Исчезновение. Роман | Зарубежные задворки

Июль в столице выдался жаркий, с частыми грозами и очистительным озоном, не пахло сероводородом, в области, против ожидания, ничего не горело, зацвела липа, медовый запах плавал в аллеях, рощах, на лесных прогалинах, москвичи предпочитали отдыхать на дачах и вкалывать на участках, заготавливая на зиму пропитание, Кира Васильевна позвонила ближе к вечеру, сообщила, что выходные проведет в их домике на Истре, и осведомилась о планах мужа. Двойник не имел права делиться по открытой связи какими-либо сведениями о своем передвижении, жена это знала, но постоянно нарушала принятые правила, поэтому Яков Петрович с досадой буркнул в ответ невнятное: сам не знает.
На самом деле знал, однако ехать за город не хотел, пребывание на природе его не прельщало – он и так постоянно на дачах и на каких!, единственно, жалел, что не увидит внуков – Владик снимал летнее жилье в коттедже нефтяной фирмы, Альбина же укатила с дочкой и хахалем на Селигер. Думая о них, Яков Петрович скривился, точно съел кислое: предупреждение куратора сидело в подкорке и резко, щелкающе постукивало, точно при ударах ксилофонных молоточков. Чертов хирург, откуда свалился на нашу голову, да и Альбина хороша…
Черный казенный “Мерседес” со спецномером домчал до дома на улице Удальцова менее чем за час. Это ж надо, в пятницу и без пробок, дивился он, поднимаясь лифтом на двенадцатый этаж элитного строения. В большую трехкомнатную квартиру он вселился уже через три года службы. С наслаждением снял парик, отклеил усы, переоделся в шорты и майку и стал самим собой. Разогрел оставленный женой ужин, выпил рюмку водки и расслабленно устроился в гостиной в кожаном кресле под торшером, наконец-то один, без чьего-либо контроля и наблюдения.
Программа “Время” началась сюжетом о встречах ВВ с министром и губернаторами, Яков Петрович смотрел и переполнялся гордостью за отменно выполненную работу. Удалось глубоко внутрь запрятать неизбежное волнение, выглядел он убедительно, говорил по делу короткими, рублеными фразами – словом, являл образ человека (то есть не вполне человека, а Верховного Властелина, поправил сам себя) , который по-прежнему уверенно держит в руках бразды правления. В этом ни у кого в стране не может возникнуть ни малейших сомнений, ибо телевизор врать не может.
Еще в машине Яков Петрович решил полистать содержимое заветной красной канцелярской папочки, хранившей его записи. Не заглядывал в папочку месяца три, а может, больше, а между тем хранили тетрадки и отдельные листочки немало из того, что составляло суть нынешней специальности Якова Петровича. Освежить в памяти не мешает, считал он, потому и полистывал странички, когда приходила охота. Сейчас охота пришла, сама собой, как следствие того, что развалясь в кресле, он давал отдых и расслабление лишь мышцам, но не голове – мозг не выключался, сколь бы он не желал этого, ни днем, ни ночью, и потому по совету дочери он перед сном принимал валерьянку. Вот и сейчас, по-прежнему работая, Яков Петрович раскрыл папочку с крупно выведенным черным фломастером названием DOPPELGÄNGER
Означало непривычное русскому уху слово в переводе с немецкого – “двойник”. Оно, признаться, очень понравилось, едва впервые прочел и произнес: он катал его во рту, как шарик, обсасывал, как леденец, без конца повторял чужое звучание и тем самым поднимался в собственных глазах – двойник.., ну что двойник.., вот доппельгэнгер – совсем иное дело… Сопровождалось слово в записях Якова Петровича мудреным пояснением, списанным с Википедии: в литературе эпохи романтизма двойник человека, появляющийся как тёмная сторона личности или антитеза ангелу-хранителю. В произведениях некоторых авторов персонаж не отбрасывает тени и не отражается в зеркале. Его появление зачастую предвещает смерть героя. Нередко двойник “питается” за счёт протагониста, по мере его увядания становясь всё более самоуверенным и как бы занимая его место в мире.
Тема двойника описана и глубоко раскрыта у Гофмана (“Эликсиры сатаны”, “Песочный человек”). От Гофмана тема мистического, часто демонического двойничества перекочевала в произведения русских классиков – Пушкина (“Уединённый домик на Васильевском острове”), Одоевского (“Сильфида”), Гоголя (“Шинель”) и Достоевского (“Двойник”).

