Два шага
Его разбудил стук в окно. Тихий, осторожный, словно бы не желающий, чтобы его услышали. Но он услышал и проснулся. Лежал, не открывая глаз, прислушивался. Стук не повторился.
Майкл встал. Вышел на террасу.
Клочья тумана висели над озером. Просыпающееся солнце высветлило небо и подрумянило облако, зацепившееся за плоскую вершину горы, у подножья которой лежало озеро, укрытое сейчас туманным одеялом.
Что-то важное сегодня должно было произойти, но Майкл никак не мог вспомнить: что? Память, как и озеро, была покрыта клочьями тумана.
Он спустился к воде. Побродил по берегу. Галька шуршала под ногами. Сонно дышало озеро. Все еще спало и не торопилось просыпаться. Он был один, один в мире, спящем и видевшим сны. Был ли он сном этого мира или явью, исключенной из сна, он не знал. Он тревожился и пытался как-то определиться, как-то выявить себя. Он чувствовал, что мир накануне пробуждения, и боялся не успеть. Если он сон мира, то с пробуждением он исчезнет, растает, как начинает редеть и таять туман над озером. Если он явь, случайно ворвавшаяся в сон, то в миг пробуждения исчезнет мир и с чем тогда останется он?
Майкл вернулся к террасе, обошел дом. На заднем дворе к изгороди была привязана лошадь. Он узнал ее — Стелла. Его белоснежная Стелла с темным пятном в виде звезды на лбу, с темной гривой и темным хвостом. Его красавица. Как же давно он не видел ее.
Майкл подошел. Стелла глянула на него карими влажными глазами, ткнулась мягкими губами в плечо. Она всегда так его приветствовала. Он обнял ее за шею, прижался щекой к шелковистой гриве. И вспомнил, сразу вспомнил, зачем он тут. Он должен встретиться с отцом. Встретиться и поговорить. Поговорить начистоту. Высказать все, что накопилось на душе за эти долгие годы, что они не виделись.
А не виделись они… Майкл нахмурил лоб, вспоминая. Как же давно это было. И не вспомнишь, когда… А, ну да, тот последний серьезный разговор и был их последней встречей.
Тогда отец и слышать ничего не хотел об интересах Майкла, о его нежелании продолжать семейное дело, разводить на огромном старинном ранчо коров и овец.
Майкл отвязал лошадь. Сел на нее несколько неуклюже. Сам подивился некоторой своей скованности, но мысли о предстоящей встрече быстро стерли это удивление.
Дорога шла вдоль озера, на котором лениво расползались и истончались под лучами восходящего солнца остатки тумана. Майкл тревожно оглядывался, с трудом вспоминая окрестности, но Стелла, похоже, знала дорогу лучше него и неторопливо, но уверенно шла в сторону ранчо. И Майкл доверился ей, перестал оглядываться, отпустил вожжи и погрузился в свои мысли.
А в мыслях своих он готовился к встрече с отцом. Сегодняшняя встреча не должна закончиться так, как их последний разговор. Он должен убедить отца в своей правоте, он должен настоять на своем. В конце концов, это его жизнь, и он должен реализовать в ней свои желания, а не указания отца.
А жизнь эта не устраивала Майкла, очень сильно не устраивала. Ему не нравилась его работа. И дела шли с каждым месяцем все хуже и хуже. В конце концов, это все закончится крахом, он это чувствовал. И понимал, что решение надо принимать сейчас, пока не наступило окончательное банкротство. Надо сейчас продать бизнес, чтобы было на что начать новое дело, то, к которому лежит душа, то, которое будет приносить радость. А отец ничего и слышать об этом не хочет.
Конечно, отца можно понять. Животноводством здесь, на ранчо у Змеиного ущелья, начал заниматься еще его дед. И ему жалко расставаться с ним. Но ведь отец давно уже не работает на ферме. После того разговора он все оставил Майклу, а сам уехал в горы, в маленькую усадьбу, где занялся разведением своих любимых лошадей. Вот он же себе оставил любимое занятие, почему же Майкл должен тянуть нелюбимое дело, разрушая этой нелюбовью и дело, и себя.
Майкла порадовал этот найденный им аргумент. Порадовал и приободрил. Он сегодня добьется своего. Точно.
Майкл вынырнул из своих мыслей. Огляделся. Солнце уже выглянуло из-за холмов и осветило долину. Места должны быть знакомые, но Майкл почему-то не узнавал их. Где он? Что-то снова начало смутно тревожить его. Давно бы уже ему стоило подъехать к месту встречи. Но вот где же оно? Долго ли еще? И в том ли направлении он едет?
Словно отвечая на его тревожные мысли, Стелла повернула голову, покосилась на него карим глазом, и качнула головой утвердительно. И Майкл успокоился. И снова стал думать о предстоящем разговоре, не замечая, как проехали рощицу, свернули на небольшую тропинку, и тропинка эта вывела их к ручью.
Майкл огляделся. Солнце поднялось уже достаточно высоко. Посеребрило ручей и залило луга приветливым теплом.
Отец на своем гнедом Чемпионе, его любимце, стоял рядом. Майкл удивился, как же он сразу не заметил его. Он смотрел в сторону гор, из-за которых поднялось солнце. «Сдал, заметно сдал старик», — подумал Майкл и сердце тревожно сжалось.
