12
Жизнь Якова Петровича в оставшиеся до выборов месяцы вряд ли можно было назвать благополучной: к неопределенности в ближайшей перспективе его положения примешивалось гнетущее одиночество. Впервые, может быть, за период службы он по-настоящему тосковал по семье, с которой виделся гораздо реже, нежели раньше. Куратор, чувствуя его состояние, попытался полечить традиционным способом… – нет, не водкой, подопечный генерала был не по этой части, но вот по другой… – генералу, безусловно, доложили о былом увлечении Двойника – Настене, и он принял меры. В одно из кратких посещений Валдайской Резиденции Якову Петровичу неожиданно представили симпатичную девицу, начальник личной охраны сказал, что подарок генерала, так и сказал – подарок; девица оказалась веселой, разбитной, степень развязности не превышала нормы, была она невысокой, ядреной, в теле, но без лишних килограммов, в общем, то, что надо, однако настроения развлекаться не было, кое-как, без удовольствия, провел с девицей час, и снова охватила тоска, горше и сильнее прежней.
Перед женой он не испытывал угрызений совести – спали они в последнее время крайне редко, да и времени на интим отпускалось Двойнику весьма скупо, Кира Васильевна вполне обходилась без этого, во всяком случае, они не обсуждали щекотливую тему и не стремились изменить ситуацию; женившись без любви, а просто по необходимости, Яков Петрович и в жене не замечал особого желания обладать любимым человеком – даже в самом начале их отношений жена не проявляла активности, достаточно холодно выполняла супружеские обязанности и не более. Тем не менее, отношения между ними всегда были ровные и спокойные, взаимно уважительные, ну а любовь… живет же подавляющее число супружеских пар без этого чувства, ища утехи на стороне… Кира Васильевна была заботливая мать и замечательная хозяйка, касаемо же темперамента, страсти…, ну, не обладала, что ж поделать…, или он не сумел разжечь костер.
Он хотел видеть семью, особенно дочь, и напрямую заявил об этом Вячеславу Сергеевичу, тот не возражал; в голове Якова Петровича родилась идея пригласить домочадцев, включая Альбининого дружка, в Ново-Огарево, повозить по необъятной территории на джипе с номером 007, показать красоту, великолепие, роскошь.., поразмыслил и сам отверг – как, интересно, объяснит им, что все здесь теперь принадлежит ему, включая здание для официальных встреч, рабочий кабинет, спальню, тренажерный зал, бассейн, гостевой дом с кинозалом, теплицы, птичник, конюшню, часовню… А куда настоящий Хозяин подевался, что с ним, почему Двойник всем распоряжается как своей собственностью? – поди ответь, нет внятного ответа.
И мучительной, сродни фантомной, болью отозвалось: он всего лишь временщик, все здесь временное и он сам – тоже.
Он отдал распоряжение охране готовиться в ближайшие выходные к выезду в дачный поселок на Истре и сообщил адрес, не сказав, к кому едет; по выражению лица личного телохранителя понял: тот вовсе не удивлен причуде ВВ, и не такое, по рассказам его предшественников в Службе охраны, бывало, однако Яков Петрович уловил новый оттенок – глаза бодигарда понимающе улыбались; мелькнуло: он знает все, для него я никакой не ВВ, а бывший Двойник, который непонятно сколько еще пробудет в новой роли…
Договорились обойтись без лимузинов и десятков соглядатаев, дабы не пугать обитателей поселка, на этом настоял Яков Петрович; в субботу утром кортеж из трех бронированных “Мерседесов” и джипа в сопровождении двух машин автоинспекции двинулся по перекрытой трассе в направлении Истры. Домчались быстро, через полчаса Яков Петрович уже всходил по крыльцу с резными перилами в дом, где его встречали заранее оповещенные жена, дочь и сын с семьями, только Альбинин дружок отсутствовал – она сказала, он в командировке. Дача отапливалась, внутри было тепло, из кухни доносились вкусные запахи печеного; сели в гостиной за раздвинутый стол, уместились все, включая внуков, Яков Петрович раздал подарки, Кира Васильевна поставила закуски, пироги с кислой капустой и картошкой, сладкое, на столе появились коньяк и вино. Выпили за встречу, Альбина не преминула заметить – долгожданную, разговор вился лентой, то взмывал вверх, то безмятежно ложился у ног, Яков Петрович оттепливался душой, уж и не помнил, когда пребывал в таком состоянии. Выспрашивал внуков, нравится ли им в детских садах, научились ли читать, Петя доложил, что читает свободно и умеет считать до тысячи, Андрюша и Ниночка прочли стишата про зверей, дед растрогался. К полудню выглянуло солнце, внуки после чая пошли гулять в сопровождении жены Владика, взрослые перешли на отапливаемую остекленную веранду, Яков Петрович чувствовал на себе испытующие взгляды, особенно Альбинин, сейчас затеется разговор, последуют неизбежные вопросы – как-то все вокруг меняется, да так быстро, что не уследишь и не поймешь, что к чему, куда все катится.
Сын высказал мысль: похоже, ВВ начал прозревать, раз такие указы кует, жаль, поздновато, когда с властью распрощался; а раньше не мог, возразила Альбина, он же и его камарилья были уверены, что пришли навсегда, сейчас страх обуял и понимание, что власть их не вечна, шатается, как почва при подземных толчках; знаете, кошки, собаки и некоторые мелкие зверушки раньше других паникуют, потому что чувствуют надвигающееся землетрясение.
Хирург отсутствует, однако вроде как с нами за столом – режет дочка правду-матку в его духе, как ее понимает, отметил Яков Петрович, и это не вызвало в нем внутреннего протеста.
– Что твои коллеги говорят, куда страна идет, может, демократы скоро в Кремле и на Старой площади окажутся? – намеренно поинтересовался у Владика.
– Ты, батя, шутишь? Какие демократы, откуда им взяться? Разве что из-за кордона выписать, того же Михал Борисыча… Только ему въезд закрыт. Наши считают: указы новые – уловка, народ маленько успокоить, нельзя все время прессовать, надо дать чуток пошевелиться, ну и с Западом попробовать договориться, а то санкции задолбали. Цены за баррель ниже некуда, чтобы бурить на шельфе, оборудование необходимо, а где его взять – только у американцев, британцев, а те не дают. Пока что мне опять зарплату урезали и бонусы. Топ-менеджеры, те себя не обижают, по-прежнему миллионы гребут.