Ни одного упомянутого произведения обладатель заветной папочки не читал, за исключением двух последних, и то в школе – нет, не совсем так, Достоевского перечитал сравнительно недавно и поразился, что главного героя, титулярного советника Голядкина, зовут так же, как его – Яков Петрович, усмотрев в этом некую мистическую связь, но какую, и сам уразуметь не мог. Насчет же тени и зеркала – очевидная ерунда а вот смерть героя при появлении двойника… тут Яков Петрович обычно задумывался, морща переносицу, но даже самому себе старался не признаваться, какие же мысли пробуждает в нем рискованная фраза.
И еще странно, в самом начале понятие ДОППЕЛЬГэНГЕР у Якова Петровича связывалось вовсе не с тем, чему соответствовало, а с собакой, точнее, с ее породой, ну, типа ризеншнауцер или доберман-пинчер. Берущий след пес, пулей летящий за убегающим, внешне спокойный, послушный, но готовый в любой момент ощерить пасть, ощетиниться – и тогда кой-кому не поздоровится… Наваждение.., двойник – и собака.., чушь несусветная, однако втемяшилась блажь и так и осела, словно взвесь на дне пробирки.
Кто же они такие, двойники, откуда берутся? Яков Петрович исследовал вопрос с тщанием, хотелось разобраться в своей редчайшщей особенности, уяснить, что к чему; в последнее время не давало покоя, все настойчивее преследовало – недооценены двойники, не найдено им место достойное на полках истории, а меж тем дар их –взрывчатая сила огромная, перевернуть могущая всех и вся. Понятно, не имел в виду придурков 90-х, всех этих Лениных, Сталиных, Горбачевых, наводнивших Москву подобно попрошайкам и снимавшихся за деньги с каждым встречным-поперечным, с них какой спрос…
Ну, допустим, у знаменитостей, артистов тех же, музыкантов были и есть похожие на них люди, их путают. Скажем, на Пола Маккартни был похож английский школьник, как его бишь… Леонард Гиббс, в 1965 году из-за огромной любви к певцу едва не пал школьник жертвой толпы фанатов. Жительнице Лондона, имеющей несчастье быть похожей на Элизабет Тейлор, поклонники актрисы не давали спокойно ходить по улицам, беспрестанно ее атаковывали любители автографов и папарацци… Это Яков Петрович понимал, никаких тайн для него тут не было – простое сходство, не более, никакой заслуги копии нет. Разве можно сравнить с титанической работой, проводимой им, чтобы обыкновенное банальное сходство превратилось в абсолютное тождество, когда (он мечтательно прижмуривался) Двойник замещает оригинал без всякого ущерба делу, и никто не заморачивается, даже помыслить не может, а вдруг подмена…
Болтовни вокруг этого хватает, но ведь не секрет – у многих видных политиков, правителей имелись точные копии. Некоторые двойники внешнюю схожесть с оригиналом использовали, чтобы власть узурпировать. Других специально искали и нанимали, чтобы обезопасить знаменитого человека… Но вот по какой причине выбрасывается несколько одинаковых версий одного человека, никто не знает. ДНК у них совпадает до мелочей, а биологические родители разные. А бывает, ДНК разные, а внешние совпадения невероятные. И кто это объяснит? Никто не объяснит, с сожалением думал Яков Петрович. Хотя есть ученые, берущиеся за такую миссию, один, например, заявляет: причиной поразительного сходства между посторонними людьми является тайное родство. Если применить простой математический анализ, то любой человек через 8 поколений станет потомком 256 родственников, повязанных кровным родством. А подсчитайте, сколько наберется родственников через 30 поколений – почти миллион. И все эти близкородственные связи формируются на основе передачи генетического материала. Конечно, гены тасуются, перемешиваются, как карты в колоде. Но иногда в силу теории вероятностей выпадают одинаковые карты. И случаи такой похожести не исключение – это правило генетики. Мудрено объясняет, размышлял Яков Петрович, но может – и правда…
…Один из листочков папочки так и назывался – “Призраки смерти”. Откуда-то списал Яков Петрович, а откуда – уже и не помнил. Иногда люди встречаются с двойниками-призраками, которые для некоторых служат предзнаменованием смерти. Скажем, в то время, когда Байрон с приступом лихорадки лежал в Греции, многие видели его прогуливающимся по лондонским улицам. Русский поэт князь Петр Вяземский возвращался как-то ночью к себе на Невский и увидел свет в окнах своего кабинета, открывший двери слуга заверил, что в кабинете никого нет, но когда Вяземский вошел в комнату, за столом сидел… он сам. Князь громко крикнул и упал без чувств. Похожая история случилась и с Федором Шаляпиным – певец тоже впал в глубокий обморок. Незадолго до смерти видела свой призрак и императрица Анна Иоанновна, причем со свидетелями – графом Бироном, князем Щербатовым, часовым и офицером. Двойника Ленина незадолго до его смерти видели гуляющим по Кремлю – охрана думала, что поправившийся Ильич приехал ненадолго из Горок, однако официальные источники утверждали, что он находился в загородной резиденции безвыездно.
Хотите – верьте, хотите – не верьте, подытожил Яков Петрович, положив листок в папочку. Он лично – не верил, зато в правдивости истории сталинского двойника почти не сомневался. Может, потому, что видел в нем родственную душу, выполнявшую столь же ответственную работу.
По желанию вождя органы стали искать его двойника и обнаружили подходящий объект в Виннице. Им оказался бухгалтер Евсей Лубицкий. Непримечательный ничем, кроме удивительной портретной схожести с Хозяином. Кроме портретного сходства требовались примерно одинаковый рост и телосложение. Всем этим требованиям Евсей отвечал как нельзя лучше. У Сталина имелись и специфические особенности фигуры, например сохнувшая левая рука, но на такие “подробности” внимания не обращали.
В сентябре 1935 года поздно вечером в дом Лубицких пришли сотрудники НКВД. Исполнители не имели представления, в каких целях проводится операция: перед ними просто поставили узкую конкретную задачу и приказали её чётко выполнить.
– Можете проститься с семьёй, – разрешили Евсею и увезли его в неизвестном направлении. А родным приказали молчать.
Бухгалтера доставили на конспиративную дачу НКВД в Подмосковье. При Лубицком неотлучно находились несколько сотрудников госбезопасности, тщательно следивших за соблюдением жёсткого режима секретности.
Как только Евсей освоился, на дачу прибыла группа связанных с НКВД портных, парикмахеров и гримёров. Они не имели права покидать территорию объекта до завершения работы. Их работа заключалась в том, чтобы быстро сделать из Лубицкого точную копию вождя и даже обучить его характерным жестам Сталина и копированию походки. Не забыли и знаменитую трубку.
Подготовка двойника велась в течение шести месяцев. Лубицкий играл предложенную ему роль охотно, и постепенно первоначальная его скованность совершенно прошла. Он всё понимал с того момента, как только взглянул на себя в зеркало в новом обличье. НКВД неукоснительно соблюдал правила секретности. По окончании подготовки все, кто принимал в ней участие – портные, гримёры, парикмахеры и прочие, были вывезены с секретного объекта и уничтожены. (В чем-чем, а в этом Яков Петрович нисколько не сомневался – нынче времена все-таки другие, о нем, Двойнике ВВ, осведомлен, по меньшей мере, с десяток сотрудников охраны и все живы, а тогда… сами знаете).
“Смотрины” двойнику пожелал устроить сам Иосиф Виссарионович. Это происходило на ближней даче в Кунцеве. Узнав, что двойник – еврей по национальности, вождь слегка поморщился, но потом даже весело смеялся над точно копировавшим его Евсеем. В общем, остался очень доволен. В знак расположения он даже угостил бывшего бухгалтера коньяком и пожелал ему успехов. После этого Лубицкого вновь отвезли на секретный объект.
Сталин решился выпустить двойника на встречу с делегацией шотландских шахтёров. Зарубежные гости не знали Сталина, но на встрече присутствовали переводчики, сотрудники кремлёвского аппарата. Тем не менее никто ничего не заподозрил. Речей и выступлений со стороны вождя не предусматривалось, и двойник свято соблюдал установленный регламент встречи. Он понимал, чем грозит ему разоблачение.
Лубицкий жил на секретном объекте, где его обслуживал узкий круг людей, возможно, даже не подозревавших, что они работают с двойником, а не с самим Сталиным. Бухгалтера прекрасно кормили, показывали новые кинофильмы, развлекали, доставляли женщин по его вкусу. Хозяин был доволен двойником, тот достиг высокого мастерства в копировании “патрона” и часто получал разрешение ездить в Большой театр вместо Cамого. Там двойнику устраивались овации, и Евсей искренне наслаждался произведённым эффектом, видимо, в душе он был актёром и авантюристом, Есть сведения, что иногда Лубицкий даже поднимался на трибуну Мавзолея, но очень редко. Ближайшее окружение Сталина – Каганович, Молотов, Маленков, Берия – знали о существовании двойника и не любили его.
Сталин использовал Лубицкого не слишком часто, предпочитая всё решать самостоятельно. Возможно, он специально сберегал его для какой-то суперигры или опасной ситуации, когда потребовалось бы подставить Евсея вместо себя. Неизвестно, как использовали Лубицкого в период Великой Отечественной войны, вывозили ли его с секретного объекта на международные конференции в Тегеране и Ялте, где на Сталина готовились покушения. Был ли Лубицкий в Потсдаме, когда решались судьбы послевоенной Европы?
…Арест в конце 1952-го явился для Евсея полной неожиданностью. Хотя, наверное, он с самого начала ожидал чего-то подобного, если не хуже. Возможно, арест стал одним из хитрых ходов искушённого в интригах Лаврентия Берии – он рвался к власти и был прекрасно осведомлён о состоянии здоровья Сталина. Можно предположить, что, удаляя двойника, Лаврентий Павлович хотел быть полностью уверен, что через некоторое время он увидит остывший труп Самого, а не Лубицкого.
Остаётся неясным, почему двойника сразу не ликвидировали, а отправили в лагерь на Дальнем Востоке? Его, видимо, спасло известие о смерти Сталина. Скорее не само известие, а подкрепляющее его распоряжение из Москвы, возможно, самого Берии, не трогать двойника “до особого распоряжения”. Вскоре Лубицкого неожиданно освободили. Он сбрил усы и благоразумно перестал копировать вождя. Евсей дал подписку “о неразглашении” и получил предписание безвыездно жить в Средней Азии. Под собственным именем, которое никому не было известно, он поселился в Душанбе. О гибели семьи и родственников бывший бухгалтер узнал, выйдя из лагеря. Ехать в Винницу незачем и писать некому. К тому же он опасался надзора госбезопасности.
Скончался Лубицкий в 1981 году. Незадолго до смерти он поделился воспоминаниями с представителем канадской прессы. Открывая тайну, Лубицкий просил не публиковать никаких сведений до его кончины. Действительно, публикации о нём в западной прессе появились только спустя несколько лет.