— Отец, хочу тебе сказать…
— Не стоит. Не стоит обвинять меня в своих ошибках.
Майкл задохнулся от возмущения.
— Мои?!.. мои ошибки?!.. я делал всё так, как хотел ты. Теперь бизнес на грани разорения. И это мои ошибки?!
Майкла душила обида. Почему отец всегда несправедлив к нему? Почему не считается с ним? Горячая волна возмущения затопила разум.
— Не стоит искать доводы в обиде и раздражении. Ты их там не найдешь. Их там нет.
Нет? как бы не так. Сейчас, сейчас Майкл всё вспомнит и выскажет. Сейчас обоснует свою позицию четко, ясно и уверенно. Сейчас вспомнит цифры и расчеты и планируемую прибыль от нового авторемонтного бизнеса. Сейчас, … сейчас….
Майкл пытался отыскать доводы, но натыкался только на обвинения.
Стелла пила, а Майкл смотрел на серебристую рябь ручья, резво бежавшего с гор в долину. Стелла, соблазнившись сочной зеленью на другом берегу, перешла ручей и стала задумчиво жевать траву. Небольшой, но живой и шумный ручей оказался между отцом и Майклом.
Мысли Майкла неслись таким же потоком. Он никак не мог сосредоточиться. С таким трудом найденные доводы мелькали, словно серебристая форель, лишь плеском обозначая свое существование, и снова исчезали. Ручей был небольшой, всего-то два шага. Но Майкл чувствовал, что они с отцом словно на противоположных берегах двух разных миров, между которыми нет мостов. Тем не менее, голос отца он услышал, хоть и звучал он и, правда, откуда-то издалека.
* * *
— Где ты был? — тревожно спросила Джейн, когда, обогнув дом, он вошел на террасу.
— С отцом встречался?
— С отцом?
— Ну да. Мы же приехали сюда, чтобы с ним встретиться. Разве нет?
Джейн с тревожной настороженностью и озабоченностью смотрела на него.
— Да, конечно, — она говорила медленно, словно осторожно подбирала слова. — А где ты с ним встречался?
— Недалеко от Змеиного ущелья, у ручья, что течет оттуда.
— Майкл с тобой все в порядке? Голова не болит?
— Да что ты со мной как с больным обращаешься!
Майкла раздражало не только обращение жены, но и туман, который так и не рассеялся в его голове. Чем же закончился наш разговор? — изо всех сил пытался вспомнить он.
— Майкл, — Джейн ласково гладила его руку, — Отец умер. Три года назад. Помнишь? Мы не смогли тогда приехать на похороны. Ты лежал в больнице. Тебе делали операцию в тот самый день. Помнишь?
Майкл недоверчиво смотрел на нее, пытаясь проникнуть в суть ее слов. События сегодняшнего утра никак не укладывались в слова Джейн.
— Ты хочешь сказать…
— Майкл, милый. Полгода назад ты попал в аварию. Сильнейшее сотрясение мозга. Иногда у тебя случаются провалы в памяти.
— Провалы в памяти… — пробормотал Майкл.
Какие провалы? Он же видел отца. Живого. И говорил с ним. Как же так?
Туман рассеивался. Постепенно Майкл вспоминал.
Перспектива провести всю свою жизнь в глуши на семейном ранчо его никогда не устраивала. И Майкл однажды ушел оттуда. Навсегда. В большом городе он начал свой бизнес, открыл авторемонтную мастерскую. Кредит был взят под залог семейной недвижимости. Но прибыли от бизнеса не хватило на то, чтобы погасить его, когда подошел срок. Пришлось продать старинную усадьбу и насовсем рассориться с отцом.
Жизнь в городе и новая работа радовали только в начале. А дальше…
— … ты хотел побывать на могиле отца, а потом принять решение, — услышал он голос Джейн.
— Поехали.
— На кладбище?
— Домой.
Джейн снова погладила его руку.
— Я поведу машину.
Дорога шла вдоль заднего двора гостиницы. У изгороди стояла Стелла. Стояла там, где Майкл ее оставил.
— Стелла…
— Что?
— Ничего. Притормози ненадолго.
Он вышел. Подошел к изгороди. Это была Стелла. Сомнений не было. Живая, реальная Стелла, его Стелла. Она снова ткнулась теплыми губами в его плечо, приветствуя его. Майкл снова обнял ее за шею.
— Стелла?! Надо же. Жива еще. Сколько ей лет, не помнишь?
— Много. Очень много.
Обратно они поехали объездной дорогой. Основную дорогу ремонтировали и на ней скапливались огромные пробки. Объездная дорога шла мимо их ранчо. После всего пережитого Майклу не хотелось сейчас там оказаться, не хотелось еще раз бередить душу воспоминаниями и тем, что случилось сегодня. Но полдня тихо тащиться в пробке тоже не хотелось. И они поехали в сторону прошлого.
