Гладиатор

1 ноября 2014 / Изменение от: 2 апреля 2017

Немую боль в слова облечь,
Ту боль, что скрыта временами
И встарь теснила нам сердца…
А. Твардовский

«О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной…»
К.Батюшков.

ДОМНУ ВЕНЯ

Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь,
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут,
муз М.Таривердиева
стихи. Д.Самойлова

…и то, что он теперь помнил, являлось
лишь воспоминанием о воспоминании.
В.Набоков

Вечен Ветхий Завет и вечен Экклезиаст! Ведь как сказано: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать»! Это уж потом люди привязали, приладили, приспособили и осмыслили эту мудрость: счастлив тот, кто во время родился, и вовремя умер! И верно это всегда, и относится это ко всем!

Не был исключением и светлой памяти Домну Веня. Но, прежде всего, почему Домну? Слово это происходит от латинского «Dominus» — «господин», «Господь». Есть в румынском и молдавском и фамилия такая, и означает она, что предки этого человека могли в прошлом находиться на государственной службе. А в жизни все почти, как в русской фразе: есть государь, а есть милостивый государь! Так вот в молдавском обиходе Домну это господин, сударь, как в английском — мистер. Обычно Домну сочетается с фамилией. Но в нашем случае весь фокус заключался в том, что Вениамину Вайнштейну совсем молодому человеку, было не более сорока, а выглядел он, благодаря доброму и веселому нраву, еще моложе. И сочетание Домну с именем, причем, даже не полным — Вениамин, а просто Веня, придавало ситуации, одновременно, глубоко уважительный, и, вместе с тем, улыбчивый, теплый и доброжелательный оттенок. И тому были очень даже серьёзные основания. Домну Веня, а именно так его звали все, кто его знал, не только слыл, но и в действительности был отзывчивым и милым человеком. Щепетильный и чистоплотный в бизнесе, он не упускал случая помочь людям. Это при его-то работе — профессионального коммерсанта! И сколько аналогов этого слова: негоциант, бизнесмен, торговец, купец, комиссионер! И все в те далекие времена считались почетными и уважаемыми.

Это уж в Советском Союзе все это было опохаблено, завязано на воровство и повально презираемо. А тогда, в тридцатые-сороковые в Молдавии и Бессарабии Домну Веня «держал» процветающую международную торговлю многими товарами и, в частности, зерном, имел небольшой магазин с одним-двумя продавцами и был глубоко и заслуженно уважаем общественностью и простыми людьми небольшого городка Кагул, что и поныне располагается на юге Молдавии. Официально городом Кагул стал в декабре 1835 года и получил свое название в честь победы русских войск над турецкой армией при реке Кагул в 1770 году. До того времени поселение называлось сначала Шкея, а затем — Фрумоаса (Красивое). В конце XIX века население Кагула составляло 6115 жителей, а к началу следующего, двадцатого выросло до 7077 человек. Родным языком указывали молдавский — 2786, украинский — 1557, русский — 1225, идиш — 809, греческий — 323 и др. К сороковым годам мало что изменилось. Торговых мест было — 71, три гончарных завода, два кирпичных, один кожевенный, 40 мельниц, две пасеки, мужское и женское училища. Итого, 121 владение, а стало быть, и 121 владелец! Запомните это число, читатель, оно нам пригодится позднее!

Общение в городе шло едва ли не на всех этих языках. Например, в семье Домну Вени — на русском, идиш, французском и румынском, или как потом стали говорить, молдавском.

Уже в самые последние годы, во времена республики Молдова, у города появился и свой герб — белая кувшинка на фоне государственного флага Молдавии. Неудивительно, что именно белая кувшинка стала гербом города. В 1978 году в городе, после открытия источника целебной воды, был построен санаторий «Нуфэрул Алб», что в переводе с румынского означает «белая кувшинка». Кагульчане гордятся тем, что их город посещали Пушкин и Горький и, особенно тем, что он упоминается в произведениях А.С.Пушкина: в ЦЫГАНАХ: «Так, помню, помню — песня эта/Во время наше сложена,/Уже давно в забаву света/Поется меж людей она./Кочуя на степях Кагула,/Ее бывало в зимню ночь/Моя певала Мариула»; в ЧУГУН КАСТАЛЬСКИЙ, ТЫ СВЯЩЕН; и в ЭЛЕГИИ: «Воспоминаньем упоенный,/С благоговеньем и тоской/Объемлю грозный мрамор твой,/Кагула памятник надменный».

Но сейчас, когда мы рассказываем Читателю о Домне Вене, до этого, может быть, и не совсем идиллического, но уж явно не кровавого периода, и герба с кувшинской, и с памятью о Пушкине бесконечно далеко. И страшное время это, — нескончаемое лихолетье, заполненное шестьюдесятью годами сумасшедшего века войн, диктатур, деспотизма, человеческой ярости, трагедий, крови и смерти. Так вот, Домну Вене Вайнштейну несказанно повезло! Помните? — Счастлив тот, кто во время родился, и во время умер? В марте 1940 года Веня тяжело заболел. Язву желудка оперировали в Яссах неудачно, и он там же в госпитале скончался. Многонациональный Кагул хоронил Домну Веню торжественно и сердечно, и гроб несли на руках, и не только евреи…

И все же ему повезло… Хотя и говорят, обычно, о кончине — безвременная, я не юродствую и не злорадствую, Читатель. Домну Вене действительно повезло! Дело в том, что в июне 1940 года, через три месяца после его смерти и похорон, Бессарабию и город Кагул настигла страшная беда — их «постигла Советская Власть». Как показало будущее, сам Домну Веня был обречен. Но если в марте он скончался в госпитале в Яссах в окружении родных и близких, то в осенью этого же года его ждала бы лютая смерть — он был бы этапирован в лагерь и запытан, забит или затоптан, и брошен в яму с сотнями таких же как и он, безымянных. Хуже того, он увидел бы страшную трагедию своей семьи, и не смог бы помочь ни жене, ни малым детям… Нет, нет, уж лучше раньше, но в госпитале и без душевных и физических пыток… Воистину, Господь знал, что делал!

ТЭМА

И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды»,
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
муз М.Таривердиева
стихи. Д.Самойлова

В течении шести дней (28 июня — 3 июля) 1940 года Бессарабия и Северная Буковина были «освобождены» советскими войсками. А 29 июня с 12.30 по 14.20 в городе Болград был произведен десант 202 воздушно-десантной бригады. Всего было высажено 1372 человека. И в 18.15 командование бригады получило приказ занять город Кагул. Для этого нужно было преодолеть около 50 километров. И утром 1 июля эта воинская часть (202вдбр) заняла Кагул, что, как сообщается, приостановило грабеж местного населения отходящими румынскими войсками. [1]. Правда это или нет, судить теперь трудно, но скажем откровенно, на румынскую армию тех лет это вполне похоже.

