«Бог всякому из нас дает вместе с жизнью
тот или иной талант и возлагает на нас
священный долг не зарывать его в землю».
Иван Бунин.
По земному времени история эта началась невообразимо давно. Столь давно, что в ту пору на самой Земле и жизнь-то еще не зародилась…
В чужой галактике, на планете, удаленной от нашей на миллионы световых лет, за экранами полной изоляции контактировали два Существа. Тщетно пытаться описать этих сверхразумных: никому из людей не удалось бы представить их, то же касалось и окружающей иномирян обстановки. А если бы мы овладели телепатическими способностями цивилизации, уровнем развития в бессчетное число раз превосходившей человечество, то поняли бы их так:
– Ученик! Готов ли ты внутренне к самому главному экзамену курса – Всемогуществу Созидания?
– О да, Учитель!
– И не испытываешь сомнений в верности избранного пути?
– О нет, Учитель!
– И ясно представляешь величие поставленной задачи?
– О да, Учитель!
– И не страшишься полной ответственности за Великий Эксперимент?
– О нет, Учитель!
– И готов приступить к его исполнению?
– О да, Учитель!
– Так дерзай же и создай из абсолютного Небытия счастливейшее Бытие на избранной планете!
– Да будет так, Учитель!
…На этот раз для проведения Великого Эксперимента сверхразумные избрали мелкую и невзрачную звезду, которую не родившееся еще человечество в далеком будущем наречет голубой Землей…
* * *
Горюнов глубоко вздохнул, постучался и несмело отворил массивную, светлой полировки дверь с бронзовой ручкой в виде драконьей головы.
– Вызывали, Игорь Владленович?..
– Вызывал. Проходи…
Суховерхов – редактор самой популярной в миллионном городе газеты «Судьбоносное время» – отложил очередную из бумаг, изобилующих на необъятной буковой столешнице. Многопудовый антикварный стол в рабочем кабинете главреда являлся его лирической слабостью.
– Да дверь-то поплотнее прикрой: общение будет творческим, – неспешно продолжил Суховерхов, внимательно глядя на сробевшего Горюнова из-под цейсовских стекол.
«Ох, не зря тебя журналистская братия за глаза Очковым Кобром нарекла», – против воли пряча взгляд от взора работодателя, подумал присевший на краешек стула Горюнов, удостоенный встречи тет-а-тет с первым лицом газеты впервые после трехмесячного стажерства, которое проходил в отделе информации.
– Ну так что, Володя, как дальше жить-писать будем? – негромко поинтересовался Суховерхов, слегка откатываясь в удобном кожаном кресле от своего антикварного чуда. – По-прежнему: постно и без души?
Достойного ответа на подковырчатый вопрос не находилось. Некстати Горюнову вдруг припомнилась редакционная молва. Будто на пятидесятилетие Очкового Кобра, в апогее застолья для избранных, на просторном буке, поочередно освобождаясь от стесняющих движения деталей туалета, лихо отплясывала первая красавица газеты и неразделенная любовь стажера – ревизионный корректор Верочка Пояркова.
– Я, Игорь Владленович… – беспомощно начал было Горюнов, но тут же осекся, уловив вальяжный редакторский жест, повелевающий заткнуться.
– Ты уж лучше молчи, – обманчиво-ласково подкрепил жест словом Суховерхов и привычно выщелкнул из пачки «Мальборо» сигарету с особой капсулой свежести. Прикурил от зажигалки и разразился пространным монологом:
– Не понимаю, чему вас на факультете журналистики учили, если из трех стажеров ни один пока ничего путного для газеты не принес? Зато доморощенный Поломойцев с его самострочным образованием устойчиво выдает гвоздевые фельетоны. Вот кто, в отличие от многих, и слово, и «жареную» фактуру нюхом чует! Что и требуется: газету-то нашу обыватель сплетницей окрестил, и в масть… Бог с ней, со стилистикой, – нашлась бы фактура стоящая, а завотделом и в секретариате слог поправят. Но события с изюминкой на тротуаре так просто не валяются. То есть, если и валяются, так их еще суметь поднять надо, да подать с перчиком. Ведь одуревший от нескончаемой погони за финансовым благополучием зауряд, открывая наше издание, что в первую очередь выискивает? Разумеется, политический, но еще лучше – бытовой скандалец, чье-то грязное бельишко наизнанку. Самый же для обывателя смак – это если он на нем знакомые метки обнаружит. Начальника, например, или родственника, соседа. Тогда от счастья, что не его срамоту прилюдно выставили, он разом в дикий восторг придет и назавтра опять нашу сплетницу покупать помчится, а то и вовсе подпишется…
«Пакостная философия, – подумалось Горюнову. – Циничная, с душком, но ведь и с газетной сермяжной правдой».
– Нечего морщиться! – угадал мысли стажера Суховерхов. – От количества этого самого восторга напрямую тираж зависит, а от тиража – размеры гонораров. Другой информационный секрет: с особым интересом наш обожаемый читатель проглатывает сведения криминальной тематики. Жуткие преступления, крутые злоупотребления, добавим еще и юридические казусы. Везде ценна претензия на оригинальность. Вот, мы писали: с виду и по весу – обычная банка сгущенки. А на деле недюжинное мошенничество: ушлый «изобретатель» наловчился молоко из жестянок через боковой разрезик выкачивать. Взамен же речной песок засыпал, тару запаивал и этикеткой вскрытие банки маскировал. Кулибин, однако! И ведь по смешной цене ящиками товар на рынке сдавал! Впрочем, всего полдня. А как в обед первый лох с претензией примчался, вмиг остаток товара бросил, драпанул и с концами… Если о краже речь вести – потребно, чтобы похищенное у рядившейся нищенкой бабули оценивалось в изрядную сумму и лучше в валюте. Ну, а уж коли оповещать об убийстве, так козырнее подобрать самое зверское. Скажем, с десятком ножевых ран, раскроенным черепом и отрезанными гениталиями. Надеюсь, суть ясна?
Горюнов поймал себя на мысли: «За что же и кто мог так жестоко мстить воображаемому покойнику?»
– В общем, так, – вышел на финишную прямую редактор. – Может, для тебя все мои слова – прописные истины, и ты сам с усам, а со мной в корне не согласен. Только вот тебе конкретное задание: поезжай в Управление милиции города, есть там в угрозыске подотдел, который преступлениями против личности занимается. Убийствами, изнасилованиями, тяжкими телесными… Найдешь начальника – фамилия Журавлев. Неординарная, прямо скажу, личность. О встрече договорено. Выясни, как идет работа по раскрытию двух убийств месячной давности: мы сообщали – на Сахалинской коммерсанта из Калашникова изрешетили, похоже, заказное, и на берегу Песчанки труп женский сожженный обнаружили, по горячим следам никто не опознал. Значит, по каждому старому преступлению новый «вкусный» материал и подготовь. Неделю даю… – И Суховерхов аккуратно сбросил в хрустальную пепельницу-лебедя столбик сигаретного пепла.
Горюнов попытался осторожно возразить:
– Но они же ведь не раскрыты! Так разве ж оперработники, если вдруг даже ниточку и нащупали, пока весь клубок не размотают, сведениями поделятся?
– Твои проблемы, – недобро уперся в стажера безжалостный взгляд. – Можешь вообще из кабинета не выходить, но материал по очерченной теме вынь, да положь. Иначе на тебе, как на журналисте, можно ставить большой могильный крест… Так-то он, хлеб насущный, газетный, зарабатывается. В поте стоптанных ног – они не только волка, но и корреспондента кормят. Удачной охоты!
В ту же секунду, словно уловив момент, зазвонил бордовый плоский телефон – импортное чудо с определителем номера, автоответчиком и прочими заморскими удобствами. Очковый Кобр поднял изящную трубку, прижал к ней слегка заостренное, похожее на обезьянье ухо и мгновенно забыл о присутствии незадачливого стажера.
* * *
Майор милиции Журавлев, восседающий за рабочим столом в вытянутом кабинете-пенале, был устрашающе огромен и откровенно зол. Тратить время на какого-то начинающего борзописца! Уж добро бы прислали завотделом информации этой брехушки… Нет – курам на смех – сопливый стажер требует раскрытия оперативных секретов. Жаль, нельзя сразу послать и подальше: начальство – черт его дери! – санкционировало работу с прессой…
А неуютно пристроившийся на полумягком стуле Горюнов всё не мог избавиться от чувства некоей ущербности перед человеком-горой, который, наверное, лет сто назад рвал бы в цирке цепи и жонглировал гирями. Великан даже и не прятал неприязнь к собеседнику, а в ладонях, почти с разделочную доску, ловко вертел массивную – под стать хозяину – мельхиоровую лупу с ручкой в форме крупного рака. Клешнями членистоногое крепко сжимало обод с собирающей линзой.
– Так что же всё-таки можно сообщить нашим читателям нового об этих нераскрытых убийствах? – решился продолжить не клеящийся разговор Горюнов.
Журавлев раздосадовано отложил лупу, потянулся к пачке «Космоса». Прикурив, по старинке, от спички, сунул ее остаток в оклеенную скотчем по ободку треснувшую стеклянную пепельницу – похоже, сыщик ею особо дорожил.
– Напишите так, – пробасил он. – Сотрудники уголовного розыска активно проверяют выдвинутые в ходе расследования версии. Как только возьмем преступников, немедля сообщим об этом в прессу.
– А перспективы поиска есть? – уточнил стажер.
– Разумеется, – сказал и с силой раздавил недокуренную сигарету о дно пепельницы собеседник. – Что еще?