Дорога новая, ее проложили уже после того, как они отсюда уехали, и она сильно изменила окрестности. Майкл с трудом узнавал места, вытаскивая из память подходящие картинки из прошлого. Но вот дорога резко завернула, и вновь закружилась голова и на мгновение потемнело в глазах. Зрение вернулось невероятно четким и ярким. И он увидел старый двухэтажный дом на пригорке. Низ был каменным, верх деревянным. Крыша покрыта новой черепицей, а в остальном все осталось таким же. Даже хозяйственные постройки вокруг дома, похоже, сохранились в том же самом виде.
Они медленно ехали вдоль низкой изгороди. Майкл смотрел, смотрел. Зеленые луга сбегали с холма к дороге и по другую сторону дома, он знал это, убегали к Змеиному ущелью. Там, на другом конце ранчо, не видном отсюда, с дороги, луга перемежались густым кустарником, росшим по берегам шумного горного ручья. Еще дальше…
Майкл мотнул головой. Что толку вспоминать, прошлое невозвратимо.
Майкл глянул на дорогу. Они стояли. Они стояли у главного въезда в усадьбу. На воротах висело объявление: Продается. Недорого. И номер телефона.
Майкл взглянул на Джейн. Она отвела взгляд от дома и посмотрела ему в глаза. Он сразу понял, что они сейчас думают одну и ту же мысль.
— Позвони, — только и сказала она.
Майкл достал телефон. Набрал номер.
— За сколько вы продаете ранчо у Змеиного ущелья?
Мелькнуло: вполне хватит, когда продам автосервис.
— Да, подходит. Я покупаю.
И тут Майкл вспомнил, что сказал отец напоследок.
— Стелла не стала есть здесь траву, потянулась на другой бережок. Там зеленее показалась. А теперь косит оттуда своим глазом, думает: не прогадала ли? Вернуться на эту сторону — всего два шага. Но это твои шаги, не мои.
Джейн тронула машину. Майкл облегченно выдохнул, с удовольствием рассматривая дом, луга, деревья, постройки, что неспешно проплывали мимо. Он снова уезжал от них. Но на сей раз он знал, не навсегда.
Спасибо отец. Ты прав. Здесь трава зеленее.
Предопределение
Их знакомство началось с ссор и противостояния. Так случилось, что ему в этой жизни нужны были те же предметы, что и ей. В таком огромном мире им было тесно. Они постоянно натыкались друг на друга. И эти столкновения оканчивались стычками.
Стоило Альке взять какую-нибудь игрушку, в тот же самый миг за нее брались и его руки. Стоило Альке сесть на стул, тут же на него садился и он. Стоило ей потянуться за карандашом, синхронно с ней к нему тянулась и его рука.
Алька как могла боролась с этим явлением. Боролась за свое место под солнцем, за вещи, так необходимые ей. Но и он не отступал. Между ними все время вспыхивала страстная, но молчаливая вражда. Они оба не плакали, не кричали, только сопя и пыхтя пихали и отталкивали друг друга, вытаскивая из чужих рук так нужную сейчас игрушку или сталкивая соперника со стула или диванчика.
Это молчаливое противостояние длилось до тех пор, пока кто-нибудь не замечал их борьбу, и тогда к их возне присоединялись другие, и все заканчивалось криком, слезами, чьими-нибудь разбитыми губами или носами. При этом наказывали их двоих.
В конце концов, им надоело быть постоянно наказанными и они стали сторониться друг друга. Но какие-то неведомые силы, стократно превосходившие их маленькие силенки, все время соединяли их в одном углу, на одном ковре, за одним столом. И они потихоньку приглядываясь друг к другу, все активнее стали вместе творить особый неповторимый мир игры. Алька почти наверняка знала, какую крепость он задумал построить, потому что именно такую задумала построить и она сама. Он почти наверняка знал, какой рисунок собралась она нарисовать, потому что и он видел на этом чистом листе практически то же самое, что и она.
Через некоторое время они стали самыми лучшими друзьями. Это, конечно же, однажды должно было произойти. У них просто не было выхода. Какие-то неведомые прихоти судьбы так часто и тесно сталкивали их вместе, что в этом мире им двоим было место только в дружбе, ибо во вражде остался бы только один. А это было бы несправедливо. Так интуитивно почувствовали оба.
Так и шло их счастливое детсадовское детство. Утром Алька с радостью шла в садик. Вечером с радостью возвращалась домой. На выходные и праздники иногда с радостью уезжала к бабушке и дедушке. Справедливости ради не всегда, конечно, все было радостно и радужно. Иногда она капризничала, иногда обижалась, иногда … в общем было всякое. Но жизнь сама по себе штука очень сложная. Алька это знала и все переносила стоически… пока однажды ее не предали… все… сразу.
Детсадовская пора подошла к концу и Альку стали собирать в школу. Об этом много говорили взрослые и Алька, слушая их, с удовольствием предвкушала кардинальный поворот в своей жизни. Предвкушала до тех пор, пока вдруг на последнем выпуском утреннике не осознала, что в детсад она больше не вернется. А как же тогда он, ее друг, ее половинка, Дика? Дикой Алька звала Димку. Так в тот первый день их соперничества она услышала его имя. Так оно им и осталось на все годы.
Алька не могла уйти из садика, потому что не могла разлучиться с Дикой. Так она заявила всем. И все ее успокоили. Дика тоже не останется в садике. Он тоже пойдет в школу и там они встретятся и продолжат дружить. И Алька поверила, и дала себя увести из садика в другой город к другой бабушке, у которой она часто проводила все лето.