– Слухи ходят – нефтянка вообще загибается.
– Ну, слухи о нашей смерти преувеличены, тем не менее, увольнения полным ходом идут.
Если работу потеряет, не к кому за помощью обращаться – Атеистовича нет, подумал машинально и тут же одернул себя: сын Верховного Властелина и без работы? Смешно… С другой стороны, какой я ВВ – так, временно исполняющий обязанности.
Значит, уловка.., мысленно вернулся к словам Владика.
– А кто, по-твоему, президентом станет?
– Почем я знаю… Ты, батя, ближе к власти, мы от тебя хотим прогноз услышать.
– Кого назначат, того и выберут, неужели не понимаешь? – накинулась на брата Альбина. – Навального сейчас выпускают по амнистии, он все равно баллотироваться не сможет – уголовное прошлое.
– Сможет, когда погасит судимость, а на это лет десять уйдет, – возразил Владик.
– Вот и я о том же – не сможет. А другие, кто заранее объявляет о намерении – болтуны и ничтожества.
– Все без исключения? – спросил Яков Петрович.
– Я личностей не вижу, да и власть личность не допустит, пригребется обязательно к чему-нибудь.
Он хотел было назвать имя, произнесенное куратором в бане, но воздержался.
Альбина выпила коньяк, закусила лимоном и обвела сидевших долгим оценивающим взглядом, словно решала, можно ли доверить им то, что собиралась высказать.
– Изоляция изнурила, мы обессилены, воевать со всем миром кишка тонка, денег ни на что не хватает, но страна в таком виде может управляться кем угодно еще немало лет. Ну, режим, конечно, немножко поменяется, украинцев наконец-то оставили в покое, живут как хотят, с американцами попробуем какие-то отношения наладить, а в целом… та же бодяга, с маленькими просветами.
– Дочка, откуда такой пессимизм? Столько лет Россия одним человеком управлялась, теперь другой придет, неужели все как прежде.., – Кира Васильевна встала, чтобы убрать грязную посуду, и остановилась с тарелками в руках.
– Я же говорю – режим поменяется, но не кардинально, новые силовики придут, которым тоже пожить по-человечески захочется, миллионы захапать, виллы построить, деток в Лондоне поучить.
– Сталин умер, Никита пришел, и сразу оттепель наступила, так и сейчас может произойти.
– И сколько та оттепель просуществовала? Лет восемь, не больше. А что потом, мама, ты хорошо помнишь?
– Я в шестьдесят четвертом родилась, как я могу помнить… Ну, бровастый пришел…
– Вот именно. Сейчас никакой оттепели не предвидится, капельку народ согреют и снова на мороз. Народу не оттепельнужна, в гробу он ее видел, ему жратва нужна подешевле, чтоб карточки чем отоварить было, и зарплаты повысить, пенсии, а денег-то нема. Тебе, мама, на пенсию через три года, теперь женщины в шестьдесят три выходят, какая пенсия у тебя будет? Ты на нее сможешь прожить? То-то и оно. Мы с мамой две нищенки – доктор и училка. Если бы не отец и не его редкая (хмыкнула) профессия, труба нам.., но не нефтяная, – сострила и хлопнула брата по руке.
Владик налил полную рюмку коньяка и залпом выпил.
– Не пей, тебе машину вести, – остерегла Кира Васильевна.
– Светка поведет, мы договорились. Могу я выпить раз в жизни по случаю приезда отца… Не часто видимся, в последнее время совсем редко. Кстати, что с твоей работой будет, не станешь ли безработным, на пособии? – и он захохотал, довольный шуткой. Никто его не поддержал.
Вот и у сына в голове то же самое крутится, подумал Яков Петрович, а ведь не знает, что стряслось в стране, в каком я особом положении, из которого нужно выпутываться, выход искать, но есть ли выход этот…
Альбина решила не отставать от брата и тоже выпила полную рюмку.
– Сколько людей могли бы его остановить, но не остановили, – слегка осоловело, с вызовом. – Каждый раз встречались ему люди, которые на сделку с совестью шли. И так – до Кремля. Последнюю сделку Борис Николаевич.., наверное, в гробу, не переставая, вертится… Помните, была такая старушка, депутат питерский Салье Марина, ну, старушкой она не всегда была, но запомнилась почему-то старой, так вот она говорила: “Не допускайте компромиссов с совестью – потеряете все”. Она про ВВ все знала, даже больше, чем он сам, досье ее про его делишки в Питере лет на двадцать лагерных тянуло, но отмазали от уголовки дружки-приятели и просто без совести и чести начальники… Старушка давно померла, последние годы в деревне с сестрой жила, подальше от ока государева. Удивляюсь, как он ее не уконтрапупил в отместку… Главная мысль ее завещания, читала об этом: нужно вспомнить, кто, когда и за сколько свою совесть продал и расстелил красный коврик для ВВ. И что теперь – уйдет на покой, на полное гособеспечение, наконец-то денежки свои немеренные начнет тратить. Его судить надо за все…
Яков Петрович слушал и ни один мускул в лице не дрогнул; наедине с собой он постоянно думал над этим, но надо было случиться тому, что случилось, чтобы увидел разверзшуюся бездну, в которую ступил одной ногой, невидимая сила притяжения удерживала ногу, не хватало сил выдернуть и бежать от края бездны сломя голову.
Он поднялся из-за стола и вышел наружу, воздух обдал волной пряной свежести, невестка с детьми играла в мяч, он присоединился, Ниночка и мальчишки бегали взапуски, он пробовал соревноваться, ловил их, тискал, целовал,запыхавшись, останавливался, закатывался смехом счастливого человека, отринувшего тяжелые мысли, но стоило оглянуться, как наметанным глазом видел пару прятавшихся за обезлиственными деревьями фигур, и тут же возвращался в пугавшую неопределенностью реальность.
– Отец, на пару слов, – попросила дочь, и они уединились на опустевшей веранде; стало прохладно, надели куртки, Яков Петрович – свою любимую старую джинсовую, на подкладке, из того времени, словно специально дожидавшуюся на даче напоминанием о минувшей жизни вне Резиденций.