Яков Петрович, помнится, поделился прочитанным с куратором. Олег Атеистович не разделил уверенности подшефного в правдивости рассказа. Лично ему о двойнике Сталина ничего не известно, он тогда еще не родился, отец был мальчишкой, а дед в органах – мелкой сошкой, откуда ему знать… Став большим начальником, генералом, он этим вопросом не интересовался. Вполне возможно, этот самый Евсей все или многое придумал и запудрил мозги канадцу.

Так на глазах разрушилась легенда, что искренне огорчило Якова Петровича. Он остался при своем мнении, ничего не сказав об этом куратору.

Работы во второй половине лета у Двойника оказалось немного, каникулярное время коснулось и начальства, начались отпуска и поездки на отдых по стране, ибо за рубеж ездить мало кому разрещалось, да и без всякой охоты их там принимали, если и упоминались встречи Первого лица, то хроникально, в ленте ТАСС.

В сочинской и геленджикской Резиденциях Яков Петрович проводил считанные дни. Зато удавалось пожить на собственной истринской даче. Летом невзгоды и потери, замечал Яков Петрович, иначе воспринимаются, нежели осенью или зимой, видимо, климат способствует иному, более позитивному восприятию, люди огородами заняты, на протесты, на что-то серьезное, могущее ущерб власти причинить, их подвигнуть невозможно. Да и, видать, смирился народ с ценами, привык экономить на всем, приноровился, приспособился, научился спекулировать едальными карточками для бедняков…

Заметно убавились за август просторные летние дни, хрустальные, тихие, задумчивые, прозрачный воздух словно отодвигал горизонт, приоткрывая дали, тёмные ночи казались чуть светлее от нестерпимо ярких звёзд, алмазной аркой сверкал на ночном небе Млечный путь, ближе к горизонту опустилась Большая Медведица. Местами стали заметны пожелтевшие берёзы, на обочины дорог и тропинки слетались стайками жухлые, еще не жесткие, как фольга, листья, на деревья и травы ложилась тончайшая пряжа пауков-тенетников, под дуновением ветерка блестящие паутинки парили над головами… Дождей не было, в лесу вокруг дачи грибы отсутствовали, Яков Петрович с женой и полкорзинки не собрали. Он любил эту пору начала бабьего лета, да и как можно было ее не любить.., природа рождала лирическое настроение, столь ему не свойственное.

Кира Васильевна обожала копаться в земле (недаром преподавала биологию) , для удовольствия выращивала на шести сотках огурцы, кабачки, помидоры, на участке полыхали георгины, щедро расточали аромат флоксы и розы. Красота эта примиряла Якова Петровича с однообразным дачным существованием, контрольные звонки на работу, которые он обязан был делать утром и вечером, не содержали ничего нового: “вы пока не нужны…” Куратор был в отпуске в Крыму, однажды звонил оттуда, судя по голосу, находился в прекрасном расположении духа. Месяц истекал, а кругом тишь да гладь, ни тебе пожаров, наводнений, упавших самолетов, затонувших судов, забастовок, терактов, всего того, что издавна происходит в стране почему-то в августе.

На день рождения жены в кое-то веки собралась вся семья, дети и внуки, чему Яков Петрович в силу оторванности от близких был особенно рад. Почтил вниманием и дочкин ухажер Михаил.

Отмечали приятное событие в субботу 26 августа. Стол накрыли на веранде, Кира Васильевна расстаралась, наготовила уйму вкусностей, Яков Петрович купил в Ново-Огаревском спецраспределителе для охраны черную и красную икру, семгу, балык, язык, ветчину, копченых кур и все по номиналу, за смешные деньги. Альбина не замедлила съязвить: “Неужто все это великолепие по карточкам продают? ” – “А ты не ешь…”, – вспылил, но вовремя осекся, увидев умоляющий взгляд жены – ну хоть сегодня не ссорьтесь…

Внуки посидели полчаса за общим столом и начали носиться по участку, в конце концов облюбовав малинник, верховодила четырехлетняя Ниночка, бой-девка, в маму, ее слушались ровесник Андрюша и Петя, постарше на пару лет, сыновья Владика. В самом начале застолья Петр насмешил всех, вылупившись на деда, будто видел его впервые, и очень серьезно изрек: “Почему ты так похож на нашего вождя?”

Альбина в открытом сарафане, с дразнящим бюстом, форсила перед своим хирургом, наравне пила с ним водку, исправно закусывала деликатесами и через часа полтора дошла до кондиции. Жена Владика – Света, невысокая, пухленькая армяночка с расчесанными на пробор темно-каштановыми волосами, скромница и тихоня, с осуждением поглядывала на золовку, а той хоть бы хны. Хирург чувствовал себя несколько стесненно и странно поглядывал на Якова Петровича. “Наверное, думает про себя: “Ничего себе работенка у будущего тестя…” Ну, на счет будущего мы еще посмотрим, Яков Петрович вспомнил предостережение куратора.

Михаил, чернявый невысокий, со складками и ложбинками на щеках, словно кто-то провел глубокую вспашку лица, выглядел значительно старше своих сорока или около этого лет, Яков Петрович придумал ему кличку – Жук. И что дочь нашла в нем, поди разберись в женских пристрастиях… Говорил он немного, словно выпекал слова-блины, выливал жидкое тесто на сковороду, давал окрепнуть, переворачивал и в зарумяненном виде бросал в тарелку, речь получалась вкусной.

