«Греби, греби, еврей», «Остров. Дорога домой» — два рассказа

ГРЕБИ, ГРЕБИ, ЕВРЕЙ

— Ты подохнешь на этой галере и твои потроха будут жрать акулы.
— Заткни свою пасть, крестоносец! Прежде, чем отправиться на дно, я раскрою тебе череп вот этим веслом.
Мы выходим в море и, как обычно, играем в галерных рабов. Это наш своеобразный ритуал, сулящий удачу. В этот предрассветный час нас никто не слышит и мы, стараясь грести синхронно, выходим из ашкелонской марины.
Рамунас — чистокровный литовец, а его жена — русская и для меня до сих пор остается загадкой, какими ветрами их занесло в Израиль. Однажды он уже рассказывал о сложном и долгом поиске Катькиных еврейских корней. Только мы тогда здорово перебрали текилы и в памяти у меня отложилась только история с консулом. Передаю ее так, как рассказал мне Рамон. Когда Катерина предъявила израильскому консулу единственное доказательство своего еврейского происхождения, тот прослезился. Видимо, вот это самое «прослезился» и включило тогда мое пьяное воображение, я представил себе плачущего израильского консула и сам чуть слезу не пустил. Поэтому и запомнил этот фрагмент. Оказывается, при вступлении в партию, Катькина бабушка писала автобиографию. Чтобы доказать свое происхождение из угнетенных царизмом народов, она очень красочно описала, как с сестричками спряталась в кукурузе, когда погромщики жгли их дом и убивали родителей. В общем, прочитал израильский консул эту автобиографию, прослезился и сказал, что этого достаточно, чтобы разрешить Катерине и всему её семейству репатриироваться в Израиль. Видно, приспичило им свалить куда-нибудь, куда не важно, хоть в Израиль! Бред какой-то, отправиться в российский провинциальный городишко и в партийном архиве откопать «путевку» в Израиль? При случае, обязательно попрошу Рамунаса ещё раз рассказать всю эту историю в деталях и подробностях. Наверняка не обошлось без взятки. Кто в те годы стал бы бесплатно рыться в пыли и помогать литовской гражданке стать еврейкой, чтобы та свалила в Израиль?
Все друзья и знакомые называют его не Рамунас, а Рамон. Он так же, как и я, успел полюбить эту страну и готов драться за нее с оружием в руках, но здесь героев и без нас хватает. На своём двухъярусном трейлере он каждый день возит дорогие иномарки, в военное время его легко можно приспособить для перевозки военной техники, так что у Рамона есть шанс повоевать. Я же со своей специальностью инсталлятора, так здесь называют сантехников, вообще армии не нужен, не говоря уже про возраст. То, что во время наших совместных выходов в море Рамон позволяет себе некоторые «антисемитские выпады», так это — игра, правила которой известны лишь нам двоим. Было бы иначе — мы никогда не оказались бы по доброй воле в одной лодке.