– Что происходит? – с места в карьер, натянув поводья, взяла дочь. – По зомбоящику наблюдаю ВВ, нечасто, к счастью, балует своим появлением, однако ж раз в неделю непременно. И указы его какие-то странные, непохоже на него вдруг поменяться, таких и могила не исправит. Я что-то подозревать начала, специально вглядывалась в экран, ловила оттенки выражения, ужимки, манеру банальности произносить – и знаешь, к какому выводу пришла? Не он это, все время, постоянно – ты, я же твоя дочь, кому как не мне отличить…
– Ну и что? ВВ не в лучшей форме, нездоров, иначе хрен бы кто заставил его на покой уйти. Вот у меня и прибавилось работенки.
– А что у него, рак?
– Понятия не имею, об этом не принято говорить.
– Не лукавь, отец. – Все-то ты знаешь. Неужто болезнь так далеко зашла, что ВВ сам ни разу не появился в зомбоящике, а везде ты…
– По поводу болезни, поверь, не имею никаких сведений.
– Слушай, его же хорошие доктора осматривали, и не только наши, он о здоровье своем пекся, намеревался жить сто лет на нашу голову… Внезапно ничего случиться не могло, рачок бы на ранней стадии выявили, тестами разными, я же медик, знаю, аппаратура в Кремлевке западная, самая передовая.
– Не в курсе, честное слово.
– А у меня подозрение – не в нездоровье дело, просто отстранили его от власти, очень уж хреновые дела… Помнишь старый анекдот? Два червя, папа и сын, вылезают из задницы на поверхность, солнышко светит, зелень всякая, воздух свежий, в общем, благодать, сынок говорит: “Папа, смотри как красиво, как хорошо здесь…” А папа отвечает: “Да, сынок, но там наша родина…” Чтобы народ успокоить и попробовать вылезти из этой самой задницы, понадобится новый ВВ, его и изберут вскоре. Кто бы ни был, Иванов, Петров, Сидоров – ничего в сущности не изменится, ну, признают ошибки, на предшественника, которого народ наш убогий восхвалял столько лет, все свалят, как у нас принято, попластаются перед Западом, попросятся назад, а по сути – то же самое, только припудренное.
Яков Петрович молчал, а про себя: дочь умная, все просекла, и не она одна такая, многие, наверное, понимают; и выпадом на рапире, перебоем в пульсе, авантюрным посылом – открыться, рассказать правду, доверить дочери то, что за семью печатями, но что все едино придется распечатать, сорвав сургуч.
Альбина в первое мгновение ошалела, глаза округлились, замерла с приоткрытым ртом.
– То есть… как… исчез? Куда? И никаких сведений?
– Никаких.
– И сколько уже времени прошло?
– Считай, со дня рождения мамы, когда меня затребовали срочно в Москву.
– Это ж два с лишним месяца страну и мир наебывают… Во дают…
Альбина ругалась только в минуты особого напряжения или злости, Яков Петрович знал.
– И чего ж дальше будет? – в голосе растерянность. И рассуждая сама с собой: – Выберут нового президента, а тебя куда.., ты им не нужен, копировать некого и незачем, одно из двух – либо ты до определенного момента будешь угасающего старца изображать, хотя и не так уж стар он вовсе, слоняться на выделенных тебе госдачах, сочинять мемуары, либо вскоре после выборов устроят тебе пышные похороны, чтоб больше не маячил, не возбуждал в народе нежелательные воспоминания, предадут земле на мемориальном комплексе в Мытищах и на том история ВВ и его гениального Двойника закончится… Отец…, – и она зарыдала.
Он успокаивал дочь, целовал в волглые щеки, приговаривал давно забытые нежные слова из ее детства, которыми утешал, когда Аля простужалась и температурила; а у самого на душе кошки скребли – дочь высказала многое из того, о чем он все настойчивее задумывался в своем одиноком пребывании в Резиденциях, где совсем еще недавно царил человек, для которого избыточное великолепие дворцов по сию пору
служило компенсацией за годы убогой жизни, когда он дворовым пацаном гонял крыс по подъездам.
– А мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом, да, видно, нельзя никак…
– Ты это о чем? При чем здесь пирог?
– Это я так, стихи вспомнила. Зачем ты ввязался в эту авантюру.., я предчувствовала – добром не кончится. Служить дракону – значит, уподобляться ему и в конце концов пасть жертвой.
– Что ты меня заранее хоронишь, тоску нагоняешь? На душе погано, а тут ты со своими предчувствиями.
Альбина пришла в себя, вытерла размазанную тушь, заговорила тихо, нутряно и будто отстраненно от того, что вызвало минутами назад всплеск эмоций:
– Ты теперь – власть, повелеваешь огромной страной, убравшие ВВ, а его убрали, это очевидно, обязаны тебе беспрекословно подчиняться, для них смерти подобно, если все вскроется, так вот, тебе терять нечего – припугни их, дай понять, что им крышка, если ты рот откроешь, используй это время для полезных действий во благо общества, не бойся ничего…
– Да они отравят меня, или пристрелят, имитируя теракт, да мало ли способов избавиться!
– Не посмеют. Ты им пока нужен, иначе их спросят: а где настоящий ВВ? Убили? А можно пресс-конференцию собрать и сообщить правду. Можно утечку организовать, так, мол, и так, а я западным корреспондентам смогу подтвердить.
Альбина не в себе, несет околесицу – для Якова Петровича было очевидно. Это шок. Какая пресс-конференция, кто ее позволит провести, он же ни шага ступить не может без ведома куратора, они не дураки, держат его на коротком поводке – на всякий случай, чтобы не выкинул какой-нибудь фортель. Дочь, бедняжка, не понимает… И зачем ей признался.., клял себя.
Покинул он дачу в растрепанных чувствах, Альбина взяла себя в руки, улыбалась, шутила, никто не догадывался об их разговоре – на прощание обняла его, крепко прижала и вышептала в ухо: “Ничего не бойся…”
13
В начале декабря Совет Федерации объявил о назначении выборов, всего в борьбу вступили шесть кандидатов, главный, которого в прессе сразу же стали называть будущим Преемником, был выдвинут “Единой Россией”. Имя его не было особенно на слуху, но и неизвестным широкой публике его нельзя было назвать: финансист, менеджер, занимал крупные посты в госкорпорациях, несколько лет провел в штаб-квартире МВФ в Вашингтоне, имеет устоявшиеся связи с западными бизнесменами, в последниее время занимал пост первого вице-премьера. Его прочили в премьеры, но в свете нынешних, переворотивших привычные представления событий для него открылись иные, куда более высокие горизонты. Сравнительно молод, 55 лет, не служил в органах (на это особенно напирали в статьях и телерепортажах), а то, что питерский – так не все ли равно, где родился и жил до переезда в столицу, главное, деловой, практик, а не записной думский болтун.
