— Нет, все-таки ты — странный человек, — сказала утром жена, когда я вернулся с утренней прогулки и отряхивал в прихожей мокрый плащ и стаскивал набухшую от дождя кепку. — Кто гуляет в такую непогоду, да еще целых три часа!
Посмотрев на меня с укоризной, жена отправилась заваривать чай, а я, облачившись в теплый халат, принялся набивать табаком трубку. И отстраненно посматривал в окно — шел мокрый снег с дождем и дул сильный ветер.
«Она ничего не понимает в мужских крайностях, — усмехнулся я, прихлебывая English tea и вспоминая реплику жены. — В бессмысленных на первый взгляд прогулках в непогоду столько свежести и новизны, каких не может дать самая захватывающая детективная история. От историй остаются сожаления, а от прогулок в дождь и снег, — не без злорадства по отношению к любителям банальностей подумал я, — бываешь счастливым целый день…»
Обычно я ухожу гулять после утреннего чая. Тихо и незаметно выскальзываешь из дома, пока ничто не предвещает пробуждения жены.
Зимнее солнце холодное и красное. Ветра нет, дышится легко и свободно. Потом наползут угрюмые тучи, и весь день будет идет снег, или, как сегодня, снег с дождем, превращая время года из зимнего в позднее осеннее. Или в раннее весеннее, смотря какое настроение вами владеет в настоящую минуту…
Но поэзией и подлинным очарованием утро дышит только зимой и осенью.
Очень люблю я октябрь, середину осени…
Выходишь утром сонный со двора. Легкий осенний морозец… Замерзшие лужи сияют первой голубизной. Смерзшаяся листва горит, как цветное стекло. Дым из труб валит белый, прямой. С откоса синеет тугое полотно залива с белыми мазками отмелей. Ни корабля, ни лодки до самой весны…
Но больше всего по капризу или наущению, я люблю непогоду. Может и права жена, но только я сам бываю не свой, если не наброжусь вдоволь по осеннему или зимнему холоду и сырости. Люблю, когда весь день капает или шумно, как из ведра, льет зимний дождь. Старые дубы в городском саду гудят и поскрипывают, как уключины огромной шаланды. Люблю злую, певучую метель, когда в двух шагах ничего не видно и не слышно, кроме угрюмого, злобного воя. Люблю все, что мрачнит и тревожит душу, дышит ощущением свершения — восхитительную и вдохновенную поэзию бунта. Человек так мал, а все происходящее так величественно и строго! И уже не кажется манерным и надуманным старинное сравнение бури с громокипящим кубком, сопровождающим деяния богов, императоров и царей…
… В любое время года находишь нечто, соответствующее сиюминутному настроению. Или, вернее, мятущаяся душа, подобно вместилищу Платоновых Идей, сама исторгает его из себя…
Но вот я стал замечать во время моих ежедневных прогулок нечто странное и необыкновенное.
Странности, встречающиеся в жизни, большей частью живого, человеческого свойства. Две женщины, одна преклонных лет, а другая моложе, стали осваивать в те же утренние часы вместе со мной пустующее пространство городского сада. То есть, очень рано.
Первая, старушка лет семидесяти, низенькая, с сухим недовольным лицом, в клочковатом, туго подпоясанном меховом пальто, передвигается медленно, — «враскоряк». Ее поддерживает наперсница, — судя по некоторым признакам, старая дева с бледным лицом и маленькими прищуренными глазками, бессмысленно, как у слепой, устремленными строго вперед. Одета она так же аккуратно и бедно, как и первая — поношенная старомодная шубейка с рыжим воротником и низкие растоптанные сапоги. Ходит прямо, шестом, деревянной походкой одинокой, закомплексованой женщины…
При всем своем убожестве немолодые дамы вызывали странную, приправленную горечью, симпатию. Их жалкий, смиренный вид и сквозившие в каждом шаге достоинство и покорность судьбе напоминали о Будде. Об его немногословных, отрешенных служителях, забывавших в своем служении о сложностях и противоречиях реальной жизни. Поражала методичность, с какой они одолевали одну и ту же, изогнутую полумесяцем садовую аллею с крашеной в коричневую краску скамейкой — в дождь, снег и в бурю.
Куда они шествовали и зачем — было для меня сущей загадкой. Жутковато и зловеще, словно силуэт загадочного «Летучего голландца», они выплывали из холодной осенней мороси, — таинственные посланницы высших сил. Кто они были — мифические древнегреческие пророчицы? Воинственные Немезиды, богини мщения и неизбежной расплаты за причиненное зло?..
И точно так же непредсказуемо и загадочно исчезали, — таяли в промозглом, клубящемся тумане. От их неподвижных каменных лиц веяло ледяным холодом, как от египетских статуй. А их целеустремленность вызывала мистический ужас.
У человека, как и у всего человечества, в жизни не бывает определенной цели. Нас занимают исключительно задачи. Иногда они бывают невыполнимы. Но в любом случае, это нечто земное, конкретное и вещественное.
Но какую высокую цель можно иметь в виду, вышагивая неизвестно куда в самую для путешествий несносную, неподходящую пору?
Меня, помнится, это обстоятельство сильно озадачивало.
И вот однажды я не выдержал. Дождался, когда таинственные Мойры скроются за изгибом садовой аллеи — их обычный маршрут был выверен с математической точностью, — и осторожно, стараясь держаться на почтительном расстоянии, последовал за ними.
Каково же было мое изумление, граничившее с недоумением, когда после нескольких минут погони в плотном молочном тумане, я обнаружил их на пустынном городском пляже!
С каменным видом, словно две закутанные в черное мумии, они восседали в старой, выброшенной штормом на берег рыбацкой лодке.
Я долго разглядывал их странные, загадочные фигуры. Прикрывая ладонью слезящиеся глаза, пытался разглядеть хоть какие-то признаки жизни. Какого-то, пусть самого незначительного, движения или побуждения.
Ничего подобного!
Морской горизонт угрожающе дымился и клубился. По временам открывались и опять закрывались клочки нежного синего неба. Море шумело глухо и беспокойно. Люди же, две странные женщины в лодке, казались живым отрицанием жизни. Статикой в полном и абсолютном смысле.
Они сидели неподвижно и безучастно час, два часа, и признаков движения не подавали совсем.
Дома, прихлебывая чай с лимоном, я вспоминал черноту и прямизну их застывших в непонятной думе поз. И напряженно размышлял: что же это все-таки было — наваждение, странный сон? Или пророчество, смысл которого так и остался непонятым…
— Ты преувеличиваешь, — засмеялась жена, когда я рассказал ей о двух странных женщинах, сопровождавших меня утром на прогулке. — Обычные, выжившие из ума старушки. Думают о чем-то своем. Озабочены собственным здоровьем, как все пожилые люди.
— Наверное, ты права, — вздохнул я.
А ночью мне приснились их черные, безмолвные — неженские и немужские — фигуры. Они глядели сурово и с непонятной укоризной, словно были недовольны моей недогадливостью.
Но я ничего не мог с собой поделать.
Так эта загадка и осталась со мной на всю жизнь.
Время от времени я вспоминаю этих двух женщин, чтобы посетовать на свою несообразительность. И на чрезмерную (с моей точки зрения) двусмысленность знаков, посылаемых судьбой…