Я знаю, что Рамон улыбается за моей спиной и мне не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в этом, мы достаточно времени провели в море с тех пор, как у нас появилась эта лодка. Взятый в аренду рыбацкий каяк австралийского производства, стал нашей «галерой». Мы так привязались к ней, что стали воображать себя галерными рабами. Собственно, игру в галерных рабов придумал я, когда первый раз вышли в море. Мы гребли как умели, единственное, что нас больше всего заботило в то время — не перевернуться. Обливаясь потом, мы тратили кучу усилий на то, чтобы нос лодки не швыряло из стороны в сторону. Поэтому я представлял себе прикованных к вёслам людей и огромного голого по пояс негра с длинным бичом в руке. Этот бич время от времени опускался на плечи несчастных галерных рабов и на наши с Рамоном спины. Видимо, и без того полная неожиданностей израильская жизнь показалась нам недостаточно экстремальной, и мы решили восполнить это. Теперь, нарушая святость шабата, каждую субботу выходим в море и предаемся любимейшему нашему занятию — рыбалке. Рамунас простительно, он литовец, а я, как здесь говорят, — «еврей по паспорту». Это значит, что мы оба в глазах правоверного еврея — «понаехавшие сюда русские». Сказать по-правде, в многоэтажке, где мы с Рамоном живем, даже «евреев по паспорту» можно сосчитать по пальцам. Кого здесь только не понаехало за последние годы. Так что если бы мы вышли сейчас на своем каяке не на рыбалку, а как крейсер «Варяг», навстречу вражеской эскадре и геройски погибли за эту страну, то и в этом случае в глазах ортодокса мы останемся гоями. Если в двух словах постараться объяснить, кто такие «гои», то это те, кто вроде нас с Рамоном, между синагогой и рыбалкой выбирают второе.
— Ты что заснул, ВладимИр, или опять замышляешь что-то?
Он всегда произносит мое имя на израильско-литовский манер с ударением на последнем слоге. Мне не хочется продолжать играть в нашу игру, я еще пребываю в полудрёмном мечтательном состоянии, когда окружающая нас реальность растворилась в предрассветном тумане, а наша самая прекрасная на свете «галера», с торчащими по бортам спиннингами, похожими на антенны, превратилась в космическую тарелку. Сидя впереди, я воображаю себя то аргонавтом, то испанским конквистадором, то командиром космического корабля…
— Опять строишь козни, еврей?
— Почему опять?
— Вы всегда что-то замышляете против нас, хотите сжить со света.
— Против литовцев?
— Против всех христиан.
— Это мы хотим сжить вас со света, крестоносец?! Ты мне лучше ответь, инквизитор гребаный, за что вы нас жгли на кострах?
— За то, ВладимИр, что вы нашего Христа распяли.
— Ты хочешь сказать, что мы распяли вашего литовского Христа?
— Ну почему литовского?
— Ты же сказал «нашего», вот я и подумал, грешным делом.