С радостью Алька вернулась домой, с радостью пошла 1-го сентября в школу. Долго с радостным нетерпением ждала Дику. Но он тогда так и не появился. Не появился он ни на второй день, ни на третий. Потом Алька пыталась его отыскать в других классах, но Дика нигде не было. В огромной, шумной, наполненной множеством детей школе не было одного, самого главного, который бы сделал эту школу желанной для Альки. И она взбунтовалась. Она заявила, что в школу больше не пойдет. Она требовала возвращения в садик. Ее успокаивали, ее утешали. Ей объяснили, что родители Дика уехали в другой город и он пошел учиться в другую школу, что когда они вырастут, они снова встретятся и снова станут дружить. Алька была неутешна. Что значит вырастут? А как же ей расти-то без него? Тогда в ее душе случился огромный раскол, который долго не заживал. Да и зажив, постоянно ныл по разным всяким случаям, как ноют застаревшие раны перед непогодой.
Беззаботная пора детства закончилась. И Алька постепенно с этим смирилась. В ее жизни изменилось всё, даже имя. Алька осталась Алькой только для своих родных, для всех остальных она стала Сашей, Александрой. Все попытки назвать ее Шурой пресекала в самом начале. Шуру в своей душе Алька так и не обнаружила, а Саша, да, нашлась. Алька осталась в глубине Саши целостным не сломанным центром, хранящем в себе какую-то изначальную подлинность, красоту, всю свою бесконечную раскрытость и нераскрытость. А Саша стала немного корявым, немного случайным, немного ненадежным, но все-таки домом для Альки. Она росла, менялась, строилась и перестраивалась, училась самостоятельности. Она плавала на поверхности мира, Алька же осталась где-то во внутренних глубинах. И ее Саша все реже и реже показывала кому-нибудь. Да, честно говоря, она и сама временами забывала о ней.
Саша была спокойной и рассудительной, приветливой и неконфликтной, поэтому и с людьми сходилась легко. Знакомых у нее было много, а вот друзей мало. Но это ведь было нормально. Друзей не так-то легко встретить, так же как и любовь.
Впрочем, влюблялась-то Саша часто. Как только подошла пора, Саша сразу начала влюбляться. То это был одноклассник, то мальчишка из театральной студии, то новый знакомый где-нибудь на отдыхе у моря. Влюбленность вспыхивала в ней разноцветным светом, каждый раз по-новому освещая мир, добавляя в него все новые оттенки и краски. Предмет воздыхания, словно линза, собирал все ее внимание изо всех уголков ее души в одну точку и, пропустив через себя, выпускал в мир яркий узко-сконцентрированный луч. Все, что в этот момент попадало в сферу действия этого луча, становилось очередным Сашиным увлечением. Так она, то начинала писать стихи, то рисовать, то увлекалась танцами, то спортивной гимнастикой. И все только ради того, чтобы понравиться своему возлюбленному. Но дружба, а иногда и просто знакомство, рано или поздно заканчивалось. И Саша, излив свою тоску и страдания в стихи, в пейзажи, в сумасшедшие танцы, чувствовала себя успокоенной, пустой и обессиленной, пока однажды вдруг… всегда непременно вдруг… в душе не вспыхивал свет очередной влюбленности и Сашина душа вновь оживала.
Шли годы, школьная пора плавно перетекла в студенческую. И к окончанию института очередная ее влюбленность зашла так далеко, что закончилась браком. Накануне свадьбы Саша, измотанная сессией, госэкзаменами и предсвадебными хлопотами, увидела сон.
Она ходила по огромному новому дому. Он был только что построен. В нем пахло свежеструганным деревом. И весь он был деревянный. Полы, стены, потолок, оконные рамы, всё из дерева. Сквозь огромные окна, почти от пола и до потолка, солнце ложилось теплыми золотистыми половиками на деревянный пол. Было приятно идти по нему босыми ногами. Саша шла из комнаты в комнату, по деревянной лестнице поднялась на второй этаж и вышла на балкон.
Дом стоял на холме. И прямо перед Сашей был сад, сбегающий с холма к дороге, за которой, утопая в зелени, виднелись другие дома большого города. Тут Саша вспомнила, что она вовсе не Саша, она Алька, а Алька всегда умела летать. Алька встала на перила балкона, раскинула руки и полетела. Она летела над верхушками деревьев, над крышами домов, над улицами, чувствуя теплую струю ветра, что несла ее невесомое тело. И вдруг она почувствовала чей-то взгляд совсем рядом и голос грустно спросил: «Ты меня совсем забыла? Да, Алька?» Алька стала беспокойно оглядываться, ища того, кто ее спросил. Тело начало тяжелеть и падать вниз. Все быстрее приближался асфальт, каменный забор и дерево около него. «Нет, Дика, я помню тебя! Помню!» Крикнула Алька и проснулась.
Алька лежала, не открывая глаз, вспоминая и прокручивая свой сон снова и снова. Тревога поднималась из глубины души и наполняла сознание. Альке хотелось вернуться в сон, в тот теплый красивый город. Отыскать Дика и снова взлететь вместе с ним. Она ведь вспомнила. Это его она пыталась отыскать в этом городе. Но вернулась Саша, вытащила свой план: пора вставать, в двенадцать роспись, а еще столько надо успеть… и Алька вместе со своим сном опять ушла куда-то в глубины, унося с собой и серый полог тревоги.
