Этот двор был очень удобным и уютным, будучи стиснут между двумя улицами, он имел проход и можно было проскользнуть на смежную, не доходя до перекрестка.
Все старожилы пользовались дарованной льготой. Так и говорили: «Давай-ка срежем, тут напрямки… быстрее будет. Чего ноги то колотить?»
Нет, правда – удобно. Это теперь все дворы перегородили, а вот в ту пору, о которой речь, двор был, самый, что ни на есть, проходной. Но прелесть его заключалась еще и в таком обустройстве, где каждой группе по интересам было свое место; и ведь, что важно: никто не посягал на чужую территорию и даже отпетые балбесы не занимали детских качелек и песочницы, а пьянчужки скрывались на скамье под тополем; свой огрызок партера был и у бабулек, выносивших личные стульчики и, непременно, с подушечкой – возраст, знаете ли, комфорта просит. Все уживались, всем хватало места. Поверьте – были такие времена, и были такие дворы.
И этот старый друг, при коротких встречах с ним, непременно одаривал картинкой, событием, разговорчиком. В уютном Колизеуме этом всегда что-то происходило, как в театре, поскольку четыре дома, стоявшие по периметру, составляли театральные ложи, которые интимно обнимали партер и сцену одновременно, в зависимости от нахождения зрителей и актеров, менявшихся местами.
Видно было: это окрыляет актеров, сошедших во двор по делам, и делает зрителей ревниво внимательными. Они свешивались с балконов, окон и подавали реплики. Так было заведено, и актеры привыкли, не обижались. Часто говорили: «В каждой избушке – свои игрушки». И то: каждый театр непременно имеет свои традиции.
Так оно и есть, хоть спорь, хоть нет.
Конечно, были и гастролеры, игравшие вяло, без страсти, без выражения, комкая роль.
Они не вливались в труппу и были не готовы выполнять замыслы коллективной игры.
Пробежит такой актеришка с бутылкой вина в кармане, кинет пару реплик и исчезнет в подъезде, не стяжав ни славы, ни аплодисментов, ни поделившись покупкой. «Мелочь пузатая» – так про них говорили презрительно завсегдатаи двора!
Есть такие временщики. Слава – не их удел!
Или вот старушки: они вели роль долго и нудно, занимали место под рампой и только отвлекали внимание от настоящих актеров. Но – возраст, а он требует уважения.
По справедливости, если служили они таким совокупным критиком!
Всегда имели готовое мнение об участниках действия и меняли его редко.
Возраст и жизненный опыт давали такое право; его и не оспаривали.
Вокальные данные у этого контингента труппы оставляли желать лучшего!
Дрейфуя из зрительного зала на сцену и обратно, эти слабые существа, тем не менее, пользовались некими преференциями, ибо знали все и обо всех; и не то что их побаивались, нет, уважали. Это приемлемо и понятно.
Если погода и сопутствующая оной ломота в суставах не способствовали моционам и прогулкам – пожилая публика решительно отказывалась от подмостков и перебиралась на балконы. Там было спокойнее, удобнее и не возбранялось бросать замечания и реплики.
При этом, будучи на недосягаемой высоте, можно было выразить протест и удалиться в комнаты, громко хлопнув дверью.
Голос – что? Может и не достичь ушей никчемного актера, а сухой треск закрытой двери – как выстрел пистолета!
Это большой палец – безжалостно обращенный вниз, как в настоящем Колизее.
Этим приемом пользовались в основном дамы преклонного возраста с повышенной нервозностью в характере и обостренным чувством справедливости.
Старушкам лучше в зрителях, на галерке.
Была и массовка. Как же без народа? Без горожан? Да, никак. Но вот беда – не хватало, подчас, этому вече режиссера, так сказать, идеи, которая бы пронизывала действо, сковывала бы его в единую цепь, конец которой обращен, естественно, к зрителю.
Тут возникал некий вакуум и даже хаос, но, хладнокровно рассуждая, разве сам хаос и его свободное течение не есть нормальное состояние системы, предоставленной самой себе? Это ли не лучший режиссер? Броуновское такое движение – а происходит по законам! Молекулки-актеры занимают гомогенно все пространство обзора.
Это ли не порядок? А?
На сцене, то там, то здесь вспыхивали огоньки бурлеска, а где они блекли, тотчас возникали другие, и зрители дарили своё драгоценное внимание только достойной игре!
Так-то вот! Хотя, чего там! в искусстве роль солистов, скажем, героев-любовников или страдальцев за правду не замечать никак нельзя! Должен быть скелет, такой остов, на который и нанизано главное!
Далеко не каждый способен удерживать внимание, его провоцировать, лелеять, вызывать желание узнать что-то еще и еще.
Дается это не всем, о нет, далеко не всем!
Сие надо выстрадать, заслужить, принимая удары судьбы, без ропота и стонов!
Неудивительно поэтому, существовал и костяк труппы, ее постоянные участники, овеянные славой и избалованные вниманием, вполне заслуженным.
Чего уж? Кесарю – кесарево. Да-с!
На постоянном составе актеров следует внимание заострить.
Тут театральные законы, где витийствуют солисты, обойти невозможно.
Пожалуй, первым в этом списке следует упомянуть некоего Шапенкова, имени которого многие не знали, но это и не важно.
Ходили слухи о его прерванной карьере снабженца при магазине, где до выхода на пенсию трудилась мать его.
Молодость, живость характера и предприимчивость привели к растрате.
Ее, спасая сына, погасила мать. На этом карьера закончилась.