Позвонил новый руководитель Администрации президента, как и его предшественник – тоже генерал ФСБ, сослался на куратора и попросил Якова Петровича встретиться с будущим Преемником – напутствовать, обсудить первостепенные задачи. Разговор не более часа, телезапись – первые десять минут. Потом и Вячеслав Сергеевич вышел на связь, обсудили, о чем нужно говорить, а что можно опустить, Яков Петрович попросил разрешения не довольствоваться бумагами пресс-службы, а подготовиться самому, используя разного рода записи, так сказать, для более точного следования образу. Куратор помялся и разрешил – “только не переусердствуйте с цитатами из Властелина …” Он дал добро на форму одежды – рубашку без галстука, вождь может позволить себе отступление от строгих правил этикета, ибо не очень здоров, и это послужит лишним напоминанием.
Встреча, которой придавалось особое значение, состоялась в кремлевском кабинете ВВ, Яков Петрович чувствовал себя здесь неловко, неуютно, все было непривычным: и стол, над которым герб страны, флаг государства и штандарт Верховного Властелина, и письменный прибор из тяжелого зеленого малахита, и компьютеры со светящимися экранами, и телефонный коммутатор с пультом управления, и даже горшочек с кустистым цветком, прежде умиливший… – не то что Ново-Огарево, где обжился за эти месяцы. Он волновался, чего с ним редко происходило, то есть волнение присутствовало всегда, но он мог его унять, сейчас же слегка взвинченное состояние не исчезало.
Все было готово, операторы федеральных телеканалов заняли положенные места, камеры настроены, первым в кабинет вошел Преемник, перед Яковом Петровичем раскрылась дверь, и он проследовал валкой походкой в свой кабинет, чужой и холодный.
Они поздоровались, гость оказался более высоким и худым, нежели представлялось, Яков Петрович жестом указал на стол для переговоров, расположенный ближе к широкому окну, куда лениво вползал кисловатый сумрак декабрьского утра, поглощаемый ярким светом люстры и софитов.
Произнеся домашнюю заготовку в виде пространной тирады с пожеланием успеха на выборах и осознания высокой ответственности, возложенной на лидера такой великой страны как Россия, Яков Петрович приготовился слушать. Преемник поблагодарив за доброе напутствие, заверил, что приложит все силы.., окажется достойным выбора избирателей.., страна нуждается в коренных переменах, и он возглавит работу в этом направлении… – голос у него оказался молодой и звонкий. Он вглядывался в вождя, не скрывая любопытства, Якову Петровичу стало не по себе. Он перешел к той части беседы, в которой естественная самокритика не должна была превысить положенного градуса:
– Мы запоздали с реформами, связаны они с непопулярными мерами, в значительной степени пришлось бы за счет народа проводить, но мы были поставлены в особые условия – когда вокруг враги, требуется вооружаться, тратить бешеные суммы, а не об экономике думать. Они нам нарочно не дали возможности провести реформы…
Тезис звучал отчасти сомнительно, но оправдывающе в отношении вождя: коль нам грозят войной, тут не до жиру, быть бы живу.
Преемник развил мысль, привел данные статистики, заверил: в случае моего избрания пенсии будут индексироваться, зарплаты бюджетников – тоже, на пожилых и рабочих людях экономить не будем. При этом не сказал, из каких источников будет черпать средства.
– Пенсионный возраст подрос и у женщин, и у мужчин, выровнялся, я не вижу причин для беспокойства – так во всем мире, в Америке слабый пол в 65 лет выходит на пенсию, а у нас в 63.
Якову Петровичу понравились четкие, лаконичные оценки Преемника: умный малый, недаром в валютном фонде служил – и плавно перешел к внешней политике:
– У нас такие разногласия с Западом, что так просто их не убрать. Запад нам не указ, отношения не складываются – ну и пусть, зато не лезет с советами и поучениями… И в то же время хочу верить, что вы сможете найти золотую середину: в Америке меньше чем через год тоже выборы президента, посмотрим, кто придет, мне кажется, пора Штатам тоже браться за ум и налаживать отношения. Без нас ведь многие вопросы решить нельзя…
Опять к внутренним вопросам вернулись: как победить коррупцию; Яков Петрович заметил, что не сегодня и не вчера взяткодательство родилось, веками, увы, существовало, недаром поэт Курочкин без малого двести лет назад писал: ”Взятки – свойство гражданского мира…” “Ужесточить, как в Китае, наказание, казнить или резко зарплаты повысить чиновникам, чтоб меньше на лапу брали, или вообще не закошмариваться по этому поводу – шило в стенку и залечь на боковую, как ваше мнение?” Преемник ответил, что все равно брать будут, сколько не прибавляй денег, выход же видит в резком сокращении чиновного люда – экономия бюджета огромная и порядка больше будет.
Коснулись разговоров о возможном раздроблении страны, кое-кто, пытаясь моментом воспользоваться, якобы жаждет из состава федерации выйти, особенно где мусульмане преобладают, однако ничего у таких желающих не получится – страна была и останется единой, а тех, кому неймется, образумят силой оружия, и народ наш силовую акцию поддержит.
Пообсуждали и проблему молодежи, влияние телевидения на их мировоззрение. Многие жалуются на зомбоящик, как его ехидно называют – наверное, правильно жалуются.
– В одном итальянском городе не так давно был издан эдикт, запрещающий содержать золотых рыбок в округлых сосудах. В эдикте говорилось, что это жестоко по отношению к ним, ибо дает рыбкам искаженное представление об окружающей их реальности. Так вот, ощущения и взгляды некоторых, особенно молодых, ограничены и искажены линзами, через которые они глядят на мир. Надо менять линзы, а не мир вокруг, – заключил Яков Петрович., а Преемник брови вскинул в удивлении – не ожидал, видно, услышать такую сентенцию от стареющего и, по слухам, болеющего Властелина.
