Открытка
Открытку Катя начала искать ещё вчера вечером. До того, правда, момента, пока пьяным не ввалился в квартиру сын.
Она помогла ему освободиться от одежды, расшнуровала кроссовки, сняла их, уложила на расстеленную постель, укрыла одеялом.
Сейчас, воскресным утром он ещё спал, как в детстве улёгся лицом на кулак и дыхание его было ровным. Она тихо притворила дверь.
На кухню успела вовремя. Чайник вот-вот должен был засвистеть, «объявляя» о кипении.
Вернувшись к себе, вновь начала прерванный вчера вечером поиск открытки. Её прислала подруга, жившая нынче в Греции. Она прислала несколько открыток, что купил в монастыре на горе Афон во время паломничества туда, ее муж. И все открытки продолжали лежать на журнальном столике, кроме одной, Девы Пречистой с Младенцем. Вновь, как и вчера, Катя стала обследовать комнату и обнаружила открытку за батареей парового отопления. И, как вчера, сняв очки, поднесла её к полуослепшим глазам. Оказывется, ей это не почудилось! Пречистая держала ручонку Младенца у своих губ, будто собиралась её поцеловать?! Да, это, пожалуй, был самый сильный изо всех виденных ею образов Великой материнской любви. Она всматривалась и видела чуть приоткрытый рот с рядом ровных зубов, сросшиеся на переносице брови молодой женщины, нос с горбинкой, весь её святой облик… Всю её перед поцелуем руки своему Младенцу запечатлел иконописец века назад…
На глаза Катерины навернулись слёзы, вспомнила она ребёнком своего Данилку. Добрым и будто всёпонимающим был её сыночка с раннего детства. Она его всегда так и называла тогда, не сынок, а сыночка. Как давно и будто бы и не с нею это происходило?! А ведь тогда муж бросил её с грудным ребёнком на руках…
Катя с Виктором, с Витей, своим будущим мужем, единственным мужчиной в её жизни, отцом её сына, познакомилась ещё в детском саду. Подружились они в средней группе, когда он возил её на санках и ни за что не хотел, чтоб возила его она!
— Я — мужчина! — заявил он, отказываясь.
Потом учились они вместе в школе, просидели за одной партой десять лет. В старших классах только начались между ними ссоры и недоразумения. Из-за того всё, что стали они взрослыми — парнем и девушкой!
Он стал требовать от подруги «доказательств любви»! Катя любила его ровной, постоянной, какой-то невозмутимой любовью, как и когда-то, ещё в детстве. Он же требовал от неё н е в о з м о ж н о го! Доказательств! И каких — телесных! Она в своём запоздалом созревании не только не хотела, но и не могла ему дать н и ч е г о! Потому что в Него поверила! Бабушка, что стала ей матерью после сгоревшей от рака невестки, подарила свою старенькую ещё с «ятями» и подклеенными страницами Библию и в ней молоденькая девушка находила своё утешение. Никому не говорила она о своей Вере, ни ушедшему к новой жене отцу, ни Витьке, с которым делилась всем! К тому же Виктор занимался спортом, часто бывал на соревнованиях и сборах, потому Катя предпочитала обществу девчонок с их разговорами, бабушку Алёну с молитвами…
Вот и школа осталась позади. Витька поступил в политех, кафедра физкультуры этого института возлагала на него большие надежды. А Катя поступила в педагогический на химический факультет.
Теперь они виделись не ежедневно, как раньше, а только по выходным, и то, лишь тогда, когда он был в городе, а не в отъезде на соревнованиях или на спортбазе.
Теперь уж Витька настаивал на близости телесной, серьёзно настаивал!
Катя объявила ему о том, что это возможно только после свадьбы! И не иначе!
Вначале он взвился, а позже, подумав, согласился. Он любил её. Сам, будучи девственником (правда этому способствовала его спортивная загруженность), он недоумевал, отчего это его любимая не по временам «старомодная»?!
Катя и не подозревала ничего о своём возлюбленном.
Сыграли свадьбу, и тогда уж смогли они стать мужем и женой! И были они счастливы! Катя, боясь невзначай самой сглазить своё счастье, думала о том, как всё «поёт» вокруг них!