Потом следовал мучительный поиск мест работы и жен, но в обоих направления ему решительно не везло. Расставался он легко, следуя мудрому совету матери пожить «просто так», в гражданском браке. И уже через пять лет трудяга, если позволяло здоровье, служил простым грузчиком, но предпочтение отдавал винно-водочным отделам.
Его ценили и уважали; мог он в любое время, игнорируя даже обеденный перерыв, «отпустить» нужный товар страждущим «поправить здоровье».
При невыясненных и загадочных обстоятельствах был он травмирован и после досрочной выписки из Института Травматологии и ортопедии осел во дворе, где находился почти постоянно, непостижимым образом появляясь незаметно для окружающих. Казалось, он был здесь всегда и будет тоже вечно, как и его сломанная, загипсованная нога и костыли скорбно примостившиеся рядом.
Правая, пострадавшая нога была вытянута вперед, левая заталкивалась под скамью, руки впивались в перекладину, тело же то окидывалось назад, то почти бессильно нависало над поверженной переломом ногой, застывая в этом положении значительно дольше. При этом глубокие вдохи и выдохи свидетельствовали, по всей вероятности о жестоких болях, которые мужественно преодолевались! Все это видели! Сочувствовали… А как же?
Иногда голова его резко вскидывалась к небу и взор устремлялся в облака, словно искал там ответа на некие вопросы или избавления от страданий, но не находил ни того, ни другого, ибо голова медленно и обреченно клонилась вниз.
Трудно судить насколько тяжело было течение болезни и как быстро происходила «консолидация перелома», потому что сама болезнь не мешала Шапенкову покуривать и выпивать, причем, почти ежедневно. Для анестезии – пояснял он.
Происходило сие, надо полагать, от отчаяния. А подобная жизнь, отягощенная травмой, требовала хорошего здоровья.
Грустно и обреченно сетовал он: «Травматолог обещал консолидацию и – вот, – он устремлял взор на распластанную тумбу-ногу.
При этом тяжело вздыхал и закуривал, когда свои, а когда и чужие, любезно предлагаемые товарищами.
Шапенкову выказывали участие, слушали критику в адрес врачей.
А он говорил о своем желании пойти на работу, терзался невозможностью помогать престарелой матери, корил свою судьбу и благосклонно внимал товарищам, утешавшим его.
«Ты погоди, — говорил «интеллигент», прозванный так за внешность и ношение очков, а так же «незаконченное высшее», как сам он нередко упоминал, — ты не форсируй события. Срастется перелом – тогда и наверстаешь. А пока надо соблюдать режим покоя.
Это при переломах наипервейшая тактика. Андестенд?»
Интеллигент, а по-другому еще и Лорд, мог сказать и по-иностранному.
Он страдал врожденной болезнью позвоночника, и левое плечо его было опущено, а правое выдвинуто вперед и вверх. Он уверял , что научное название болезни было Лордоз.
Так и приклеилось к нему – Лорд. А работал он санитаром в хирургическом отделении городской больницы и, перемещая больных по этажам, перевязочным и операционным, слыл знатоком в медицине.
«Лечебно-охранительный режим соблюдай, — настаивал Лорд.
Не прислушаться к советам человека с «незаконченным высшим!» было глупо, неразумно и Шапенков прислушивался.
«Да я чего? Я – соблюдаю. Ясно дело – терплю, «консолидацию» жду, — потирая ногу, кивал больной.
«Только уже это… Устал. Сколько я на костылях то? — он повернул голову к Лорду-нтеллигенту. — Ты не помнишь?
«Неа, — отозвался тот. Это отражено в твоей амбулаторной карте. В динамическом наблюдении…»
«Я помню, — сказала высокая, худая фигура приблизившись к скамье.
Фигура принадлежала «калаголику» Лене Бережному.
Леня тоже был завсегдатаем двора и непременным участником посиделок под тополем.
Про себя он сообщал: что, да, калаголик, лечился, но печень «посадили врачи» тетураном (тетурамом) в нарокодиспансере, где он регулярно лечился.
«Цирроз печени сформировался, — он тихо гордился мудреным заболеванием. «Цирроз, а это уже и не лечится, если по-честному. Меня в палате-то предупреждали, что «тетуран» вредный. Спервоначалу не верил, а теперь сам знаю. Печень то больная.
При этом простая мысль о вреде самого спиртного, похоже, не приходила ему в голову.
«Конечно, я выпиваю, но дело в том… печень уже «в клочья», а это не селезенка! Ничего не могут врачи! Чего теперь? Труба и – все, — завершал он приговор себе.
«Я из диспансера вышел когда – обернулся он к страдальцу, — в сентябре — точно!
А тут и тебя в гипс закатали, потом еще и чего? А, штырь законопатили! Вспомнил? Ну, и вот, а теперь июнь. Считай сколь. Скоро год, как!
У меня печень посаженая, а память – будьте любезны!
И, между прочим, «Чуден Днепр при тихой погоде» наизусть прочитаю, несмотря,что в школе проходили – когда себе! А могу и монолог Фамусова. За него мне пятерки ставили.
Тебе-то чего? Штырь через год вынут – и прыгай, бегай, а у меня цирроз. Ты понял? Да я-то не пропаду. Мне много не надо, мое производство – квадратный метр».
Собеседники кивали, зная, ведая – Леня толковый часовщик, а вся его мастерская – «тещина комнатка», где царил фантастический порядок. Он никого не пускал туда!
Раньше работал в Доме быта, но болезнь печени и прогулы кончились увольнением, однако клиентура сохранилась. Леня «шпарил» на дому и ни в чем не нуждался.
Хотя и признавался: «Калаголик я…»
Его поправляли — алкоголик, мол, так надо называть, если уж само заболевание не отвергается, а благородно и откровенно признается.