Яков Петрович старался забыть все то, что репетировал у зеркала и плазменного экрана, старался говорить своим голосом, без тембра и модуляций оригинала – зачем лишний раз близких напрягать – получалось не всегда, нет-нет и проскальзывали в звучании привычные нотки, и тогда дочь подхихикивала.

Решили устроить перерыв перед десертом с фруктами, ягодами и мороженым, расчистили стол, оставив бутылки и кое-какую закуску, Кира Васильевна занялась внуками, игравшими на участке, Света в гамаке что-то читала, за столом остались Яков Петрович с дочерью и сыном и хирург. Диспута не избежать, подумал Яков Петрович, зная норов Альбины – ни за что не упустит возможность лишний раз укорить отца – кому, дескать, служишь… Предчувствие не обмануло – дочь начала в своем духе:

– Что они со страной сделали, изнасиловали по полной программе, нагло, грубо, садистски… Если воедино собрать их деяния, можно решить, что это работа вражеской резидентуры, стремящейся ликвидировать Россию, разве не так?

– При этом тот, на самом верху, столько наворотивший, отнюдь не всесилен, как многим представляется, – выпек фразу Михаил. Чувствовалось – уже под хмельком, иначе наверняка воздержался бы. – Анекдот вспомнил про российского генерала. Удит он рыбу, рыба не клюет, генерал злится, ангел слетает к нему с неба и тихо так, на ушко: “А ведь не прикажешь…” Самый главный человек у власти, всемогущий, может кого угодно в тюрягу засадить, любого недовольного в бараний рог скрутить, но не может приказать экономике выздороветь. Не может и все тут!

– Ну, хорошо, предположим, главный пост займет честный, порядочный, умный человек…

– Приятно слышать, отец, – тут же встряла дочь. – Наконец-то из твоих слов явствует, что Властитель наш не умный, не честный и не порядочный.

– Я этого не говорил, и не перебивай… Я о другом, и вообще, это фантастический вариант, – после запинки. – Так вот, придет к власти такой человек из вашей замечательной оппозиции, которой на самом деле нет, и объявит стране и миру, что Россия стала демократической. И что, враз все изменится?

– Ничего не изменится, не стала и не станет, ибо демократизм объявленный будет держаться на одной конкретной личности во главе отжившей системы властвования. Народ по-прежнему перед ложным выбором окажется – какому вождю присягать… А у чиновников вообще головная боль, на какую карту ставить…

– А я другой анекдот расскажу, – подал голос Владик. – Двое граждан попали в дерьмо. Один, которому дошло до горла, кричит: “Помогите!” , на что второй, которому подступило уже к подбородку, просит: “ Не поднимай волну”. Первый гражданин – либерал, как ты, сестра, и твой Миша, в дерьме жить не хочет, второй – тоже не хочет, как я, однако боится, что станет еще хуже.

– Более того, когда все на одну фигуру замкнуто, она вынуждена на силовиков и чиновников опираться, которых прикармливать приходится, разрешать им воровать и бесчинствовать в обмен на лояльность, оттого такая чудовищная, необоримая коррупция, – гнул свое Жук, поддерживая Альбину.

– Если я вас правильно понял, необходимо отменять монополию на власть, – заметил Владик. – Но наша Конституция, насколько я знаю, списана с французской, там у президента тоже огромные полномочия и ничего!

– В их Конституции не записано, что президент определяет основные направления политики, внутренней и внешней, у нас не французская модель, а самодержавная, имперская…

– А может, Миша, дело не в Конституции и вообще не в законах, а в их неисполнении?

– То есть в правоприменении, ты хочешь сказать… Но почему наш основной закон представляется листком бумаги, не более того? Да потому, что все замкнуто на одну фигуру, на ВВ. А если бы в стране нашей парламент превратился в реальную силу с делегированием ему полномочий Властелина, не всех, но существенных, Конституцию не удалось бы игнорировать.

– Это ты воровскую ничтожную Думу парламентом называешь?

– Молодец, братик, прозреваешь потихоньку, – съязвила Альбина.

– Один гениальный француз, побывав в России, почти двести лет назад

задался вопросом, характер ли народа создал самодержавие, или же самодержавие создало русский характер, и не смог отыскать ответа…

– Я тебе, Миша, другую цитату приведу, – загорячился Владик. – Не помню, кто сказал: Россия позволяет кататься на своей шее каждому любителю верховой езды, иногда, встав на дыбы, она опрокидывает всадника – и сейчас же позволяет взнуздать себя другому… Один мужик, я с ним по работе постоянно контактирую, высокий пост занимает, однажды разоткровенничался: “Мы всё понимаем, но уже не можем соскочить – за нами сразу придут, поэтому вынуждены продолжать бежать, как белка в колесе. Как долго? Сколько хватит сил…”

– Что лучше, умирать медленно и не больно, или рискнуть, прыгнуть в неизвестное, а там куда кривая вывезет, а?

– Ни фига себе, сестренка, как легко ты судьбой страны распоряжаешься… Это ж народ, миллионы людей… Кривая вывезет… Неизвестно еще куда, и как потом расхлебывать всем придется.

Узнал бы куратор, по головке меня не погладил. В доме Двойника, которому доверена такая ответственная миссия… – такие сомнительные разговорчики… – хмыкнул Яков Петрович, – и я их спокойно и с интересом воспринимаю, даже сам участвую… С другой стороны, кто сейчас об этом не размышляет, не ищет выход, каждый на себя примеряет, одни – за царя, пусть правит вечно, нам тогда ни о чем думать не надо, хотя живем все хуже, другие, вроде дочери и Жука, – против категорически; самое удивительное, он, Яков Петрович, верный слуга системы, не ответит однозначно твердо, на чей стороне, но червь сомнения изъедает все сильнее.

– Я Бердяева перечитываю, выдающийся ум, так вот, пишет он, что русская душа – мистическая, мучают ее бесы, легко поддается соблазнам, человек наш мутный, сам себя плохо понимает. Вековечно такой, неизменно мутный. Бердяев такой вывод подсказал: русские люди и власть круговой порукой связаны, злобные инстинкты, мелкие страстишки нажиться, не потратив усилий, пограбить, поворовать – это все внизу, в подвале, а на верхних этажах – то же самое, только в несоизмеримых масштабах. Ненависть и презрение – взаимны, однако народ лживую и подлую власть ненавидит глубже, с мистическим ужасом, тем большим, что она – своя. Ненавидит и боится, и потому принимает такой, какая есть, ведь питается она тем же, чем живет народ. Сказано это, господа, столько лет назад, но, согласитесь, будто о наших днях.