Молодой муж уехал на свою спортбазу. И там неведомо и как изменил своей жене, нетрезвым оказался, а женщина — спортивный врач средних лет и воспользовалась… После акта испытал он отвращение к своей партнёрше. Но постепенно привык к ней. К тому же была она очень умелой не только в искусстве обольщения, но и в искусстве самой любви. И его приучила ко всему…
Катя, тем временем, ничего не зная о своём Единственном, забеременела. И, прислушиваясь к новой жизни в себе, к тому, как растёт в ней неведомое ещё существо, поняла, наконец, что такое — с ч, а с т ь е!
За три месяца до рождения ребёнка пара рассорилась! Катя отказалась спать со своим мужем, боясь принести вред будущему ребёнку!
Тут уж Виктор дал выход своему гневу! Он обвинял жену, что она разлюбила его, что думает только о ещё не рождённом ребёнке! Катя молчала, расстроенная реакцией мужа. Ведь она же беспокоилась об их общем дитяти!
В тот же вечер ушёл Виктор из дому, а вернулся только через две недели! Он просил у Кати прощения, говорил, что будет так, как она хочет, что, вероятно, это правильное её решение, клялся в том, что любил и всегда любил только её одну. Поверив, счастливая Катя простила мужа.
Родила она сына-богатыря! И они с мужем были счастливы!
С Виктором стало твориться что-то странное: то он был внимательным и нежным с сыном и женой, а то, внезапно, раздражительным?! Особенно его раздражала, как он говорил, «притворная религиозность» Катерины! Его доводила, почти до бешенства именно религиозность в повседневной жизни. «Особенные дни в неделе», когда она отдельно, для него одного готовила скоромную пищу или что ещё хуже — посты! В посты жена отказывала ему в близости, объясняя это тем, что не только определённая пища запрещена… Ставшая непереносимой старуха, бабушка жены, скончалась, но его уже не только жена раздражала, но и сын в своей капризности, когда ему нездоровилось…
В такие мгновения он исчезал, но непременно возвращался…
Катя принимала его без упрёков, думая, что ещё немного, и одумается он, ведь она постоянно молилась о двух мужчинах, о сыне и о муже… И думала, что многое бывает пусть и нехорошо, но и не катастрофично! Так, успокаивая себя, она и жила, даже не подозревая того, что ждало её впереди…
Однажды муж стал настаивать на том, чтоб заняться им вдвоём непотребством. Он стал требовать позы «69»?! Как ужаснулась она! Поначалу у ее случилось почти обморочное состояние. Но она взяла себя в руки, назавтра надо было вести ребёнка к аллергологу, он задыхался. Катя держала его на руках, а по щекам её катились слёзы
— Побойся Бога, Витя! Ты же сам не понимаешь, чего хочешь! Подумал ли ты о том, что после того, как мой рот будет осквернён, как я смогу поцеловать моего ангела — нашего сына?! КАК? Своим изгаженным ртом?!
Именно после этого они развелись. Подал на развод Виктор, Катя, хоть и плакала, но без слов согласилась…
Катя знала, что ради своего сыночки стоило жить! Она и жила им!
А эта открытка будто вернула её во времена Данилкиного младенчества, когда ей даже на час не хотелось отпускать от себя ребёнка. Как часто вечерами, сидя у кроватки, смотрела она в спокойно-спящее лицо ребёнка и… насмотреться не могла.
Но, потом, школа с мальчиками и девочками, институт с юношами и девушками, забрали его у неё.
Подчас, особенно выпивши, он грубил ей, оскорблял и делался н е у з н а в а е м! Но она всегда знала о его лице, скрытом в это мгновение за личиной! Как это было и вчера. Она ведь беззвучно плачущей и заснула.
Сейчас, в это воскресное утро, глядя в спокойное лицо спящего сына, она вновь узнавала его, его, невидимые другим ангельские черты.
И думала про то, что обязательно надо с ним поехать в монастырь Ватопед на Афоне, чтобы и он увидал эту удивительную икону, что даже с открытки преображала мир в их небольшой квартире.
Успокоенная она, прижимая к груди открытку, с изображением Матери и Сына, склонилась к нему, к другой его руке, свободно лежавшей на подушке и, едва коснувшись, поцеловала её…
Дама с собачками, или В возрасте дожития
Будильник привычно заводился ею на семь утра. Даже зимой, когда ещё было темным-темно будил он своим трезвоном. А ведь она только к утру часто и могла придремать!