Леня не соглашался, настаивал на своем варианте болезни, утверждал, что классическое название «не отражает сути».
Он снискал уважение признанием порока! Это не оставалось без внимания.
«Попивает – да! но ведь и не отрицает порока, борется, как-никак, — говорили практически все. И, вообще, работает, как может, конечно.
Шапенков кивал, разделял точку зрения, но иногда бросал ироничные взгляды на Леню, передвигал костыли, роняя голову все ниже и ниже, приподнимал больную ногу руками, укладывая её бережно поудобнее, нянчил и слегка постанывал.
«А-а-а. У-у-у, — доносилось сквозь стиснутые зубы не громко, но выразительно. При этом он никак не посягал на тяжесть болезни друга, но всем было ясно: перелом, штырь, костыли явно перевешивали, были главней.
И солистом в этой мизансцене был именно он! Конечно, будь у него в свое время, если помечтать, камзол, шпага и… прочее такое, что могло звучать на высоких нотах и подняло бы его на высоту недосягаемую, но в данный отрезок истории костыли были не хуже и Шапенков любил их, сжился, сросся с ними!
А если их отодвигали, или, не дай бог, роняли, он кричал встревожено: «Э, э! Крылья мои отдайте».
И придвигал «крылья» поближе к себе и даже поглаживал их… трепетно.
А под вечер , если повезет , можно было наблюдать как страдальца заводили домой .
Это было маленькое представление, и такое соло в исполнении Шапенкова .
Прежде всего требовались подручные, дабы поднять его со скамьи .
Обычно это были второстепенные персонажи , которые попадались под руку , но были предупредительны и преисполнены внимания и желания сделать все , как надо , глядя на искаженное страданием лицо обладателя перелома .
Итак, эти двое поднимали его, но прежде еще, некто третий должен был надеть разбитый тапочек на пострадавшую ногу, ибо, как утверждал больной « нога должна дышать.»
« Врачи велели . Походи ка пол- года в гипсе , потом в лонгетке . Нога то не дышит!»
Все согласно кивали : пусть дышит!
« Да тихо, ты , надевай то . Как током бьет ! И это …примотай тапок, там не нем ленточка пришита . .. Ох! Не так сильно . Сосуды пережмет . Вдруг пролежень разовьется ! ептыть…!
Подождите –отдышусь . Мотор молотит …мотор уже не тот . Вам как еще говорить ? .
А я сижу , сижу , отвык от нагрузки . Непонятно что ли ? .»
Все ждали следующей команды , а Леня и Интеллигент стояли рядом, наготове, и держали костыли –крылья , ожидая , покуда клиент отдышится .
Иногда возникала пауза . Выяснялось — вставший так утомил « мотор.» ,что требовалось повторно отдохнуть на скамеечке , а потом заход повторялся , но не столь стремительно , как в первый раз . Ассистенты понимали : спешить не стоит. Им то что, а вот он -отвык .
Наконец , удавалось страждущего поднять , надеть тапок , дождаться второго этапа , а именно вставить костыли куда надо , но не сразу оба , а поодиночке : вначале правый –под сильную руку , а затем и левый –под слабую . Искушенные друзья осечки не давали , натренированные уже .
Просто в этом месте требовалось подождать пока Шапенков « поймает равновесие .»
Следовало отойти, но не слишком далеко , дабы подхватить его , коли равновесие терялось . Случалось и такое , не часто правда .
Но вот он двинулся, а эскорт рядом , готов к помощи . Все хорошо , идут как надо : двое по бокам , один позади , и кто то впереди готовый и поддержать , и открыть дверь подъезда . Еще наличествовал дежурный подросток , в задачу которого входило держать папиросу и подавать ее, если страдалец увлекаемый в темную пасть подьезда , до завтра захочет напоследок «курнуть».
Однако слюнявые губы кальяньщика успевали сделать пару, другую затяжек , а это вызывало гнев уводимого: «Вот — замусолил мундщтук. Я как теперь?
Отказывался решительно от некондиционного бычка и требовал «свежак»!
Ему прикуривали новую папиросу, которая выкуривалась жадно, нервно и быстро , а потом следовала команда: «пошли».
Кортеж начинал движение и все было ладно до двери подъезда . Тут было сложнее и , если шеф отдохнул и находился в хорошем настроении, то преодолевал препятствие легко, под одобрение сопровождающих .
На этом этапе возникало серьезное препятствие из агрессивной группы старушек. Они неохотно давали проход и настаивали на сольном восхождении пациента в квартиру.
Такой вариант решительно отвергался им: « Могу повторную травму получить …на лестнице. И что ? Вам легче будет,- упрекал трагическим баритонцем.
« Разрешите лучше проследовать …по месту законной прописки.
Двор, между прочим, место общего пользования,- добавлял он сухо .
Стульчики со скрипом расступались, нервно стуча копытцами…
Труднее было, когда Шапенков был расстроен, или не достаточно подышал озоном , сдобренным табачным дымом; в такие дни его, как он выражался, « штормило», и приходилось открывать вторую половину двери для беспрепятственного проникновения хавбеков.
Наконец, старушки и двери преодолены, но это полбеды , а впереди, вместо Альп, оставалось два пролета лестницы, для подъема на второй этаж, где проживал страдалец.
Тут было всего два варианта: либо со стонами, долго, с отдыхом взбираться самому, либо « на катапульте», в этом случае его поднимали друзья на перекрестье рук, что, однако, не исключало страховки и сзади, и спереди.
Чаще всего выбирался второй вариант под предлогом заботы о соседях, ибо , восхождение в одиночестве исключало спуск, а равно и подъем по лестнице кого бы то ни было из обитателей подъезда, для исключения «повторной травмы» .