Изменения начались довольно быстро, и прежде всего опустели магазины… Потом начали исчезать люди, которых вы знали. Так в магазине Домну Вени было два продавца. Пришли некие люди и попросили одного из них рассказать, как он бедствовал, «горбатясь» на капиталиста. Тот, по простоте душевной, и еще не вполне осознавая ситуацию, ответил: «Дай-то Бог, чтобы при советской власти я жил не хуже, чем при Вене Вайнштейне!». И все! Этот человек был немедленно арестован и исчез… Скоро, очень скоро поняли все, и евреи, и не евреи: Румыния была не сахар, уж такой не сахар… Но сейчас они оказались в стране, на гигантских просторах которой властвовал злой и безжалостный рок! И от одного её края до другого грохотали слова из известной оперы, но слова эти были, далеко, не оперные: «Сатана здесь правит бал, здесь правит бал, здесь пра-а-а-вит бал!!!». И Сатана этот был настоящий! Уж куда реальнее! Точнее, Сатан!

Из мрачной маракотовой коммунистической бездны поднимались до небес злобные и все ненавидящие волны-цунами и одна за другой обрушивались на человеческие берега, смывая в небытие старых и малых, мужчин и женщин, не знавших, не ждавших, не ведавших, а потому и беззащитных. Сколько их было, этих проклятых волн не счесть, потому что кипящая магма тоталитарного зла и ненависти к собственному народу и человечеству вообще разогревалась проклятым адовым котлом марксизма, кипящим на дьявольском костре ненависти быдла ко всем, кто что-то умеет и что-то имеет!

На юридическом языке эта дьяволиада звучала следующим образом: «Депорта́ция». Красивое слово это происходит от латинского deportatio (изгнание, ссылка). Вот только начинка у него — гнусная. Депортация народов — одна из ужасающих форм политических репрессий в СССР. … В СССР тотальной депортации были подвергнуты десять народов: корейцы, немцы, финны-ингерманландцы, карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары и турки-месхетинцы. Из них семь — немцы, карачаевцы, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы и крымские татары — лишились при этом и своих национальных автономий. Депортациям в СССР подверглось ещё множество других этнических, этноконфессиональных и социальных категорий советских граждан: казаки, «кулаки» самых разных национальностей, поляки, азербайджанцы, курды, китайцы, русские, иранцы, евреи-ирани, украинцы, молдаване, литовцы, латыши, эстонцы, греки, болгары, армяне, кабардинцы, хемшины, армяне-«дашнаки», турки, таджики и другие». [2]

Что касается Бессарабии и северной Буковины, а стало быть, и интересующего нас города Кагул, то между так называемым «освобождением» и войной этих проклятых депортаций было две. Первая — не заставила себя ждать, и началась незамедлительно после «освобождения» и продлилась все лето и осень 1940 года, а может и начало 1941-го. И смыла она, кого на поселения в Сибирь и Казахстан, кого по тюрьмам, кого по лагерям, 8 тысяч невинных людей. Коснулась она, в первую очередь, крупных торговцев, актива румынских политических партий, примарей (волостных старшин), помещиков, полицейских и офицеров белой, царской и румынских армий.

Вторая депортация «нежелательных элементов» в Молдавии (с Черновицкой и Аккерманской областями УССР) депортации начались в ночь с12 на 13 июня. Эта ночь называется черной страницей истории Молдовы. В эту ночь было выселено 5 тысяч семей. Депортировались «главы семей» (которых вывозили в лагеря военнопленных) и члены семей (ссыльнопоселенцы). Ссыльнопоселенцы из этого региона были высланы в Казахскую ССР, Коми АССР, Красноярский край, Омскую и Новосибирскую области. Общая оценка числа ссыльнопоселенцев из Молдавии во всех регионах расселения составляет 25 711 человек в 29 эшелонах. Суммарное число «изъятых» обеих категорий приводится в докладной записке замнаркома госбезопасности СССР Кобулова Сталину, Молотову и Берии от 14 июня1941 года и составляет 29 839 человек (по данным [4] 31 тысяча 500 человек). 18-20 июня было депортировано дополнительно около 5 тыс. жителей Молдавии. Мужчин перевозили в четырёх эшелонах, три из которых направили в Козельщину (Полтавская обл.) и один — в Сумскую область.[3].

Сегодня трудно точно сказать, кто унаследовал магазин и дело Домну Вени. Однако, судя по последующим событиям, Венина семья в какой-то форме оставалась, либо непосредственно у руля, либо опосредованно. Во всяком случае, по мнению советских властей, она относилась к категории крупных торговцев! А потому подлежала «изъятию» (это стандартный термин НКВД тех лет) в первоочередном порядке! Поэтому-то семья «безжалостного и алчного эксплуататора» Домну Вени (жена Тэма, её мама Соня и двое маленьких дочерей Дина и Нэма) подлежала незамедлительному выселению уже в первую депортацию осенью 1940-го год.

В эту страшную ночь дома были: Тэма, Соня, и маленькая Нэма. За две недели до того вторую дочку Дину отвезли погостить к родной сестре Тэмы — Буне в Кишинев. И даже многие годы спустя, впитавшийся глубоко страх сжимал губы, рассказывали сухо, сдержанно, без эмоций: вошли несколько человек, что-то прочитали и дали полчаса на сборы. С котомками за плечами, пешком под конвоем на станцию, благо, Кагул невелик, идти было не слишком далеко. Загнали в теплушки с зарешеченными оконцами… Везли долго, несколько недель… Почти не кормили. Точнее, как вспоминают прошедшие этот ад другие люди, один раз в день «подавали» в вагон то ведро похлебки, то ведро воды, то хлеб. Едва не умерли… Спас сосед с умирающей женой. Он выменивал захваченные с собой кольца и бижутерию на продукты через решетку. Подкармливал и Тэмину семью. Жена его умерла. На вопросы заключенных охрана не отвечала и никаких жалоб, как, к примеру, просьбы о медицинской помощи, не выслушивали. Много детей в вагоне умерло…

Помните, Читатель, мы говорили о том, что Домну Вене крупно повезло с кончиной в марте месяце в госпитале в Яссах. Так вот, останься он тогда жив, его судьба сложилась бы следующим образом. На станции мужчин немедленно и грубо принудительно отделяли от семей. Их везли в других эшелонах и везли не на поселения, а в тюрьмы и концлагеря. После бесчеловечных пыток, допросов и истязаний, они практически все погибали. В Унгенах, например, из сотни вернулся домой лишь один! Мы с Вами Читатель упоминали 121 владельца разных бизнесов в Кагуле. Вряд ли, из них выжило один-два человека! Вряд ли!

