Меня зовут Вася Копейкин. Мне одиннадцать лет, я учусь в четвертом классе. А эта толстая девочка рядом со мной на фотографии – это Наташа Арефьева, моя одноклассница. Наташа Арефьева мне не особенно нравится. Толстые девочки мне вообще не нравятся…
Мне нравилась другая девочка. Лена Лапина. Она не толстая и очень красивая. Лена Лапина жила в моем доме, и мы были знакомы очень давно. Лена тоже училась в нашем классе. Папа Лены, дядя Коля, был военным, и их семья переехала в наш город, потому что дядю Колю направили на новое место службы.
Однажды Наташа Арефьева пришла в школу и сказала, что в зооуголке в Доме пионеров, где работает ее мама, Марина Степановна, у хомячихи по имени Дуська родились меленькие хомячата. Семь штук! И что ребята, кто захочет, могут взять себе одного или даже двух маленьких хомячков. А которых не разберут, она пойдет продавать на рынок. По тридцать пять копеек за одного. Вон Наташина мама, видите? Высокая тётя на заднем плане фотографии, там, где клетки с морскими свинками. Этот снимок сделан в том самом зооуголке. А еще Марина Степановна и воспитатель, и врач-ветеринар, и иногда у нас в школе ведет природоведение. Природоведение – новый интересный урок, который появился у нас в четвертом классе. Там нам рассказывают про природу, разных животных и планеты в космосе. Мне нравится природоведение.
Я тогда подумал: «Зачем мне нужен хомяк?» Да и дедушка не разрешил бы, наверно. И мама тоже. И я сказал Наташе, что не возьму домой маленького хомячка. И все ребята в тот день тоже сказали, что не могут взять, не разрешают родители. Только одна Лена Лапина попросила подождать до завтра, не нести хомячат на рынок, она спросит у родителей. Я тогда еще раз убедился, какая Лена хорошая и добрая девочка.
Нет, на этой фотографии ее нету, это другие наши одноклассники. Странно, но у меня не осталось ни одной фотографии с Леной.
На следующий день Лена сказала Наташе, что родители разрешили ей взять одного хомячка домой. А после уроков Лена с Наташей пошли к Наташе выбирать хомячка. Я потом весь день думал, что может быть и вправду неплохо было бы тоже иметь маленького хомячка, посадить его жить в домик – старую коробку от посылки, играть с ним, кормить его, наблюдать за его повадками, выносить гулять во двор, когда Лена будет выносить своего.
И вдруг я понял, что хомяки мне тоже очень нравятся, и что мне очень нужен хомяк! Весь вечер я упрашивал дедушку и маму разрешить мне взять маленького хомячка домой, говорил, что Лене Лапиной разрешили, и она взяла. Наконец, и мне разрешили! Но при условии, что я буду сам за ним ухаживать, чистить его домик и менять опилки. И что у меня никогда не будет троек. Конечно, я согласился на все, лишь бы у меня был хомяк.
Но когда на следующий день еще перед первым уроком я сказал Наташе, что мне тоже разрешили взять домой хомячка, она сказала, что ее мама уже понесла хомячков продавать на рынок. Еще Наташа сказала, что Марина Степановна бы с радостью отдала бы мне одного и просто так, не за деньги, но пока идут уроки, наверняка уже ни одного не останется.
Так и оказалось. Переменки у нас по пять и десять минут. Даже на большой перемене, которая двадцать минут, никак не успеть доехать до рынка и вернуться на следующий урок с хомячком. Поэтому, как только прозвенел звонок с последнего урока, я, сломя голову, понесся на рынок, где продавали хомяков. Кроме них там продавались котята, щенки, морские свинки, а еще волнистые попугайчики, аквариумные рыбки и червяки, чтобы ловить рыбу в реке. Червяки скользкие и противные. Я не люблю червяков.
Всю дорогу до рынка я вспоминал, как рассказывала на переменках радостная Лена Лапина о том, какой веселый появился у нее дома хомячок, мальчик, которого она назвала Гришка. Я бежал и думал, как, наверно, хорошо давать имена своим домашним животным, и я тоже, когда возьму себе хомячка сам придумаю ему какое-нибудь красивое имя, типа Гришки.
Но к моему большому горю, Марины Степановны я на рынке не нашел. Наверно, уже всех хомячков продала.
Расстроенный и готовый расплакаться, я уже собирался возвращаться домой, как услышал за спиной чей-то голос:
— Мальчик, мальчик!
Обернувшись, я увидел пожилого мужчину с длинными седыми волосами, выбивающимися из-под нечистой вязаной шапочки. Мужчина тоже что-то продавал в ряду с котятами и щенками. Вид его был не особенно приятным, но голос – дружелюбным и внушал доверие.