Телевизионщики закончили работу, выключили софиты, смотали кабели, можно было расслабиться. Яков Петрович отметил раннюю седину в висках Преемника, что нравится женщинам, наверное, ходок, в поджарой фигуре ощущалась мускулистость, гибкая сила – вот и настала пора иметь стране красивого, не плюгавого лидера, подумал без зависти и грусти относительно своих физических возможностей, да и при чем здесь я – ВВ по надобности, по необходимости, на время, которое истекает…
Они перешли в комнату отдыха, где был накрыт стол, и началось самое важное; говорили с все возрастающим взаимным интересом, с доверительностью странной, непозволительной в общении между, в сущности, малознакомыми официальными людьми – до этого один на один ни разу не общались, будущий Преемник присутствовал на проводимых ВВ совещаниях, изредка брал слово и не более того; что же касается Якова Петровича, он мало представлял, что представляет из себя высокий поджарый человек, мелькавший изредка на телеэкране среди прочих высоких правительственных чиновников. Но что-то сближало их в эти минуты, побуждало к откровенности, у сидевшего напротив не проглядывали обычные у других скованность, неуверенность в разговоре с Самим, напротив, было желание говорить на одном уровне, без страха и сомнений. Чувствует себя уже президентом или иная причина?
Ни разу не общались… на поверку оказалось не совсем точным – Преемник спросил, помнит ли его ВВ по Питеру, получив от слегка замежевавшегося Якова Петровича отрицательный ответ, пояснил, что они-таки встречались в 1996-м и обсуждали избирательную кампанию Анатолия Александровича: “я волонтирил, мне и тридцати не было, помогал агитировать за мэра, вы же штаб его возглавляли, я советовался с вами, помните?” Вопрос застал врасплох: ни в какой избиральной кампании он не участвовал, Преемника видеть не мог по определению, ВВ наверняка бы его узнал, но я-то не ВВ, потому и не ответил сразу, а помедлил, решая, что лучше – не признать или признать знакомство.., а что если учуял Преемник и ради проверки запустил про Собчака, а вовсе он не агитировал за мэра , а учился себе спокойно, допустим, в аспирантуре или работал в банке, как некогда сам Яков Петрович… Интуиция подсказала – лучше на огрех памяти свалить, нежели попасть как кур в ощип.
Этот неловкий момент проехали, равно как и упоминание Преемником имен других окружавших в тот период ВВ людей, о которых Яков Петрович понятия не имел; разговор опять перекинулся на беспокоившее более всего – отношения сАмерикой, запутанные последними годами едва ли не фатального недоверия и в итоге полного отчуждения, с массой взаимных претензий; Яков Петрович заметил, что хаос в мировом масштабе явно затянулся из-за амбиций американцев, но никак не России, которую США обвиняют во всех смертных грехах. (Ему показалось, произнес это без должной уверенности и силы голоса – сам он уже достаточно давно так не думал, а сыграть почему-то не удалось). Преемник понимающе кивнул – разумеется, амбиции непомерные, янки слишком уверовали в свою исключительность. Возможно дальнейшее ослабление влияния Штатов, однако если они утратят влияние, плохо будет не только им, но и остальным – мир раздирают локальные конфликты, войны, хотя терактов меньше стало, ИГИЛ ослаб, но еще опасен, с фундаменталистами покончить не удается – пусть уж Америка несет этот груз и дальше, Китай не в силах ее заменить, и еще долго не сможет, у нас же своих проблем выше крыши… Поэтому злорадствовать по поводу неудач американцев не стоит, если мы хотим вернуть наши отношения ну, если не к прежней норме, то хотя бы попробовать их улучшить. И вообще, пора выходить из самоизоляции… Сделав такое смелое заявление, Преемник с особым вниманием вглядывался в лицо сидевшего напротив, следил за его реакцией, но ничего явного, кажется, не углядел – Яков Петрович постарался включить все свое умение.
Размышляя о внешней политике, Преемник подчеркнул: Украина, как раньше Грузия и Молдова, вступила в ЕС, поэтому – новая данность – придется в корне пересмотреть наши отношения, политические, экономические и прочие; похоже, свивший гнездышко в Москве “Комитет спасения Украины” доживает последние дни… Китай испытывает трудности с перегретой экономикой, от него никаких кредитов и уступок по цене газа не дождаться, нынешние бы условия выполнил и то хорошо; зато стремительно набирает силу Германия, активно сотрудничает с Польшей – именно через Варшаву влияние немцев распространяется на республики Балтии, Украину и Белоруссию. И добавим Францию, c “веймарским треугольником” приходится считаться, как-никак 180 миллионов. И с этим Преемник согласился, произнеся фразу на немецком, заключавшую вопрос, Двойник почувствовал по интонации; а что он мог ответить? ничего не мог, ибо в немецком был, в отличие от Самого, не копенгаген. И вновь ощутил – собеседник тщательнейшим образом проверяет его, наверняка ушлый малый что-то заподозрил.
Яков Петрович спросил напрямую, готов ли Преемник реформировать то, что поддается изменению, понимает ли, что затронет интересы сильных мира сего, собеседник дал уклончивый ответ: четкой программы пока нет, сначала надо избраться, по возможности, в первом туре, а уж потом…
– Не сомневаюсь, вас выберут, ну и что дальше? Не стесняйтесь, давайте представим, что вы уже президент, – не отставал Яков Петрович.
– Хорошо, представим… – после короткого молчания. – Во-первых, я бы ввел должность независимого прокурора по борьбе с коррупцией. Действительно, независимого…
– Насколько это возможно при наших порядках.
– Совершенно верно. Во-вторых, заморозил бы активы новых олигархов, провел расследование, как зарабатывались деньги и в случае нарушения законов и коррупции конфисковал и передал средства в Пенсионный фонд. Есть и другие идеи, однако не все зависит от меня, – и он многозначительно посмотрел на Якова Петровича.
– Поможет ли это усилению вашей власти или ослабит ее, как вы полагаете? Для меня как для ВВ это всегда был ключевой вопрос.
– Я пока не анализировал… Но если ничего не делать, снова, как в начале 90-х, увидим грядки на опушках московских лесопарков.
…Вечером позвонил Вячеслав Сергеевич, сообщил неприятную новость – Преемник раскусил, о чем прямо заявил; куратор успокаивал Якова Петровича: “Не переживайте, ничего страшного, мы объяснили – ВВ не в порядке, потому запустили Двойника, не предупредив, уж не взыщите”
Настроение Якова Петровича совсем упало.