К сожалению, техническая сторона того, как проводилась депортация, или как её лицемерно называли в российских документах «насильственная эвакуация» в Бессарабии и Приднестровье освещена в литературе слабо и известны лишь детали со слов очевидцев. Происходившее, однако, можно представить себе по тому, что происходило в Прибалтике. Ведь все процессы депортации осуществлялись по одному и тому же лекалу. Но в Прибалтике сохранились документы по совершенно аналогичному и одновременному процессу:

«Депортация или так называемая «насильственная эвакуация» проводилась в ночь с 13 по 14 июня (пятница-суббота). 13 июня днём был дан приказ всем учреждениям предоставить все свои транспортные средства в пользование милиции. Вечером на заранее оговоренные места стали собираться люди, посвященные в дело. Из присутствующих составили «бригады» по 4 человека, главными в которых были, как правило, люди из органов безопасности. Бригадам были выданы инструкции и необходимые бумаги: списки арестуемых и депортируемых, бланки конфискации имущества и т.п. …

14 июня, ночью, одновременно по всей Эстонии, группы, проводящие депортацию, начали свою работу. Спящих будили, и им сразу зачитывалось постановление, на основании которого их объявляли арестованными или подлежащих ссылке. Никаких судебных решений не было. Квартиры и здания подвергались досмотру. С собой позволялось взять не более 100 килограмм вещей. В вагоны с обозначением «А» помещались все главы семей… В вагоны с обозначением «B» помещались все члены семей. Людей, находящихся в списках арестованных или депортируемых, продолжали разыскивать до утра 16 июня.…. согласно документам, депортация производилась эшелонами в составах, оборудованных по-летнему, для людских перевозок. Согласно инструкции, в каждом вагоне группы «B» должно было размещаться по 30 человек… Свидетели пишут, что на практике людей перевозили в вагонах для скота, в вагоне было до 50 человек, вагоны были оборудованы двухэтажными нарами, вместо уборной — дырка в полу. Люди мучились от голода и жажды».[3]

Надо пояснить на каком транспортном средстве вывозили людей. Речь идет о пресловутой теплушке — товарном вагоне для перевозки людей и животных образца 1875 года. Стандартная вместимость теплушки 40 человек или 8 лошадей (или 20 человек + 4 лошади). Сохранилось множество фотографий, неоднократно публиковавшихся в интернете, того, как людей загружали в вагоны. Из таких вагонов формировались составы и под усиленной охраной шли через всю страну. Кстати, об охране. В обязательном порядке через два-три нагона на пульмановских площадках был часовой. В последнем же вагоне пульмановская площадка с солдатом была в конце, и просматривался путь, чтобы проконтролировать, не выбросился ли кто-нибудь через отхожее отверстие. В эстонской газете есть рисунок подобного состава со станковыми пулеметами на крыше каждого третьего вагона.

Существуют многочисленные фотографии, рисунки, монтажи и даже картины в масле отображающие депортацию немцев из Поволжья (Бруно Даль), чеченцев и ингушей, калмыков, крымских татар и эстонцев, литовцев и латышей из республик Прибалтики. Есть даже поэзия, посвященная Депортации. Приведем лишь один пример. Рустему Эминову [6] принадлежат строки, посвященные трагедии крымско-татарского народа:

Взгляд на часы «Начнем, пожалуй» …
Из тройки кто-то прохрипел
В ответ послышалось — «Конечно,
Что воду в ступе нам толочь?»
И для народа наступила
Варфоломеевская ночь.
И заработали приклады,
Круша оконное стекло,
Подобно Дантовскому аду,
Все вдруг смешалось, поплыло …

Где-то, примерно, через три недели теплушечного ада Соня, Тэма и Нэма оказались в Казахской ССР в бесправном статусе «преступник; ссылка на поселение сроком в 20 лет». Поразительно, но без суда и следствия высланные из Молдавии «преступники» на одну треть были детьми: от грудного возраста до пяти, девяти, тринадцати и четырнадцати лет! Предписано было расселить их по районам, исключая областные центры на расстоянии не ближе 10 километров от железной дороги. Расселения осуществлялось по Южно-Казахстанской, Актюбинской, Карагандинской, Кустанайской и Кзыл-Ордынской областям.

Семья Домну Вени вместе со всеми остальными оказалась в абсолютно пустой и открытой, бескрайней казахстанской степи. Перед толпой людей лежали три горки инструментов: лопаты, ломы и заступы. Чтобы выжить им — старикам, женщинам и детям, — предстояло рыть землянки. И они рыли их… Но никогда, впоследствии, не рассказывали об этом!

Об этом рассказали поляки, депортированные в те же края на четыре года раньше:
«Выгрузили из товарных вагонов на станции Тайынша. Погрузили на подводы. Привезли в голую степь… Из всех бытовых условий был лишь один неблагоустроенный колодец. Первое время люди спали под открытым небом, так как не было даже палаток. Питались одним хлебом (200 граммов на человека в день) и водой. Им пришлось срочно рыть землянки. Каждая землянка не должна превышать квадраты, равные три на четыре метра, между квадратами — общая стена. На каждой половинке должны разместиться по три-четыре семьи. Спали на земляном полу на подстилке из соломы. Каждая семья — в своем углу, а посередине находилась печь из самодельного кирпича. Для защиты от блох земляной пол мазали коровяком, который собирали в степи неподалеку от старых сел. Им же мазали соломенные крыши землянок для защиты от дождей. Такие землянки больше походили на логово зверя, чем на жилище человека. Люди не могли привыкнуть к реальной и жестокой действительности, ведь когда-то они жили в хороших домах, имели подсобное хозяйство, а в новых, сложившихся «благодаря» депортации условиях жизни, не выдерживали даже мужчины».[7].

Корейцы, выселенные туда же с Дальнего Востока писали: «В первую зиму многие корейцы жили во временных землянках. Утверждается, что в эту зиму погибла треть грудных младенцев…. — Что нужно было делать, чтобы выжить после депортации? — Траву ели. Лебеду ели, одуванчик, дикий лук. Родители ходили далеко — за 50 и больше километров, искали траву. Государство нам в качестве пайка давало муку — пекли лепёшки… Без травы не выжили бы. «Я выжила только благодаря любви и заботе родителей…» [8].