— Хоть Христос и звучит, как литовское имя, но скорее всего, Он был греком.
— Вот, ты, Рамон, считаешь себя католиком. Верно?
— Да, ВладимИр, я католик.
— А что празднуют католики 1 января?
— Рождество?
— Ошибаешься. Рождество празднуют 25 декабря. А вот, Обрезание Господне отмечается через семь дней, то есть — 1 января.
— Ну и что?
— А то, мой невежественный друг, что на восьмой день после рождения, как требовала иудейская традиция, младенец был обрезан и получил имя Иисус. Смекаешь, крестоносец? А ещё, при первой же возможности я сдам тебя в полицию и тебя вышвырнут из страны в 24 часа. Антисемит проклятый!
Видимо, Рамон задумался и до первой «точки» мы идем молча. Точка — это риф, на который мы выходим с помощью спутниковой навигации, но до него еще грести и грести. Временами нашу галеру догоняет волна и мы плавно взлетаем к едва различимым сквозь туман звёздам, а потом так же плавно скатываемся вниз. Кажется, это не мы, а звёзды то удаляются, то приближаются к нам, становясь более крупными и заметными.
Пока Рамон молчит, я размышляю о том, что судьба не случайно свела нас вместе и усадила в одну лодку. Может, никакая не судьба, а Всевышний посадил нас сюда, литовца и еврея, чтобы мы выполнили какую-то важную миссию. Может, мы должны сказать друг другу что-то очень важное? И тут я, сам не пойму, как это у меня вырвалось, спрашиваю:
— Кто-то из твоей родни принимал участие в расстрелах евреев?
Чувствую спиной, как Рамон напрягся, даже грести перестал. Наверное, он понял, что это уже не игра. Неожиданный, не только для него, но и для меня самого вопрос, ввел моего друга в состояние ступора. Чтобы как-то разрядить обстановку, я вернулся к нашей игре:
— В следующий раз ты сядешь спереди. Мой бич истосковался по твоей жалкой плоти. Ты меня слышишь, крестоносец?
Наконец, Рамон заговорил:
— Ты знаешь, могу тебе с чистой совестью сказать, что никто из всей моей родни не повинен ни в одной капле пролитой в Литве еврейской крови. Мама, они всю жизнь прожили на хуторе в 100 километрах от Вильнюса, рассказала мне однажды, как их сосед прятал в погребе одного жида. Ты не обижайся, ВладимИр, в литовском языке нет слова «еврей», в Литве их называли «жидас». Так вот, этот мамин сосед спас одного еврея. А тот, когда пришли русские, пожаловался на своего спасителя оккупационным, ну в смысле, советским властям. Простые люди, как мои родители, и тех и других считали оккупантами. В общем, побежал тот еврей в новую администрацию и настучал, что за время сидения в погребе литовец его жестоко эксплуатировал.
— Не понял, — перебил я Рамона, — тот его спас, а он, сука паршивая, побежал жаловаться в сельсовет?
— Ну, да. Маминого соседа за это чуть не посадили.
— За что?! — снова не выдержал я.
— Понимаешь, ВладимИр, литовец заставлял еврея плести верёвки.
— Какие веревки?! Тот же ему жизнь спас! Да и своей жизнью небось рисковал.
— Конечно, рисковал, и не только своей. И мама, и соседи знали, что он прячет еврея.
— Скажи, Рамон, а на кой-хрен тому нужны были верёвки?
— Ну, ты даешь, ВладимИр, я думал, что ты умный, как все евреи. Продать, разумеется, или обменять на что-нибудь, например, на еду. Кормить твоего еврея надо?
— Надо, — согласился я.
Несколько минут мы гребли молча. История про литовца и еврея меня сильно огорошила. Я пытался найти хоть какое-то оправдание поступку моего соплеменника. Поразмыслив, я спросил:
— Рамон, а плести верёвки тяжело?
— Ещё как! Ото льна руки чернеют, а кожа стирается в кровь. Посиди год в тёмном сыром подвале, да поплети верёвки.
— Что-то я не понял, дружище. Ты пытаешься оправдать еврея?
— Ну, оправдать не пытаюсь, а понять могу. А вот ты мне скажи. А если бы все было наоборот?
— В каком смысле, наоборот?
— Ну, если бы не литовец, а твой еврей прятал беглеца?
— Ну, во-первых, никакой он не мой, а во-вторых…
Тут я задумался. Сказать по правде, я не знал, что ответить. Я стал примерять ситуацию на себя. Стал бы я, с риском для своей жизни, прятать беглого литовца? Не знаю, не знаю. А с риском для жизни моих близких? Бррр… меня даже передернуло.
— Отомри, ВладимИр. Ты что, расстроился?
— Да как тебе сказать? Не то что расстроился, но осадок остался.
— Так ты мне всё-таки ответь. Если бы всё было наоборот?
— Не знаю, ей-богу, не знаю. Может быть, еврей собрал бы еще пару-тройку литовцев и открыл бы подпольный цех, — пошутил я, но от собственной шутки мне почему-то стало не по себе.
Мы гребли к первой точке, стараясь соблюдать синхронность. Туман начал рассеиваться, рассвет вернул всему реальные очертания и цвет. Наша прекрасная галера уже не казалась мне космическим кораблем, скорее наоборот, она стала напоминать затерявшуюся среди волн жалкую банановую шкурку, могущую в любой момент отправиться на дно. Этот реализм мигом выветрил из моих мозгов остатки сюрреалистично-ироничного восприятия действительности. Обидевшись неизвестно на кого и на что, я со злостью вгонял лопасти весел в воду, забыв о синхронности. Я тупо греб, думая лишь об одном — о тысячах расстрелянных литовских евреях и о том, какую роль сыграли в этом местные жители. Как же такое могло произойти?! Столько лет прожили вместе! Забегали друг к другу за солью или за спичками. А потом … сдавали поштучно и целыми семьями, получая за каждого премию. Всё, хватит. Надоела мне эта дурацкая игра в галерных рабов! Не буду в нее играть никогда!
Опомнился я, когда лодку начало разворачивать бортом к волне и нас чуть не перевернуло.
— Может тебя огреть плетью, грязный еврей?!
Окрик Рамунаса заставил меня улыбнуться. В одно мгновение я, кажется, понял замысел Всевышнего. Ну да, конечно! Наша лодка — это ковчег, в который посадил нас ОН и хочет, чтобы мы, литовцы и евреи, обнялись и простили друг друга. На сердце у меня сразу стало тепло и спокойно, и я сказал, наверняка удивившемуся моим словам, литовскому другу:
— Не бойся, Рамон, я не сдам тебя никакой полиции.