— Мальчик, а ты не хомячков ищешь? Посмотри, какие красавцы есть у меня. Больше на рынке сегодня ты не найдешь. За хомяками надо с утра приходить, их очень быстро разбирают. Вот этот черненький – мальчик, а рыженькая – девочка. Братик и сестричка. Всего за тридцать копеек каждый. А за пятьдесят отдам двоих вместе с коробкой.
Хомячки у него были и вправду красивыми: маленькие, шустрые, усики дергаются, а глазки, как блестящие черные бусинки. А коробка была как раз такая, как я себе и представлял – ящик от посылки.
Так у меня появились сразу два хомяка: Анфиса и Герасим. Нет, это не они на фотографии, это другие хомячки.
Как выяснилось, у меня не очень получается давать имена животным, и пришлось брать в помощники маму. Это она посоветовала так назвать хомячков. Но в школе я всем говорил, что имена придумал конечно я.
— Почему Анфиса? – спрашивал я у мамы, – и почему именно Герасим?
— Как почему? – отвечала мама, – посмотри, это же вылитые Анфиса и Герасим.
И правда, глядя на своих хомячков, у меня не возникало других ассоциаций, кроме, как с этими именами. Позже этот вопрос задавали мне одноклассники, и отвечал я им именно так, и они тоже соглашались.
Вскоре и другие наши одноклассники все-таки решились завести себе хомяков. У двоих ребят, тоже живущих в нашем доме, Лёшки Волынина и Лёшки Палкина появились хомяки. Волынин назвал своего просто Лёликом, а у Палкина была девочка, и он не смог придумать для нее более подходящего имени, кроме как Крыса.
С Лёшкой Волыниным мы дружили больше, чем с Палкиным, но в один прекрасный день нашей дружбе пришел конец. Примерно через неделю с того дня, как у него появился хомяк, я спросил его, выйдет ли он вечером гулять с Лёликом, на что он мне ответил:
— Лёлик сдох.
— Как сдох, он же совсем маленький? – спросил я, чувствуя, как заколотилось мое сердце, а глаза наполнились слезами от жалости к несчастному Лёлику.
— Да так, – лениво сказал Волынин, ковыряясь в носу, – я играл с ним дома, и он сдох.
— Это как ты играл с ним, что он у тебя сдох?
— Да так, – Волынин достал из носа и размазал о брюки соплю, – я его подкидывал и ловил, подкидывал и ловил.
— Куда подкидывал?
— К потолку. Куда же еще? Он еще, когда вниз падал, так смешно глаза выпячивал и растопыривал лапы, прямо, как настоящий парашютист.
Лёшка изобразил выпученные глаза, расставил руки и ноги в стороны, стал подпрыгивать на месте и хохотать. Я же едва сдерживал слезы.
— Раз сто я его подбросил нормально, а потом, видно, перестарался, и как-то сильно его подбросил, что он ударился о потолок, а я еще и не поймал его, и он шмякнулся на пол. Также, как и летел, с растопыренными лапами.
У меня уже по щекам текли слезы, а Лёшке, похоже, было очень весело оттого, что он угробил маленькое беззащитное существо. Кулаки мои сжались с такой силой, что ладоням стало больно.
— Ты похоронил его?
— А чего его хоронить? Это ведь хомяк. Я просто смыл его в унитаз. И все.
Мои руки выстрелили, как напружиненные. Я и не заметил, как расквасил Волынину нос, настучал по его толстому животу и отпустил несколько сильных поджопников, когда тот уже от меня убегал. А потом я в рыданиях прибежал домой и ревел, пока не уснул до утра. Я твердо решил, что никогда не буду подбрасывать к потолку своих хомячков. Да как ему вообще пришло такое в голову?!
А вот он, кстати, на снимке. Видно плохо, он за моей спиной, но его пухлые щеки заметны и так. Что это он делает? Конечно, что же еще? Мучает морскую свинку, Рыжика.
Как я и обещал родителям, я самостоятельно ухаживал за Анфисой и Герасимом и очень их любил. И даже в оценках моих редко встречались четверки, в основном – пятерки. Мне очень нравилось наблюдать за хомяками, особенно, как они кушают: берут двумя лапками кусочек яблока или орешек и быстро-быстро их кусают и пережевывают, сосредоточенно глядя на происходящее вокруг: не собирается ли кто отнять? А когда насыпаешь им горсть семечек, они набивают ими полные защечные мешки и растаскивают по своим уголкам, где так же аккуратно выкладывают их в горстки, и только после этого приступают к еде.