– Мрачно больно, Миша, вас послушать, народ наш чуть ли не исчадие ада, но ведь есть и добрые люди, совестливые, честные, порядочные, взять нашу семью, разве мы мутные, что мы у кого украли? Кира Васильевна учительствует за копеечную зарплату, Альбина вкалывает за гроши, Владик тоже не миллионы гребет, один я – исключение, но моя история – особая, вы же понимаете…

– Я не о вашей семье, я в принципе… В мутных людях всякое намешано, к примеру, он с тобой выпивает, лучшим другом называет и внезапно ощерится злобной гримасой: “Ты меня уважаешь?” Попробуй не так ответить, он ножиком пырнет, не задумается, или табуреткой по кумполу.

– Многие мои коллеги, вроде образованные, интеллигентные, врачи все-таки, как рассуждают: при СССР нас боялись и уважали, а теперь Америка нас не уважает, – ввернула Альбина.

– Мне ребята вопрос задают: “Когда война с Америкой начнется?” – бросила Кира Васильевна, вернувшаяся в дом взять для внуков ягоды. – Я им: “Вы о какой войне говорите – ядерной? От нас и от них ничего не останется, только пепелище радиоактивное”. А они смеются: “Вы, Кира Васильевна, паникерша – мы первыми ударим, пиндосам хана”.

– Тут вот в чем штука, – Жук налил водку в большую рюмку всклянь, выпил залпом и хрустул малосольным огурцом из засола хозяйки дачи. – Простой человек, обыватель так называемый, как живет? Отработал, вернулся домой, уставился в “ящик”, пивка махнул, в выходные жена припахивает огород копать, сажать всякую овощ – кормиться- то надо, дети канючат: купи то, купи это, а бабки откуда взять? Остонадоело, одно и тоже каждый день, скука, а “ящик” вещает: весь мир против нас, значит, и против меня, и человек радуется, счастлив, горд, что вместе с остальными с мировым злом борется. Мы – против всех, выходит, чего-то стоим, раз нас, русских, боятся…

– Семья у нас замечательная, антисоветчики сплошные, и как ты, батя, такое безобразие терпишь? – Владик с ехидцей легкой.

– Вы меня в свою кампанию не записывайте, – возразила Кира Васильевна. – Я слушаю, мне интересно, особенно то, что вы, Михаил, излагаете, но я не со всем согласна.

– И на том спасибо, что не со всем, – заметил Яков Петрович. – А как мне прикажете реагировать: на службе одно слышу, дома – другое… – поддержал тон сына, то ли в шутку, то ли всерьез.

– Не стоило мне Бердяева вспоминать, – начал неловко извиняться Михаил. Похоже, в нем как следует торчало.

– Да нет, пожалуйста, мы люди свои, с нами обо всем говорить можно. С другими – не советую. О вас, Михаил, кое-где уже известно, меня просили вас предупредить – поосторожнее будьте, ладно?

Над столом повисла неловкая тишина. Задержавшаяся на пороге жена с глубокой тарелкой садовой малины смотрела с укоризной: зачем при всех, мог бы наедине сказать. И в самом деле, зачем? – ругал себя, – вырвалось само собой, тоже выпил, видать, лишку.

Жук помрачнел, складки на лице стали, казалось, еще глубже, он снова наполнил рюмку.

– Ваше пожелание принял, постараюсь исправиться. Лучше вам меня не принимать, не то беду на себя накликаете…

– Прекрати ерундить! – вскипела Альбина. – Ты мой друг, у меня в гостях, а ты, отец, зря Мишу пугаешь, он не из трусливых.

– Да не пугаю – оберечь стараюсь. Чего ты взъелась?

– Работа у тебя такая, я понимаю, но мы ничего особенного не говорили, многие о том же самом спорят: сколько еще этот ВВ продержится – страну до ручки довел…

– Так-таки многие? – скривился Владик. – А рейтинг вождя?

Альбина махнула рукой, точно от мухи назойливой отбивалась: сам знаешь, с какого потолка цифры берутся; это как на выборах.

– Друзья, не ссорьтесь: если ВВ проводят на заслуженный отдых, мне-то что делать? Придется вместе с ним на покой, – и Яков Петрович натужно улыбнулся.

Сказано было с бесхитростной простотой и одновременно с робкой надеждой, что не произойдет в ближайшее время, хотя произойдет обязательно – все кругом скукоживается на глазах, вчерашняя уверенность оборачивается разочарованием и растерянностью.

Спор стих, как умолкнувший свисток снятого с огня чайника с закипевшей водой, сидели молча, лакомились малиной и крыжовником, Кира Васильевна обнесла всех кусками бисквитного торта, разлила по чашкам пахнущую бергамотом заварку, залила кипятком из самовара. Жук что-то произнес вполголоса, обращаясь к Альбине, Яков Петрович уловил знакомое заковыристое, сразу не выговоришь, словцо, оброненное пару раз Атеистовичем, ругавшим в беседе с Двойником какого-то писаку, который этим самым словцом объяснял невзгоды российской жизни. Попросил тогда куратора объяснить, что означает, тот объяснил, Двойник ничего не понял, переспрашивать постеснялся. Альбина, как эхо, повторила за Михаилом и в ответ на просьбу отца попробовала растолковать, нацеливаясь красивыми миндалевидными, как у бенгальской кошки, глазами поочередно на отца, брата и мать – им адресовались ее откровения.

Из объяснений, изредка уточняемых хирургом, вытекало следующее:

не только телепомоями объясняется затмение в мозгах народа, растущая злоба, агрессивность, отказ от признания реальности, да и сами помои не просто так льются на головы – они должны соответствовать устремлениям народа, чаще всего бессознательным. И тут Альбина упомянула Ницше (Яков Петрович знал это имя, вроде бы идеолог фашизма, у него немцы много чего понабрались, и вслух сейчас об этом – оказывается, пояснил Жук, не совсем так, вернее, совсем не так – великий философ и вовсе никакой не идеолог), он размышляет о ресентименте, попросту говоря, о том, что свойственно рабам, которые ничего изменить в себе и в мире не могут, поскольку рабы, а коль так, в своем воображении они не принимают реальность, восстают против нее, так им спокойнее, уютнее внутри себя. Ресентимент в России – отказ от реальности, удел беспомощных, испуганных, потерянных людей, причем свойственно это не только низам, но и верхам, самым-самым, включая ВВ, да, папа, не удивляйся. Тот, чьим Двойником ты являешься, страдает от непризнания его равным игроком на мировой арене, а чтобы его признали, становится злобным и агрессивным, точнее, уже давно стал. Ресентимент – авантюра в Украине, а для многих благородная война против бандерофашистов; изоляция страны –утверждение в ранге великой державы; упадок экономики, бедность и нищета – залог высокой духовности, потерянной Западом. Ложь становится правдой, вернее, люди принимают одно за другое, реальные факты утрачивают смысл, между ложью и реальностью стираются все различия. То и дело мы слышим – везде вранье, мы ничему не верим, а на самом деле верят во всякую чушь. И даже нормальные люди теряют разум и начинают отрицать реальность…