Когда же катапульта благополучно добиралась до двери, то оную эксплуатировали вплоть до того момента, как пациента не укладывали на диван .
Все облегченно вздыхали, желали хорошего отдыха, ну, и, вообще …здоровья .
Обслуживающий персонал не торопился уходить , толкаясь в тесной прихожке , обсуждая удачную доставку, пока больной не давал команду матери : «Ты, там, это… ребят «подогрей».
И команде выдавалась некая сумма из пенсии старушки .
Вознаграждение принималось бездельниками благосклонно и охотно и они удалялись, сказав на прощание: «Если чего –мы всегда …»
А больному подавался ужин, за ним следовал просмотр телепередач и …здоровый сон , столь необходимый измученному недугом организму.
Можно только предполагать сложности спуска во двор, но это, как уже упоминалось , мало, кто наблюдал .
И злые языки утверждали: спуск тоже не обходился без ассистентов !
Правда одна из зловредных старушенций она же и «подруга» Лени Бережного, обожавшая его за литературные наклонности, поведала однажды, как поздно вечером лицезрела лично Шапенкова, который пользуясь темнотой, вовсе без провожатых и катапульты резво « шпилил» на ногах и костылях- крыльях до магазина и обратно, просто для полной маскировки фигура была обмотана плащом, ибо накрапывал дождь, но костыли ! О-о-о . Крылышки ! Они то и выдали страдальца, оказавшегося, на поверку, не таким уж беспомощным!
Костыли не спрячешь. Да и ввалилась фигура в свой подъезд !
Подозрений добавляло и отсутствие матери в квартире на тот момент .
Этой версии не все верили. Друзья отринули её непреклонно.
А старушки, невзирая на возраст и приличествовавшие ему любовь к ближнему и доброту, склонны были считать версию единоличного набега инвалида в магазин правдой .
И «блокадница» баба Сима тоже верила . Непреклонная была и любила упомянуть: «Старого закала я …»
Когда же история эта дошла, наконец, до самого Шапенкова, то он только мрачно улыбался и еще ниже склонялся, раздавленный морально ложным наветом.
И, тем не менее, если метеоусловия не препятствовали моциону, Шапенков был на месте , потирая ногу привычными движениями, окруженный свитой, всегда готовой помочь! Друзья, как могли, старались отвлечь его от мрачных мыслей и балагурили о разном .
Беседы носили в целом такой отвлеченный характер и, между тем, могли вовлечь в орбиту свою и старушек, сидевших на вынесенных стульчиках рядышком с дверями подъезда, для того чтобы быстро отступить при дожде.
Сима Генриховна Кац всегда настроенная на жесткую полемику, нередко упрекала «молодежь» в лености и уклонении от труда. Про себя она говорила, как о человеке, имеющем пятьдесят лет трудового стажа и к тому же «блокаднице», приехавшей из Ленинграда к дочери да так и оставшейся в Сибири.
«Мы то как работали? О болячках не вспоминали. Попробуй ка заболей.
Привлекут …и позора не оберешься! Как так: все работают, а ты – нет.
Это было совершенно невозможно. Труд – он все и вылечит . И Вам непременно нужна занятость и не важно какая. Допустим труд, такой надомный, хотя бы,- тараторила она быстро тыкая указательным пальцем в направлении травмированного.
«Вы как ногу то повредили? — допытывалась она.
«Стечение обстоятельств, — уклончиво отвечал пациент.
«И все равно Вам нужен труд, такой – посильный».
Это приводило Шапенкова в полное расстройство.
« Ну, Вы же видите, Сима Генриховна, — и руки простирались в направлении ноги, — год почти, как вычеркнут переломом из жизни!
Врачи говорят – беречься надо …во избежание ..нежелательных последствий.
«А у меня печень, — парировал упрек Леня Бережной.
«Цирроз – это вообще, просто…как сказать то? Караул, короче».
По медицине, если припечатать, то называется так: он доставал потертую бумажку и читал : prognosis pessima ! Интеллигент мне нашел название, а он в хирургии работает.
Медик …О! Лет десять, как «санитарит» Стаж, как никак! (по латыни сие — неблагоприятный прогноз)
У профессорши Соркиной взял . Это в переводе – заказывай ящик ! Латынь, между прочим… И потом, извините, я, например, и есть надомник. У меня заказчики.
«Лорд — общеизвестно — работает, хоть и с искривлением позвонков, несмотря, что инвалид! У него «незаконченное высшее образование».
Ты доведи правду сам то! Гордился бы, а не скрывал, — тормошил он несостоявшегося врача.
Впоследствии, правда, выяснилось – «незаконченное высшее» исчерпывалось неудачной попыткой поступления в медицинский институт. Но Лорд на эту тему говорить не любил, хранил многозначительное молчание…
Бережной «кипел», как чайник: «Я без любимого дела – не могу!
«Вы неправы, Сима Генриховна, — защищался он .
«Вам то, конечно, повезло, в смысле исторической эпохи .
В мирное время трудно себя героически проявить…»
«Мы не виноваты …мы просто родились в другое время, а вот попали бы в Революционный поток, там, или водоворот событий – посмотрели бы Вы на нас.
« Вот в старое время жили: балы, дуэли скачки всякие, — при этом лицо его делалось мечтательным и светлым, а брови взмывали высоко, высоко, почти теряясь в волосах , начинавших седеть.
«Как Вам е стыдно, — верещала Сима Генриховна !
«Балы ! Ха . ха …А в крепостные – не хотите? Всяких унижений народного права, а?
И даже легкий венский стульчик под ней начинал подпрыгивать и горячиться, как скакун, подгоняемый плетью !