Тот Сашин брак закончился через шесть лет, не выдержав взаимных стычек, обид, ссор и обвинений. Впрочем, разойдясь, они стали неплохими друзьями и вполне стали ладить, решая проблемы, возникающие при воспитании сына и дочки.
Прошло много времени, прежде чем она опять собралась замуж за такого надежного, умного и обходительного сослуживца. В своих чувствах к нему она никак не могла разобраться. И когда он, наконец, сделал ей предложение, она выторговала себе несколько дней подумать.
И снова ей приснился деревянный дом, и снова она поднялась на второй этаж и вышла на балкон. И вспомнила, что она Алька, умеющая летать. Но лишь она почувствовала легкость, только раскинула руки, как услышала сзади голос: «Алька, ты забыла меня, Алька?» Алька сразу отяжелела и стала падать. Но упала она не вниз, она вновь очутилась в комнатах деревянного дома и долго бегала по ним, ища Дику: «Дика, где ты? Я помню о тебе!»
Проснувшись, Саша грустно улыбнулась себе. Надо же, детсадовская дружба. Сколько лет. Вечность прошла, а она помнится. Весь день между делами, суетой, рабочими проблемами Саша вспоминала свой сон, снисходительно улыбалась своей памяти и не придавала ему никакого значения, так ей казалось. Однако замуж решила не выходить. Предложила оставить все как есть, т. е. нечастые встречи, свидания, совместные короткие романтические поездки. И через два года роман закончился сам собой.
Дети выросли. Сын, окончив институт, уехал к отцу в Германию, куда тот перебрался лет десять назад. Историческая родина его никогда к себе не манила. Однако поманила престижная работа. Став высокопрофессиональным айтишником, он смог выбирать условия и направления работы. Сын пошел по его стопам, и Саша была рада, что у них с отцом такая тесная дружба и взаимопонимание. Беспокоила ее дочь, Катя. Беспокоила тем, что вот она-то как раз всерьез увлеклась культурой своей исторической родины. Она упорно и надо сказать успешно изучала язык, немецкую литературу и философию. И по программе обмена студентами тоже уехала на год в Германию. Саша боялась, что и она насовсем уедет в Германию, и тогда ей станет совсем одиноко.
На новогодние праздники Саша ездила к ним в гости. Они провели чудесные новогодние каникулы. Второй брак Максима распался три года назад и, расставаясь, он предложил Саше попробовать начать все сначала.
— В одну реку не войти дважды, — сказала Саша.
— Хорошо, — сказал Максим, — войдем в другую реку. Ну, решай. Ну что тебя там держит. Катька ведь тоже здесь останется. Она зацепилась за эту землю еще крепче, чем мы с Пашкой. Душой зацепилась.
Саша вздохнула.
— Да. Я вижу. Но у меня там мое дело. Работа. Ателье.
Надо сказать, что несколько лет назад Саша поддалась на уговоры двух подруг, которые, как и она, хорошо шили. И они втроем открыли ателье. Саша еще какое-то время поработала на своей должности ведущего экономиста в солидной фирме, но новое дело требовало все большего ее внимания. Да и было оно гораздо интереснее, чем давно наскучившая работа с бумагами и цифрами. У каждой из них троих был давнишний кружок постоянных клиенток. Те привели своих подруг и знакомых, и заказы в ателье вскоре стали стабильными. Шитьем и дизайном одежды Саша занималась с юности. Внутреннее эстетическое чутье у нее было врожденное. Со временем отточилось профессиональное мастерство и вот, наконец, давнишнее хобби стало и профессией, и бизнесом, и удовольствием. И что же теперь, как все это бросить?
— Но там у тебя только работа, а здесь мы, твоя семья.
Семья,… Паша и Катя выросли, а Максим… с Максимом они давно чужие.
— Да и потом, здесь откроешь ателье. Модные профессиональные портнихи везде нужны, — убеждал ее Максим.
Саша обещала подумать и вернулась домой.
На работе часы мелькали как минуты. Саша не замечала времени. А вот вечера, … вечера давили своей тишиной и одиночеством. Саша ждала лета. Должна была вернуться Катя. В конце концов, ей еще год магистратуры, а там видно будет. Но в конце весны Катя позвонила и сообщила, что она с друзьями-студентами собирается поездить по немецким и европейским городам знаковым для немецкой культуры и вернется только к осени к началу учебного года. А она, Саша, пусть ждет сюрприз.
Сообщение насчет сюрприза Сашу насторожило, но от Кати она больше ничего не добилась. И приготовилась ждать осени. Про сюрприз Саша быстро забыла, поэтому долго с недоумением крутила в руках конверт заказного письма, который ей вскоре доставили. В нем оказалась путевка в Стокгольм на неделю в начале июля, подарок детей ко дню рождения. Сначала Саша рассердилась. Как же можно дарить путевку не поинтересовавшись, а сможет ли она поехать. Ведь у нее летом всегда напряженная работа. Большинство сотрудников уходят в отпуска и приходится работать за двоих. Но потом… потом вспомнила, что мечта-то эта давнишняя.