Приятнее же всего наблюдать за своими любимцами было в обществе Лены Лапиной. Благодаря хомячкам я несколько раз побывал у Лены в гостях, и Лена несколько раз приходила ко мне домой. Мы даже несколько раз делали вместе уроки при включенной настольной лампе. А мой дедушка давал нам сладкое какао в больших чашках, с печеньем в шоколадной глазури.
Где-то к середине второй четверти мои хомячки подросли и стали регулярно выбираться из посылочного ящика, и разбегаться по квартире. Потом приходилось их искать под шкафами и кроватями. В основном побеги любил совершать Герасим, который, хоть и был немного поменьше своей рыженькой сестренки, но более шустрый. Тогда мы с дедушкой смастерили им домик побольше из старой книжной полки, что много лет лежала в подвале. Правда, мастерил, конечно, дедушка, но я ему в этом очень помогал. Теперь ни Герасим, ни, тем более, Анфиса не могли без спроса выбраться из своего домика. И конечно, я сразу позвал Лену Лапину посмотреть новый домик моих хомячков. Лене он тоже очень понравился.
И было все хорошо и замечательно, меня радовали мои питомцы и встречи с Леной после школы, я радовал родителей хорошими оценками, до того, как сразу после нового года, в самом начале третьей четверти Лена и ее семья не переехали в другой город. Ее папу, дядю Колю снова перевели на новое место службы. Я был просто убит этим нежданным печальным событием. Лена точно не знала своего нового адреса, но обещала обязательно написать мне письмо. Наверно, очень далеко переехала Лена, потому что письмо от нее так и не пришло…
Внезапно и Анфиса с Герасимом перестали поднимать мне настроение. Наблюдать за хомячками и ухаживать за ними уже как-то не так хотелось. Что называется, после отъезда Лены Лапиной у меня руки опустились. Тогда же стали появляться и первые тройки, что было неприятно и для моих родителей, и для меня самого.
А вскоре заболел Герасим. Он перестал быть таким шустрым и веселым, каким был обычно, стал плохо есть, стал все больше спать, свернувшись клубком, просто сидеть, грустно глядя в одну точку. Когда я брал его в руки, он был вялым, совсем не пытался выбраться из ладоней, как раньше, а просто неподвижно сидел, и только его тепло и быстро-быстро колотящееся сердечко были признаками того, что он еще жив. И если раньше хомяки спали рядом, то теперь Герасим уходил спать в другой угол домика.
Я несколько раз звал домой Наташу Арефьеву, и один раз даже она приходила к нам с мамой. Марина Степановна приносила с собой какие-то ветеринарные приборы. Слушала Герасима, что-то измеряла. Но в итоге так и не обнаружив у него какого-либо заболевания, она пожимала плечами. Сказала, что наверно ему просто не хватает витаминов, и посоветовала давать хомячкам больше свежих овощей и фруктов.
Мы с дедушкой так и делали: мелко нарезали морковку, яблоки, зеленые листья салата, давали хомячкам, и они с удовольствием это поедали. Герасим, хоть и ел с меньшим аппетитом, чем Анфиса, которая, как и прежде уволакивала еду в свой уголок, стал больше бегать, проситься погулять по комнате. Его мохнатое тельце стало более упругим, и Герасим все больше походил на себя прежнего, здорового.
Однажды после школы я заглянул в домик к своим хомячкам. Анфиса копошилась в груде опилок, что-то зарывая и зарываясь сама. Герасим спал в противоположном углу, свернувшись в клубок и выставив одну заднюю лапку в сторону. Убедившись, что все в порядке, я стал заниматься какими-то другими делами, как вдруг совершенно ясно вспомнил, что утром, когда я уходил в школу, Герасим находился в таком же положении в том же месте, что и сейчас. Меня прошиб пот. По-моему и вчера вечером он лежал там же. Я, затаив дыхание, подошел к домику. Анфиса показалась из груды опилок и недоверчиво повела мордочкой в мою сторону. Герасим не шевелился. Я тронул его за торчащую лапку. Он не одернул лапку, но уже затвердевший черный клубок, в который был свернут Герасим, перекатился на бок. Тогда я впервые почувствовал в домике хомяков странный запах.
Вероятно, Герасим умер еще вчера, и Анфиса целые сутки жила рядом с окоченевшим трупиком своего братика. Оттого-то, видно, она и зарывалась, прячась в опилках. Герасима похоронили завернутого в мой носовой платок в коробочке из-под чего-то, под нашими окнами за домом, возле сливового дерева, которое когда-то давно посадил дедушка. Домик хомячков, который теперь принадлежал исключительно Анфисе, я почистил и вымыл, а дедушка протер специальной жидкостью для деревянных изделий, чтобы избавиться от того неприятного странного запаха, что остался после Герасима.