14
Февральские дни летели неудержимо, словно подхваченные поземкой, Яков Петрович коротал долгие вечера в одиночестве, никогда прежде не воспринимаемом так мучительно-остро, утром же, если позволяла погода и выглядывало солнце, ходил на лыжах, ослепляемый белизной и блескучей искристостью пушистой пороши; лед открытого катка, постоянно, как напоминание о былом увлечении ВВ, очищаемый от снега, стоял нетронутый – в отличие от прежнего нынешний хозяин Резиденции на коньках не катался и шайбу не гонял.
Из Ново-Огарева он почти не выезжал, у себя принимал только по делу, почти не глядя и не читая, подписывал поступающие из Администрации бумаги, никаких гостей, единственной отрадой служили беседы с женой, детьми и изредка внуками, по телефону и скайпу.
Страна, похоже, очнулась от летаргического сна и жила в лихорадочном темпе, Преемник колесил по городам и весям, встречался с народом, говорил много и толково, успокаивал, обещал; каждодневное присутствие на телеэкранах повышало его рейтинг – остальным пяти кандидатам эфирное время отводилось крайне скупо, в этом смысле никаких перемен не наблюдалось, так проходило при выборах ВВ.
Но появилось и нечто новое, необычное, давно забытое и вдруг воскресшее: в разных городах нет-нет и возникали несанкционированные митинги и демонстрации, ОМОН и полиция почему-то их не разгоняли, люди уже не страшились высказывать то, что держали под спудом годы правления вождя, требовали повышения зарплат, пенсий, сначала робко, потом громче и громче звучали призывы к власти дать вздохнуть, последнее относилось скорее уже не к власти, ибо избавление от сотканной Пауком зловещей паутины всеподавляющего страха зависело сейчас от них самих; не все, оказывается, было залито бетоном, закатано в асфальт, кой-где прорастали тянущиеся к солнцу травинки, их становилось все больше, уже зазеленели отдельные участки.
Яков Петрович не понимал стратегии куратора и тех, кто над ним, она шла вразрез с укорененным методом правления – не доверять народу, не предоставлять ни малейшего шанса высвободиться из пут режима – или стратегией тут не пахло, ее и прежде днем с огнем было не сыскать в действиях ВВ и его окружения, а если и просматривалась, то очевидным образом била по самой власти, загоняла ее в пятый угол – примеров уйма; речь могла идти лишь о тактике, сообразной моменту, преследующей сиюминутную выгоду. И вновь Яков Петрович вспоминал фразу о крышке перегретого котла…
Осмелившись, еще раз попросил у куратора разрешения привезти на выходные близких, притом использовал, полушутливо-полувсерьез, свое особое положение: “Не кажется ли вам, Вячеслав Сергеевич, странным, что я, Верховный Властелин, не могу кого-то пригласить к себе домой?” Слово “семья” опустил, зачем давать повод задуматься тем, кто наверняка прослушивает разговор. Генерал поперхнулся от неожиданности и разрешение дал. Требовалось сообщить охране имена и фамилии гостей, три дня ушли на проверку, проблема возникла с дочкиным дружком, хирурга не пропустили – не зря Атеистович предупреждал о его неблагонадежности.
Яков Петрович был на верху счастья, возил на джипе взрослых и детей по территории, показывал, рассказывал, внуки выражали восторг, особенно в игровой комнате, где чего только не было, Владик и жена вторили им, Альбина хмыкала и, верная себе, подкалывала: и впрямь царские чертоги…
Дети, против ожидания, не задавали каверзный вопрос: “Деда, это все тебе принадлежит?”
Владик не преминул сообщить, что в компании опять идут сокращения и он на волоске держится. Ждал ответных слов – дескать, не волнуйся, все уладим, Яков Петрович пообещал, а про себя подумал: не хотелось бы куратора просить, Вячеслав Сергеевич – не Атеистович, нет меж ними таких доверительных отношений.
Жена ночевала в его спальне, после короткого, как по обязаловке, соития лежала молча, горел ночник, он многозначительно спросил, знает ли она и пальцем в потолок, давая понять – комната прослушивается, отвечай не вслух, жестом, та сообразила, кивнула – знает; следовательно, Альбина просветила. Кира не из трепливых, да и понимает, чем может пахнуть огласка. И сын наверняка в курсе, как утаишь от своих…
Остаться наедине с дочерью удалось только после воскресного обеда, когда остальные легли отдохнуть. Они прогуливались по расчищенным от снега дорожкам, пробивавшийся сквозь сосны солнечный свет пятнал дорожки причудливыми тенями, говорили о том, что будет, как выборы повлияют на жизнь страны и их собственную, Альбина оценивала происходящее скептически, легкие уступки ненадолго, все вернется на круги своя; Яков Петрович не спорил.
– Зомбоящик все-таки меняется, меньше гнева в адрес пиндосов, больше о наших делах скорбных, – заметила дочь. – И о скрепах духовных потише разглагольствуют, не с пеной у рта. На патриотизме масла не спахтаешь, не накормишь народ, зарплаты и пенсии не прибавишь, цены не укротишь… Кто-то однажды высказался: “Когда в России начинают говорить о патриотизме, значит, где-то что-то украли”… Вирши тебя прочту, слушай: “В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной и всякой мерзости полна”…Догадываешься, о ком? О нас, грешных, о Рассеюшке, написано в разгар Крымской кампании тыща восемьсот пятьдесят какого-то, не помню, и знаешь, кто автор? Хомяков, поэт, философ, а главное, ярый славянофил. Тем не менее, никаких иллюзий в отношении родины не имел. Вот так-то…
Яков Петрович понятия не имел ни о каком Хомякове, но стихи прослушал с вниманием и подумал: нынче взяли бы славянофила этого за жабры и срок впаяли за антироссийскую пропаганду. Хотя Преемник на встречах с народом вроде обмолвился – осужденных по этой статье амнистируют и саму статью пересмотрят.
Висело в морозном воздухе и не обсуждалось, чем обернется для временного Хозяина этого дивного места приход во власть Преемника, чье избрание, возможно, в первом туре, не подвергается сомнению. Никто точно знать не может, снова обсуждать оба варианта на фоне благолепия природы означало воду в ступе толочь, портить себе настроение: “еще так не было, чтоб никак не было”, употребила Альбина свою любимую гашековскую фразу.
– Ты разговаривал с Преемником, так ведь? Как он тебе?
– Умный, грамотный, проницательный, раскусил меня… Я тебе по телефону побоялся рассказать. Начал имена какие-то называть, я вроде должен их знать по Питеру, а я ни в зуб ногой; потом фразочку по-немецки загнул, я опять не реагирую, ну, он все понял… Куратор заверил – этот момент они с Преемником урегулировали… Не дадут они ему ничего хорошего сделать, даже если захочет, а он вроде стремится…
Два замечательных cемейных дня пролетели, за ними – опять пустота, тоска.
