался из Лапландии Дед на санях с подарками, покрикивая на оленей — Лой! Лоой!

— Ветрянка, мэм!

— Наконец-то.

Санта-Клаус торжественно затормозил, подмигнул мальчику и замер.

И пошло-поехало… Плач, зелёнка, осмотр, круги-кружения по квартире с мечом, дзенькающим ударом о меч противника, книги, кукольноспектальночитающиеся мамой и Ангелом, морковка, зажатая в детской руке в зелёную крапинку, и торжественный суп на кухне, под мультики, выскакивающие из кассет телевизорных.

Дед с подарками иногда сменял Ангела, тогда мальчик засыпал быстрее — его уносили олени, взметающие снег, разбрызгивающие искорки на небе. Спать же не хотелось, но дня три пришлось утомительно лежать на диванчике, так как ветрянка наступала и насыпалась пригоршнями на ноги, ступни подошвенные и руки, и голову… Утомительно, утомплительно, утомуточно, почемучечно… спать.

Через какое-то время, мама сдалась, сказав, пусть меня пристрелят, но мазать больше мальчика не буду. Засохшие ранки отпадали, оставляя тёмные пятнышки на коже, а Леночка передавала привет от всей садиковской группы по телефону. Там тоже было весело — всех перекачало. Осталось несколько человек, которых ветрянка перекачать не смогла, и они, страннобелыми пришельцами, смотрелись среди ушастозелёных собратьев.

Вскоре, мальчика отвели в детский сад, и он пополнил группу детей в крапинку. Радовало, что только у него зелёными прядями проглядывало зеркальное отражение.

И только он да Ангел знали, как кричит Санта, когда торопит северных оленей.

 

Олигархи и бассейн

Она приостановила нашесемейное движение в метро — эскалатор плавно катил волны. Задавала вопросы, предварительно оценив наследственность спортивных ген и чистоту листа, где прописан профиль мальчика. Предложив себя в качестве тренера по прыжкам в воду, улыбнулась и дала визитку.

Мама не очень радовалась олимпийскому резерву, искорёженность жизни профессионального спортсмена не планировалась никогда для любимого ребёночка, но мальчику нравилось трёхчасовое бдение на батуте, в зале и бассейне.

Перед тренировкой тренер поинтересовалась, хотят ли они в спортивный лагерь… ах, море, Форос, занятия, самостоятельность.

Мама вздохнула, в этом году уже ничего не светит. Если бы мы знали раньше.

Тренер сканировала мальчика — что, боитесь отпускать его, ещё маленький?

Печально покачав головой, мама вздохнула — не олигархииии.

— Что ж олигархами не хотите быть?

— Господи упаси, чтобы всё время под оптическим прицелом светиться, нет, мы уж так, как живём.

Мальчик не знал олигархов, оптических прицелов, правда, недавно попросил маму рассказать, кто такой миллиардер. Ему и не объясняли, что он частенько видел одного из почти олигархов. Только встречались они с ним, когда почти олигарх, одетый в вечный спортивный костюм, ехал с водителем-телохранителем в единственной в столице, из Америки переправленной, машине.

Почти олигарху давно держали место дяденьки-депутаты в большом и красивом зале с кнопочками и пьедесталом, но он не спешил его занимать. Ему и в казино хорошо. Тихо, красотки, отдельный кабинет, чтобы полежать, пока денег привезут.

Возможно, мальчику и понравилась бы такая жизнь, но он жил по-другому. Подводные камни пока его не интересовали — просто ещё не мелькали перед глазами. В бассейне их не было. Пока.

Ангел забирался под самый потолок, вровень с верхушками окон, бросался вниз, рассекая воздух, и над самыми головами пловцов и прыгунов, выныривающих из ионизированной воды, взмывал снова вверх.

Он знал, что оптические винтовки частенько выбирают мишенью ангелов, но с мамой не спорил. Никогда никому ничего не доказывал.

Люди идут своим путём. Они не ангелы.

Балет

На Лебединое озеро собирались несколько месяцев. Сначала всё хотели попасть в театр, когда будет выступать знакомая Ангела. Но её стройные, длиннющие ноги не позволяли участвовать в каждом балете — не было партнёров, а может, просто не совпадение во времени.

Потом, плюнув на хроническое неприсутствие денег, по-русски, на авось, купили билеты и вечером отправились в партер, девятый ряд.

Народ стекался под старинные оперные стены, разговаривал разноязычно, кто-то уронил дополнительный стул, оббитый бархатом. Мальчик настраивался и ходил смотреть оркестровую яму. Яма впечатлила, конфета нечаянно проглотилась, когда дама в форменном костюме вежливо запретила кушать в зале. Все хлопали, перед мамой, сидящей с мальчиком на коленях, металась маленькая немочка со странными косичками и мешала настраивать бинокль.

Свет исчез, превратился в цветное оформление, музыка тревожно плеснулась за пазуху и мальчик замер столбиком. Почти все три действия так и высидел, впитывая все движения артистов балета. Только, когда девчонка впереди изгибалась похлеще любой примы, наклонялся удобнее, чтобы не пропустить, когда злой колдун совершит своё чёрное дело.

Мама рассказала сказку, музыка Чайковского и балет заставляли мальчика не отвлекаться, похоже, он перенёсся на сцену. Когда прима, поразившая воображение всего зала, в какой-то момент, завершая очередное па, чуть не упала, мальчик рванулся, явно желая поддержать царевну лебедей. И хлопал… больше, не укоряя маму, что она громче всех аплодирует.

Свет

Светлопохоронно.
Отпущено.
До пришествия.
И после.

Ангел занимался с мальчиком каллиграфией. Мама нервничала… нет, мама психовала и яростно набирала телефон далёкого города. Лимит её сил на занятия с ребёнком ― закончился.

Когда, в очередной раз, связь не сработала, Ангел подул в телефонную трубку, и посыпались слова.

Мальчик отвлёкся немного, а мама тихо и спокойно, обыденно говорила — уже? когда? не знаю, нет денег, искать, решим, крематорий. И ещё, много раз — как? не знаю.

Потом в квартире поселилась потерянность. Мама плакала, взвывала и мокрым лицом тыкалась в перья Ангела.

Мальчик прижимался и обнимал их.

Мама, я люблю тебя. Прости.

 

© Ирина Жураковская, 2009