Еще одна ипостась писателя Б-Л-Б

А я уже привык. Сам сочини – сам объясни сочинённое. Сам нарисуй – сам оправдайся.
Вот опять.
Ну, давно это началось… давно. И кончилось давно. А рисунки остались. Больше я так не рисовал никогда. В зрелости всё стало конкретней, сексуально мотивированней. А тогда мне было 16. Взрывчатки был я полон, а спичку поднёс простой (непростой!) советский фильм «Лебедев против Лебедева». Кто дожил, помнят. И вернулся я из кинотеатра, и схватил первый подвернувшийся под руку прямоугольный кусок картона и нарисовал собственное пробуждение. Во мне, как в Татьяне Лариной, совершился акт самоосознания. Что … как – почему именно после этого фильма? Я его люблю и по сей день. Я благодарен Феликсу Миронеру, написавшему, и молодому Владимиру Рецептеру, сыгравшему меня с моей робостью и бесконечной нерешительностью. Этот фильм мне сказал – всё, пора просыпаться! И я проснулся. Мой дикий автопортрет – след пробуждения. А дальше были без малого два года бешеного рисования на громадных листах бумаги, которые уже и не важно, как доставал. Важно, что рисовал. Что рисовал? А я откуда знаю! То, что пёрло из горла… это была настоящая рвота страстей. Это была одержимость выбросить в лицо миру всё то, за что я – юноша – этот мир уже ненавидел, чего боялся.
Потому и рисовал я на громадных листах… это были вроде как плакаты, это были декларации. Использовалось всё, что накопила к тому времени художественная память. Не умел ничего, но зверь, метавшийся внутри меня, оказался феноменально изворотлив. Он грыз свою внутреннюю клетку до тех пор, пока у меня не получалось то, что получиться не могло. Иногда я процарапывал лист до дыр, чтобы блики на стекающей крови делали её убедительней. Иногда мне хотелось вонзить в нарисованное нож, и я делал это, но лишь изобразив нож, воткнутый в картинку. Страшно половое созревание, когда оно замкнуто в клетку робости, страшно, но творчески очень чревато. Вот и получилось то, что получилось.
Почему кончилось? А потому что всё и всяческое обречено концу. Не так, так эдак. Всегда найдётся доброхот, который поможет тебе умереть. Я бросил это бешеное самовыражение в 17 с половиной лет… «на трубе» остались около 40 работ. И представьте, выжили.
Годы спустя я вновь стал рисовать, но совсем по-другому.