«Обстоятельства разные бывают, и надо их рассматривать в контексте перепетий — тихо и вкрадчиво вклинивался Лорд.
Индивида может подкосить болезнь
«Не будете же Вы упрекать Баирку Чихана. Тоже ведь не работает!»
Сима Генриховна хмурилась, распалялась, но не продолжала дискуссии, копила силы и аргументы. Непреклонная была ! Блокадницы – они такие !
«Вот не переломите вы меня, — отрезала и яростно начинала счищать руками невидимые пылинки с коленей своих.
А, между тем, надо глянуть на еще одного участника дворовых посиделок Баира Золтоева, уроженца села Харат, расположенного под Иркутском.
Баир достиг значительных успехов в спорте, учась в Политехническом институте.
Главным событием в жизни молодого студента стало присвоения ему звания Мастер спорта, после победы в своей категории на Союзных соревнованиях по Классической борьбе.
В институт он поступил поздно, во многом благодаря занятию спортом и не столько учился, сколько пропадал не сборах.
Присвоение почетного звания повышало его ставк на факультете.
Это было кстати, ему грозили отчислением, безуспешно, таким образом, стимулируя интерес к учебе . . Но как отчислить за академическую задолженность Мастера спорта» ? Тянули , да и факультет был …строительный .
Говорили : « Приступит к деятельности –наберет и навыков . Главное –практика.»
Но на пятом курсе он попал в аварию — разбился, гоняя на мотоцикле, получил травму головы. Был оперирован, признан инвалидом и жил вместе с матерью, опекавшей его.
Болезнь «покалечила» и характер. Темное, человеческое нутро вырывалось наружу, не сдерживаемое уже интеллектом.
Героем его был Чингиз Хан. И все речи были либо о Диком воине, либо а деде –фронтовике. Деликатные старушки поддакивали, подыгрывали, щадя и Баира и, особенно, его мать.
Шапенков же с компанией нередко посмеивались и прозвали Баирку Чихан .(Чингиз Хан) Два – три раза в неделю Баир появлялся с матерью возле подъезда, садился на принесенный стул и, набычившись, поглядывал на окружающих.
Мать неотступно следовавшая за ним, зорко следила за порядком .
Будучи спровоцирован насмешкой мог Баир броситься на обидчика, но парализованная левая часть туловища приводила, при этой попытке, к падению.
Выручала в эти дни Мария Ефимовна – бывшая в прошлом преподавателем Русского языка и литературы. Она и старалась придать вечерам литературную окраску.
Читала стихи , трилогию Горького , Казаков Толстого .
Это гипнотизировало публику . Леня Бережной подходил поближе , предварительно повесив граненый стакан на сучок и повыше , чтобы Шапенков, совершенно не чувствительный к литературе, не достал его. Иногда приходилось прятать, либо просто отбирать и бутылку портвейна. Предосторожность не лишняя: были случаи переломанная нога и , что уже совсем никуда не годилось, здоровая переставали слушаться и подчиняться своему обладателю. Раза два он и падал и вынужден был воспринимать литературные чтения лежа.
Блокадница Сима Генриховна цинично утверждала: слушатель просто спал, однако он настаивал на своем варианте – потерял сознание от боли и избытка впечатлений. Натура такая…чувствительная. Это не всем дано, между прочим!
При этом слегка злоупотреблял Великим и Могучим, но …тихонько, дабы не навлечь гнев блокадницы, которая дважды конфисковывала «крылья», после чего
страдалец становился беззащитен.
Она настаивала на участии в чтениях! Жестоко укоряла: «Чего стонать то? Слушайте лучше …»
Слушал. Хотя и обижался. А после, раздосадованный, требовал для себя двойную дозу «портвешка». Друзья давали, а когда и нет. Их растревоженные души тоже требовали седативных средств.
Участником посиделок близ гаража мог оказаться «партиец» с какого то года; он — называл его, но неразборчиво. Это был помятый субъект шестидесяти лет, одетый даже в летнюю жару в костюм не первой свежести, всегда суровый лицом и небритый.
Левая рука его находилась в кармане пиджака, причем погружение ее ограничивал большой палец, он всегда торчал наружу и нервно трепетал, правая же находилась в свободном полете и стремилась ввысь! Ею он рубил воздух, когда говорил, а, сердясь, отгонял от себя тыльной стороной собеседника.
Все знали – в прошлом «партиец» — начальник средней руки и обрушил свою карьеру тремя браками и пристрастием к «звездочкам» — так именовался коньяк.
Всегда и всем недовольный «партиец» критиковал все и всех.
Подходил он медленно, долго стоял, набирал в легкие воздух через нос, распалялся, ноздри его начинали расширяться, и речь свою начинал с фразы «Пропесочить бы вас. Э-э-х, ладонь летела от левого плеча и вниз!
«Персонально каждого разобрать, раздербанить, раздолбать. Выжечь, нещадно, каленым железом …вплоть до!
Меру, правда, не уточнял, щадя соперников!
«Со всеми надо работать индивидуально и жестко !
Взять вот, для начала Вас, — рука его резким движением простиралась в направлении Шапенкова.
Я ведь вижу из окна: все сидите, сидите и… сидите, а нужно что ?
«Что ? – вопрошали сухим треском костыли !
«Лежать! — в плане лечебно охранительного режима, — предполагал Лорд.
«Да не сидеть, не лежать,а, что? ну? – пытывался полемист.
«Что ну?- скрипела скамья.
«Работать над собой сурово и бескомпромиссно, — рубанул, как шашкой, оратор.
«А что вы пьете? — спрашивал он, быстро теряя интерес к «персональному» делу.