Владик попер на сестру – как ты можешь считать народ наш рабским,

глупым и ничтожным, не способным черное от белого отличить? – во-первых, я такого не говорила, а, во-вторых, ответь: почему его так легко оболванили? – а немцев почему так легко Гитлер превратил в нелюдей, а ведь нация культурная, передовая, Бетховен там, Гете и прочие; заспорили жарко, с взаимными обвинениями, Михаил пытался успокоить, урезонить – куда там, разбушевались не на шутку. Кира Васильевна демонстративно ушла в спальню, Яков Петрович не рад был, что спросил про этот проклятый ре…сен…тимент, черт, как ругательство звучит, еле произнесешь…

– Все от бессилия, от комплекса неполноценности, зависти, ничего не могут в своей судьбе изменить, вот и делают из Запада демона, который мечтает нас завоевать… Да нужны мы ему, как зайцу триппер! – истерила Альбина.

– Помрачение в умах, род тяжелой, но излечимой болезни, – выпекал фразы Жук. – Увидите: пройдет несколько лет, и люди очнутся, как после горячечного бреда, спохватятся, устыдятся сами себя: неужели мы так думали и такую околесицу несли…

– А кончится тогда, когда со жратвой начнутся настоящие проблемы. Тогда дурь быстро выветрится, – неожиданно выступил в унисон Владик.

– Нет, братик, не кончится, не выветрится, народ боится будущего без ВВ, ему через зомбоящик внушают – в окружении вождя кровожадные твари, только и ждущие, как бы его место занять.., – и уже другу: – Мишенька, твоими бы устами… Он уже не в силах массовое безумие остановить, истерию ненависти, даже если бы и хотел, – резьба сорвана, понимаешь?

Около десяти вечера гости разъехались, Альбина на прощание чмокнула отца и попросила прощения, Яков Петрович обнял ее, сказал, что не сердится, на самом деле, взбудораженный, разгоряченный спором и выпитым, он был отчасти выбит из колеи – логика в ее рассуждениях имелась, да и Жук подбавил… Про народ Бердяевым метко подмечено, он еще в молодости, когда запоем читал, примерно к такому же выводу пришел, но сформулировать не сумел, вывод в тумане остался – грамотешки и знаний не хватило. Что же касается Самого… В последнее время (откровенно признавался себе в этом) образ ВВ в его глазах основательно подвял, как кожа на лице вождя, укрепляемая неизбежным ботоксом, он многого не понимал в его поступках и уже не старался находить оправдательные мотивы, и поэтому аргументы дочери и хирурга воспринял не зло, не отвергнул их, как сделал бы еще пару лет назад, а с болью ощутил их правоту если не во всем, то в значительном, что лишало его уверенности в собственных действиях. Тонкая проволока, по которой Яков Петрович ходил, как в цирке, начинала раскачиваться сильнее и сильнее, он не чувствовал сил и возможностей балансировать, как прежде; в отличие от опытных эквилибристов, не знал, что глаза артиста всегда устремлены в одну точку, едва повернулся – и сразу же должны глаза машинально находить новую точку, это помогает балансу, иначе сверзишься. От него, смотревшего только в одну “мертвую точку”, требовалось освободиться от ее плена, отвезти от нее глаза, иными словами, распрощаться с магией оригинала, изжить ее в себе.

…Он засыпал, когда позывные мобильника – пронзительный лейтмотив увертюры к “Севильскому цирюльнику” – заставили вздрогнуть и очнуться. В мобильнике знакомый голос:

– Добрый вечер, Яков Петрович, точнее, уже почти ночь. Вы дома или на Истре?

– На даче. День рождения жены отмечали.

– Мои поздравления. Собирайтесь, за вами посылается машина.

– Вы из Крыма? – спросонья неуместно спросил.

– Из какого Крыма? Окститесь. Я в Москве.

Олег Атеистович был явно взволнован, его выдавали обертоны.

– Возвращаться в Ново-Огарево?

– Вас привезут в Кремль. Собирайтесь… Загримируйтесь как обычно.

– А что случилось? – еще один нелепый вопрос, объяснимый прерванным сном и выпитым.

– По открытой связи я такие вещи не обсуждаю, – отрезал куратор.

По дороге в Москву Яков Петрович вытрезвел. Зачем спешно доставляют в Кремль, он не имел ни малейшего представления, но нутром чувствовал – неспроста; случилось нечто, круто меняющее вектор его, в сущности, размеренной, устоявшейся жизни, показывающая на “восток” стрелка компаса крутанулась на 180 градусов и уперлась в “запад”. Не у кого спросить в машине: бессловесный водитель и сидящий рядом с Двойником на заднем сиденье неприятный тип с тонкой кадыкастой гусиной шеей, ответивший на пару наводящих вопросов невнятно и с явной неохотой.

На въезде в столицу по обе стороны автострады угрюмо застыли автобусы с плотными, не пропускавшими света шторками, и крытые тентом грузовики. Кольнуло скверным предчувствием.

После довольно долгой проверки, которую осуществляли не офицеры комендантской службы, как прежде, а люди в штатском, машина сопровождения, следовавшая впереди, въехала в Кремль, за ней черный “мерседес” с Яковом Петровичем. Остановились у 14-го корпуса, где находился рабочий кабинет ВВ, кадыкастый вышел первым, обошел машину, открыл дверцу и пригласил Двойника выйти и проследовать за ним. Через несколько минут они оказались в приемной.

Двойник крайне редко бывал здесь, надобность в частых посещениях отсутствовала – ВВ работал и принимал визитеров по большей части в Резиденциях, особенно в последние пару лет. В приемной находились пятеро человек, никого из них Двойник прежде не видел, во всяком случае, не помнил их лиц.

К нему подошел высокий блондин лет немногим за пятьдесят, с зачесанной на пробор шевелюрой, единственный из присутствовавших в камуфляжной форме. Он вежливо взял Якова Петровича за локоть и провел в кабинет, дверь в который была приоткрыта. Дотоле Двойник не удостоивался такой чести, его миссия заканчивалась в примыкавшей к приемной служебной комнате.