– Можно ли утверждать, что убийство бизнесмена Спивачева было заказным?
– Учитывая род занятий, стремление чуть ли не все проблемы решать с позиции силы – о чем свидетельствуют многие опрошенные по делу, – плюс способ расправы: расстрел из автоматического оружия… С долей вероятности предположить это можно. Но твердый вексель поостерегся бы дать – в нашей жизни полно трагических случайностей… Еще?
– Труп сожженной у Песчанки женщины сразу не опознали. Что же можно сделать теперь, спустя месяц? Ее ведь давно похоронили…
– Остались фотоснимки, результаты биологических исследований, фрагменты одежды, иные вещдоки. Это уже само по себе немало. Так что поживем – увидим…
Горюнов чувствовал, что гибнет: из таких скудных сведений возможно испечь лишь проходную заметку, а не два солидных «вкусных» материала. Неужели его с треском вышибут из газеты? И стажер попытался было ухватиться за спасительную, как ему думалось, соломинку.
– Может, тогда поговорим о психологии преступника вообще? Вы разделяете точку зрения Ломброзо о врожденном предрасположении отдельных людей к преступлению?
Журавлев шумно вздохнул и навалился на стол грудью, руками опершись на его край. Тыльные стороны ладоней сыщика, включая первые фаланги пальцев, густо заросли короткими черными волосками. Растительность изобиловала и на широченной груди, выползая за открытый ворот полосатой рубашки; кустики ее выглядывали из ушей, а коротко стриженный ежик прически опускался по лбу непривычно низко, стремясь к мохнатым бровям. Однако выбрит был майор милиции тщательно и ни усов, ни бакенбард не носил.
– Молодой человек, – зарокотал Журавлев, – лично я не знаком с «преступником вообще». И не путайте психологию с биологией. Итальянский судебный психиатр прошлого века, на мой взгляд, в целом был неглупым мужиком. Однако стоит согласиться с его антропологической теорией, и получается, пардон, что мне, с моей внешностью, давно определено место за решеткой, среди «особо опасных». Я же пятнадцать лет только и занимаюсь, что ловлю их сам, и даже с некоторым успехом. Ну и, если уж на то пошло… По моей собственной теории, идущей от жизни, ничего особенного ни в одном преступнике нет, все они лишь жертвы социальной макросреды. Уверен: при определенных обстоятельствах любого индивидуума можно вынудить круто переступить закон.
– Не согласен, – заупрямился Горюнов. – Допускаю еще, что человек может, защищаясь, в запальчивости превысить меры самообороны. Но…
– Узко мыслите, господин журналист!
Журавлев резко поднялся, сгреб кучу бумаг со стола и неровной стопкой плюхнул их на сейф. А под оргстеклом, наложенным на облупившуюся по краям поверхность столешницы, Горюнов удивленно углядел множество черно-белых и цветных, преимущественно небольших мужских фотографий, запечатленных чаще в фас. Несколько портретов среди них было посмертных. И еще один – женский. Широкоскулая, неясного возраста брюнетка глядела в объектив с отвращением.
– Наташа-Пилорама, – перехватив взгляд стажера, буднично пояснил Журавлев. – Убийца, воровка, проститутка, наркоманка. Одна двоих мужиков завалила. Перед тем споив. На ней, по моим прогнозам, и еще парочка трупов числится, только вот те доказать не смогли…
Тут Горюнов понял, что перед ним фотогалерея убийц и насильников, которых разыскал и задержал персонально Журавлев. Догадался, но вот душой не прочувствовал. И то сказать – для него все же это были лишь отстраненные от не известных ему преступлений снимки…
Сыщик ткнул пальцем-сарделькой в снимок светловолосого парня лет двадцати с небольшим.
– Фотогеничен, а?
– Мне больше вот этот импонирует, – не касаясь оргстекла, указал на изображение импозантного пожилого мужчины стажер. – Как говорится, возраст поздней мужской красоты…
Оперработник хмыкнул и пояснил:
– Этот, с вашего позволения, поздний мужской красавец, на пару с подельником, ради импортной машины, в человека целую обойму из «макарова» разрядил. Причем подельник – вот он, рядышком, с лошадиной физиономией, точно по Ломброзо, – так в живого человека стрелял, а этот – уже в труп.
– Зачем? – вырвалось у Горюнова.
– А чтоб общей кровью друг друга повязать. Насмотрелись, суки, боевиков. Когда этого «симпатягу» брал, он и в меня палить разохотился. Так я ему ненароком член отстрелил – метил по ногам, а в натуре получилось чуть выше…
Стажер отметил, что Журавлев, возможно, лукавит. Тот, меж тем продолжал:
– Тогда новоявленный евнух больше инициативу преступлений на друга валил: тот и шмалял, мол, первым, и его заставил. Ну, да теперь на зоне Бог им обоим судья. А касательно моего протеже – тут случай особый. Отслужил парень действительную, устроился шоферить, женился… Да на свою голову въехал к вдовой теще в примаки. Баба оказалась не стара, каких-то сорок с небольшим, и на передок край охоча. Как-то, будучи один на один, подпоила зятя, да на себя и заволокла. Лиха беда начало – удобно и сладко ей показалось под боком-то молодого ездока иметь, или уж не знаю… В психологии, повторюсь, не силен. Только затрахала стерва бедолагу, среди ночи от родной дочери уводила, ей же за ужином в чай-кофе щедрой рукой снотворного подсыпала. Зять терпел и мучался, пока разохотившаяся баба его на всякие извращения склонять не начала. Да с угрозами, что, дескать, на весь свет ославит, коль не покорится. В том числе порнушные их фото совместные предъявляла, которые сама же аппаратом на автоспуске нащелкала, пока зять в стельку лежал. Ну и не выдержал человек. Выпил в одну распрекрасную ночь стакан водки, взял кухонный нож с деревянной ручкой и… В самое сердце разлучницу-шантажистку. Котомку с харчем собрал, да с повинной в Свердловский райотдел. Давно дело было… Сейчас, видимо, уже освободился, только вряд ли супруга его назад в дом приняла.
Журавлев помолчал и добавил, венчая монолог:
– А общего в этих грешных душах не ищите: общее у них разве что изломанная на этом свете судьба…
Горюнов осторожно закрыл блокнот, сунул его в дипломат, ручку – в карман брюк и негромко произнес:
– Ну, я пойду, пожалуй… До свидания…
Однако на пороге темноватого, с одним окном в торце, кабинета приостановился и полюбопытствовал:
– Извините за вопрос на вольную тему: а какой у вас размер пиджака?
– Шестьдесят четвертый, – от удивления ответил Журавлев почти механически. – На заказ шил… – И вдруг засмеялся: по-детски заразительно, счастливо: – Ну, быть тебе мастером пера. Купил, ой, купил! И так задешево…
– Стало быть, до комплекции Ивана Поддубного пока не доросли? – улыбнулся Горюнов. – До шестьдесят восьмого…
– Ну, это мы еще поглядим! – заявил оперработник. – Какие наши годы. Сорочки-то уже предпочитаю шестьдесят шестые. Садятся после стирки, собаки.
– Так я пошел… – повторил Горюнов, но тут Журавлев согнал с лица улыбку и предложил:
– Ладно, стажер. Если хочешь, я тебя сегодня вечером на повторный подворовый обход с собой возьму – это как раз по неопознанному женскому трупу у Песчанки. Но уговор: держаться в тени и рот на замке. Заметано?
– Конечно, заметано! – счастливо согласился Горюнов.
* * *
Ближе к вечеру, Горюнов в компании Журавлева, нескольких его сослуживцев-оперов и участковых инспекторов милиции сошел на конечной остановке 45-го трамвайного маршрута. Ветхий район города, начинавшийся неподалеку от рельсового кольца, жителями областного центра просторечно именовался Песчанкой – по названию протекавшей здесь неширокой речушки.
– Гнилой аппендикс, – пояснил Горюнову словоохотливый пожилой участковый. – Днем еще так-сяк, а в ночь в этот «Шанхай» ни один таксист не поедет. Лачуга на лачуге, печки-лавочки, никаких удобств, зато пьянкам и дракам несть числа. Тремя словами: хроническая криминогенная зона.
– Палыч, ты не прав, – иронически возразил Журавлев. – Избранные удобства цивилизации в виде ларьков с горячительными напитками, презервативами и куревом здесь, как и в центре, наличествуют.
– Разве что, – недовольно согласился Палыч, промокая обширную лысину безразмерным носовым платком. (Ох, и грузен был участковый инспектор с многолетним стажем!) – Уф! Ну и пекло! Даром, что ли, июнь на дворе.
Группа сотрудников милиции, в тылу которой держался Горюнов, размеренно зашагала по пыльной грунтовке. Вскоре Журавлев остановился.
– Хочу представителю прессы место обнаружения трупа показать, – пояснил он коллегам. – Возражений нет? Перекурите пока.
– Это можно, – охотно согласился Палыч, шумно пыхтевший сзади. Другие милиционеры тоже потянулись за сигаретами, а один вместе с Журавлевым и Горюновым дошагал до ближайших приречных кустов и с ходу вломился в них, еще на ходу расстегивая ремень форменных брюк.
По еле заметной в камышах и чавкающей под ногами тропинке оперативник со стажером дошагали до сухой возвышенной полянки, стиснутой по периметру ивняком и осокой. Узкое оконце мини-заливчика лишь в единственном месте разрывало зеленые стены.
– А ну, пройди во-он к той иве, – указал Журавлев на дерево у края полянки.
– Зачем?