После окончания института Саша осталась жить и работать в Питере. И мечтать увидеть Стокгольм она начала уже тогда, когда не было на это ни денег, ни времени. «Вот когда появится деньги и освободится время, непременно съездим в Стокгольм», — планировала она. Но, то не было ни того, ни другого, то появлялось одно, но исчезало другое. И Стокгольм так и оставался всего лишь мечтой все это время. Всего лишь… но ведь ничего же не мешает этой мечте стать реальностью. «Еду», — решила Саша.
И вот ранним июльским утром туристический автобус двинулся в сторону границы с Финляндией. День они проведут в Хельсинки, а завтра Стокгольм.
Саша давно не чувствовала себя такой беззаботной и мечтательной. Тихо-тихо из глубин души осторожно кралось к поверхности сознания детское восторженное любопытство и интерес. Все было интересно и ново. Саша беспечно улыбалась просыпающемуся миру. Впрочем, Саша знала, что улыбается и восторгается сейчас не она, Саша, а она, Алька. Ночью Алька снова заявилась во сне и снова шагнула с перил балкона в теплую струю воздуха, и он понес ее куда-то, и Алька смеялась от радости и восторга. «Дика, где ты? Не прячься! — кричала она. — Я все равно найду тебя». И откуда-то слева раздался знакомый смех: «Найди, попробуй!» Алька свернула влево и увидела белый двухэтажный дом. И на балконе стоял Дика. Алька узнала его, несмотря на то что он был далеко несмотря на то, что это был уже не семилетний мальчик, а взрослый мужчина. Она уже почти подлетала, когда полет ее прервал звонок будильника.
Саша вынырнула из сна, но не совсем и не до конца Сашей. Алька не успела глубоко ускользнуть. И сейчас Саша понимала, что это Алька с восхищением смотрит в окно автобуса. Это она среди камней, воды и деревьев отыскивает сказочную Лапландию. Это она готова встретить троллей среди гранитных каменных утесов.
В Хельсинки прибыли около полудня. Пообедали, обзорно познакомились с городом, потом свободно погуляли по центру и к вечеру отправились в Турку, древнюю столицу Финляндии, откуда паромом в Стокгольм.
Турку оказался небольшим уютным городком. Основная достопримечательность — древний готический храм, в котором в то время, когда они к нему подъехали, шло венчание. Саша вместе со всеми постояла в большом помещении при входе, дальше в храм их не пустили, перегородив вход изящными столбиками с веревочками как в музеях. Храм был огромный, полутемный. Алтарная часть ярко освещена. Но отсюда, от входа, она была так далеко, что юная венчающаяся пара казалась изящной фарфоровой статуэткой.
Народ немного потолпился у музейной загородочки и начал расходиться. Саше уходить не хотелось. Что-то держало ее здесь. Она прошла вдоль прилавков и стендов, стоящих вдоль стен, рассматривая книги, буклеты, фотографии. Нашла небольшой бесплатный буклетик на русском языке, прихватила с собой. Стала листать красиво иллюстрированную книгу на английском об истории Финляндии, как она поняла из аннотации. И тут … заиграл орган.
«Церемония закончилась», — послышались тихие голоса немногочисленных оставшихся любопытных. Все отошли к стенам, освободив место для новобрачных и гостей.
А Саша так и осталась стоять у книжной витрины, не в состоянии сдвинуться с места. Орган был настолько мощный, что звучало все пространство вокруг. Трубы органа словно бы проходили через Сашу и она была внутри этого звука. Он начинался где-то глубоко под Сашей, проходил через нее и уходил в небесную бесконечность.
Прошли молодожены. Через некоторое время пошли гости. Они шли большим длинным и шумным потоком, о чем-то разговаривая, что-то обсуждая. Они шли через музыку, сквозь нее, но ни нарушить, ни поколебать ее не могли.
Гости вышли. Служительницы, улыбаясь, жестами показали всем присутствующим, что теперь можно войти. Орган всё играл и играл. Саша не смогла далеко отойти от входа. Дошла до первого ряда скамеек и встала.
Звучал весь храм, словно хорошо настроенный и чуткий инструмент. Саше всегда казалось, что готика — это и есть орган, а орган — это и есть готика. Разлученные они будут звучать и чувствоваться по-другому. И это действительно оказалось так. Мощь храма и мощь музыки усиливались при их взаимном соединении. Это соединение позволяло прикоснуться к величию Земли и величию Неба. Вся земная материальность храма была отзвуком небесной высоты.
Орган затих, отзвучали последние аккорды, звуки, отразившись напоследок от колонн, стрельчатых сводов, ажурных оконных витражей, улетали в тишину. И храм сомкнул в молчании уста. Шарканье шагов, приглашенные голоса, стуки, шорохи не нарушали его молчания. Языком органа храм говорил с небом. Ему не было дела до праздно любопытствующей толпы.