Примерно так же жили и выходцы из Молдавии… 27 ноября 1941 года начальник ГУЛАГа НКВД СССР В.Наседкин докладывал заместителю наркома внутренних дел В.Чернышову: «…поселенцы находятся в весьма тяжелых бытовых условиях. Имеются факты опухания от голода…»… Вот такой гуманист. На самом деле известно, что нечеловеческие условия жизни, голод, тяжелый физический труд, болезни приводили к гибели тысяч людей. Сколько людей погибло в тех ужасных условиях, точно мы никогда не узнаем, потому что такой статистики не велось, она не представляла интереса для властей. [9].

Тэма, Соня, и маленькая Нэма прожили в этом аду целых два года. Но в памяти их это была вечность… Целая вечность! Господь спас их! Не забыл Он о них и позднее… Нет, нет, не забыл! И послал к ним Ангела… Доброго Ангела…

Б У Н Я

Но в памяти моей такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может!
муз М.Таривердиева
стихи. Д.Самойлова

Засвети же свечу
Или в лампочке свет.
Темнота по плечу
тем, в ком памяти нет
кто к минувшему глух
и у грядущему прост,
устремляет свой дух
в преждевременный рост
И.Бродский В темноте у окна

Мы привыкли к тому, что Ангел — этот Божий Посланец, — всесильный, всемогущий и грозный, имеет особый облик. В нашем представлении у него могут крылья, нимб или, скажем, карающий меч. Но Господу эти атрибуты совсем, ни к чему. Он может послать к нам на помощь Ангела в самом простом, будничном, скажем, в заштатном, затрапезном и партикулярном виде. А то и вообще, в облике хорошо знакомого нам человека. Но самый счастливый, самый благоприятный для нас случай, когда Господь посылает нам во спасение родного, близкого нам по крови и духу человека, и самого-то всегда готового нам помочь, да, к тому же, облеченного беспредельно мощью и неколебимостью Ангела! Вот как раз такому Ангелу Господь Наш и поручил спасти беспомощных и изнемогающих от ужасающих условий и насилия Соню, Тэму и Нэму!

Буня, родная сестра Тэмы, за несколько лет до «освобождения» вышла замуж и уехала с мужем Анатолием в Кишинев, где они и работали в каких-то малозаметных учреждениях, достаточно рядовыми работниками. Между тем, Буня была человеком высокой культуры, со знанием, русского, французского, румынского языка и семейного — идиш. Но сказать о ней лишь это — не сказать ничего. Дело в том, что Господь не случайно остановился на ней! При всей своей внешней обычности, Буня обладала некоторыми совершенно редкими, а может быть, и исключительными качествами. Она была от природы бесстрашна. По сравнению с этой абсолютной нечувствительностью к страху, даже подлинное мужество, предполагающее существование страха и постоянное преодоление его, проигрывает начисто. Если добавить сюда незаурядный ум и готовность к самопожертвованию, вырисовывался облик нечувствительного к боли борца, своего рода стального рыцаря, железного человека, способного на все, ради спасения родных ей людей. Когда я говорю «на всё» — это означает, именно, «на всё». Именно этот человек, не колеблясь ни одной минуты, рискуя собственной жизнью, бросил перчатку бесам из Советской системы, НВКД и ГУЛАГа… и победил! Вот какого человека, вот какого Ангела в человеческой плоти послал Господь на помощь тонущим в дьявольской засасывающей бездне, Соне, Тэме и Нэме!

Ангелу Буне суждено было спасать семью Домну Вени не раз и не два. И дело не только в этом. Генеалогическое древо семьи Вайнштейнов могло, запросто, сломаться, и погибнуть в Казахстане. И Буня, бесстрашная Буня, не боявшаяся никого и ничего, не дала свершиться этой непоправимой беде, сохранила и продлила род! Джордано Бруно задается вопросом, который, как раз, относится к могучим людям подобного закала и отвечает на него:

Кто дух зажег, кто дал мне легкость крылий?
Кто устранил страх смерти или рока?
Кто цепь разбил, кто распахнул широко
Врата, что лишь немногие открыли?

Века ль, года, недели, дни ль, часы ли
(Твое оружье, время!) — их потока
Алмаз, ни сталь не сдержат, но жестокой
Отныне их я не подвластен силе.

Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры,
Кристалл небес мне не преграда боле,
Но, вскрывши их, подъемлюсь в бесконечность.

И между тем как все в другие сферы
Я проникаю сквозь эфира поле,
Внизу — другим — я оставляю Млечность.

Господь, а кто же еще, дал ей силы, вооружил физическим бесстрашием и безоглядной самопожертвенностью!

Так уж случилось, что Буня с Анатолием своих детей не имели. Но материнская душа Буни жаждала их и сразу после кончины Домну Вени, она попросила у сестры разрешения забрать одну из девочек погостить на лето к себе. Выбор пал на Дину. С тех пор, Буня стала её второй мамой. И, как мы увидим позднее, не только её…

Когда в Кагуле грянул гром, Буня узнала это не от сестры или из газет. Беду она почувствовала сердцем, и лишь через день-другой все поняла, когда связала молчащий телефон с происходящим по всей Молдавии. Ведь и в самом Кишиневе многие знакомые исчезли, как будто их смыла адская волна. И, собственно, в этот период, то, что всегда существовало в ней, и было её основным несущим стержнем, превратилось в главное, и охватило и сцементировало всё её существо в нечто единое. В ее обычном облике милой сорокалетней женщины теперь скрывался мужественный боец, готовый на всё. Если было бы необходимо, она, теперешняя, наверное, могла бы даже, не колеблясь, пойти на убийство… Буня ступила на свою тропу войны с всемогущей системой и её цепным бешенным псом — НКВД! Первое, что сделала Буня, это с помощью знакомого нотариуса, и далеко не безвозмездно, удочерила Дину. Причем не просто удочерила, а так, как будто она её и родила! Теперь по всем документам Дина стала её родной дочерью. Сделала она это в течение одних суток! И как оказалось, во время, потому, что по всем инструкциям НКВД поиск не попавших под плотную гребенку депортации продолжался еще несколько дней. Лишь затем дело закрывалось. Буня успела, и Дина навсегда осталась с ней. Этот опыт борьбы с НКВД не пропал даром. Буня осознала и приняла максиму: НКВД, эту подлую машину зла, можно обмануть, но делать это надо быстро, бесстрашно, не миндальничать, не щепетильничать, не брезговать в средствах, не считаясь с затратами, и на опережение. И не слишком долго пользоваться достигнутым. Ведь, рано или поздно это сволочьё в перерывах между своими словоблудными партийными собраниями, истерическими съездами и прочими сборищами, пойдет по следу. Стало быть, через год— другой рвать нити, менять окружение, если надо, имена, путать след… Теперь это был другой человек, готовый на всё, повторяю, на всё, ради своих близких! Теперь это был Ангел с пылающим мечом!