– Сейчас узнаешь.
Стажер послушно дошагал до означенного ориентира.
– Вот. Стоишь точно там, где влюбленная парочка труп и обнаружила, – пояснил Журавлев. – Вместо постельных дел на природе к нам тогда и примчались. Парень потом у меня в кабинете ругался: столько, значит, времени и денег через эту покойницу напрасно угробил… Живая-то баба ему из-за нервного стресса – что, впрочем, понятно – в тот раз не дала…
Горюнов отступил в сторону. Почти никаких следов канувшей в Лету очередной человеческой драмы – влажная почва быстро выкинула новые зеленые ростки, и лишь у корней ивы темнело пятно облизанной пламенем коры.
– Убили ее, определенно, не здесь, – вслух рассуждал Журавлев. – Сюда труп перенесли, чтобы сжечь и останки в мешке с грузом утопить. Только что-то ему или им помешало – моторка там, либо мотоцикл. Вот убийцы и труханули, даже канистру с остатками бензина забыли. Увы: труп уже так обгорел – по снимкам вряд ли кто покойницу опознает. Из одежды на ней только трусики полуистлевшие оставались, да еще волокна веревки на шее обнаружились, обугленные. Душили-то люто, с гарантией. Так, что петля в складки кожи ушла.
– Молодая убитая-то была? – тихо спросил Горюнов, проникаясь похоронным настроением.
– Патологоанатом определил: лет двадцати. Не рожала еще, невинная, – в тон, негромко ответил Журавлев.
* * *
Процесс обхода неказистых домишек, меж которыми кое-где инородными телами высились габаритные особняки, отделанные натуральным камнем или декоративной штукатуркой – здесь тоже богатели новые русские, – стажеру быстро наскучил. Он лениво следовал за сыщиком, добросовестно обходившим жилище за жилищем (другие сотрудники работали на параллельных улицах) и везде задававшим все тот же набор вопросов.
Насколько понял из них Горюнов, ранее угрозыском отрабатывалась версия, по которой убитая попала сюда случайно. Скажем, с пригородного вокзала, где на ночь подбирала себе сговорчивых подруг шпана местного значения, кто-то из которой и завалил начинающую проститутку, – возможно, с перепоя. Однако это предположение не выгорело, и теперь Журавлев считал, что погибшая-таки проживала в этом районе, но относительно недолго. Положим, в качестве квартирантки, чьей-то родственницы или сожительницы, а в основе совершенного с особой жестокостью убийства лежит мотив посерьезнее, нежели пьяная ссора.
…Забор очередного домовладения давно молил о починке и покраске. Войдя через тянуче завизжавшую калитку во двор, Горюнов сразу проникся неприязнью к хозяевам. Да как же можно так жить? Там и сям, как шахтерские терриконы, теснились груды печного шлака, от огорода на двор наступали полчища громадных сорняков, из которых виднелись края ржавых труб, в дальнем углу же высилась огромная слежавшаяся куча мусора, и от нее крепко несло специфичным запахом. Сам деревянный дом заметно скособочился, а треснувшие стекла в двух из четырех подслеповатых окон фасада были заклеены скотчем.
На зов Журавлева из подобия сарая, в который и был превращен кузов древнего автобуса-однодверки, вышел хозяин подворья. В стоптанных сандалетах, дырявом на колене трико и линялой майке, плюгавый мужчина – на вид лет под сорок – органично вписывался в окружающий пейзаж.
На предплечье хозяина красовалась татуированная надпись: «Что нас губит», а под ней изображения бутылки, колоды карт и силуэт обнаженного женского тела. Второе предплечье тоже венчала наколка – крупная, в два спичечных коробка бабочка с текстовкой под ней: «лети за счастьем» и ниже – фрагмент колючей проволоки. На фалангах пальцев правой руки плюгавого стажер прочел: «Сема». А на левой, на указательном, узрел еще наколку – перстень с рисунком: крест на белом фоне.
– Эт-то что еще за шобла? – подозрительно оглядывая незваных гостей, спросил плюгавый пропито-прокуренным голосом.
– За базаром следи, горе-хозяин, – поморщился Журавлев и предъявил свое служебное удостоверение.
Горе-хозяин сразу засуетился и подобострастно затараторил:
– Как же, как же, ясно-понятно… Извиняюсь, гражданин начальник, сразу и не признал. А к нам-то лично почто?
– Не сепети, – остановил поток словоизлияний Журавлев. – По «колючке» и рисуночке на перстеньке, вижу, зону уже топтал?
– Да то по молодости-глупости, – всплеснув руками, повинился татуированный. – За кражу, кражонку пустяшную трешник отмотал. Теперь в завязке давно…
– Работаешь? – перебил его Журавлев.
– Да щас же устройся, попробуй, – нехотя пояснил собеседник. – Ну вот, ей-бо, после выходных…
– Понятно, – сказал сыщик и осуждающе качнул головой. – Раньше таких тунеядцами нарекали и статья соответствующая была… За паразитство… Ну, а сейчас? Возвышенным словом «безработный» тебя язык назвать не поворачивается, ты ж от нее, от работы, как черт от ладана… Вот только интересно: на какие доходы существуешь? Ладно, про адресок твой я участковому шепну, хотя он и сам тебя наверняка до печенок прозондировал. А сейчас колись: кто еще с тобой в этом свинюшнике обитает?
– Кто-кто… Брательник с бабой егошной и короедом: тот по лету у другой бабки гостит, – хмуро ответил хозяин. – В Баку когда-то гужевались, а потом попали там в блудняк со зверьми, пришлось резко сдернуть. Всего с двумя майданами и приканали, а жилье и прочее шмутье медным тазом накрылось. Дом родителев, по наследству мы оба в доле, так что все чин-чинарем. Братан уж несколько работ сменил – сейчас вот в ларьке, реализатором, по суткам пашет. А жинка его – на хозяйстве. Да вот же она… – И махнул рукой в сторону дома.
Проследив взглядом в том направлении, стажер и опер увидели тонколицую брюнетку трудноугадываемого возраста, с жидкими распущенными волосами, в голубом с белым рисунком сарафане и босоножках. Несмело застыв на пороге, она с тревогой всматривалась в лица незнакомых гостей.
– Да ты не парься, – успокоил ее горе-хозяин. Эт-то не про нас. Гражданин начальник ошибочно зашел.
– Как сказать, – не разделил такого оптимизма Журавлев. – Ну, а ты-то, гражданин бездельник, женат?
– Был! – отрывисто буркнул мужчина и вдруг истерично взвыл: – Сука она, шалашовка продажная! Бросила, тварь, на развод подала! У-у-у!
– Семен! – разлепила губы тонколицая.
– А что Семен? – рванул на себе майку мужчина, и на животе его обнажилась еще татуировка из узких букв: «овощехранилище». – Я при ней так не пил! И эт-то… работать старался… Да, вагонами денег ковать не умею, оттого змеюка лыжи и навострила. Как развод получила, хвост задрала и к какой-то тетке… Под Саратов – хрен ее теперь сыщешь. Тьфу! Надо очень!
– Сколько ей лет-то? – заинтересовался Журавлев.
– Эт-то… Мне тридцать два, она на пятилетку моложе, вот и посчитайте…
– Не врешь?
– Зубом отвечаю! – ткнул себя кулаком в костлявую грудь татуированный. – Да хоть у каких соседей спросите… Молодого, видать, в Саратове подцепила…
– Спросим-спросим, – пообещал майор милиции, а Горюнов подумал: «Отпадает. Двадцать семь лет с двадцатью трудно спутать».
Тем временем оперработник принялся за привычный уже опрос. Увы: ни хозяин-алкаш, ни его невестка ничего полезного не показали. Журавлев собрался уходить. Взглянул на часы и пробасил:
– Ты смотри: восьмой час вечера, а печет, как и в полдень. Во рту сплошная Сахара.
– А вот я вам сейчас кваску хлебного, – поспешно произнесла тонколицая и метнулась в дом. Пока гости раздумывали, не убраться ли побыстрее за калитку – напоит еще какой-нибудь бурдой, – женщина вынесла в фаянсовых кружках зеленоватую жидкость.
– Холодненький, сама готовила, – услужливо подала она посуду гостям. Те ее нехотя приняли и осторожно попробовали квас на вкус. Оказалось – вполне приемлемо. Но, допивая действительно холодную кисловатую жидкость из старенькой кружки с рисунком морской скалы и надписью «Память о Сочи», стажер вдруг почувствовал, как на него накатывает ни с чем не сравнимая, теплая и туманящая разум волна.
«Отравила, что ли?» – лениво подумалось тогда Горюнову.
Вдруг уличный свет для него померк, а на небе вмиг зажглись неяркие звезды.
Стажер с ужасом понял, что находившиеся рядом с ним люди куда-то исчезли. Скрипучая калитка бесшумно открылась, и в нее с улицы, по-рачьи пятясь, вошли татуированный и какой-то здоровяк, тащивший через плечо огромный, завернутый в одеяло сверток. Горе-хозяин же в руке нес десятилитровую канистру. Оба мужика на секунду приостановились у калитки, закрыли ее и все так же, по-рачьи, двинулись к дому. На полпути татуированный отделился, направился к сараю-автобусу, откуда появился уже без канистры. Продолжая пятиться, скрылся в дверях дома вслед за здоровяком.
Для застывших скульптурной группой Журавлева и хозяев подворья всё также светило неяркое вечернее солнце. Но три человека однозначно понимали: с четвертым происходит нечто странное. Зрачки глаз его сильно расширились, а сам он вдруг замер с едва оторванной от губ кружкой, потом же неестественным шагом – осторожно ставя ногу сразу на всю ступню – затопал к порогу развалюхи.