Пришла мысль сходить в театр – изредка посещал премьеры, вот и сейчас захотелось развеяться, дал задание пресс-службе, та на выбор три спектакля, увидел название одного – и ахнул: ну, конечно, только этот, с интригующим и понятным только ему одному названием – “Двойники”. В интернете узнал: восемь лет назад привозил пьесу в Москву немецкий театр из Штутгарта, вышла сенсация, и вот немцы снова здесь.
Играли на немецком с русскими субтитрами, Яков Петрович не все понимал ( отдавал себе отчет, что не является изощренным театралом), однако действие с музыкой Шумана захватило; главное он уяснил: спектакль по мотивам, как сказано в программке, произведений Гофмана, того самого, чей рассказ про крошку Цахес отображали много лет назад в знаменитых телевизионных “Куклах”, приводя в ярость Самого. Мираж, мрачная фантастика, мистика, в общем, бегство от реальности – а каким еще может быть двойничество, мы тоже играем спектакль, изображая тех, кем не являемся, таким образом убегаем от действительности в выдуманный мир, думал Яков Петрович, сидя в директорской ложе в окружении трех охранников, специально расположившихся рядом и почти закрывших вождя от назойливых зрительских взоров.
Покидал театр через служебный вход, охрана перекрыла подступы, однако в толпе отсеченных металлическими ограждениями при его появлении началось мельтешение, и Яков Петрович услышал громко-надрывное: ”ВВ, тебя надо судить за все! Ты угробил страну!” Вплелось истеричное: “Убийца!” Кто-то зааплодировал, и вновь крик, почти вопль: ”Спецреймсом – в Гаагу, в наручниках!” В толпу бросились какие-то люди, кого-то выволокли, Яков Петрович не увидел остального, садясь в подогнанный к самому подъезду лимузин.
Весь недолгий обратный путь в Резиденцию было не по себе. В который раз уговаривал себя: какое отношение имеет он к тому, в чей адрес раздавалась хула, разве он оттяпал Крым и упорно, не признавая, но делая, засылал войска на юго-восток соседней республики… – никакого отношения не имеет, поэтому наплевать и забыть, он всего лишь тень Властелина, кукла на ниточках у невидимого кукловода, игравшая в случае необходимости свою роль и не более. Но вот ударило по ушным перепонкам, отозвалось нехорошим, гадким, и пришло в ум, выткался образ: словно паук, соткал Властелин чудовищную паутину, шелковые нити огромной прочности, ловчие сети, опутавшие страну, где каждая ячейка, нить, струна волокна играла свою, отведенную ей роль и служила укреплению всей сети, а в центре всего находился паук, всевидящий и всеслышащий, гарант стабильности и неизменности заведенного им порядка, но если каким-то непостижимым образом паук исчезнет, то с его исчезновением моментально улетучиватся холодящий душу многих страх, поднимают головы дотоле притаившиеся и начинают с остервенением рвать и кромсать созданную за многие годы сеть… Таков удел всех, кто мнит – власть их безгранична, думал специальный пассажир черного бронированного лимузина, чьи запоздалые прозрения расшатывали в нем крохи прежней веры и будоражили вопросом: где же я был раньше…
Изолированная жизнь в Резиденции развила в нем склонность к рефлексии, к размышлениям, порой наивным, порой неожиданным для него самого степенью откровений. Что же случилось в последние десять лет со страной и почему случилось…, в который раз прокручивалось в голове, словно кинопроектор оживлял кадры хроники, и вызревал ответ – причина в беспредельном, всепоглощающем, мутящим разум страхе; пусть в личном кэгэбэшном деле ВВ к числу недостатков и отнесен низкий порог страха (сам открыто признавался), то есть не боится в ситуации, когда другой на его месте улепетывал бы, смазав пятки, – в реальности наоборот: у его страха глаза были велики, вылезали из орбит. Презирал тех, кто изнутри, считал быдлом, а горстку иных, неприемлющих его, с радостью упекал в кутузку; еще больше презирал тех, кто снаружи, – лидеров-слабаков Гейропы и Заокеании; прочих, кто рядом, в ближнем круге, подкупал, и те с охотой захапывали халявные миллионы, а кто водил с Самим давнюю дружбу и оказался посноровистее – и миллиарды. И нет ниоткуда угроз, ни спереди, ни сзади, ни сверху, ни снизу, везде тишь да гладь – и внезапно, после мирных опознавательных белых ленточек Болотной площади, похожих, по его сравнению, на гондоны, и бегства вора и уголовника, ничтожнейшего президента соседней страны, изгнанного Майданом – взыграл панический страх за себя, наверное, мерещились всякие ужасы, и последовало все дальнейшее… Вот так, из ничего…
Да, страх… Отправная точка многих бед содеянных. Преступления совершаются сначала от страха, потом – от ужаса, а потом по привычке. В каждом из нас борются добро и зло – так принято считать, однако, оказывается, они не всегда соперничают, зачастую вполне мирно уживаются с молчаливого согласия самого человека.