ПОЕДИНОК С НКВД

Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица.
А память как колодец глубока.
Попробуй заглянуть: наверняка
Лицо — и то неясно отразится
В.Высоцкий

Я люблю мысль и искусство, и мне по душе,
когда разум одерживает верх над кулаком,
и когда слабеющий издалека настигает и
побеждает сильнейшего.
Конрад-Фердинанд Майер

Рано или поздно, на неё, конечно бы донесли, — дочь врага народа, семья депортирована, дочь — не дочь и пр. Да страшное время — война, обрушившая на всех и на неё, в том числе, нескончаемые беды, избавила её и её семью хотя бы от этих злоключений. Первые же авиаудары по Бельцам, Болграду, Кишинёву и Кагулу, означали для еврейского населения Молдавии сигнал к немедленной подготовке к эвакуации. И когда советские войска 30 июля и 1 июля начали общее отступление к Днестру, повсюду — в горсоветах, сельсоветах, на предприятиях, — выдавались справки для беженцев и бегство евреев стало всеобщим. Для кишиневцев путь был один — на юг к Одессе и дальше на восток. Очевидцы рассказывают, что движение на дорогах немцы бомбили не менее трех раз в день, точно по часам: в 8 часов утра, в 12 и в 4 часа дня. Были ли они в это время в вагоне, в грузовике или на подводе, Буня стремительно вытаскивала неторопливую Дину, бросала её на землю и закрывала собой. Да не просто закрывала, она ложилась на неё сверху и, стремясь защитить, подсознательно, старалась вдавить ребенка в землю. Дина всегда бывала недовольна этим — тяжело и неудобно! Ребенок, она боялась грохота и рева самолетов, взрывов бомб, но не понимала опасности, грозящей именно ей…

После Одессы они ехали уже в поезде. Но где-то около Волги Анатолия свалил тиф и в два дня, прямо в вагоне, его не стало. Никто и никогда впоследствии не говорил, где и как его похоронили, и похоронили ли. Может быть, попросту, вынесли санитары тело на носилках на одной из остановок и захоронили в общей могиле, а Буня и Дина поехали дальше… Ведь были суровые военные времена… Еще через две недели они оказались в районном центре одной из северо-казахстанских областей среди тысяч беженцев. Буня была удивительным, более того, выдающимся человеком, но думаю, даже ей не удалось бы то, что стало реальностью уже через несколько дней… Господь заранее укреплял и вооружал своего Ангела, готовя его к непростым боям за спасение своих близких и только Ему, Господу это было под силу… Одним словом, из многотысячной толпы эвакуированных, на привокзальной площади небольшого районного городка, уж и не знаю как, но была выделена Буня, и назначена секретарем райсовета! Да, она была грамотным, толковым и суперэнергичным человеком, да она знала языки. Но найти именно её среди тысяч, да еще за считанные дни — это было подвластно только Господу!

Я не знаю, сколько времени понадобилось Буне, чтобы устроиться, и изучить секретарские обязанности. Может быть неделю, может быть две. Но уже через месяц она развернула поиск во всех направлениях, в частности, с использованием своих новых возможностей, районных знакомств и телефона райисполкома. И была вознаграждена! Далеко не сразу, лишь через девять месяцев, но вознаграждена! С безусловной помощью Господа она узнала, что район, в котором на поселении, в полном смысле этого слова, пропадали её мама, сестра и племянница, находился… на расстоянии каких-то пятидесяти километров от неё, в той же самой области… С этого момента она начала разрабатывать операцию по спасению…И никаких комплексов и сомнений она не испытывала. Через 70 лет Михаил Веллер написал как будто о ней: «Если еврей не лакей, он гладиатор». Эту фразу толковали и так, и этак не один раз и признали правильным такой её вариант: «Если еврей не лакей, то житейские мытарства и антисемитизм сделают из него гладиатора»!

Прямых свидетелей того, что произошло дальше — Буни, Сони и Тэмы, — давно нет в живых. Дети (Дина и Нэма), которым тогда было, примерно 6 и 7 лет, не в счет. Они не только ничего не знали, но и не могли представить и осознать происходящего. И в передаваемых из поколения в поколение сведениях идет одна и та же фраза: «Буня, по подложным бумагам, вытащила Соню, Тэму и Нэму из ссылки и перетащила их в свой райцентр». Никакие расспросы у членов семьи ничего не давали. Это всё, что они знали!

Для того чтобы понять, что могла предпринять Буня и чем она рисковала, следует иметь в виду, что Казахская ССР была нашпигована спецпереселенцами общим числом не менее нескольких миллионов человек и органы советской власти не могли не знать общей ситуации и правил игры. Допускаем поэтому, что секретарь райсовета Буня, по-видимому, в общих чертах могла быть знакома с уставными положениями ГУЛАГА тех лет. Вот они:

«Правовым» основанием для спецпереселения служило … утвержденное Берией 29 мая 1941 г. «Положение о порядке применения ссылки на поселение для некоторых категорий преступников». … Положение определяло следующий режим для ссыльнопоселенцев: паспорта ссыльнопоселенцам не выдаются, они заменяются соответствующими удостоверениями, установленными для этой категории лиц; ссыльнопоселенцы обязаны являться на регистрацию в органы в установленное время; самовольный выезд из мест поселения рассматривается как бегство из ссылки (позже за побег стали давать 20 лет исправительных лагерей), за нарушение правил явки на регистрацию — предупреждение, штраф до 100 руб., арест до 20 суток или привлечение к уголовной ответственности…»

Позднее эти положения были ужесточены:… У прибывших изымались удостоверения поселенцев, разъяснялось, что они являются пожизненно ссыльными, поступают под гласный надзор и им не разрешено свободное передвижение по области поселения. Главное внимание обращалось на сроки явки на регистрацию (не реже 2 раз в месяц), на наказание за самовольный выезд из места поселения, который рассматривался как побег из ссылки.». [9]

Знала Буня и о том, что при всей жесткости системы, она не была абсолютно прочной, и бежать из неё, в принципе, было возможно. Так, «Побеги были зарегистрированы … в Новосибирской области — в течение июля-августа 1941 г. их было 41, из них 38 чел. задержали и 3 находились в бегах. Из числа задержанных было привлечено к уголовной ответственности 18 и водворено к месту ссылки 20 чел.» [9]

Понимала она и то, что если за побег назначалось наказание в 20 лет лагерей, то ей, за организацию побега трех человек, смертная казнь обеспечена. Но она была не тем человеком, который обращал на это внимание. Собственно, она уже перестала быть просто человеком. И даже, гладиатором. Мы говорили с Вами, она стала Божьим Ангелом, посланным людям во спасение!