 

ОСТРОВ. ДОРОГА ДОМОЙ

«…Огромный косяк горбуши вошёл в небольшую речку и буквально затопил её. Напор рыбы был так силен, что берега, казалось, с трудом выдерживают его. Река напоминала котёл, в котором бесновались десятки тысяч рыб. Они плыли, ползли друг по другу, выпрыгивали на берег и, бессильно извиваясь, все же пытались двигаться дальше…»

                                                                                                                                                                                                                                (А. Чаковский. «У нас уже утро»)

Прежде чем выйти, он ещё несколько секунд постоял в прохладном подъезде и, задержав дыхание, нехотя открыл дверь. Пышущая жаром волна толкнула в грудь, бесцеремонно прошлась по всему телу и замерла, но от этого стало только хуже, как будто его поместили в тесную капсулу для проверки физических возможностей человека и начали медленно заполнять сухим горячим воздухом, добавляя в него мелкий песок и пыль.

За 16 лет он так и не разобрался, чем отличается хамсин* от шарава*, но уже сами эти названия вызывали раздражение и желание плотнее закрыть все окна и включить кондиционер.

Когда благоверная, как козла на верёвке, притащила его сюда, он сравнил себя с выброшенным на берег, задыхающимся лососем. Прожившему всю жизнь на острове, ему показалось, что он попал на другую планету с враждебным климатом и не пригодную для жизни. Сделав первый шаг, он увидел непривычную для себя картину. Здания аэропорта, пальмы, автомобили — всё было покрыто густым слоем пыли, а над всем этим повис свинцовый сумрак, и бледный солнечный диск, скорее напоминавший луну, едва выделялся на мертвенном фоне. Причём это не был туман, когда можно, по-крайней мере, дышать. Этой смесью из раскалённого воздуха, песка и пыли дышать было невозможно и всё время хотелось прокашляться. Откуда ему было знать, что уже завтра тучи пыли, которые суховей пригнал из аравийской пустыни, покружат над Средиземным морем и канут в нём, как будто их и не было вовсе, всё очистится и засверкает сотнями изумительных красок и оттенков.

Это был всего лишь хамсин, но осадок, как говорится, остался. Даже террористические акты, которых за 16 последних лет было не мало, не вызывали у него такого раздражения, как хамсин и шарав. Жена и дети, посмеиваясь над этой его странностью, иногда шутили: «Мы израильтяне, а ты — островитянин». А он и не спорил, остров часто снился ему, особенно первое время. В такие дни наваливалась хандра и хотелось вернуться. Он даже намекнул однажды супруге, но она посмотрела на него, как на психа, и твёрдо заявила, что всё это они сделали исключительно ради детей и будущих внуков. Он-то хорошо знал: всю эту «мульку» с отъездом она замутила только ради него, точнее, из-за него. И не вдруг, и не сразу, но она почуяла своим особым еврейским чутьём, что их брак нужно спасать, иначе он накроется большим медным тазом. И дело тут не в загулах, подумаешь, сходил разок налево. Ей не понравился взгляд. «Ох, и не нравится мне твой взгляд последнее время». Сказав эту фразу однажды, у нее уже, наверняка, в голове вызрел план спасения семьи. Это у них семейное. Покойная тёща тоже вечно кого-то спасала, прямо ходячая скорая помощь. Только собственного муженька не углядела. Упорхнул сокол из-под её крыла к молодой училке, с которой больше года водил шашни. Возможно, жена испугалась повторить судьбу матери или, действительно, разглядела что-то в его глазах и забила тревогу. Только он и сам стал замечать усталость от всего что его окружает, включая домашних животных и семью.