Развивая намеченную пунктиром линию, Яков Петрович неожиданно подумал о том, что людей можно сравнить с бойцовыми собаками – к примеру, с американским питбулем, английским бульдогом, ротвейлером или аргентинским догом. Зверюг этих ради собственной безопасности надобно холить, говорить им нежные слова, выказывать им свою любовь – собаки решительно все чувствуют – но стоит повысить голос и, указывая на чужого, скомандовать “фас!”, разнежившиеся в ласке псы мигом прыгнут и порвут в клочья. Как легко разбудить в животном и человеке зверя, который загрызет всякого по указке хозяина…
Возвратившись мыслями к ВВ, Яков Петрович утвердил внутри себя, словно гвоздь молотком вогнал по шляпку: Сам почти не гладил общество по шерсти, не произносил нежные слова, не демонстрировал душевную приязнь – вместо этого науськивал, пробуждал злобу и ненависть к вымышленным, назначенным врагам, считал это своей охранной грамотой. При нем народ ожесточился донельзя – поди не признай, открылась в людях скверна, да такая, что оторопь берет. Как же так: учили доброму, светлому, человек человеку друг, товарищ и брат, а на поверку оказался тамбовский волк…
Если хочешь не знать страха, не чини зла. Зла же в нашей теперешней жизни столько, что не вычерпать, оно как кипящая вода в кастрюле норовит через край перелиться…
И сама собой всплыла молитва Верховному Властелину – бродила в Сети в конце пятнадцатого, еще до того, как Служба охраны пригласила к себе на работу сотрудника банка, как две капли воды похожего на ВВ. Яков Петрович тогда зачем-то заучил первые строки, и теперь, спустя восемь лет, воспроизвел в покуда безотказной памяти:
“К тебе, Владимир Благоверный, дерзаю вознести свой глас, очисть меня от всякой скверны, услышь меня в сей скорбный час. Прими теплейшие моленья, мой дух от зол и бед избавь,пролей мне в сердце умиленье, на путь спасения наставь…”
Нашли у кого очищаться от скверны…
Самые первые мартовские дни неотступно думал, обкатывал, ощупывал со всех сторон как нечто вещественное, пытаясь доискаться до истины: за годы двойничества Яков Петрович по идее должен был перенять особенности характера, привычки, вкусы, желания ВВ – скажем, привередливость в еде, страсть к обладанию женщинами как противоядие от комплекса коротышки (недаром считал, что каждый настоящий мужчина призван домогаться женщины, а та – сопротивляться, далее как в любимом самбо – кто кого), злопамятность (не мог простить двухметровому грузину-президенту уничижительное прозвище – лиллипутик); укрепиться в ненависти ко всему, что ненавидел ВВ, и полюбить то, что любил Сам; с ненавистью было ясно, понятно, а вот с любовью… чему поклонялся Властелин, что вызывало в нем восторг и вдохновение, преклонение и жертвенность, обожание и трепет… – с этим был афронт, Двойник не чувствовал, что эти качества хотя бы изредка проявлялись. Возможно, он ошибался, любому человеку, даже самому испорченному, подлому, мерзкому, жестокому и беспощадному, ведомо чувство любви, только предстает оно в причудливых, изощренных формах, недоступных для понимания.
Так вот, ни особенности характера, ни привычки, вкусы, желания ВВ не нашли в Якове Петровича отражения, он не был переимчивым, нутро Властелина никоим образом не передалось Двойнику, не поселилось в нем, словно натолкнулось на иммунитет к заразной болезни. Он бесподобно, гениально копировал внешнюю оболочку, лишь имитируя наполнение ее, как воздушный шар гелием, злыми газами, раздирающими оболочку изнутри.
…До выборов оставалась неделя, в воскресенье Якову Петровичу предстояло дать давно обещанное интервью корреспонденту CNN, это выглядело жестом, знаком, посылом пиндосам, которых зомбоящик больше так не называл (велено было); круг тем заранее был очерчен и согласован, однако могли прозвучать и каверзные вопросы.
Накануне стала грызть, как приступ подагры, неотступная тревога: что с ним будет. От шагреневой кожи оставалась совсем малость, выборы и инаугурация неотвратимо приближались, а с ними решалась и судьба Двойника, никому не нужного и, Яков Петрович понимал, опасного: присутствие всем известного, напитанного ботоксом лица, любимого и ненавидимого (известно, от любви до ненависти один шаг) может восприниматься неким вызовом: кому ты нужен, бессменный правитель, надоел, поди прочь, с глаз долой! И будет жить-поживать на покое не под своим именем персональный пенсионер с сотней-другой миллиардов в загашнике, которых на самом деле нет, то есть они существуют, но воспользоваться ими мог, но не успел только тот, кто бесследно исчез в конце августа 2023-го, и парой госдач, не таких шикарных, как Ново-Огарево, Сочи или Геленджик (их отнимут), но вполне достойных для проживания такой великой, богом посланной личности, обладающей гарантиями неприкосновенности. Суд в Гааге будет требовать его выдачи и постоянно получать отказ, что автоматически сделает ВВ невыездным. И до конца дней будет Яков Петрович играть чужую роль, и похоронят его с помпой на мемориальном кладбище, и напишут на могильном граните чужие имя, фамилию и отчество, и приходить к нему дети и внуки будут, страшась произносить имя подлинное…
Так выглядел лучший вариант, другой представлялся совсем иным: вскоре после выборов что-то с ним случится, мрачный старец в рубище Харон перевезет его через подземную реку, чтоб больше не возникал, не возбуждал в народе нежелательные воспоминания, и на том (дочь права) закончится история ВВ и его гениального Двойника…
Но и в том, и в другом случае известное о Властителе (а известно все, только скрывается, плавает ошметками) обрушится водопадом нечистот, с деяний его, громких и победных, соскоблят глянец, и предстанет правда, от которой содрогнутся даже заскорузлые души, которые ничем не проймешь, и сбудется пророчество зловредного романа – вздох облегчения, который (Яков Петрович помнил наизусь, как стихи) исторгнут не только живые, одушевленные обитатели огромной страны, но, казалось, почва, вода, воздух, деревья, строения, звери, птицы, рыбы, насекомые, у этого вздоха не будет имени, пола, возраста, адреса, он будет безымянным, принадлежавшим не кому-то отдельно, а всем вместе…
Яков Петрович видел лица близких, в воображении своем крепко обнимал и целовал, словно прощался, и звучало вышептанное дочерью “Ничего не бойся…”, звучавшее набатным колоколом.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Сообщения крупнейших агентств мира
Пометка “Срочно!!!”
4 марта 2024 года президент России, подавший в отставку в конце августа прошлого года, принял в своей загородной Резиденции Ново-Огарево специального корреспондента CNN и в самом начале интервью сообщил сенсационную новость: он является не лидером страны, а его двойником. Подлинный Верховный Властелин, правивший Россией почти четверть века, внезапно исчез в конце августа прошлого года при невыясненных обстоятельствах. Возможно, его уже нет в живых.
Таким образом, по мнению двойника, назвавшего себя Яковом Петровичем, произошел государственный переворот.
Никаких других подробностей журналист CNN не сообщилПо новостным телепрограммам десятков стран мира была показана двухминутная запись беседы, свидетельствующая о подлинности признания т.н. двойника.
В ответ на обращения мировых СМИ в кремлевскую Администрацию ее представитель заявил, что о факте исчезновения Верховного Властелина властям ничего не известно и начато расследование.
Связаться с т.н. двойником в понедельник 5 марта журналистам пока не удалось.
Конец