– К-куда? – сунулся было к Горюнову плюгавый, но Журавлев, оперативным чутьем уловив, что его спутник действует по какому-то наитию, накрыл своей ладонью-лопатой синюю бабочку на предплечье алкаша и слегка сжал пальцы.
– Уй-ю-юй, – присел тот от боли на корточки. Впрочем, сыщик его тут же отпустил, дабы перехватить метнувшуюся к стажеру женщину.
– Спокойно, спокойно, мадам, не мельтешите, – легко оттеснил ее сыщик в сторону и пригрозил кулаком силившемуся проскочить мимо мужчине: – А ну, замри, где стоишь!
Меж тем Горюнов переступил порог дома, миновал холодный коридор, четверть которого занимал старинный, сплошь изъеденный древесным жучком сундук, и вошел в первую комнату. Там горе-хозяин номер два, вместе с напарником, развязывали узлы на сброшенном на пол гигантском свертке. Из дверей спальни молча смотрела на воевавших с веревками мужчин женщина-двойник невестки татуированного. Стажера никто из них не замечал. И вот он увидел, как все столь же беззвучно развернулось одеяло, в котором оказалось полуобнаженное тело молодой женщины с посиневшим, искаженным страхом лицом и выпученными глазами. На шее ее болтался обрывок веревки, а сама петля, туго затянутая, едва угадывалась, врезавшаяся в шею.
Призрачные мужчины продолжали суетиться на полу, и вдруг горе-хозяин вскочил на ноги, а к нему в руки сама скакнула из угла комнаты какая-то женская одежда, и он взялся облачать в нее лежащую на полу. Потом неловко притиснул ее сверху, удерживая ладонями запястья, второй же, амбалистый мужик, вцепился в обрывок веревки и принялся душить бездыханное тело. От этого оно вдруг затрепетало, рот открылся в безмолвном крике…
Ну, а когда напарник горе-хозяина отпрыгнул в сторону со сдернутой с шеи жертвы веревочной петлей и, пятясь, отнес ее в кладовку, где – через открытую дверь Горюнов это четко отследил – при помощи ножа срастил петлю с такой же толщины длинной веревкой, стажер наконец понял, что видит картину происходившего месяц назад бытового убийства. Только почему-то событийно задом наперед, будто в обратном немом кино.
Меж тем ожившая жертва неестественным образом вскочила с пола, впрыгнув за обеденный стол, а горе-хозяин номер два сразу ударил ее сковородой по голове. В чугунную посуду именно в этот момент сами собой вспорхнули остатки жареной картошки с пола.
Именно тогда Журавлев, решившись, сильно хлестнул стажера по щеке, и теплая волна отхлынула у того от тела.
Горюнов непонимающим взглядом обвел комнату.
– Где я? – И вдруг реальная жизнь и видение соединились в сознании, и он громко вскричал: – Я знаю, знаю! Это он и его брат убивали! – И всё указывал пальцем на съежившегося плюгавого…
* * *
Спустя час Горюнов мучился от сильнейших головных болей, лежа на койке в комнате отдыха дежурной части Управления внутренних дел. Рядом со стажером дежурил встревоженный Журавлев. Вызвали «скорую», врач констатировал сильный стресс. Но к тому времени, когда больного собрались, было, госпитализировать, боли неожиданно быстро – как и возникли – утихли.
…На втором часу допроса Журавлев татуированного расколол. Чуть дольше оперу пришлось повозиться с его братом, которого задержали прямо в ларьке. (Горюнову реализатора тайно показали, и он сразу опознал в этом человеке амбалистого). В конце концов оба мужчины сознались в преднамеренном убийстве бывшей жены татуированного. Как выяснилось, та после развода претендовала на долю совместно нажитого имущества. По сути, она же его и зарабатывала, к тому еще и долго содержа на шее мужа – лодыря и алкаша.
После года раздельного проживания женщина решилась-таки на приезд, дабы поставить все точки над i. Соседи подтвердили, что, несмотря на несахарную жизнь, убитая выглядела на удивление молодо и ей сроду никто ее лет не давал. Из-за длительного отсутствия женщины никто как-то вовсе не додумался связать найденный у Песчанки сильно обгоревший труп с ее именем.
Будущая жертва прибыла поздним автобусом, так что по пути к бывшему своему дому, на плохо освещенной улице ее из знакомых никто не встретил.
За прямыми доказательствами преступления дело тоже не стало: нашли оставшийся кусок веревки, из которой делали петлю, сравнили с остатками волокон, снятых с шеи обгоревшего тела. Нечеткие «пальчики» на забытой канистре, обнаруженной у места убийства, после кропотливого исследования экспертов таки совпали с отпечатками папиллярных линий бывшего мужа задушенной. Нашлись и иные подтверждения…
…Вскоре Журавлев получил солидную денежную премию за раскрытие жестокого группового убийства. Горюнов же написал забойный очерк. Пальмовую ветвь победителя в нем отдал оперработнику, превознося его интуицию, «чуйку».
На премиальные Журавлев пошил парадный костюм. Остаток суммы был пропит на пару с Горюновым. Причем стажеру, которого именно в тот день торжественно зачислили в штаты отдела информации, пришлось весьма туго: он, как выразился сам Журавлев, «наклюкался до изумления».
Казалось бы, на необъяснимом, экстраординарном случае, о котором кроме двух столь разных, но волею судеб сблизившихся мужчин, никто пока не узнал, можно было бы поставить точку и безответный вопросительный знак, однако…
Однако редактор «Судьбоносного времени», отпустив энное количество дифирамбов в адрес новоиспеченного корреспондента, всерьез потребовал от него следующего очерка криминальной тематики – предпочтительнее, об уже упоминавшемся заказном убийстве. Но пока оно так и оставалось не раскрытым…
* * *
Журавлев умело свинтил пробку с литровой водочной бутылки и налил прозрачную жидкость в толстые граненые стопки – у оперработника был свой пунктик: любил «употреблять» из когда-то расхожей, а ныне оставшейся разве в буфетах у старшего поколения типично российской посуды.
Начальник отделения угрозыска теперь встречался с журналистом на явочной квартире. В ней коротал оставшийся век бывший розыскник и учитель Журавлева, отставной подполковник. Одинокий старик, «мент по жизни», он и сегодня, чем мог, помогал органам и имел давнюю и солидную сеть информаторов.
Журавлев и Горюнов удобно расположились в полупустом – хозяин был аскетом – зале, за непокрытым круглым столом. Отставник от выпивки отказался – «мотор», мол, барахлит – и уединился в спальне.
– Ну что, Володя, вперед, – подбодрил Журавлев собутыльника, сморщившегося при воспоминании о недавней крутой попойке. – Привыкай к трапезе нашей, как говаривал один поп из фильма моего детства. Надеюсь, видел «Неуловимых мстителей»? Я, конечно, не священнослужитель, но при случае, за стопочкой… Между прочим, знаешь, почему она именно так называется? В этот симпатичный стаканчик вмещается ровно сто граммов очищенной… Да, то бишь, о чем я? Ага, при случае тоже на путь истинный наставить могу. Да не пойдет она во вред…
Сыщик с маху опрокинул стопку. Горюнов свою дозу выпил без желания.
– В таком случае, Алексей Федорович, прочтите какую-нибудь нестандартную проповедь, – поспешно закусив, предложил он. – Вдруг да темку для гвоздевого материала подбросите…
– Раз плюнуть, – усмехнулся оперработник, снова берясь за початую стеклотару. – Повторение – мать учения, да и любому человеку пара нужна…
– Куда вы так гоните, – запротестовал журналист.
– Я не неволю, – миролюбиво пожал плечами Журавлев. – Пропусти…
Сам же он снова лихо плеснул в себя водку, с удовольствием крякнул, зажевал хлебом с салом и приступил к нестандартной проповеди.
– Как считаешь, труженик пера, в какой эре мы сегодня живем? Были ведь у нас в прошлом каменные, железные и прочие средние века. Так?
– Вроде… – осторожно согласился Горюнов.
– Тогда зри в корень: берем завершившееся столетие. В нашей стране в нем самую страшную эру – Всеобщего счастливого будущего – знаменовал Октябрьский переворот. Позднее, правда, после Эры великого энтузиазма, Великой Отечественной и Эры заката и разоблачения сталинизма, неожиданно настал застойный период. В народе его метко окрестили Эрой всеобщего дефицита. Потом в литавры грянула ура-горе-перестройка, на поверку Эра вторичных утопических надежд. Ну и, наконец, доплелись до затянувшегося постперестроечного времени – уродливого капитализма. А его, по главной примете, знаешь, как охарактеризовать следует?
– Понятия не имею, – признался Горюнов.
– Мотай на ус: Эра… всеобщего… недоверия… – трижды пристукнул по столу в такт произносимому Журавлев волосатым кулаком. – Понял? Всеобщего…
– Это еще почему? – усомнился журналист.
– Мозгуй сам, четвертая власть, – вошел во вкус философских рассуждений сыщик. – Простой пример: нынче, собираясь на рынок, хозяйка победнее кладет в сумку безмен и калькулятор. Для чего, спрашивается в задаче?
– Боится, что обвесят и обсчитают с ног до головы, – уверенно решил ее Горюнов.
– Правильно! Бог троицу любит, а ты догоняй… Эх, хорошо пошла! Так, едем дальше. Вот, ты включил телевизор, а там очередной кандидат – неважно чего – обещает золотые горы, только ты отдай за него свой голос. Веришь?