«Портвейн, вот. «Лучший», а вчера был № 16, — отвечал Бережной.
На воздухе лучше портвешка – нет. С «беленькой » быстро сомлеешь, а у нас беседа в плане, так сказать, общего восприятия действительности и объективной реальности с целью оздоровления организма …
«Какого оздоровления? Чем ? – рука свистела все быстрее, — этим!
Он указывал на пустую бутылку.
«Не только, — важно выступая на авансцену произнес Лорд.
«Вот ассортимент: сказав это, он приподнял ветку тополя прикрывавшую низкий фронтон металлического гаража, где красовались рядком пустые бутылки.
«Тэк, тэк … что тут у вас ?Интересно, интересно. Ага: Лучший, №15, №16, Алабашлы, Гратиешти, Рошу де Десерт, Алб де Десерт, Промонтор, Серенада Солнечной долины О! Это, конечно, как бы сказать, не худшие из лозы, но есть вопросы.
А пробовали вы Плиску? А? Конъячок такой. Болгарский…Ну ?
Напиточек благородный, с пятилетней выдержкой? Пять рублей пятьдесят копеек за флакончик …
«А!? — выстреливал вопросом громко.
« Я –да ,- отвечал Лорд .
«Я –нет ! -, бурчал Бережной,- у меня печень.
«А я и не буду, — горестно кивая, почти шептал Шапенков …нога …
Бенефис «партийца» заканчивался благосклонно принятым стаканом портвейна и обещанием угостить «звездочками». Выпив, становился грустным, пожимал всем руки и желал успехов. А когда и закипал вновь: «Ух, я бы …вас…»
Но, однажды, Шапенков, изнывая от болей, нахально спросил: « Можно партбилет глянуть ?»
« Партиец» покачал головой, тяжело вздохнул и тихо проговорил: « Эх, мужики, нет партбилета …за фук взяли …»
Потом совал кому то в руку пару целковых и, убитый печалью и невозможностью работать персонально, незаметно уходил. Его пьеса была сыграна.
« Страдает, — констатировал Бережной.
«Поперли его …за бытовое разложение, переживает. Сам теперь воспитывается …персонально. Козел…
«А чего он еще то может, — не без оснований замечал Лорд!
И следует упомянуть, говоря о дворовых коллизиях , о непримиримом противостоянии « партийца.» и бывшего преподавателя литературы Марии Ефимовны .
Именно ее дочь была замужем за разжалованным карьеристом и падению его во многом способствовала бывшая теща!
Они не здоровались , а бывший зять откровенно побаивался литераторши .
Она была искренне любима выпускниками школы . Они приходили к ней ; это были уже полнеющие дамы и прилично одетые мужчины . Подолгу сидели у нее , пели песни Визбора , а пили только чай .
Когда бывшие воспитанники расходились двор уважительно затихал .
«Партиец» мелькал поодаль, но не подходил, и его не приглашали .
Преподаватель литературы имела авторитет абсолютно незыблемый у многих и питала слабость к Лене Бережному .
«Вот пример живительного влияния литературы, — говорила она, — и показывала рукой в направлении мастера художественного слова .
Иногда на литературных вечерах, когда центр дворовой жизни смещался ближе к тихо гомонившим бабушкам, вспыхивала звезда Лени. Мария Ефимовна выходила в круг возле подъезда, затем требовала .
«Леничка, Ваш выход», — и улыбалась, счастливая.
Чуть-чуть спустя, поймав тишину, добавляла: « Грибоедов. Горе от ума. Монолог Фамусова в исполнении Леонида Бережного !»
Леня выходил, но не спешил… Он знал себе цену! Прокашливался, выстреливал окурок в сторону железного гаража, а потом принимал позу, пожираемый взорами.
Конечно, высот Качалова или там, Ираклия Андроникова, не достигал, но брал «знанием материала и его пониманием», — так утверждала Мария Ефимовна.
Он вклинивался в податливо расступавшийся круг, но не начинал сразу читать.
Цепким взором оглядывал окна и балконы, ожидая наплыва богемы.
Распалялся по Станиславскому !
И выстреливал всегда неожиданно, бросая слова бессмертного монолога прямо в сердца зрителей !
На словах: «Вот то-то: все вы гордецы !»
«Учились бы, как делали отцы! – публика вздрагивала, вскидывалась лицами и… внимала заворожено.
Мария Ефимовна же, прижимала руки к груди и… слушала почти с благоговением.
Она имела право гордиться, ибо «ставила» жесты доморощенному артисту, оттачивая, шлифуя его талант.
«Учились бы, на старших глядя, — продолжал чтец, бросая взоры на режиссера, влюблено кивавшую, и простирая к ней руки.
«Я, например, или покойник дядя –
Максим Петрович. Он не то на серебре !
На золоте едал .Сто человек к услугам.
Весь в орденах. Езжал то вечно цугом!»
Произнося это он, почему то глядел на бабу Симу –блокадницу, а она приоткрыв рот, и положив иссохшие руки на трость, кивала в ответ и даже остатки перьев на ее полуистлевшей шляпке начинали трепетать.
А Леня держал паузу — догадывался о её волшебном воздействии .
В месте : « А дядя ! –лицо его искажала сардоническая улыбка и руки плыли влево демонстрируя презрение к следующему персонажу ,— Что твой Князь ? -,руки , потрясаемые, двигались вправо , обращенные ладонями кверху , как бы взвешивая ничтожность лиц, дяде противостоявших ,- Что Граф ?
« Серьезный взгляд! – указательный палец десницы взмывал вверх .
« Надменный нрав! — палец устремлялся еще выше теряясь в темноте вечера и лица зрителей с открытыми ртами следили за ним.