Войдя внутрь, Двойник внезапно испытал некоторое успокоение, на миг отступила тревога сегодняшней ночи, не думалось о том, что случилось и что его ждет, не думалось ни о чем, кроме того, что он вступил в святая святых, и его охватило почти детское нетерпеливое любопытство: он озирался по сторонам, пытаясь вообразить присутствие здесь человека, на которого немыслимым образом похож, как садится за стол, не подавляющий размерами, над которым герб страны, а справа и слева – флаг государства и штандарт Верховного Властелина, прикасается к письменному прибору из зеленого малахита и компьютерам, подключенным, как и в Резиденциях, к ситуационному центру, расположенному, по всей видимости, в этом же здании, сейчас они выключены, экраны не светятся, и здесь же – телефоны и коммутатор с пультом управления, за телефонами – горшочек с кустистым цветком, у него слегка волнистые листья и белое покрывало; он залюбовался стенами кабинета с золотистым оттенком, обитыми идеально пригнанными друг к другу шлифованными панелями из мореного дуба, вдоль стен шли шкафы, заполненные книгами и справочными изданиями, поднял глаза и уперся в украшенный строгим орнаментом потолок; ближе к окну – стол для переговоров, за которым ВВ разговаривает с высшими чиновниками… Все это он охватил и запечатлел в считанные секунды, пока блондин в камуфляже медленно вел к этому самому столу. Казалось, что может его удивить после того, как сам принимает гостей за таким же столом в Ново-Огарево, ничего не может, но кабинет в Кремле, недоступный для Двойника, это нечто особенное, ни с чем не сравнимое…

Едва они сели напротив друг друга, к Якову Петровичу вернулась тревога. Блондин заговорил приятным сочным баритоном:

– Меня зовут Вячеслав Сергеевич, я – новый первый заместитель директора ФСБ. Извините, что выдернули вас из постели в неурочный час.., – и продолжил глуше и многозначительнее прежнего, делая интонационные пробелы между словами, как обычно бывает, когда оглашается секрет: – Хочу сообщить об исчезновении ВВ, произошло это вчера, никто об этом не знает, кроме высшего руководства спецслужб и армии. Вам, уважаемый Яков Петрович, придется полностью взять бразды правления государством в свои руки, не замещать, как прежде, а руководить, притом несколько месяцев. Так решило высшее руководство…

Якова Петровича будто оглоушили чем-то тяжелым.

– А если ВВ вернется? Ведь он исчезает каждый год, и всякий раз на более длительный срок, – выдохнул в полной растерянности.

– Успокойтесь, на вас лица нет… Он не вернется, ясно? Никогда не вернется. Ему хорошо там, где он находится.

– А взрослые дочери с семьями, Арина с детьми?

– О них тоже позаботились.

– Вы сказали – несколько месяцев, а что потом?

– Правильная постановка вопроса. В марте будущего года – президентские выборы, так вот вы в них участвовать не будете, через полгода с небольшим – на покой, ваша миссия закончится. Получите гарантии как Первое лицо, тихо-мирно станете жить, в комфорте.., но мемуары сочинять не советую, – Вячеслав Сергеевич хищно улыбнулся, обнажив ровный нижний ряд отливавших неестественной белизной зубов – очевидно, вставных, на имплантах. – Через пару дней выступите по телевидению с Обращением к народу, сообщите о своем.., грубо говоря, отречении, понятно, слово это не прозвучит, но смысл будет понятен – возраст, недомогания, усталость… Имя преемника специально не оглашается, о нем позже поговорим. Пускай СМИ поломают голову, поспорят, повыдвигают кандидатуры, у кого наилучшие шансы – чем активнее будут споры, тем лучше… До инаугурации нового главы государства вы будете по-прежнему во власти.

– Простите, можно поинтересоваться.., ну, так сказать, не по протоколу… Какова позиция церкви, Патриарх в курсе дела?

Вячеслав Сергеевич окинул Двойника долгим тяжелым взглядом, так смотрят на задающего неприятный и одновременно излишний вопрос. Ответ поразил исчерпанностью:

– Кто у кого служит: мы у него или он у нас?

Яков Петрович поспешно и слегка подобострастно закивал – ну, да, ну, конечно…

– С кем мне непосредственно поддерживать связь, от кого получать указания? От Олега Атеистовича?

– Это имя забудьте. Указания будете получать непосредственно от меня. Вам на подпись дадут несколько указов о новых назначениях в ФСБ, Министерствах обороны и внутренних дел, уйдет и премьер, в правительстве появится и.о. Будут и другие изменения. Так что потрудитесь, дорогой Яков Петрович, бывший Двойник, а ныне лидер страны, научиться подписывать документы как ваш предшественник, – человек в камуфляже вновь улыбнулся. – Образец подписи ВВ вы также получите. Все должно быть как взаправду… А сейчас вас отвезут в Ново-Огарево, там новая охрана, имею в виду ваш ближний круг, окончательно войдите в роль Первого лица и задвиньте в дальний ящик парик и усы, они не понадобятся. Займете жилые помещения ВВ, там все готово к вашему приезду. Удачи! – и Вячеслав Сергеевич встал и протянул руку для пожатия.

Ночевал Двойник в покоях Самого, на широченной кровати с жестким, как камень, матрацем – специально сделанным для травмированной после злополучного полета со стерхами спины ВВ. Донельзя испуганный, вымотанный, удрученный беседой с блондином в камуфляже, заснул как убитый и проснулся около полудня под мелодию будильника “С чего начинается родина?”, ничем в этом отношении не отличаясь от хозяина Резиденции, канувшего неизвестно куда – тот тоже вставал поздно.

В иной ситуации Яков Петрович не преминул бы внимательнейшим образом оглядеть обстановку спальни, пройтись по другим покоям, прежде чем сделать зарядку, окунуться в прохладную воду личного бассейна вождя и поиграть бицепсами на его тренажерах, но нынче было не до этого – в мозг впилась иглой беспощадная мысль, что проснулся он в другой стране и его настоящее и ближайшее будущее впрямую зависит от того, каким образом станут развиваться события.

Совершился, это очевидно, путч, переворот, похоже, бескровный, за исключением таинственного исчезновения ВВ – вовсе не такого, как обычно, иначе Двойник не провел бы ночь в его постели (впрочем, с судьбой вождя ничего не было ясно); но кто пришел к власти, чем она, эта власть, будет отличаться от прежней и будет ли – этого Яков Петрович не ведал и мог лишь строить догадки. То, что с ним беседовал новый высокий чин ФСБ и замкнул связи Двойника, теперь уже бывшего, на себе, говорило о многом, однако не обо всем. Страшно было подумать – отныне он, бывший Двойник, именно он, будет проводить все без исключения встречи, выступать в собраниях, по телевидению, издавать законы, решать мелкие, сиюминутные, и главные в масштабах страны вопросы, говорить то, что ему предпишут, и одновременно обладать той степенью неограниченной власти, которая дотоле и не мерещилась. И все это на протяжении считанных месяцев, до инаугурации, как сказал Вячеслав Сергеевич. А что потом, куда денут Якова Петровича, оставшегося не у дел, уже не нужного: гарантии ему и семье, спокойная жизнь в комфорте или иное, последующее за уходом на заслуженный отдых, сопряженное с внезапно открывшейся неизлечимой болезнью или чем-то подобным, неотвратимым, неизбежным… Ответа не было, взамен – ползущий по позвоночному столбу липкий, обморочный страх.