– Нет! – с неожиданной даже для себя категоричностью отрезал журналист. – Сейчас обещанного никто не выполняет…
– Это точно, всем лишь бы своего не упустить. Меняем пластинку. На экране рекламная вставка, типа: «Все свободные средства в новый супербанк «Шишинвест»! Астрономические проценты! И абсолютная безвозвратная ликвидность всех вкладов в недалеком будущем!» Желаем обогатиться?
– Не желаем, – мотнул головой Горюнов, которого начал разбирать хмель.
– Разумно. По крайней мере, кровные сохранишь. Тогда, молодой газетный волк, поясни: почему нынче вошло в обыкновение, ссужая крупную сумму под проценты, требовать обеспечение, вдвойне превышающее сам заем? Почему не принимают всерьез слова чиновников самых высоких рангов, обещающих через ваши СМИ стабилизацию, общий подъем, рост доходов и прочее счастье? Наконец, почему даже само государство разуверилось в честности своих добропорядочных граждан? Иначе к чему было реанимировать почивший в бозе отряд кондукторов общественного транспорта? Или беспредельно раздувать аппарат налоговой инспекции? Или учреждать надзор за надзирателями – налоговую полицию?
Тут Журавлев прервался и опять налил стопки:
– Изба о четырех углах!
Мигом расправившись с водкой и закуской, сыщик с сожалением добавил:
– Но во сто крат хуже, что за эти обманы всеобщие почти никто из лжецов не платит. Ни кандидаты, ставшие депутатами и единственно хапающие направо и налево, ни председатели лопнувших банков, у которых вдруг появились кругленькие долларовые счета в Швейцарии… Да той же старухе с безменом пойманный с поличным на обвесе торгаш ее пенсионные рубли в лицо швырнет, а продукты назад отберет. Чтобы потом другого, более доверчивого потребителя объегорить. У каждых-то весов обэповца с контрольной гирей не поставишь…
– Где же выход? – тупо пробормотал Горюнов, для которого мир после проповеди Журавлева предстал в сплошных темных красках.
Собеседник помедлил и тихо пояснил:
– В том-то и дело, друг мой, рупор гласности, что я не пророк, выхода из крайней ситуации не вижу, да и, признаться, не ищу. Не моего ума проблема. Одно радует – ко всеобщему недоверию лично мне уже привыкать не надо. Ведь как форму ментовскую надел, так изначально в любом подозреваемом или свидетеле ложь предполагаю: по долгу службы. Ошибусь если – прекрасно, а так, что ж, в мире неправды и корысти, рядом с убийцами и насильниками судьба-индейка место определила. У каждого, стало быть, свой крест…
Два бессемейных мужика – крепко битый жизнью сорокапятилетний сыщик и двадцатитрехлетний, во многом еще наивный журналист, которых свело необъяснимым образом раскрытое убийство, помолчали. Потом Журавлев налил себе еще стопку – обойдя журналиста, пояснив, что ему хватит, – единым глотком расправился со спиртным и запоздало произнес:
– На ладони пять пальцев…
И по тому, как насупил брежневские брови великан, как решительно отставил в сторону стопки, Горюнов понял, что вот теперь только и начнется настоящий разговор, ради которого и встретились тайно два человека сегодня.
– Значит, так, Володя, – сказал, на секунду, чуть прикусив губу, Журавлев и продолжил: – Давай-ка еще раз всё по порядку пройдем.
– Бесполезно, – ответил и ссутулился Горюнов, которого оперработник дважды уже вывозил на место расстрела Спивачева, но… «Обратного немого кино» журналист так и не увидел.
Вздохнув, он в который раз стал вспоминать о тех сверхъестественных событиях, которые и привели к раскрытию «тяжкого». Говорил долго, пока…
– Стоп! – вдруг прервал его Журавлев. – Наклюнулась, понимаешь, мыслишка. И ее явно следует размочить: у звезды Давида шесть концов… Душа, принимай! Хух! И срочно заесть… Как полагаешь, кружка, с надписью про Сочи, из которой ты квас пил, могла принадлежать именно убитой женщине?
– Да какая разница? – вопросом на вопрос ответил Горюнов.
– Не скажи! Тут-то, может, собака и зарыта. Кстати, о собаке. Когда ищейку по следу пускают, что предварительно понюхать дают?
– Известно: вещь какую-то, которая… Постойте-постойте, – заблестели от выпитого и возможной догадки глаза журналиста. – Вы что, на самом деле допускаете, что я, навроде ищейки, по кружке убитой обратный след взял?
– А почему, собственно… – Не договорив фразы, Журавлев поднялся со стула с потускневшей дерматиновой обивкой и с хрустом потянулся всем огромным телом. – Я, конечно, понятия не имею, как именно ты это… хм… «унюхал», однако… Кто-то в уме числа шестизначные перемножает, у кого-то память попугайная – страницами текст цитирует. Тот пальцами «видит», эта взглядом лечит. Про человека с натуральным звериным чутьем я тоже где-то слыхал… Признаюсь, про твое «обратное кино» сведений не доходило, так человек-то существо малоизученное. По правде говоря, лично для меня важнее не вычислять, как у тебя там с биологической точки зрения переворот в мозгах происходит, а практическую пользу из этого феномена попытаться извлечь. Стало быть, подъем – и поехали к вдове Спивачева. За его сугубо личной вещью… Ах, да: посошок на дорожку – в неделе-то семь дней…
* * *
При разговоре оперработника с вдовой Горюнов не присутствовал – дожидался возле подъезда. Наконец из его дверей вышел довольный Журавлев. В руках он держал изящный черный галстук с переливчатым серебряным узором.
– Говорит, любимый был, – пояснил сыщик. – Ручная работа, индпошив, ткань маде ин из-за бугра. Расписку писать заставила, сквалыга… При свидетелях. Вот тебе и все та же Эра всеобщего недоверия. Ладно: суха теория, мой друг, а что скажет эксперимент?
Со стороны это выглядело, по меньшей мере, смешно: молодой мужчина топчется на тротуаре, у подъезда, обнюхивая зажатый в кулаке галстук… Но, на удачу экспериментаторов, в ту вечернюю пору прохожих на улице было немного.
Внимательно наблюдавший за журналистом спутник его сразу отметил, как внезапно расширились зрачки корреспондента. «Оно!» – возликовал Журавлев, придержав Горюнова за локоть – впавший в транс человек вдруг шагнул на проезжую часть…
Розыскнику удалось вернуть журналиста на край тротуара, хотя Горюнов постоянно рвался сойти на дорогу. Так они и шли: переключившийся сознанием на ирреальный мир человек и второй – сопровождавший и оберегавший его «от всяческих, ему ненужных встреч». Со стороны казалось, что здоровенный мужик просто ведет под локоток подвыпившего приятеля.
Мерно печатавший шаги по асфальту Горюнов не признавал светофоров. Интуитивно догадываясь, что идущего по обратному временному следу лучше не останавливать, Журавлев сознательно рисковал, оказываясь меж визжавшими тормозами машин, из салонов которых несся мат по поводу «заливших зенки алкашей». Раз их попытался тормознуть пеший патруль из двух молодых сержантов, однако сыщик на ходу предъявил свою красную «корочку», пояснив, что, мол, сам доведет наркомана, «куда надо».
Так они отшагали около часа, удалившись от центра города. Журавлев, признаться, сильно волновался, не окончится ли очередным пшиком еще одна сомнительная попытка раскрыть тяжкое преступление. Хотя и предполагал, что журналист ведет его к месту парковки автомобиля, из которого и стреляли в Спивачева, – гаражу, либо какой-то стоянке.
Мысль оказалась верна: в итоге они вышли к гаражному кооперативу, на входе которого дежурила охрана. Все так же на ходу раскрыв служебное удостоверение, Журавлев указал охранникам оставаться на месте, а сам вынул из наплечной кобуры пистолет Макарова и на всякий случай загнал патрон в патронник: плевать на инструкции, коль рискуешь нос к носу столкнуться с киллерами.
Из нескольких открытых гаражей странную парочку провожали любопытными взорами автолюбители. Пистолета, правда, никто из них не углядел и потому шуму, соответственно, не поднял: мало ли к кому подвыпившие гости торопятся. А они дошагали до запертого металлического гаража, выкрашенного в шаровый цвет – цвет старых телефонных будок. И когда Горюнов слепо ткнулся в стальные ворота, сыщик, как и когда-то, в частном доме, резко хлестнул журналиста по щеке.
– Что я?.. Где я?.. – разомкнул губы Горюнов.
– Тсс! Тихо, – пришикнул на него Журавлев и потянул дальше по дороге между гаражами. – Пошли, для блезира… Ну, видел что?
– Угу, – подтвердил журналист. – Стрелял этот… Пассажир. Борода у него, похоже, липовая и парик светлый. Он в машину на полдороге сел. А номера у них грязью залеплены.
– Номера, наверняка, фальшивые, – отмахнулся Журавлев. – Ты людей подробнее опиши. Их сколько было?
– Двое. Автомат у них с откидным прикладом, как у десантуры, и ствол укороченный.
– Нашел, чем удивить, – усмехнулся оперработник. – Да у нас такие давно в любом райотделе… Меня больше приметы, приметы волнуют. Ладно, о том потом.
Повернув назад, Журавлев списал номер «шарового» гаража, заботливо выведенный белой краской на фасаде.
– Дальше – моя работа, – усмехнулся великан. – Если, конечно, ты верно «учуял». Кстати, на чем я тебя из транса-то вывел?