«Когда же надо подслужиться –
«И он сгибался вперегиб, — палец вонзался вниз, едва не протыкая асфальт, как кинжал .
На этой мизансцене и головы зрителей опускались долу — в направлении перста!
Чтец, между тем, хладнокровно продолжал:
«Старик заохал. Голос хрипкой.
«Был высочайшею пожалован улыбкой …
«Изволили смеяться. Как же он? – здесь на лице исполнителя было столько сладчайшего благоговения, от проникновения в роль старого лизоблюда, что Мария Ефимовна, закусив губу уже не сдерживала слез и даже «блокадница» Сима Генриховна промокала уголки глаз платочком! Такова сила искусства. И магия слова.
Заканчивал Леня, собрав всю иронию и вложив ее в голос, простирая руки к толпе кричал почти: «В чины выводит кто и пенсии дает?
«Максим Петрович! Да-а-а-а.
«Вы, нынешние , нутка ?
И схлопывался пополам в поклоне.
Аплодисменты оглушительные были наградой .
Шапенков страдал жестоко. Даже костыли, которыми он погромыхивал, не помогали вернуть ни внимания, ни сочувствия.
А на следующий день нога разбаливалась к погоде столь жестоко, что подъем домой случался особенно длительным !
Друзьям приходилось долго ждать еще и во дворе пока организм напитается должной порцией кислорода , который поступал в организм, фильтруемый папиросой .
Поднимали его измученным и недовольным. Ногу – «лихотило», утверждал несчастный.
Наутро спектакль обсуждали.
«Ты дал вчера! — одобрял Лорд. У меня все внутри захолодело. И как ты все помнишь?
Ревнивый к успеху Лени, Шапенков требовал первоисточник «для сверки», как он выражался . Приносили учебник, солист читал , ни разу не сделав ошибки, а друзья проверяли, водили пальцами по тексту. Тщетно! Иногда заключалось и пари, но инициатор спора непременно проигрывал .
«По- моему он зубрит по ночам, — предполагал оппонент, и неодобрительно поглядывал на артиста.
«А на хрена мне? — возражал Леня.
«Солнце палит, давайте в тенёк,- прерывал дискуссию Лорд .
« Вчера получка была. Имею право… и хочу облегчить бытие .
«У меня пузырёк, — и он показывал, отвернув полу пиджака, бутылку.
Компания, оживившись, двигалась на скамеечку под тополь и даже Шапенков становился бодрым и расторопным, забывая о болячке.
Через четверть часа констатировал: « Ногу отпустило. Видать, погода налаживается.»
« Тебе, может, закусить ? – интересовался Лорд .
« Я завтракал.
«А я вообще не закусываю,- вторил Леня.
«Не настаиваю,- кивал Лорд и вынимал из кармана припасенный бутерброд.
Всем было хорошо.
« По второй ? Я банкую? – уловив общее настроение интересовался виночерпий.
« Баирку-Чихана гулять ведут, — заметил кто то .
« Щас начнется …про деда, про войну, про бекасов,- забубнил обреченно Шапенков .
« Плесни ка, — толкнул костылем Лорда, — кабы не нога – ушел бы.
Мать вела Баира по двору, волоча за собой раскладной табурет и неодобрительно поглядывала на дружков. А они, в свою очередь, держались подчёркнуто нейтрально и усиленно делали вид – «нас нет».
Не помогло. Баир толкнул мать и сел на подставленный стул .
Неосторожный Леня, опрокинув стакан, обернулся и тут же поймал вопрос:
«А ты чего,ты ? Ты хоть знаешь, сколько дед фрицев положил?
Вопрос остался без ответа, но это никак не обескуражило нового члена дворового клуба и он продолжал: «Сорок восемь фрицев. Как с куста …и в лоб. Поняли?»
На этом пассаже мать встала перед рвавшимся в дискуссию сыном.
Зная заранее содержание пассажей, она хотела оборвать общение и на лице ее читались тревога и страдание.
«Уди, — отстранил ее рукой. Снайпер был, ясно вам, нет? Бекас что за птица?
Не знаете. Я знаю –«снайп», если на инглише. Бекас как летит ? Как пуля ! Петляет.
Кто попал – тот снайпер. Понятно, нет? Дед с малопульки (бытовое название мелкокалиберной винтовки ) бекаса бил. Снайпером на войне числился …
А вы чего тут. На нашей земле. А?.»
Он пытался встать –мать его усаживала. Знала и все знали: кровь древнего рода Тимучинов, замутненная травмой, могла спровоцировать нападение.
Драться Баир не умел, но, если удавалось кого то схватить – объятия бывшего борца здоровой рукой были железными. Кончалось все припадком судорог. Этого не хотел никто.
« Я вас прошу, — обернулась мать к друзьям .
Компания зашевелилась …
Они отступали за железный гараж, уводя своего хромающего друга .
Вскоре ей удавалось увести сына и вынужденное отступление заканчивалось.
«Давай еще, — требовал Леня Бережной. Его трясло .
«Нет, ты смотри, как «нацмены» разгулялись !
Он выпивал и зубы клацали о стакан .
« Снайпер! а без него — никак! Бурят-монгольскую автономию — советская власть из феодального строя прямиком в социализм за уши вытащила! Верхнеудинск отдали, как, значит, столица ….
А они – «наша земля.»
« Бурят не трогай ,- вклинивался Лорд . Исторически они тут и жили, когда Похабов острожек поставил .
«Конечно, им помогли. Так ведь и охотники они – дай бог! Ясак, опять же!
По истории как там ? Мягкая рухлядь! Все в казну …для державы .
И притом, скотоводы самолучшие. Эпос у них есть – можешь Марию Ефимовну спросить .