Обращение к народу решили записывать не в помещении, а на открытой площадке рядом с 14-м корпусом, это придавало официальному действу некую интимную доверительность; традицию эту завел ВВ на заре восшествия на престол – впервые произошло на Ивановской площади, когда поздравил страну с Новым годом, стоя под разлапистой елью в снегу. Начало осени с темно-желтой охрой, оттенками красного, багрового, малинового и ярким лазурным небом вполне подходило для наружной записи.

Текст Яков Петрович выучил наизусть, хотя к его услугам был промптер, произнесение отречения занимало пять минут. Телевизионщики установили аппаратуру, проверили свет, все шло нормально, можно было приступать. Ровно в три часов дня камеры включились, Двойник, набрав в грудь воздух и приняв лицом соответствующее выражение, готовился произнести первую фразу: “Сегодня я, президент России, хочу объявить о своем уходе в отставку…” (писавшие текст специально избежали выспренного, не соответствующего печальному моменту “Я, Верховный Властитель”), как вдруг пространство заполнилось вороньим граем. Откуда взялись птицы, почему стая прилетела к месту церемонии, осталось загадкой – может, умные, усвоившие повадки и особенности людей вороны особым чутьем вычислили, что именно в этом кремлевском месте совершается важнейший в истории страны акт и решили ему споспешествовать, а может, их внимание привлекли необычная мельтешня и беспорядок в этом обычно совершенно спокойном уголке – кто знает…

Так или иначе, съемку пришлось отложить. Специальные сотрудники Службы охраны немедля выпустили имевшихся в наличии обученных ястребов-тетеревятников, защищавших Кремль от непрошенных пернатых, те взмыли в небо и отогнали испуганную их появлением стаю, десятка полтора птиц после ястребиной атаки валялись на траве и асфальте. Яков Петрович, взволнованный происходившим – вороны сбили его эмоциональный настрой, посчитал мелкий инцидент символом грядущих перемен, но своим ощущением, естественно, ни с кем не поделился.

В тексте отречения содержалось все то, чему положено быть в таком документе: предсказуемые слова о свершенном ВВ за долгие годы правления, о поднявшейся с колен стране, с которой вновь, как и в приснопамятные времена, считается весь мир, о духовных скрепах и патриотизме, чьи идеалы настолько глубоки и сильны, что никому никогда не удавалось и не удастся переделать Россию под свои форматы: “Нас невозможно отлучить, оторвать, изолировать от родных корней и истоков!” Говорилось о трудном и драматичном пути российской демократии, “но мы не растеряли и сберегли саму суть и духовную основу российской государственности. Все это вдохновляет граждан на новые свершения, триумфы и победы”. Глухо было сказано об экономическом положении и об изоляции страны, ибо что тут рассусоливать, да и обращался ВВ к народу совсем по другому поводу. Ближе к концу выступления прозвучали грустные слова о неизбежности прихода возраста, несущего болезни (слова эти, однако, не очень гармонировали с насаждаемым телевидением образом мачо, не стареющего и по-прежнему в замечательной физической форме, но этим составители текста решили пренебречь), невозможности трудиться на благо общества с прежней силой и энергией, поэтому ВВ решил не участвовать в очередных выборах президента, добровольно сложить с себя полномочия. При этом оговорил право выполнять свои обязанности лидера вплоть до принятия присяги новым президентом, имя же преемника не назвал.

Вячеслав Сергеевич сказал, что Двойник вполне справился с задачей – вызывал уважение, но не жалость, побуждал население пережить горечь скорого расставания с чувством огромной любви и бесконечной благодарности за все содеянное.

Подписанные в тот же исторический день указы о новых назначениях в ведомствах, которые принято называть силовыми, и об уходе премьера недвусмысленно давали понять: наступают новые времена. И – закрутилось, завертелось, на вид безобидная зыбь оказалась обманчивой надежностью, опасной, готовой в любой момент засосать, затянуть в глубь вод.

На следующий день страна и мир только и обсуждали внезапную отставку того, кто, как уверяли, приговорен был богом и историей править до конца дней своих, до последнего предсмертного вздоха, повелевая судьбами населяющих одну седьмую часть суши; это был шок, удар током высокого напряжения, никто ничего не понимал: ну да, пропадал в последние два года по месяцу и больше, наверняка лечился, но скрывал, разные ходили слухи, но кто же им верит, слухам, народ вообще давно не верит никому и ничему – приучил зомбоящик, но отставка, по сути, отречение от власти, добровольное и осознанное?..

Пресса, телевидение и радио словно ополоумели: без конца, на все лады, обсуждалась версия нездоровья, в самом деле, оба родителя померли от рака с разницей в год, тут, правда, начиналась путаница – если верить официальным данным, сначала мать в июле 1998-го, а в августе 1999-го – отец, сам же ВВ уточнил, что отец ушел из жизни в конце 98-го, а мать дожила до 99-го. Собственно, какая разница, главная причина – онкология, вот и откликнулось на сыне. Если так, надо ждать скорого конца и грандиозных похорон, каких с момента кончины усатого Генералиссимуса не видала земля русская… В интернете, несмотря на тончайшие сети уловления всяческой крамолы, проскочила злая шутка: глава РПЦ патриарх Кирилл заявил, что ВВ после смерти будет причислен к лику святых и он, патриарх, с нетерпением ждет этого светлого дня.

Другие же предлагали не драматизировать ситуацию – медицина ныне способна на чудеса, если и болен ВВ, то с привлечением западных онкологов возможно излечение. Третьи же попросту ничему не верили и выдвигали самые невероятные версии отставки, вплоть до скорого переселения в тайную Резиденцию на одном из островов дружественного тихоокеанского государства Вануату в Меланезии: конспирологи резвились вовсю – настал их час… И лишь единственно трезвые между угорелыми, как сказал бы Федор Михайлович, четко и ясно давали понять – в стране совершился ползучий переворот, свидетельство чему – новые назначения в органах и армии; элиты схарчили ВВ, как и предсказывалось оппозиционными политологами, живущими за рубежом. Кого назначат вместо ВВ – это интересовало более всего, ибо всерьез обсуждать возможность честных выборов выглядело непозволительной наивностью, поэтому никто и не обсуждал.

Запад тоже отдавал дань разговорам о возможном серьезном заболевании, склоняясь к тому, что это, скорее всего, трудно диагностируемый рак поджелудочной железы; однако куда больше интересовала личность преемника: называлось несколько имен, в целом совпадало с кандидатурами российских СМИ: обсуждалась судьба Навального, если выпустят из узилища, сможет ли участвовать в выборах? Аналитики считали – не выпустят, зачем власти, по-русски говоря, геморрой, и Ходорковский не сможет участвовать, ему попросту не дадут разрешения вернуться на родину, поучаствовать в дебатах; что касается Кудрина, то он давно заявил и недавно подтвердил – президентское кресло его не греет, вот премьером бы стал, но на условиях полной свободы действий.

Добавить комментарий Отмена