Но Сашу он принял. Саша сохранила в себе его голос. Мелодия органа звучала в ее душе, пока она ходила по храму, вслушиваясь в него глазами. Недалеко от алтаря сбоку она увидела небольшой орган. Удивилась: такая мощная музыка от такого органа? Постояла, присматриваясь к нему и вслушиваясь в себя. Нет, не он. Медленно двинулась к выходу. Рассматривая своды, перевела взгляд на стену над входной дверью. Вот он, голос храма. Огромный многотрубный орган находился в нише над главным входом. Большие, средние, маленькие трубы группировались так, что получались серебристые волны, вздымающие к небу и вновь спадающие вниз. Узкие каменные выступы стен образовывали над органом высокий стрельчатый свод и видимо служили дополнительными резонаторами.
Все мелкое и суетное становилось ненужным и лишним, когда играли эти трубы.
Вечером вся группа вместе с автобусом загрузилась на семиэтажный паром, взявший курс на Стокгольм. Плавучий мини-город был настолько велик, что небольшие волны залива не в силах были его раскачать.
Саша забросила вещи в каюту и вышла на палубу.
Летние вечера в пору белых ночей всегда волшебны. Саша особой трепетной любовью любила Питер в эту пору. Длинные вечерние тени растушевывают и смягчают четкие границы форм, набрасывая на город прозрачную романтическую вуаль, смазывая и слегка размывая реальность. И из-за того, что вечер, начавшись, длится и длится, кажется, что время исчезло, размылось также, как контуры реальности, и город проваливается в вечность. А вместе с ним в вечность проваливалась и Саша, забывая о бытовых проблемах, отстраняясь от суеты, освобождаясь от неприятностей дня.
Саша стояла на палубе. Мимо нее плыли острова, большие, маленькие, совсем малюсенькие, скалистые, каменистые, поросшие лесом, или просто небольшая груда камней, населенная птицами. Редкие домики мелькали среди деревьев, стояли на отвесных скалах или спускались почти к самой воде. Разнообразных лодок, катеров, суденышек встречалось гораздо больше, чем домов.
Саша все ждала, когда же появится открытая вода… Ведь они же плыли по морю… Но острова продолжали жаться друг к другу, открывая ненадолго много-много водного пространства, но и это все еще была не бескрайняя ширь моря, потому как горизонт закрывали очередные группы разноформенных островов. Вода и суша не хотели расставаться друг с другом. С борта парома неясно было, чего же в этом уголке мира больше, воды или земли, но их гармоничный союз не вызывал сомнения. Суша здесь была особо прочная и надежная, каменная. Вода могла лишь сгладить резкие углы, отшлифовать шероховатости, придавая грубому камню нежную плавность и округлость. Суша в свою очередь надежно хранила весь свой скудный запас мягкого грунта, укрепляя его корнями деревьев, кустарников, трав, не давая рассеиваться, засыпать мелкие водные заводи, меняя береговой рельеф. Так и жили они в веках согласно и дружно, две стихии: земля и вода. И сквозь это согласие просвечивала вечность.
Чувство чего-то вечного, изначального наполняло Сашину душу. Давно не было в ее душе такой гармонии и покоя. Солнце зависло над горизонтом и, казалось, остановилось. И время остановилось вместе с ним. Но не остановилась жизнь. Тихо плескались волны о берег. Медленно плыл паром. Чайки летали или сидели на каменных уступах. Легкий ветер играл ветвями деревьев. Мир тихо жил в вечности.
Саша почувствовала чей-то пристальный взгляд. Оглянулась. Недалеко стоял он, самый интересный мужчина из их группы. Саша заметила его, когда они проходили таможенный досмотр на границе и вся группа первый раз оказалась в поле ее зрения. Впрочем, заметила его не только она. Его заметили и две молодые подружки, которые щебетали сзади нее всю дорогу от Питера до границы. После границы они пересели назад поближе к заинтересовавшему их спутнику. Саша была этому рада, теперь ничьи пустые разговоры не нарушали ее созерцательного настроения. Во время экскурсии по Хельсинки она видела их все время недалеко от него. И теперь Саша опасалась, что если появятся подружки, то призрачная гармония вечера будет нарушена. Придется искать другое место. Но пока было тихо, и Саша вновь залюбовалась островами.
— Эльфы, несомненно, здесь родились.
Саша не заметила, как он подошел.
— Вряд ли. Здесь им холодно. Часто дуют ветра и идут дожди. Думаю, нежные крылья эльфов все это не переживут. А вот хладнокровные русалки наверняка здесь и по сей день водятся.
Он улыбнулся. Представился:
— Дмитрий.
— Александра.
Дмитрий оторвал мечтательный взгляд от острова, взглянул на Сашу.
— Значит Саша. И никак не Шура.
Саша хмыкнула.
— Это почему же. А вдруг все-таки Шура?
— Нет. Вам оно не подходит.
— Вы правы. Не подходит. Можете звать меня Сашей.
И они замолчали. Молчание это было не тягостным. Они молчали словно об одном и том же, о чем-то невыразимо-прекрасным, что не укладывалось в слова, но замечательно и полно укладывалось в чувства. Саша была уверена, что Дмитрий чувствует то же, что и она.
Появились подружки. Сразу громко заговорили, засмеялись, ревниво поглядывая на Сашу. Но на палубе для их летних слишком открытых нарядов оказалось очень холодно, и они быстро исчезли. Через какое-то время исчез и Дмитрий.
«Видимо тоже замерз», — решила Саша.