– Гараж водитель отпирал. То есть, запирал на самом деле. Опять ведь всё в обратном порядке происходило, и Спивачев убитый оживал… – Горюнова передернуло. – Возле дома они вообще-то недолго стояли, а почти перед тем как Спивачеву подъехать, с кем-то по рации говорили.
– Хорошо-хорошо, теперь – крепись, – еще успел сказать Журавлев своему нештатному помощнику, и того вновь свалил приступ жесточайшей головной боли. Правда, сыщик уже был к этому готов и быстро определил журналиста на диванчик охранника, а сам вызвал «скорую»…
* * *
Неделей спустя наши герои вновь встретились в квартире старого розыскника. На сей раз журналист записывал гвоздевую фактуру, которую на-гора выдавал человек-гора.
– Итак – с чего начнем? – уточнил он.
– С кого… – поправил Горюнов. – Давайте, с водителя…
– Ну, фиксируй: парню двадцать три, фамилия Востряков. После учебы в автошколе служил в автобате. Дембельнулся – какое-то время места приличного найти не мог. Потом подвезло в расширяющуюся фирму шоферить прибиться. Или это неверно: подвезло. Угораздило… Глава этого ТОО – Богачев, в криминальных кругах Боган. В городе в уважухе ходил. Дела всяческие проворачивал, но работал, сволочь, умно и осторожно. Угораздило, однако, его со Спивачевым какой-то уличный рынок не поделить, и нашла коса на камень. На своего рода толковище «деловых» Спивачев конкурента прямым текстом на три буквы послал. Уверен был в себе – до беспредела. И то сказать, в прошлом – мастер спорта, боксер-тяж с ярко выраженным чувством лидера… Ну, Богачев оскорблений никому не прощал… Нанял киллера с ридной, самостийной. Кличка – Дикарь, по национальности – цыган. Даром, что ли, в светлом парике на дело выезжал. А в напарники, водилой к Дикарю, Богачев определил Вострякова – его, между прочим, позднее тоже убрать собирались. Поначалу же просто подставили – вроде случайно вывели на солидную партию дешевых семян подсолнечника. Востряков и загорелся единолично ее укупить и тут же перепродать, уже и купца «нашел». Валюту – где ж еще – у Богачева занял. Крупно… А товар-то всучили с изъяном: горький. Перекупщик и прогорел. Тут политика тонкая, сети загодя расставлялись… Время шло, заметался человек. Тут и Богачев: извиняй, паря, долг – дело святое. Пора тебя на счетчик ставить. Вострякову, кроме машины, реализовывать нечего, да и та – бэушная. Он же все до копейки, не только займ, в некондиционный товар вбухал. Словом, подвели его к ситуации, когда он на пассивную роль в убийстве согласился.
– А плюнуть на всё да сбежать куда-нибудь за Урал?
– Шустер ты, однако. Родители-то на что? Боган сразу предупредил: ноги сделаешь – отцу с матерью кранты. Такие-то они ндравы… криминальные. Да это что… Помню, один большой гад у другого гада-должника дочку-первоклассницу обещал в котле на даче сварить и папашу супчиком накормить, коли тот долг не соберет.
– Собрал? – не выдержал Горюнов.
– Ага… Мою команду. Я его самого в тот котел сунул. Крышкой накрыл и ребятам, в шутку, кричу: тащите, мол, дрова, сейчас из него самого такой наваристый борщок сварганим… Уй, как он там, внутри, завыл! Всё, молит, расскажу и подпишу, только жизни не лишайте! Зато потом чуть не полгода прокурору на меня жалобы строчил… Так. Это я чего-то увлекся. Собственно, рассказ к концу. Востряков свое дело сделал честно – теперь честно и отсидит – и в гараж не вернулся. Прекрасно понимал, что теперь за ним самим охота начнется. Потому Дикаря ссадил, а «Жигуль» в условленном месте бросил. Ключи от машины – под заднее колесо. Ее отцу Вострякова знакомый – по телефону было договорено – перегнал. Сам же киллер пассивный из города живо свалил. Только не за Урал, а в Рязанскую губернию, к бывшему армейскому сослуживцу. Там мы его и вычислили, пока богачевские гоблины-подручные по всем ближним углам шукали. Он и родителей через друга предупредил, чтоб в розыск не подавали… Остальное – как мы Богачева кололи да Дикаря с Украины вытаскивали – уже детали не для печати.
Первополосный криминальный очерк был признан лучшей публикацией полугодия…
* * *
С недавних пор тираж «Судьбоносного времени» круто пополз вверх. И не удивительно: на страницах газеты с завидной регулярностью стали публиковаться статьи о раскрытии преступлений, имевших большой общественный резонанс. Причем речь шла не только о «тяжких», зарегистрированных недавно, но и о случившихся несколько месяцев или даже год-два тому назад. Гвоздевые материалы размещали на второй полосе, а набранные крупным шрифтом заголовки на первой кричали: «Последняя гастроль безжалостного маньяка» – или: «Един в трех лицах: грабитель, насильник, убийца» – или еще: «Конец разгулу садиста»…
И во всех без исключения очерках дань уважения неизменно отдавалась работе отделения уголовного розыска УВД города, возглавляемого майором милиции Алексеем Журавлевым.
«За последние полгода ни один убийца не избежал карающего меча правосудия, – славословили сыщика газетные строки. – Наконец-то хотя бы уголовный розыск в милиции заработал в полную силу…»
Начальник УВД города – генерал-майор милиции, умудренный более чем тридцатью годами службы в органах и сам в прошлом талантливый розыскник – в последнее время читал эти хвалебные оды подчиненному с нарастающим раздражением. А уж когда тот положил генералу на стол неопровержимые свидетельства причастности бывшего партийного бонзы городского масштаба – а ныне управляющего крупным частным банком – к убийству пятилетней давности, руководитель четырех тысяч «ментов» не выдержал.
– За это, конечно, спасибо, – прихлопнул он широкой ладонью папку с убойными документами. – По правде говоря, пора тебя и к награде представлять: заслужил, однозначно… Только вот какая штука: вследствие твоих успехов другие оперативники на сем блистательном фоне выглядят, скажем так… не здорово.
– Уж то не моя печаль, – попробовал отшутиться Журавлев.
– Так-то оно так, – со вздохом согласился собеседник. – Как на духу: ты ж ведь мне своего чудо-информатора не предъявишь?
– Не давите, товарищ генерал, – враз помрачнев, ответил сыщик. – Вы наши каноны лучше меня знаете…
– Ладно-ладно. Я, конечно, понимаю, что это не по твоему ведомству, но… Слыхал, что у Петуховского «Мерседес» специальной серии угнали?
– Ну… Шестьсот пятьдесят «лошадей». На фига одному легковому авто их так много? Вот и довыпендривался…
Журавлев прекрасно понимал, к чему клонится разговор. Владислав Владиславович Петуховский возглавлял крупнейшее не только в городе, но и по стране объединение по изготовлению авиадвигателей, и с молодых лет дружил с генералом (правда, в те годы он был еще лейтенантом, рядовым инспектором угрозыска, а Владислав Владиславович – начинающим, но весьма перспективным инженером).
– Не нукай, – раздраженно произнес хозяин кабинета и коротко сформулировал суть личной просьбы-приказа: – Подключи Всевидящего – надо раскрыть. Очень надо, понимаешь?
* * *
«Мерседес» Петуховского Журавлев через три дня лично изъял из гаража частного особняка на окраине города. Престижный автомобиль отстаивался там в ожидании народных умельцев, которые так изменили бы его внешний вид – и родной хозяин ни за что б не узнал.
«Судьбоносное время» разразилось очередной хвалебной статьей о работе уголовного розыска – разумеется, за подписью Горюнова.
Журавлева наградили еще одной премией и направили в МВД ходатайство о присвоении офицеру милиции специального звания подполковника.
Петуховский подарил оперработнику крутейший музыкальный центр. А Журавлев долго настаивал на передарении его Горюнову, но для журналиста куда важней оказалось его назначение на должность завотделом информации и – в связи с этим – переезд в отдельный рабочий кабинет. Обставленный, конечно, не с таким шиком, как у Очкового Кобра, но с цветным телевизором последнего поколения, кондиционером и холодильником.
Впрочем, надо отдать должное и работоспособности вчерашнего рядового корреспондента: всего за неполный год он серьезно поднаторел в газетном ремесле и четко сумел уловить требующийся изданию тон и стиль написания материалов.
С Верочкой же Поярковой Горюнов несколько раз переспал, быстро убедившись, что красавица напоминает большую безмозглую куклу, хотя – надо признать – и очень грамотную…
Прикупив модной одежды, с кой-какими деньгами в кармане, перспективный журналист внезапно почувствовал небывалую уверенность в своих силах. Ему многое стало удаваться, и он теперь легко знакомился с девушками, быстро заволакивая их затем в постель. На эту тему новоиспеченный завотделом даже имел серьезную беседу с Журавлевым. Тот по-отечески предупреждал, что много талантливых оперов погорели именно из-за баб, да и вообще: женщины часто вдохновляют мужчин на великие дела, но куда чаще мешают их осуществлению…
У Горюнова появилось немало новых приятелей, и он уже находил особое наслаждение в разгульных кутежах, венчающихся банькой и свальным грехом…
Впрочем, появились у него и газетные враги, считающие его «выскочкой», «молодым, но ранним» и т. д. Ну, это-то для творческого коллектива явление как раз самое обычное.
