Траченное временем чучело ворона, стоящее у меня на письменном столе ведет себя вполне обычно. Как и подобает старым, пыльным чучелам – скромно. В разговоры не встревает и на том спасибо. Хотя, иногда, по хитрому блеску глаз, видно, что ему есть, ох есть, что сказать! И, подозреваю, не в мою пользу. Учет ведет, паршивец. Интересно, кому он собирается сей счет предъявлять?
Пыль с него я стряхиваю регулярно, но все равно это не очень помогает. Некогда иссиня-черные перья нынче выглядят тусклыми, совсем неживыми. Да и пыль с годами упорно накапливается в труднодоступных местах. Так, что изредка…
Сегодня, кстати… Да, точно! Сегодня, как раз такой день, когда я позволяю ему… «Да ладно, лети уж», — машу рукой, глядя на его нетерпение. Ворон расправляет крылья и… Вот же мерзавец! Ставит здоровенную белую, жирную отметину на свою подставку.
— Я же тебя последний раз лет сто назад кормил, — Рычу я в почти не напускном бешенстве.
Ворон гордо задрав клюв, прочищает горло и радостно каркает,
— Семьдесят семь! Но для хорошего человека ничего не жалко. Вот, поднакопил. Чтобы весомее было.
— И кто, по-твоему, это убирать будет?
— Ты хозяин, тебе и тряпка в руки, — хихикает наглец уже с каминной доски, куда он перебрался, пока я размахивал руками. От греха подальше. — Или, руки в брюки. На выбор.
— Кстати, — продолжил Ворон, подойдя к рисунку, выполненному гелиевой ручкой и заключенному в простую рамку, — давно хотел рассмотреть поближе. Сам рисовал?
— Знаешь же, что нет, — ворчу, всовывая ноги в тапочки, лежащие под столом — не наделен такими талантами, предпочитаю наслаждаться чужим мастерством. И не вздумай даже прикоснуться к нему, сразу на растопку пущу, не буду дожидаться холодной и длинной зимы — в камин! И все.
— Подумаешь, — фыркает Ворон, отступая подальше от опасного рисунка. Ворон умен, по крайней мере, когда ему это выгодно, и возможности сгореть в огне он предпочитает хоть и не очень приятное, но все же — существование. Пусть и в виде чучела с кратковременными отпусками… По крайне мере, воскресать из чучела все же не так хлопотно, как из пепла. Да и быстрее. Времени для общения у нас, обычно, не так уж и много. Да и не любит он саму идею воскрешения из пепла — у них как-то раз даже потасовка случились с Фениксом, едва разнял. Феникс теперь в одно и то же время с Вороном воскресать не желает. Прям дети малые. Шуружу едва тлеющие в очаге поленья кованными каминными щипцами — подарком заезжего рыцаря. Как же его тогда звали?
— Опять за свое, — ворчит Ворон, перебираясь мне на плечо — стратегически выгодная позиция.
– Помолчи, — отдуваюсь я от летящих прямо в лицо искр, — залетит искра в клюв, выгоришь дотла.
Ворон замолкает. Перспектива выгореть дотла его не сильно радует, полагаю. Хотя и не понятно почему. Огонь приободрившись от моей поддержки просыпается и берется за дело. Языки пламени пляшут в очаге варварский танец, а я сажусь за стол с грубой, дубовой столешницей, и смотрю на огненный праздник.
Феникс выходит из камина и настороженно осматривается.
— А где, — начинает она, — где….
— Тут он я, тетеря пустоголовая! — радостно откликается Ворон с моего плеча, — Вот он. Хе-хе.
— Где рисунок, о котором я столько слышала. — становится в позу Феникс, — Лично ты, — фыркает она в сторону ворона, — меня — не интересуешь.
— Я или он? — не унимается Ворон, — ибо непонятно, к кому это ты сейчас обращалась. Можно же подумать, что это хозяин тебя не интересует.
— Цыть! — Прикрикиваю на Ворона и добавляю ехидно, — Камин? Припоминаешь?
— Вынужден уступить грубому шантажу. — Скорбно извещает Ворон. Жаль, слушатели не обращают на него никакого внимания. Правда, делают это довольно демонстративно. — Ты ведь понимаешь, что это именно грубый шантаж?
– Прошу за стол, — приглашаю я со всей, присущей мне в таких случаях, учтивостью.
Ворон усаживается на стул с высокой спинкой, откинув фалды фрака и принимается теребить кружевную салфетку с вензелями «НМ».
Феникс возмущенно фыркает и глянув на меня — вижу ли, закатывает глаза в притворном ужасе.
— Не представляю, как такой… — Феникс затрудняется подобрать эпитет ехидно ухмыляющемуся Ворону и тыкает в его сторону сложенным костяным веером, — такой… Имеет наглость сидеть с нами за одним столом!
— Никто не понимает, — радостно возвещает наглец, учтиво склоняя голову в мою сторону.
— Помолчи, — отвечаю, — не огорчай даму, а то у нее случится удар.