В общем, в один прекрасный день супруга все и решила… за всех. Не успел он опомниться, как уже стоял с кошачьей клеткой в руке, в окружении детей, жены и чемоданов, ожидая рейса в новую жизнь.

Жена и дети приняли эту новую жизнь «на ура» и очень быстро встроились в неё. Даже животные стали вести себя на новом месте более вальяжно. И только у него всё пошло наперекосяк. Язык застопорился с самого начала. Незнакомые слова и выражения выстраивались в длинную очередь и упорно не хотели лезть в голову. Из-за этого возможность устроиться на работу сузилась до таких предложений как чернорабочий, дворник, охранник. Он выбрал последнее. Правда, и здесь не обошлось без приключения. Прочитал в русскоязычной газете объявление, что фирма набирает работников для охраны кладбищ и обещает невероятные деньги. Естественно, он рванул на следующий день по указанному адресу. В столичном офисе его встретила длинноногая красавица, которая тут же предложила заполнить анкету и оплатить квитанцию на получение рабочей формы. «Завтра в шесть утра за вами заедут», — сказала она, подарив на прощание ослепительную улыбку. На следующий день он стоял на остановке возле дома, ожидая, когда за ним приедут и отвезут на кладбище. Он даже предался мечтаниям о том, куда потратит свою первую зарплату. Простояв два часа, вернулся домой и позвонил в офис, благо телефон был указан на квитанции, но ему никто не ответил. Весь день он пытался дозвониться, с каждым разом теряя надежду, что длинноногая секретарша снимет трубку. Урок «как не стать лохом» обошелся ему ровно в пятую часть месячного заработка, который фиктивная фирма обещала соискателям. Так что когда он вторично устраивался на работу, то с опаской ждал, когда ему предложат заплатить деньги за униформу или за пистолет. На этот раз всё обошлось. Жизнь налаживалась. Но, как и с хамсином, остался неприятный осадок и разочарование.

Огурцы, купленные в магазине, были какие-то не такие и пахли иначе. Кета и горбуша, завезенные из Норвегии, казались ему не такими вкусными, как на острове. А ещё, он часто вспоминал вкус морошки и голубики. Но особенно тосковал по корюшке и был счастлив, когда однажды увидел ее в витрине «русского» магазина. На радостях он купил целый пакет, прихватив по дороге домой пиво. Но это была не та корюшка. Та корюшка пахла свежими огурцами, а эта… Он со злостью выбросил пакет с подернутыми ржавчиной рыбками в мусорное ведро.

Нельзя сказать что всё ему здесь не нравилось. Очень многое вызывало восторг и искреннее восхищение. Например то, как государство относится к своим воинам или уровень местной медицины, который он испытал на собственной шкуре. Его вытащили с того света. Своевременно проведенное шунтирование сердечного сосуда спасло ему жизнь. Случись с ним этот приступ на острове, гнил бы уже давно на кладбище рядом со своими друзьями. За это он был благодарен новой стране и даже не обижался, что имея диплом инженера, стоит сейчас с пистолетом на входе в торговый центр. И за это спасибо, всё же не на стройке под палящим солнцем. Если честно, к большему он и не стремился.