По серебру такие работы имеются. Мама дорогая! Из охотников брали в снайперы – факты есть. Сутки могли с Драгуновым лежать (С.В.Д –снайперская винтовка Драгунова ) Историческая подоплека …и справедливость в плане…
«Да хорош вы уже, — начинал стонать Шапенков.
«У меня мотор-то не железный. Вообще – схватило, — он тер грудь и болезненно морщился, не вклиниваясь в дискуссию, по недостатку знаний, а пуще всего в силу смещения акцента со своей персоны в сторону опасных исторических коллизий.
Друзья наперебой давали советы, оказывали внимание – мотор — то есть сердце – это серьезно-это не шутки. Все понимали и бросались на помощь. Леня – «банковал», булькая над стаканом больного несколько дольше !
Вскоре мотор начинал работать более или менее сносно и даже «зашплинтованная» нога слегка приподнималась к восторгу присутствующих !
Шапенков улыбался, довольный успехами конечности.
«Видать, консолидация началась, — удовлетворенно констатировал он .
Зрители подтверждали, кивая .
«А это, слышь, парни, со мной в институте Травматологии бурят лежал в палате .
Мясом, салом угощал, не крысятничал. Вся палата объедалась! Сало – вот такой толщины – большой и средний пальцы раздвигались максимально. Нет, вру , малехо поменьше .
Ногу ему выправляли, по науке. Ну, и вот, это, рассказывал: на свадьбе ему накидали только деньгами почти на машину, так по- ихнему положено . Сорок с чем то человек было. Дружные они. Скорешились мы с Сократом – так его звали. Я тоже его угощал горючкой. Мать у меня самогон готовит, как почти «три звездочки». Ну вы то знаете !
Даже с собой потом просил дать, но не успел я. Выписали, как за нарушение режима .
Полтора месяца валялся, без горючки тоска берет. И на поправку не шел … Все выпивали, а я попался.
Врачиха унюхала, вредная такая . Понимания не оказывала …Ау меня нервы – не железные.
« Выпишу вас – говорит, — пока Вы все отделение не вовлекли.
« Сократ ей сало предлагал, мол, простила чтобы. Ни в какую.Турнули меня.
Видать ,мало предложил, не знаю …или, уж, чего там ? Так то — он не жадный.
А она! Эх, жизнь – копейка.»
Врач, не взявшая сало, портила его картину мира .
«В поликлинике наблюдаюсь».
« Парни, завтра подогрев с меня! Как я без вас-то?
И он затих, утомленный рассказом .
Друзья деликатно кивали, понимали .
И только Лорд молчал .Его болезнь была врожденной, привычной, а лечиться почти не приходилось, при этом трудился он в больнице и, как утверждал: «Насмотрелся всего».
« Главное, что ? — переходя на шепот почти, спрашивал он .
« Ну, — все толкали подбородки вверх .
« А то: ходим, бродим, выпиваем и – радуйся…»
Народ делался серьезным и никто не возражал.
«Братва, я — домой… помогайте. Поздно уже и в сон клонит, — зашевелился Шапенков.
Доставили его быстро, слажено и без задержек!
Граненый стакан повесили на веточку «проветриться», стали расходиться, двор опустел, затих и понемногу огоньки в окнах гасли один за другим ….
Дворов, конечно, множество и жизнь у каждого своя .
В благословенные времена, о которых шла речь, все складывалось словно в коммунальной квартире.
Профессор книжечку почитывает, старушки мирно стрекочат о своем, ушедшем, давнем, таком милом и хорошем! Некто, помятый семейной жизнью и в пижаме, яростно колотит по ковру, развешенному на штангах; шаткий столик занят то шахматистами, то доминошниками. Ребятня бегает, звонко хохоча. Уютно было и всем хорошо. Поголовно друг друга знали и даже имели обыкновение ходить в гости !
Нынешние времена – не такие ! Повернулось многое на новый лад.
Люди отсечены друг от друга, а дворы от улицы!
Кругом ворота кованы, да калитки с цифровыми замками, на окнах решетки. В подъезд, не обозначив цели визита в домофон, не попадешь, а при входе во двор часто и шлагбаум сооружен. Двор не проскочишь, как в старые, добрые времена!
А что ж вы хотите ?
Пролетело лет сорок, как не больше!
Двор плотно уставлен машинами, лишние сооружения, которые мешают железным коням удалены и даже скамеек, на которых все любили сиживать, не видно.
Жители солидно выплывают из автомобилей и, нагруженные свертками, бредут к дому, после чего, потыкав пальцами по кодовым замкам, исчезают в подъезде.
Жизнь нырнула в глубокие омуты, спряталась в квартиры.
Многие балконы застеклены – дополнительный бруствер обороны!
Хорошо это или плохо ? Затрудняюсь сказать однозначно и категорически .
Поживем – увидим!
Только вот, если присмотреться повнимательнее, то можно увидеть знакомое лицо.
Обладатель его прячется в салоне автомобиля, где играет громкая музыка.
Иногда дверь открывается и салон выпускает на волю ногу, а, возможно, и руку –это не важно, а приметно – другое: конечность забинтована, либо закатана в гипс!
Лицо обладателя болячки начинает оживать, терзая мимические мышцы гаммой, каковой успешно пользовался некогда Шапенков, собирая аншлаг.
И, как по волшебству, невесть откуда, в направлении руки или ноги, начинают стекаться друзья-товарищи. Лица их озабочены.
Двери открываются, автомобиль глотает пришедших и…
Ах, не буду утомлять читателя подробностями. Не считаю нужным.
Вот вам и Шапенков ! Каков?
Живучий оказался …
Май 2013