И так бы удачливо и в дальнейшем продолжалась жизнь человека, волею судеб открывшего в себе сверхъестественные способности и сумевшего воспользоваться ими ко всеобщей и личной выгоде, ан вскоре ход его жития-бытия круто переломился.
* * *
В уютном, богато обставленном внутреннем, без окон, зале загородного кафе, за столом переговоров сидело четверо мужчин: двое – лет пятидесяти, и двое – под сорок лет. Преступные авторитеты «миллионника», подмявшие под себя бесчисленные группировки мелких рэкетиров, игорный и «угонный» бизнес, наркоторговлю и торговлю в целом, а женскими телами в частности, собрались сегодня на «стрелку» в традиционно используемом для этих целей месте.
Власть четверых собравшихся, сложи их возможности, пожалуй, не уступила бы власти государственных и силовых структур города. В карманы авторитетов нескончаемой рекой лились дивиденды с каждой проданной «самопальной» бутылки спиртного, с каждой поданной стоящему на хлебном месте нищему монеты. Мысленно каждый из мафиози готов был зубами перегрызть глотки остальным троим, но пока открытая война не входила в их планы…
Главенствующее место за столом занимал Удав. Первый-то свой – плевый – срок он мотал за карманную кражу, а вот второй – за убийство, совершенное при помощи удавки, отсюда и кличка.
Уже в заключении он едва не до смерти замолотил агента оперчасти, а после этого поднял зону на бунт. Отбыв «червонец» от звонка до звонка, погулял на воле неполный год и вновь «подсел» – теперь за разбойное нападение. Освободившись в середине двухтысячных, Удав резво въехал в реалии третьего тысячелетия и удивительно быстро сколотил вокруг себя мощную группировку. Но по-настоящему вошел во власть, только когда на одной из сходок удачно опрокинул старого Джокера, хитроумно подставив его и предъявив нарушение воровских традиций. Леденящий взгляд этого авторитета мало кто выдерживал…
Напротив Удава сидел Супертяж – в прошлом на деле штангист-тяжеловес, тоже имевший в активе две отсидки. Дорогу наверх он пробивал исключительно кулаками, начав карьеру простым «быком» на Центральном рынке. Во время пьянок-гулянок чрезвычайно любил бахвалиться своей силой. Так, однажды усадил на рояль пятерых гостей, подлез под дорогой инструмент и прокатил коллег по криминальному бизнесу вокруг зала. С годами авторитет стал все больше чревоугодничать, сильно потучнел и предпочитал спокойное, размеренное течение жизни, в которой все было схвачено.
По левую руку от Удава мирно пережевывал жвачку Хитрован – самый молодой из авторитетов и единственный из них, не топтавший зону. Глава преуспевающей компьютерной фирмы, он непосредственно контактировал с отцами города. Состояние Хитрован начинал сколачивать на проституции, которую в городе контролировал и поныне. Настоящий денди с виду – одно время даже брал уроки хорошего тона, – одетый с иголочки, он постепенно расширял сферу деятельности, налаживая связь с Закавказьем. Кличка сложилась из эпитета «хитрый» и имени Иван, как будущего авторитета нарекли в честь погибшего на фронте деда.
Четвертым на «стрелке» был Индикатор. У него радужная оболочка глаз имела разные цвета: голубой и зеленоватый. За это и прилипла, еще со школы, кличка, сохранившаяся и по приходу его в криминальную сферу. Индикатор вырос на угонах автомашин, любил скорость, риск, браваду… А впервые угодив на зону за сбыт запчастей с разукомплектованного транспорта, отчаянно завоевывал себе имя на нарах: с голыми руками безбоязно шел на перо.
Сейчас в зале находился еще один человек – опытный инженер-связист, которому после сокращения на родном заводе, превратившемся в очередное АО, подвезло прибиться на службу к мафии.
– Работай… – скомандовал технарю Удав.
Связист молча открыл черный кейс с комплектом носимых радиопеленгаторов, прошелся по залу, пощелкивая тумблером настройки, задержался у розетки, люстры и телефонного концентратора. Затем развернул устройство «белого шума», противодействующее прослушиванию колебаний любого рода, и коротко доложился:
– Все чисто, защита включена…
– Свободен, – распорядился Удав. Подождал, пока связист захлопнет дверь, и открыл «стрелку»:
– Братва! Назрели большие проблемы.
– В курсах… – отозвался Супертяж.
– Давно пора, – двусмысленно ответил Хитрован.
Индикатор молча кивнул.
– Дело швах, обстановка мутная, – продолжил Удав. – От работы с нами отказываются все кенты. Ползут базары, что мы не отвечаем за базар. За последние месяцы немало наших спалили, и кое-кто из них громко запел в ментовке. Суки! О нанятых исполнителях мусора, неизвестно как, но быстро получают информацию, отлавливают и колют до самой задницы. Дойные коровы подымают морды и мычат, что отказываются платить. В общак башляют мало.
– Не везде, – живо вклинился Хитрован. – Проститутки молотят по-прежнему. Процент выручки даже чуть увеличился.
– Куда больше потеряли, – отмахнулся Удав. – Тут корни рубить надо. А корни, точняк, в угро, у Большого Жура. Это его люди всех метут, а потом в СИЗО раскручивают по полной программе.
– Журавлева давно пора замочить, и все дела, – мечтательно произнес Супертяж, который не мог простить оперработнику проигранной еще по молодости, при задержании, рукопашной схватки. Тогда Супертяж устрашающе ринулся на такого же исполина-противника, а Журавлев, удачно подсев под просвистевший в воздухе пудовый кулак, взял противника на «мельницу» и шарахнул головой об асфальт. В себя авторитет пришел уже в наручниках…
– А ты возьмешься? – напрямую спросил Удав.
Все промолчали, прекрасно зная, что Журавлева уже дважды пытались убрать, но оба раза неудачно. Понимали и что в случае успешной ликвидации милиция перевернет город с ног на голову, поскольку Большой Жур – это не бизнесмен, пусть самый раскрутой, и не рядовой вертухай. Тут статья особая, а расследование наверняка будет контролировать сам генерал…
– Предлагаю Большому Журу прицепить хвоста, – высказался Удав. – И не на день-два, а надолго. Но он сам сыскарь прошаренный, так что хвост должен квалификации соответствовать. И хорошо бы не один.
– У меня в бригаде есть «цветной» с хорошими связями в Хохляндии, – вступил в разговор Индикатор. – Может, оттуда подмогу вызвать?
– Молоток! – одобрил предложение Удав. – Пусть потратимся, но главное – результат. А потом твои, – кивнул главный авторитет Супертяжу, – всех тусующихся с Большим Журом… Через мелкое сито… Глядишь, и вычислим этого дятла, стукача, чебурашку…
…Обговорив все детали предстоящей операции по отслеживанию связей Журавлева, авторитеты вышли из-за стола переговоров – перекурить, размяться, пока вышколенные официанты заставят столешницу престижными яствами и изысканными напитками…
* * *
Горюнова вычислили на третьей наделе наблюдения. Удав санкционировал ликвидацию банкира средней руки, а завалившего финансиста Буруля сразу же отправил в Забайкалье, обрубая концы. Этой операцией убивалось два зайца: исчезала мишень и выманивался информатор на встречу с оперативником.
Впрочем, про себя Удав давно решил, что дело тут точно нечисто – не может один человек быть всегда в курсе многих убийств. Но ошибочно предполагал, что дело тут в какой-то засекреченной новейшей технике… Скажем, научились непонятным образом снимать показания с мозга уже убитого человека, и тогда серьезным делам вообще кранты. Только и останутся игорный бизнес да проституция. Никто и никогда не пойдет на ликвидацию, зная, что его позже стопроцентно вычислят. Ну, разве сначала похищать людей, а потом бесследно уничтожать уже бездыханные тела. Ой, хлопотно…
В общем, встречу Горюнова и Журавлева отследили. И не только: сумели прослушать разговор, используя сверхчувствительные направленные микрофоны, реагирующие на вибрацию оконных стекол.
Этого было достаточно: на следующий день, после выхода журналиста из своей квартиры, его элементарно похитили, прямо на лестничной клетке остановив вопросом, где проживает некто имярек. В ту же секунду спустившийся с верхней площадки мощный «бык» одной рукой схватил Горюнова за горло, а второй зажал ему рот и нос тряпкой с фтолметилсупергидритом, кратковременно парализующим дыхательные пути и вызывающим обморок. Обмякшего человека под руки вывели во двор и мгновенно запихнули в припаркованную у подъезда «Тойоту» с тонированными стеклами…
Очнулся журналист в небольшом – похоже, подвальном помещении без окон, с тусклым освещением, на деревянной кровати. Матрас, подушка в грязной наволочке и старое одеяло составляли постельные принадлежности. Больше в камере-одиночке не было ничего, даже ведра-параши.
Горюнов забухал кулаками в железную дверь – она тут же отворилась, и прямо с порога бородатый верзила засветил журналисту в табло.
– Заткни пасть и жди! – рявкнул бородатый. – У, козел вонючий, – и сочно сплюнул на давно не метенный пол.
– Да мне бы попить и в туалет… – попросил пленник, потирая скулу.
Он уже сообразил, что попал к бандюкам: о возможности похищения мудрый Журавлев предупреждал не раз. Но что теперь с ним сделают?.. Неужели?..
Никогда еще в жизни Горюнову не было столь страшно. Оставалось лишь уповать на быструю реакцию подполковника милиции…
– Дуй в штаны, – мрачно предложил бородатый и захлопнул дверь.