— Тепловой, надеюсь, — галантно подхватывает мерзавец, прежде, чем я успеваю вставить слово.
— Да вы тут сговорились! — Феникс вскакивает, швыряя веер на стол, — я не собираюсь и дальше терпеть такое обществе!
— Ну, пожалуйста, — вздыхаю, — я буду держать его на коротком поводке!
— Дожили, — бормочет Ворон, — меня только на поводке еще и не держали. Молчу-молчу! — громко произносит он, почти умоляющим тоном, способным обмануть кого угодно только не меня. — Я буду вести себя строго в рамках отведенной мне роли.
Я хмыкаю, а Феникс снова присаживается и смотрит упрямо в пустоту поселившуюся сегодня вечером в дальнем углу зала.
Ворон, поерзав, устроился поудобней и спросил с откровенно фальшивым интересом, не обращаясь ни к кому конкретно,
— А что у нас с погодами нынче?
Я пристально посмотрел на наглеца.
— А что? — Спохватился он, — Я для беседы…
– Нелетные. — говорю, грозно нахмурив брови, — Осень. Быря на доре. То есть… А, ладно!
— И… Что та Дора? — спрашивает Феникс, игнорируя фырканье Ворона.
— Терпит. — Краткость — сестра моего таланта. По крайней мере, сегодня.
Мы все скорбно молчим.
— А… — Не выдерживает Ворон, — Быря… это кто будет?
— Не важно, — вздыхаю и поправляю салфетку на столе, — для поддержания разговора самое то.
Теперь фыркает Ворон. Просто конюшня какая-то. Но от комментария, воздерживается. Явно, из последних сил.
— Первая перемена! — возвещает Кукушка в лиловой ливрее, распахивая резные двери над циферблатом и чинно отходит в сторону пропуская вереницу кукушат с блюдами. Тишина, нарушаемая лишь бряканьем судков и топотом малорасторопных кукушат раздражает и я ввожу в мир порядок — толкнув метроном.
— Я бы, — начала Феникс, — А может… А вот что, если у меня, например… У меня друг — художник. — Наконец, решается она на рассказ, — И он нарисовал портрет. Мой портрет, между прочим. Чтобы я его не забыла, уезжая в чужие края.
— Хорошенький отъезд, — воскликнул Ворон, — бац в печку, пусть и в доменную и готово! Милый, отъехала по делам, не скучай — скоро вернусь!
— Замолчи, — прошу Ворона, — не перебивай.
— Я ведь просила его… — Феникс засмеялась смешно склонив голову к левому плечу, — а он такой: — Извини… Я… Я думал, что мне показалось…
— Идиот! — возмущенно воскликнул Ворон.
— Кто, художник? — спросил я удивленно, — Но отчего?
— Да причем тут художник, — удивился моей непонятливости Ворон, — Тот псих. Ну, которому показалось.
-Так они, что — разные люди?
— Этот ты у Феникс спрашивай, ее рассказ, не мой.
— У меня температура («три тыщи градусов, — пробормотал Ворон, — в тени» — но тут же замолк, глянув на меня. ) Я тогда осталась в комнате одна, когда он пришел. Смешной такой, вихор торчит на затылке. Цветы принес. А мне — какие там цветы, мне («в туалет надо было», — вякнул было Ворон, но я показал глазами на камин и он отчаянно замотал головой. Переждав пантомиму — «ужас», Феникс продолжила) принимать лекарства надо было. Заботливый, да. Капли отсчитал. Пролил немного, пол пузырька, всего. Кинулся вытирать пролитое, схватил со стола бумажку и…
Феникс замолчала. Молчали и мы. Ворон вздыхал, и даже, кажется, утирал слезу кружевным платочком ловко спертым из под руки Феникс. Трубно в него высморкавшись, известил присутствующих:
— Трагедия! Греки! Эсхил — отдыхает.
— Где отдыхает? — Удивилась Феникс, но взглянув на платочек сморщила и без того курносый носик и покраснела так, что стали заметными украшавшие её лицо веснушки. – Опять?
— Что, опять? — Фальшиво оскорбился Ворон.
— Ты мне стол не спали! — всполошился я, — успокойся, пожалуйста. Лучше расскажи, что там с листочком со стола приключилось.
— Да небось, вирши очередного ухажера, — хихикнул паршивец Ворон, — А то и собственного изготовления. Стишки пишешь, пламенная ты наша? Пишет! Нет, хозяин, ты видишь? Точно — пишет и сухие цветочки в качестве закладок…
— Портрет. — Прервала Феникс шута горохового, чью роль, отчего-то, сегодня взялся исполнять Ворон, неожиданно холодным голосом. — Мой портрет. Я его обещала беречь. А он….
— Что, не дождался? — спросил Ворон сочувственно.
— Кто, художник? Да нет, дождался.
— А этот, с вихром на затылке, значит — нет. — Хмыкнул Ворон
— Нет. — Коротко ответила Феникс, — И он дождался. Уже потом, когда нашел меня другую.