Уважаемый Читатель, мы не знаем того, что произошло на самом деле. Истинное развитие событий кануло в лету. Но, поставив себя на место Буни, мы может предположить, как она должна была действовать. Прежде всего, любые силовые, а тем более военные методы исключались изначально. Это дело не женское (Буни) и не Ангельское (тоже Буни). «— Я защищусь ударами сапога, — ответил он, — пускать в ход оружие запрещено» — такой совет когда-то дал Ф.Рабле. Но даже и сапога в этой ситуации было много. Буня продумывала и сопоставляла иные варианты. Прежде всего, подготовка фальшивого письма из комендатуры НКВД её района в комендатуру района, где мыкались Соня, Тэма и Нэма с просьбой о переводе их в её район. Это было забраковано сразу, так как могло быть разрушено одним контрольным телефонным звонком. Анализировался вопрос о подготовке фальшивого письма в комендатуру НКВД с придуманными подписями о том, что брак Домну Вени и Тэмы был формальностью. Он был отброшен, как ни странно, из моральных соображений, — память Вени и женское достоинство Тэмы марать она не хотела. Кроме того, это письмо пошло бы выше комендатуры и легко разоблачалось. И вообще любые письма, адресованные в НКВД, и, якобы, исходящие из НКВД, были отбракованы начисто. Опасно! В конце концов, она остановилась на варианте, который отвечал её характеру. А он напоминал футбольного форварда высококлассной команды. Он идет, не оглядываясь вперед на ворота без мяча, и твердо убежден, что полузащитник даст ему нужный пас так, чтобы мяч либо перелетел его и оказался впереди, либо будет лететь параллельно ему и рядом с ним. Тогда скорости мяча и его тела суммируются мощным ударом ноги, и неотразимый мяч пушечным ядром вонзается в сетку ворот. Итак, должны сложиться движения Сони, Тэмы и Нэмы, её движение и её же, Буни удар… И все эти движения, никоим образом, и ни в каком пространстве не пересекаются с НКВД!

Готовила она эту операцию, сравнительно долго, — месяца два-три. Главная проблема заключалась в точной локализации местонахождения семьи. Сюда, прежде всего, входило определения участка в поселении, которое дробилось на блоки по сто землянок в каждом. Кроме того, на всякий случай, нужно было точно знать локализацию землянки. Но самое главное заключалось в установлении контакта с Соней и Тэмой. Письма исключались, потому, что вся почта просматривалась в комендатуре НКВД. Уж не знаю, как, но Буне удалось решить все эти вопросы.

Операцию назначили на одно из воскресений. Оно было выбрано так, чтобы до дня следующей регистрации в комендатуре НКВД у Сони и Тэмы оставалось, примерно, десять дней. В субботу, Буня попросила в хозчасти райисполкома лошадь с телегой без возчика и с кормом для лошади на два дня. В те времена это было нормой — предприятия давали своим работникам телегу с лошадью для того, чтобы бы съездить в какой-нибудь районный колхоз и выменять на вещи немного продуктов. К вечеру субботы она уже была в нескольких километрах от поселения вблизи известного в тех местах перекрестка дорог, и стала в сотне метров от него в небольшом кустарнике. Вечером, когда стемнело, извещенные заранее Соня, Тэма и Нэма, с пустыми руками, вышли из своей землянки подышать степным воздухом. Охраны у поселения не было, и они, медленно гуляя, прошли с полкилометра до того места, где их уже не могли видеть из поселка. После этого, ускорив ход, они добрались и до перекрестка с Буней…

К этой встрече, Буня подготовила не только продукты, в её внутреннем кармане лежали, помимо своего удостоверения личности, два документа, которые могли спасти их на случай остановки для проверки на каком-нибудь милицейском посту. Первый представлял собой справку райисполкома, заверенную круглой печатью и свидетельствующую, что Соня и Тэма с иными, конечно, фамилиями были беженцами из Молдавии, эвакуированными в районный центр и утерявшими свои документы. Второй был тоже справкой райисполкома, выданной Буне, в связи с тем, что она удочерила Нэму — сироту, потерявшую родителей в первый день войны при бомбежке эшелона. Таким образом, Буня сделала из одной семьи две, которые, впоследствии, в райцентре должны были жить отдельно. Это усложняло поиск бежавших путем простого сопоставления — три сбежало, три появилось. Фальшивые справки были профессионально, на официальных бланках изготовлены Буней… но в одном экземпляре. Поэтому, найти их копии в канцелярских книгах райисполкома было невозможно. Другими словами, если тыняновский подпоручик Киже был реальной фигурой в канцелярском бумажном пространстве и мифической фигурой в материальном мире, то Соня, Тэма и Нэма, как раз наоборот, будучи реальными в материальном пространстве, не существовали в мире бумаг и документов. Это делало их необнаружимыми при любом поиске традиционным канцелярским путем, путем изучения и сравнения документов!

К утру они благополучно и без проверок добрались до окраины райцентра, где располагался небольшой животноводческий колхоз имени какого-то …баева. Это были тридцать кибиток, в каждой из которых, вместе с казахами, проживали по 10 эвакуированных. Так в одной из них появились две усталые и изможденные женщины с бледными, почти прозрачными лицами…Через полчаса Буня добралась и до своего жилья, и две родные сестрички встретились… и не узнали друг друга…

Да, конечно, все они рисковали, а Буня — в первую очередь. И, тем не менее, подделка документов стала её постоянным делом. Касалось ли дело хлебных и продуктовых карточек, смены жилья Сони и Тэмы, происходившее регулярно раз в один-два года, подготовки и поступления девочек в школу, оформление метрик на них и тому подобное. Наконец, включение Нэмы в паспорт Буни. Но были и обстоятельства, которые защищали незаконную деятельность Буни, создавали для неё, своего рода, дымовую завесу. И прежде всего, в небольшом райцентре с населением, примерно в две тысячи человек, скопилось в различные периоды войны от пятнадцати до двадцати тысяч эвакуированных. И у доброй трети их них не было документов. Это относилось почти ко всем тем, кто бежал в первые дни войны из пограничных районов. Они жили со справками, выданными райисполкомом. Большинство из них не имели работы, а стало быть, и контроля со стороны предприятий. Кроме того, надо помнить, что сельскохозяйственные районы СССР, а стало быть, и Казахстан, не знали паспортной системы. Они познакомились с ней лишь несколькими десятилетиями позже:
«Постановлением Совета Министров СССР N 677 от 28.08.1974 на проживающих в сельской местности была распространена общегражданская паспортная система; согласно постановлению, выдача паспортов «гражданам СССР, которым ранее паспорта не выдавались», должна была быть осуществлена «в срок с 1 января 1976 г. по 31 декабря 1981 г.», фактически в отдаленных местностях затянулась до 1989 года. [10].