На Саше были и джемпер, и куртка, взятые ею в поездку на случай ненастной погоды, но и она начинала замерзать. Вдруг откуда-то божественно запахло кофе.
Дмитрий протянул ей пластиковый стакан.
— Кофе вкусный и горячий. С ним мы еще немного здесь продержимся.
Теплая волна благодарности захлестнула душу.
— Спасибо, — только и выдохнула Саша.
Стокгольм их встретил серым пасмурным небом. Но эта серость была легкой, прозрачной, местами отдававшей белизной, местами сквозь нее слегка просвечивала голубизна. Иногда начинался мелкий и недолгий дождик. Воздух был влажный, но при этом теплый. Так что непогода никак не могла испортить Сашино настроение. Тем более… когда все рассаживались по своим местам в автобусе, Дмитрий остановился возле пустого места рядом с ней.
— Не возражаете, если я тут пристроюсь?
— Не возражаю, — улыбнулась Саша.
Саша еще не поняла, нравился ей Дмитрий или нет, но его присутствие ее не раздражало, не мешало ее созерцательному настроению и даже как-то незаметно вливалось в него. Правда это пока Саша не осознавала. Однако незаметно и как бы мимоходом наблюдала за реакцией Дмитрия и так же незаметно включала их в свои ощущения.
Иногда они перекидывались несколькими фразами, иногда он задавал вопросы. Но больше они молчали. И это молчание, как ни странно, объединяло их крепче, чем разговор.
И вечером, когда закончилась экскурсионная программа, когда их разместили в гостинице, когда, собравшись погулять по Старому городу, Саша спустилась в холл, она не удивилась, увидев там Дмитрия. Мало того, она знала, что он ее там ждет, хотя о совместной прогулке не было сказано ни слова.
И снова прогулка их была словно прогулкой двух старых хорошо понимающих друг друга друзей. Они угадывали настроения и желания друг друга по взгляду, по короткому жесту, по небольшим односложным фразам. Сашу иногда начинала пугать такая синхронистичность. «Вероятно настроения у нас сейчас одинаковые», — отмахивалась она от своей тревоги.
Вечером за ужином в гостиничном ресторане они вдоволь поговорили. И неторопливая эта беседа была в радость обоим.
Саша узнала, что Дмитрий художник (плохой — добавил он) и бизнесмен (хороший — с ироничной улыбкой уточнил Дмитрий), что три года назад он оставил налаженный бизнес друзьям, а сам открыл арт-галерею, творческую и коммерческую площадку для художников и зрителей. Дело неприбыльное, жутко хлопотное, но невероятно увлекательное. Три года без отпусков, выходных и праздников. «Подустал немного», — словно извиняясь, прибавил он. С женой развелся лет десять назад. Сначала она препятствовала его свиданиям с дочерью, но вскоре засобиралась снова замуж и перестала злиться на него. Свидания с дочкой стали частыми, а вскоре она и насовсем переехала к нему.
— Она художница. Настоящая. Поцелованная Богом. Вот где талант, — с гордостью рассказывал он о дочери и показывал Саше фотографии ее картин.
Она-то и подарила отцу путевку в Стокгольм.
— … на день рождения, — прибавил Дмитрий. — Он у меня в конце месяца. А сама укатила в Италию … за вдохновением и знакомством с шедеврами итальянской живописи.
Саша слушала, всматривалась в серые усталые глаза, и все отчетливей понимала, она их когда-то видела.
На следующий день наступил Сашин день рождения. Саша и правда почувствовала себя словно заново родившейся в новый непривычный мир. С утра раздались звонки. Принимать поздравления было приятно. Но они вырывали ее из нового рождения и возвращали в прежнюю жизнь. А Саше пока этого жутко не хотелось, и она отключила телефон.
После завтрака они поехали в Упсалу, древний город Швеции со старейшим Скандинавским университетом. Саша гуляла по незнакомому городу, и он казался ей до боли знакомым. Саша улыбалась себе. Это все вездесущая Алька. Она всегда узнавала то, что никогда не знала.
Нагулявшись, они уселись за маленький столик, стоявший на берегу небольшой и аккуратно заделанной в камень речки. Времени не было. Саша и Алька сейчас вместе рассматривали дома, мост невдалеке, неторопливых пешеходов и, конечно, его, Дмитрия.
— Погоди. Я сейчас.
Дмитрий встал и направился в сувенирный магазин. Сколько он отсутствовал, Саша-Алька не знала. Времени же не было.
— Это тебе, — Дмитрий поставил перед ней пакет. — Просто очень захотелось тебе что-нибудь подарить.
— Захотелось подарить, — повторила Саша, заглядывая в пакет.
Там была акварель: на вершине холма стоял деревянный двухэтажный дом с балконом, весь расцвеченный солнцем.
— А мне сегодня день рождения.
— Так вот почему захотелось, — Дмитрий помолчал. — Еще мне очень хочется назвать тебя Алькой, — тихо добавил он.
— Назови, — улыбаясь, сказала Саша, не отрывая взгляд от картины.
— Назвал бы, если бы ты была лет на десять постарше.
Алька посмотрела ему в глаза.
— А я на десять лет старше … Дика. Хотя сегодня мне кажется, что я родилась заново.