Но всё же вскоре принес грязное ведро и питьевую воду в пластиковой бутылке. И потянулось томительно время. Тем более, что наручных часов похитители жертве не оставили.
Наконец тяжелая дверь вновь отворилась, и в камеру пожаловали трое. Знакомый бородатый «бык» с мягким стулом в руках, хиляк-мужичонка с вместительным чемоданчиком и высокий мужчина: лысый, с пронзительным взглядом. По виду высокому было за пятьдесят.
Удав – а это был именно он – уселся на услужливо поставленный стул напротив Горюнова и враждебно произнес:
– Ну, наше тебе с кисточкой, гниль поганая. Давно ты у ментов на откупе, много честных мальчишечек сдал. Теперь же, масть кумовская, и нам поведаешь, откуда пенки снимал. А чтоб долго не базарить, мы тебе скополаминчика. С ним ты как соловей запоешь. – И кивнул врачу преступной группировки: – А ну, дозу покруче, чтоб засыпале враз захорошело…
Бородатый без особых усилий закрутил Горюнову руки за спину, а хиляк прямо через одежду вкатил журналисту в предплечье развязывающий язык препарат. И наш герой действительно «запел»…
Сидящий рядом авторитет, прогнавший из подвальной камеры подручных, внимательно слушал, по ходу исповеди переспрашивая. И все больше изумлялся…
* * *
Майор Журавлев тревожную ситуацию уяснил сразу. И запустил задание всем информаторам: выяснить, у кого и где находится пропавший завотделом информации ведущей городской газеты. В похищении сыщик не сомневался – в последний вечер перед исчезновением Горюнова отчетливо почувствовал за собой слежку, а смутные подозрения закрадывались и раньше…
Впрочем, застать Всевидящего в живых он мало надеялся – уж кому, как не ему, знать методы расправы мафии со стукачами, а кем, в конечном итоге, был журналист? Именно им. Только особым, который организованной преступности города столько тяжелых ран в спину нанес…
Информацию оперу на удивление быстро слил Маркизик – входящий в силу молодой наркоделец, которого Журавлев давно уже подцепил на крючок.
Некогда Маркизик находом оказался в популярном кафе, где обмывал удачно сдвинутую партию зелья. Он как раз вышел в туалет, и именно в тот момент в заведение ворвалась чеченская бандгруппировка, порешившая нескольких гостей кафе и его хозяина с помощниками, промышлявшими, ко всему, еще и рэкетом и давно втиравшимися на чужую территорию. Трясущийся в сортире от страха поставщик зелья в итоге угодил в руки прибывшего на место преступления Журавлева. Наркоделец успел кое-что увидеть, сдуру и со страха «по горячему» выболтав сыщику лишку. И тот теперь, когда хотел получить от Маркизика какие-то сведения, раз за разом пугал, что «потеряет его откровения в районе чеченской диаспоры». После чего наркоделец, проклиная Большого Жура и свой язык, бросался в поте лица добывать информацию…
Продал авторитетов бык, участвовавший в похищении Горюнова. Увидел портрет журналиста в местных криминальных теленовостях и по пьяни болтанул одному корешку, что «сработали какого-то писаку». Через третьи руки слова докатились до Маркизика.
Конечно, он не знал, где именно содержат журналиста – если он вообще еще жив. А Горюнов был жив. Удав вынужденно поведал остальным авторитетам невероятную историю о сверхъестественных способностях пленника. Потом их проверили: вывезли Всевидящего на место убийства дяди Степы – хранителя воровского общака, рядившегося под личину бизнесмена средней руки и нашпигованного автоматной очередью на выходе из офиса. Горюнов опять увидел картинку убийства «наоборот», описал киллера и человека, с которым тот встречался непосредственно перед выездом на дело. Заказчика и исполнителя опознали по словесным портретам, предъявили Горюнову их фото… Далее судьба конкурентов была решена. С ликвидацией же чудо-стукача решили повременить.
…Задание отряду СОБРа выписывал начальник УВД города. Он до конца так и не поверил рассказу Журавлева, наконец-то раскрывшего секрет блестящих результатов работы за последние месяцы. Но операцию по захвату загородной дачи Удава – Журавлев уже расколол быка-похитителя, – тем не менее, утвердил.
Двадцать пять собровцев, руководимых начальником штаба подразделения, были одеты в черную спецформу «Тень», а поверх нее – в бронежилеты «Кираса». На голове – защитный шлем «Сфера» и прибор ночного видения «Сова», в руках – пистолет-пулемет «Кедр», на поясе – спецножи «Кобра», радиостанции «Моторола» и мощные электрофонари, на ногах – берцы. Группу усилили снайперами, огнеметчиком и сапером со специально обученной служебно-розыскной собакой. Командир отряда контролировал частоту, на которой переговаривались люди Удава. Журавлев – на нем так и не смогли стянуть липучками бронежилет на боках – держался рядом. На часах – глубокая ночь, «третья стража»…
Особняк, в подвале которого содержали в плену Горюнова, стоял на краю обрыва, под которым протекала загородная река. Высокий забор финского кирпича поверху венчало проволочное ограждение под током. Массивные ворота, приводящиеся в действие электромотором, способны были, казалось, выдержать танковый штурм. Во дворе тяжко боролся со сном охранник. Второй дежурил в здании, перед тремя телеэкранами, на которых обозревались подступы к особняку.
Внезапно в нем вырубилось электричество. Коротко тявкнул карабин для отстрела спецсредств, и через стену с обесточенным проволочным ограждением перелетела граната со слезоточивым газом «Сирень». В финский кирпич уперлись три штурмовые лестницы. Секунда, другая… И через проходы в перекусанной проволоке во двор посыпались СОБРовцы в противогазах. Мечущийся в панике охранник тут же был обезоружен и скручен. На запертую двустворчатую дверь особняка тут же прилепили пластиковую взрывчатку с детонатором…
Взрыв – и в холл здания метнули светошумовую гранату «Пламя». А следом ворвались привыкшие смотреть смерти в лицо профессионалы…
В ходе короткой перестрелки погибли двое «быков» и был легко ранен один из СОБРовцев. Удав, засевший в спальне, отчаянно палил очередями из «Узи».
К несчастью, Журавлева подвело именно его могучее телосложение: когда великан плечом вышиб дверь спальни и первым ворвался в логово врага, в не защищенный бронежилетом левый бок сыщика вонзилось пять пуль – сверху вниз… Простреленным оказались верх и низ легкого, левый желудочек, селезенка и кишечник.
Большой Жур дотянулся-таки до врага, стальными тисками ладоней сжал его горло… И никакой удавки для Удава не потребовалось…
Сыщик еще успел с отвращением отбросить от себя мертвое тело и тут же осел на пол. Из простреленного бока струями хлестала кровь. Великана с трудом подняли и уложили на кровать, еще хранившую тепло того, кто только что «был всем и стал никем». К умирающему Журавлеву подвели освобожденного, но ничего не соображающего после лошадиной дозы скополамина – люди Удава снова пытались выкачать из пленника дополнительную информацию – Горюнова.
– Ну, вот видишь, все хорошо, – прошептал человек-гора, лицо которого уже стало синюшным. В глазах журналиста мелькнул огонек осмысления, и тут у сыщика горлом пошла кровь…
* * *
В чужой галактике, на далекой планете, отстоящей от нашей на миллионы световых лет, за экранами полной изоляции, телепатически контактировали два Существа. И, если бы мы могли их понимать, то узнали бы, что…
– Ученик! Ты не справился с главным экзаменом – Великим Экспериментом созидания на планете живого самовоспроизводящегося интеллекта, способного превратить её в благоухающую цивилизацию без признаков враждебности обитателей к себе подобным и окружающей среде. Напротив, ты подвел вызванную из небытия жизнь к уходу в то же небытие, к порогам природной, экологической, техногенной и социальной катастроф. А в заключение скатился к полной несостоятельности. К мелочно-вздорным идеям. Что стоит только последняя – наделения избранной особи свойством нетривиального видения прошлого, с целью восстановления частной справедливости. Но даже и это ты претворил в реальность ошибочно-обратным способом течения времени. Совету Наставников теперь придется затратить на исправление допущенных тобой ошибок немалую энергию. Тебе же должно повторить недоосвоенный курс…
– Да будет так, Учитель!..
* * *
Через земные сутки, от обширного инфаркта миокарда, прямо в рабочем кабинете, скоропостижно скончался начальник УВД города.
В тот же день в особом зале облюбованного мафией кафе, где вскоре после похорон Удава вновь собрались три главных преступных авторитета «миллионника», рвануло мощнейшее взрывное устройство, уничтожившее всех участников «стрелки»…
А в центральной городской больнице врачи констатировали небывалый, чудовищный артефакт: клетки головного мозга у Горюнова не образовывали системы связей – словно бы он вновь стал грудным младенцем. Непостижимым образом и в незафиксированный момент человек перешел в вегетативное состояние, утратив способность к действиям, ощущениям и реакциям на внешние раздражители. Бывший Всевидящий и вел-то себя, как новорожденный – уакал, плакал, да писал-какал. А кормили его нынче кашами и пюре: с ложечки.
– Фантастический случай! Трансцендентный! Неземной! – изумлялось руководство ЦГБ и хищно потирало руки, зримо представляя уже изданный солидный научный труд. (Дележ шкуры этого неубитого медведя уже неспешно набирал обороты). – Табула раса!1 Необъяснимо! Феноменально! Подлежит изучению…
* * *
…Совет Наставников спешно исправлял допущенные Учеником ошибки…
_____________________________________________________________
1 Табула раса (лат.) – чистая доска.