Поэтому, главным документом была справка из райсовета или из сельсовета. Буня, имевшая на своем столе и круглые, и треугольные печати, и чистые бланки, могла пользоваться ими на вполне законных основаниях. Ну, а для спасения родных людей — и на не законных!

Фантасмагорическая ситуация с десятками тысяч и местных, и приезжих помешала НКВД найти наших беглецов. Тем более, они были под боком, а искали подальше… Но когда война закончилась и начался массовый отъезд эвакуированных домой, ситуация стала более опасной — скопление людей в райцентре становилось день ото дня все более прозрачным. И Буня первой осознала это! Надо было готовиться к отъезду в Молдавию! В Молдавию хотели вернуться они все. Более того, не просто в Молдавию, а в Кагул. Но делать этого было нельзя — их арестовали бы еще на вокзале в Кагуле! Ведь их там знали все! Кагул располагался на юге Молдовы. Сообща решили выбираться подальше от него, на север республики. Городов там немного. Условно, скажем, они выбрали едва ли не самый северный из них — Окницу.

В те далекие годы в СССР действовали жесткие законы. Что уж говорить о таком процессе, как реэвакуация людей, скажем, из Казахстана и Сибири. Для этого нужно было иметь разрешение, особенно для руководящих кадров и, даже для простого инженера. Например, врач нуждался в разрешении наркомата здравоохранения. Причем разрешение на ваш запрос приходило на ваше предприятие, а уж оно выдавало вам справку, заверенную, кстати, треугольной печатью. Буня, по своему скромному положению, всё же относилась к руководящим кадрам района. И в чем-то подобном нуждалась. Но для неё это была вполне легальная и простая задача. Другое дело — для Сони и Тэмы… К этому времени Буня имела уже не малый опыт изготовления подложных документов и она приготовила их в двух вариантах. Выписка из решения какого-то наркомата, заверенная липовой печатью, разрешала двум инженерам — Соне и Тэме под их новыми фамилиями, возвратиться из эвакуации на родину в Молдавию в город Окницу на их предыдущее место работы. Этот документ прикрывал их в дороге от их райцентра до Окницы. А надо сказать, что проверка документов в поездах в те годы была частой. В самой Окнице этот документ не работал, становился опасным и подлежал уничтожению. Для дальнейшей жизни в самой Окнице Буня заготовила и для мамы, и для сестры фальшивые письма на бланках районного совета, разрешавшего им реэвакуироваться на родину в г. Окницу и, заодно, объяснявший, почему у них нет паспортов (война, эвакуация, бомбежки и пр.). Это был не лучший вариант, но вполне приемлемый — всё-таки рекомендация Советской Власти. И вообще, Буня везла с собой кучу бланков райсовета, заверенных всеми необходимыми печатями на все предвидимые и не предвидимые жизненные ситуации.

Словом, в самом начале 1946 года все они оказались в Окницах в снятой на время крохотной двухкомнатной квартирке. Буня устроилась на какую-то канцелярскую работу. Соня и Тэма не работали — у них не было паспортов. Бедствовали сурово, на грани голода… Буня уже подумывала, как достать фальшивые документы где-нибудь у уголовников. Но все-таки остерегалась. И вдруг, она заметила, что паспортистка их домоуправления чувствительна к совсем мелким знакам внимания с её стороны — каким-то двум пирожкам домашнего приготовления. Это ведь так важно знать, кому можно и нужно дать взятку…

Когда-то у Владимира Набокова была смежная проблема — он спасал свою жену-еврейку, сына и себя, отчасти еврея, от захвативших Францию нацистов и в ДРУГИЕ БЕРЕГА он откровенно писал: «Дело было в мае — около 19-го мая 1940-го года. Накануне, после нескольких месяцев ходатайств, просьб и брани, удалось впрыснуть взятку в нужную крысу в нужном отделе, и этим заставить ее выделить нужную visa de sortie, которая в свою очередь давала возможность получить разрешение на въезд в Америку. Глядя на мою шахматную задачу, я вдруг почувствовал, что с окончанием работы над ней целому периоду моей жизни благополучно пришел конец. Кроме скуки и отвращения, Европа не возбуждала во мне ничего. Кругом было очень тихо. Облегчение, которое я испытывал, придавало тишине некоторую нежность».

Теперь, когда была найдена нужная крыса — паспортистка, — Буня не колебалась. Сравнительно скромная взятка в виде сохранившейся с довоенных времен шубы решила их проблему и, наконец-то, Соня и Тэма получили настоящие паспорта. Настоящие! Облегчение, которое испытала Буня, было сродни набоковскому — мама и сестра после стольких лет оказались в относительной безопасности! Конечно, только в относительной! Ведь где-то там, в грязной кухне НКВД-ГУЛАГА продолжался поиск сбежавших 5-6 лет тому назад.

Тут бы им и вздохнуть, Соне и Тэме попытаться найти хоть какую-нибудь работу… Но не дано было… И Соня, и Тэма стали быстро слабеть. Депортация, «подземные» два года в сырой землянке, бегство из поселения, четыре нелегальных года в Казахстане и последний беспаспортный год в Окнице, постоянный страх разоблачения забрали у них все жизненные силы. И теперь, когда появились паспорта, начался спад нервного напряжения, на котором они и держались, а за ним и общий упадок… В марте 1947 года сердечная недостаточность уносит Тэму. Через полгода, и без того едва ходившая Соня не выносит потери дочери…

Дина одиннадцати лет и Нэма десяти лет остаются со своей мамой-тетей Буней. Не дай Бог, что с ней! Но милостивый Господь, во спасение детей, дал ей, то, чего не было, ни у её мамы, ни у её сестры. Полное отсутствие страха, несокрушимый дух и природная способность, может быть даже наклонность к бою. Она не чувствовала напряжения, в любых стрессовых ситуациях у неё был прекрасный сон, хорошее настроение и превосходный цвет лица. И всё это при том постоянном противостоянии, при той войне, которую она вела с этими «мерзавцами из НКВД». У другого бы давно начались сердечные боли, спазмы сосудов и прочее. У любого! Но не у неё!

Если бы она родилась мужчиной, это был бы неутомимый боец с литыми, чугунными, пудовыми, гирями-кулаками молотобойца. Тем самым, о котором говорят: «Я те дам, да добавлю». Тем самым, о котором писал Маяковский:

Тушу
вперед стремя,
я с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить —
и с тремя.