Жена и дети, напротив, проявляли завидную активность. Особенно супруга, она училась то на одних курсах, то на других, пока не устроилась бухгалтером в аудиторскую фирму. Сын, отслужив в армии, устроился программистом, а дочь поступила в университет. Как говорится, живи и радуйся! Отстоял свои 8 часов, сдал оружие и вали на все четыре стороны. Но только снова навалилась какая-то усталость и апатия. Даже рыбалка, которой он вначале увлекся, быстро стала надоедать, а дорогущий спиннинг, подаренный женой и детьми на пятидесятилетие, давно залёг на антресоли. И снова жена заметила пугающие изменения во взгляде, и тут же решила принять меры. Чтобы отвлечь его от «дурных мыслей», она нашла какие-то курсы иудаизма и вместе с ним решила по вечерам изучать еврейские традиции. Но он категорически отказался и даже съязвил по этому поводу: «Может мне ещё и обрезание сделать?» Супруга парировала, дескать, обрезать тебя было нужно раньше, намекая на его прошлые загулы, и со злостью добавила: «Как был островитянином, так им и остался!» Это была их первая ссора на Земле Обетованной. Но с курсами все же отстала.

После этого она стала брать уроки вождения, получила права и начала ездить на их семейном автомобиле. На курсах познакомилась со своей нынешней подругой, и они каждый выходной совершали авто экскурсии по стране. Его с собой не брали, да он бы и не поехал. Против их вылазок не возражал, даже радовался, что его на время оставят в покое. В такие дни он доставал из холодильника купленное заранее пиво, устраивался на диване и смотрел по телеку свое любимое NATIONAL GEOGRAPHIC, пока не засыпал с блаженной улыбкой. И ему снова мог присниться остров, где он плыл среди стаи лососей через перекаты. Но каждый раз этот чудесный сон заканчивался одним и тем же. На пути появлялся огромный темный валун, преодолеть который он был не в силах. Он раз за разом, теряя последние силы, бросался вперед и… просыпался, силясь вспомнить, удалось или нет перескочить через этот злосчастный камень.

С утра благоверная укатила с подругой на север, не забыв дать указания: «котлеты на плите», «суп в холодильнике», «не забудь купить корм кошке».

Он вышел со двора и, стараясь дышать реже, двинулся в сторону «русского» магазина. Если бы у кошки не закончился корм, он лежал бы, не вставая до приезда супруги. Ещё этот хамсин, будь он неладен! Он сморщился и выплюнул песчинку, хрустнувшую на зубах. Нужно перейти на другую сторону, там под козырьками магазинов и лавочек, ему показалось, было меньше пыли. Он сделал шаг на проезжую часть и в этот момент откуда-то сверху раздался пронзительный женский крик. «Так кричат, когда кого-то убивают», — подумал он и поднял голову. На балконе второго этажа стояла немолодая женщина, одной рукой она держалась за перила, а другой махала в сторону боковой улочки и не переставала кричать: «Мехабэль*! Мехабэль! Мехабэль!!!» Это слово он помнил еще с ульпана*, его учили одним из первых. Он успел посмотреть в направлении, куда показывала ошалевшая от крика тетка, и увидел бегущего человека с ножом в руке. Дальше время остановилось, как в старом кинопроекторе, когда заклинило пленку и на экране запечатлелся один-единственный кадр. Горящие ненавистью глаза и занесенный над головой нож. Он успел инстинктивно вытянуть руку вперед, пытаясь защититься.

Удар был такой силы, что он потерял равновесие, и падая, услышал два слова на арабском. Они были тоже хорошо ему знакомы, он не любил их, как хамсин и шарав.

Внезапно тупая боль в шее куда-то отступила и стало легко дышать, воздух был чистый и прохладный, как на любимом далеком острове.

Он плыл в прозрачной воде через скользкие перекаты, а впереди вырастал знакомый тёмный валун. Он плыл один и не знал, что ждёт его за этим камнем, но сердце выпрыгивало из груди в предчувствии чего-то удивительно прекрасного и родного, и никакая преграда ему не сможет уже помешать.

Он замер, собираясь с силами, и рванул вперед.

________________________________________________

Хамсин*- сухой, изнуряющий ветер на Ближнем Востоке.

Шарав* — знойные потоки воздуха с низкой влажностью, распространяющиеся из аравийских пустынь

Мехабэль* — террорист.

Ульпан* — курсы по изучению иврита.