Но через некоторое время мне показалось, что снова появился этот странный запах. Надо сказать, что Анфиса и все эти дни, почти месяц после смерти Герасима продолжала вести себя странно: постоянно зарывалась в опилки, была какой-то нервной и раздражительной. В основном спала, а когда я приносил ей корм, она вскакивала, зажималась в свой угол и в страхе прикрывалась лапкой, постоянно выглядела взъерошенной и недовольной, и только потом, когда я отходил, перетаскивала еду к себе и прятала в уголке. Наблюдая за Анфисой, я вдруг понял, что запах, который впервые почувствовался, когда умер Герасим, исходит именно от Анфисы.
Я опять позвал Наташу Арефьеву и ее маму, чтобы узнать, не больна ли чем-нибудь Анфиса. Когда Марина Степановна собиралась достать хомяка из домика, то едва успела одернуть руку – Анфиса едва не прокусила ей палец. Пришлось одевать специальные перчатки и только потом брать хомяка в руку. Когда Марина Степановна все же взяла ее в ладонь, обхватив большим и указательным пальцами под передними лапками, все увидели, что у Анфисы на самом деле какая-то страшная болезнь. Стыдно, но не брал хомячка на руки уже давно. Последние три недели домик убирал дедушка. Уж не знаю, как у него это получалось, и почему он ничего не говорил мне про Анфису, может быть, просто ничего не замечал? Он старенький у меня, плохо стал видеть уже.
Вся шерсть хомячка была как будто мокрой или сильно вспотевшей, слипшейся маленькими клочками и очень неприятной на вид. Черные глазки уже нисколько не походили на блестящие круглые бусинки, а были сильно сощуренными и заплывшими. В уголках глаз образовались какие-то темные подтеки, а вокруг – и сверху, и снизу – набухли уродливые мешочки, как будто часть ее защечных мешков перекочевала под глаза.
Марина Степановна осторожно дотронулась до одного из них специальным металлическим прибором, и мешочек сразу же лопнул, выплеснув через глаз Анфисы на мордочку и защищенные перчаткой пальцы Марины Степановны мерзкую желто-зеленую жидкость. Тут же мне в нос ударила невероятная вонь – тот же странный запах, но усиленный во много раз. От неожиданности я даже вскрикнул и сразу же зажал нос. Наташа тоже.
— Дети, не надо на это смотреть, – сказала Наташина мама.
Наташа сразу отвернулась, я нет.
Анфиса вся задергалась, перебирая лапками, пыталась отстраниться от вытекающей из нее зловонной жидкости. Марина Степановна специальной ваткой промокнула Анфисе мордочку и чем-то помазала носик. Хомячок сразу успокоился, затих.
— Вася, прости, но Анфиса должна поехать с нами, – строго сказала Марина Степановна, опустив зверька на откуда-то появившийся кусочек синей клеенки и складывая разные инструменты в свой чемоданчик, – у нее опасная инфекция, и держать ее в домашних условиях больше нельзя.
У меня по щекам потекли слезы, а я все держал зажатым нос.
— Не плачь, Вася, тут уже ничем не помочь, – сказала Наташа и, чмокнув меня в мокрую щеку, вышла вслед за мамой.
Наташа рассказала мне, что в Анфисе завелся какой-то микроб, наплодил там деток-личинок, и они питались ей изнутри, жили и умирали там, и делали еще много разных страшных вещей, о которых я попросил Наташу никогда мне не рассказывать. Ужас! Не даром я ненавижу червей!
Анфису мы с дедушкой не хоронили. С того дня, как Наташина мама унесла ее, мы ее больше не видели. Марина Степановна сказала, что ее похоронили на каком-то специальном кладбище.
— На специальном кладбище для хомяков? – спросил я.
— Да, на специальном кладбище для больных хомяков, – сказала она…
Дольше всех жил хомяк у Лёшки Палкина. Та самая Крыса, у которой тоже потом, как и у Дуськи из зооуголка, появились маленькие хомячата. Вот двое из них как раз таки видны на этой фотографии. Вот один, вот второй. Мальчик и девочка. Лёшка снова не смог придумать им нормальных имен. Черный – это Комар, а белая, только она не белая на самом деле, а рыжая, как моя Анфиса – Муха. Лёшка тоже предлагал маленьких хомячков ребятам и мне тоже, но я отказался. Я больше не хочу хомячков. Очень жалко их потом, когда они умирают, или их уносят на специальные кладбища. Он отдал их маме Наташи Арефьевой, чтобы она отнесла их на рынок вместе с другими маленькими хомячками, продавать по тридцать пять копеек, но они так и прижились в зооуголке. Я иногда прихожу туда, помогаю Марине Степановне ухаживать за животными.
Наташа тоже часто бывает там. Мы с ней подружились.
Да и не такая уж она и толстая.