Но Господь создал её «всего лишь» хрупкой миловидной женщиной, с принципиально иным набором средств и методов бескомпромиссной войны за справедливость. Она была мастером обманных финтов, ложных движений, неожиданных «бумажных» выпадов, стремительного спринтерского бега на короткие и стайерского — на длинные дистанции, как шутили раньше и, что в полной мере отвечает эпопее Буни, «пока не поймают». Если бы она знала карате, её любимым был бы удар назад ногой в пах, грудь или лицо преследующего её противника. Всё, что она делала, было столь эффективным и профессиональным, что её не ловили ни разу. Это была её стихия! Это было её пространство! И находясь в нем, она физически расцветала! Как оказалось, она была серьёзным противником и могла противостоять даже такой тотальной яростной и бесчеловечной карательной системе, какой был НКВД.

Эта интересная и пикантная женщина обладала несокрушимым духом и качествами гладиатора по складу своего характера. Иногда говорят: «бойцом Божьей милостью», «бойцом от Бога». Обычно в это вкладывают простой смысл — «от природы», «врожденный дар» «талант» «искра Божия». Но оказывается, оба эти сочетания имеют намного более глубокий и прямой смысл. Дело в том, что в Библии, в Новом Завете имеются две фразы:
«Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем» (Первое послание Павла Гл.3.10) и
«Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн (От Иоанна Гл.1.6)

В этих христианских фразах «от Бога» означает что человек, к которому применяется это сочетание, либо послан Богом, либо Бог дал ему особую благодать, т.е. способность осуществить нечто важное и значимое. В приложении к нашей ситуации это может быть расширенно и истолковано так: Буня была послана нашим Еврейским Единым Господом для спасения своей семьи. В этой своей ипостаси она была несравненно мощнее и действенней любого бойца или гладиатора. Она, действительно, была Ангелом Господним!

В пользу сказанного говорит то, что, выполняя свою опасную миссию по противостоянию с абсолютным и беспредельно могущественным злом, она, практически, не делала и не сделала ни одной ошибки. Даже там и тогда, когда, казалось бы, она делает неправильно всё, абсолютно всё… Впрочем, по порядку…

Дина и Нэма росли, хорошо учились в школе, звали Буню мамой, и всё было в полном порядке. За исключением одного… Они мечтали вернуться в Кагул — свою сказку детства. Они его совсем не помнили, но их тянула туда память сердца… Непреодолимо тянула… Буня, однако, прекрасно понимала, чем это могло для них кончиться. Их арестовали бы сразу по прибытии, её запытали бы на допросах и до расстрела не дожила бы, а девочек, в лучшем случае, определили бы в разные детдома. А то и в лагерь для несовершеннолетних. Потому и сопротивлялась, как могла. Но девочкам было примерно 14 и 15 лет — переломный возраст, — и они не могли и не хотели ничего понимать. Буне грозила потеря доверия дочерей…

В одно из воскресений, когда детей не было дома, Буня прилегла на кровать, чего никогда не делала и провалилась в странный сон… Собственно, это был не сон. Голубая и бирюзовая, беспредметная реальность была заполнена Голосом, который два или три раза повторил одну и ту — же фразу из двенадцати слов: «Согласись с детьми. Езжай в Кагул. Ничего не бойся. Я с тобой». Она легко проснулась с улыбкой радости и облегчения. С нею же она и встретила девочек, вернувшихся с прогулки…

Собирались они недолго — жили-то не просто скромно, но, как и все, скудно. И тут, уважаемый Читатель, я удивлю Тебя. Буня, при всех своих мошеннических талантах, была полной бессребреницей. Её выдающиеся криминальные дарования по изготовлению фальшивых, поддельных документов и даже печатей использовались ею только лишь для спасения близких людей. И никогда в жизни, она не применила их для обогащения… Одним словом, собираться им было совсем просто, как поется в известной песне и по совсем другому поводу: «Были сборы недолги». Накануне отъезда Буня уничтожила все подделанные ею, когда бы то ни было и сохранившиеся у неё документы, все пустые бланки с печатями и прочие аксессуары своей теневой деятельности.

Так уж получилось, что они приехали в Кагул, ровным счетом, через 10 лет после депортации из Кагула в 1940 году! Именно в этот черный день сорокового, с этого самого перрона семью Домну Вени загнали в теплушку и послали в Ад! Девочки были счастливо возбуждены, Буня, как всегда спокойно, осматривалась вокруг… Она ведь прекрасно понимала, что «на дворе» был страшный 1950 год. Дьявол, нечеловеческий Сатан, по-прежнему правил страной. И ужас гулял по ней «от края и до края». И НКВД и ГУЛАГ висели черной тучей надо всеми. И ни у кого не было полиса безопасности и покоя! Мало того, ко всему тому, что было и раньше, добавился ядовитый смог зловещего антисемитизма. Казалось, это было безумием, чистым безумием оказаться сейчас здесь, в Кагуле! После всего, что пережила её семья и она, после этого бесконечного изгнания и такого трудного и рискованного пути из него! Казалось, что вот сейчас подбегут эти, с красными околышами, и схватят их… Но никто не подбегал… Не подбежали и завтра, и послезавтра, и вообще никогда! Слово Господа Нашего и Сила Господа Нашего берегли их!

Это выглядело поразительно. Ведь в небольшом Кагуле все, всё и обо всех знали. Да и осведомителей в национальных республиках было еще больше, чем в самой России — 12 человек на сто душ населения. Что же, никто не донес? Доходило до подлинного анекдота. Девочки с интервалом в год поступили в местный медицинский техникум, медучилище. Его директриса жила в том самом доме Домну Вени, превращенном теперь в две-три квартиры. Она определенно всё знала и не скрывала лютой ненависти к своим же студенткам, беззащитным девчушкам — Дине и Нэме. Что же и она не донесла? Не знаю! Донесли ли, не донесли, знало ли НКВД, не знало? Все это оказалось неважным и малозначащим! Слово и Воля Господа Нашего берегли эту семью, как и было обещано в то воскресенье: «Согласись с детьми. Езжай в Кагул. Ничего не бойся. Я с тобой».

Буня прожила долгую жизнь, вырастила обеих дочерей, внуков и держала на своих коленях правнуков. Она пережила НКВД с ГУЛАГом, тоталитарное государство и, хочется думать, всех тех с красными околышами, которые много лет и безуспешно шли по её следу.

Окруженная любящими родными людьми, она уходила в глубокой старости, как и жила, спокойно, бестрепетно и бесстрашно, даже перед лицом самой смерти.
Царство ей небесное!

Филадельфия. США