Снова воцарилась тишина, прерываемая потрескиванием горящих в очаге поленьев.
— А дальше? — Спросил я зачем-то. — Дальше-то что было?
— Он даже не понял, чем он вытирал с пола пролитое. Смял и небрежно выкинул в корзинку. Попал со второго раза. Потом сидел и держал мою руку в своей. Ледяной. “Ну, — сказала я не выдержав.- значит ты не хочешь…” Он вскочил, не понимая, “Я…я… ты что-то хотела?” — Феникс улыбнулась, — “Мне кажется, я уже просила тебя… — сказала я тогда, уверенная, что так оно и было, и не понимая его столь неожиданной прямо сейчас неуверенности, — я просила тебя… Поцелуй…” — Феникс вздохнула и махнула рукой, — “Я… Я думал мне показалось… “
— И как, поцеловал? — Не выдержал Ворон.
— Поцеловал. – Феникс помолчала, — Целовал, как в последний раз в жизни… — На следующий день я уехала. У нас открыли университет. Прямо возле дома. Я никому не говорила, собралась и..
— А он? — спросил я скатывая и расправляя несчастную салфетку попавшуюся под руку.
— Стоял у окна, я обернулась. Случайно. Я не собиралась с ним разговаривать. Если он пол года не мог подойти. О чем? Глаза у него были…
— Навыкате? — обрадовался отчего-то Ворон.
— Мне не видно было. Просто показалось, что он… Когда он выкинул рисунок, я решила, что может и правда так будет лучше?
Я молча подошел к камину, взяв рисунок показал его Феникс — узнаешь?
— Да, это тот самый… — Сказала они, — Зачем ты его хранишь?
— И правда, — пробормотал я, бросая рисунок в огонь. – зачем?
Ворон лениво похлопал в ладоши.
— Браво…. — и зевнул.
Раздался бой часов и Кукушка в сиреневой ливрее выглянула — не пора ли подавать вторую перемену блюд?
– Погоди, — махнул я рукой, в следующий раз. – И помешал кочергой в очаге. Сноп искр взлетевший над полу прогоревшими поленьями сложился в очертания танцующей фигурки, медленно кружащуюся в воздухе. — У нас ведь… будут следующие разы? Кукушка вздохнула и аккуратно притворила двери.
Я сидел за письменным столом и смотрел на ехидно поглядывающее на меня чучело старого друга — Ворона. Я улыбнулся ему в ответ и провел пальцем по подставке на которой он стоял. Ворон разочарованно отвернулся. На каминной доске между старенькой медной индийской вазой с отломившейся снизу ручкой и стопкой книг, с едва различимыми в сумерках надписями на изрядно потрепанных корешках, стоит рисунок в пожелтевшей от времени картонной рамке. Бумага тщательно расправлена, хотя видно, что была она когда-то смята и залита какой-то жидкостью так, что рисунок совсем не разобрать — мешанина хаотических пятен и лилово-грязных разводов. Я уже в который раз силюсь понять, что же там нарисовано.
— Роза, — говорю я Ворону уверенным голосом, — Я вспомнил! Там была нарисована чайная роза! Я эту бумажку вытащил из мусорной корзинки. В… Не помню.
Ворон смотрит на меня оловянными пуговицами глазами.
— А впрочем… я не так уж и уверен.
Я откидываюсь на подушку с выцветшим лиловым штампом на наволочке и крепко зажмурившись пытаюсь вспомнить, кто же это может быть?
— Карр. — говорит Ворон и осторожно стучит клювом в забранное частым деревянным переплетом окно. Я смотрю на него сквозь не очень чистое стекло.
– Ты за мной? — Спрашиваю отчего-то, хотя и так понятно, что ему больше не за кем: кроме меня в комнате никого нет. Все кровати аккуратно заправлены. Ворон нетерпеливо кивает головой, и я забираюсь ему на спину и крепко обхватываю его шею. Взмахнув крыльями Ворон несет нас над осенним садом, над догорающими костром, в котором дворник сжигает прекрасные, осенние листья. Листочек с портретом выпадает у меня из рук и летит прямиком в костер,
— Стой! — Кричу я, — Стой! Нет!
— Некогда, — отвечает упрямец, — Она нас уже заждалась!
И закладывает над костром вираж с оглушительным карканьем. Сноп искр, взлетевший от костра, складывается в хохочущую Феникс, которая летит дальше вместе с нами. У меня отлегает от сердца, — так это… ты?
Дворник смотрит на непонятно откуда появившегося ворона, щурясь от едкого дыма,
— Кыш, — бормочет неуверенно, — Кыш…
Ворон каркает и к ногам сторожа в мелкую осеннюю лужицу планирует спертая вороватой птицей бумажка. Тонкими, воздушными линиями на ней нарисовано смеющееся лицо, украшенное выцветшими от времени веснушками. Дворник всматривается в поднятый рисунок, пытаясь понять, кого же она ему напоминает, да так и не вспомнив, равнодушно бросает бумажку в костер.