Ничего не понимавшая в первую секунду, она спохватывалась, чтобы быстро одеться и вывести на улицу свою воспитанницу. Но, постепенно приходя в себя, начинала осознавать, что может лежать ещё хоть целый день, хоть до вечера. Собачки больше не было, и в ней вообще никто не нуждался!
Прошло уже больше полугода, как лишилась она последней своей собачки, некого стало выгуливать, не о ком заботиться, не о ком беспокоиться…
После того, как Наине Всеволодовне стукнул девятый десяток, а её последняя Лиззи покинула этот мир, перебравшись «на радугу», ей больше не пришлось никого опекать!
Но выходить в магазины через день всё же приходилось. При этом обязательно в первой половине дня. Потому что во второй не хотелось слышать в свой адрес вроде бы и не прямых укоров, но как бы поддёвок, вроде того: «Старики-пенсионеры любят утречком долго поспать, а нам как со службы идти, то и закупиться нормально невозможно да и транспорт ими бывает в это самое время забит! Только рабочий люд домой хлынул, тут и они, тут как тут! Целый день в их распоряжении, нет, надо только сейчас!» И даже, если кто-то из молодых молчал, то на их лицах было это же, «про стариков», словно бы написано. И приходилось ходить почти через день или через два на третий из-за того, что трудно было на тележке-роляторе все нужные продукты вывезти за один раз. Хоть ела она обычно овсянку на воде, но без шоколада, зефира или конфет обходиться не могла, как говорила сама себе, что «нужно же сладким заесть горечь жизни». Да к тому же поход в магазины был единственным выходом в «общество людей», после того, как по старости, после смерти последнего шпица, пришлось отказаться от собачек. Подчас она говорила также: «В свет выйти!» И сама насмешливо улыбалась этому.
Все её умершие за её долгую жизнь собачки были женского полу. И она всегда дружно жила с ними со всеми. Но всё-таки решилась на полное одиночество, когда поняла, что иначе н е в о з м о ж н о! Что глубокая старость, даже без инфаркта или инсульта, рядом с жизнью живого существа, схожего с малым дитём, полностью зависящим от человека-хозяина, н е с о в м е с т и м ы…
Впервые завела она собачонку, ещё будучи тридцатипятилетней, служила она в театре, была достаточно известной актрисой, ещё и в кино снимавшейся. А собачку она нарекла — Лиззи, Лиза, Элиза, Элизабет и все прочие европейские варианты этого имени. Но тогда у неё были домработницы, выгуливавшие очередную Лизавету, пока она была на репетициях или спектаклях. А уж рано утром либо поздно вечером выгуливала она своих воспитанниц сама.
— Вы б лучше ребёнка из детского дома взяли! — советовали ей люди в скверах или на «собачьих площадках», узнававшие её. Она, всегда умеющая ответить, ведь была из тех, кто за словом в карман не полезет, молчала. Как она могла ответить им, объяснить им, что «театр, которому она служит, забирает не только время её жизни, но и душу»! Что она «рабыня»! Ведь, «когда строку диктует чувство, на сцену шлёт оно раба»! А ведь ребёнку нужна была Мать! И это было её правдой, о которой она поначалу догадывалась, и только в зрелые свои года — поняла!
В те времена своей зрелости, постепенно переходящей в года преклонные, много времени она уделяла очередному животному. Они и стали её близкими, после того, как ушли из жизни её родственники, подруги, коллеги… Вторым по значимости в её современном существовании стал компьютер! А когда душа ее последней Лиззи переселилась в иной мир, а сама она была уже давней пенсионеркой, компьютер стал самым Главным! Он открыл ей мир! Огромный, неведомый ей мир! Она поняла, что сама проживала в мире иллюзий! Что она, актриса, почти ничего не знала о таком существе как человек?! Она ведь всю жизнь на сцене играла женщин, натягивая на себя их кожу! Конечно, она не была писателем, воссоздавшим человека внутреннего, истинного, что часто был не виден миру, а скрыт в себе в глубине собственного «Я»! Либо само это существо настолько изменилось, как теперь говорили — модифицировалось, что стало неузнаваемым?! Либо тот, прежний человек, что был знаком Наине Всеволодовне исчез вместе с прежним, хорошо знакомым ей миром.
В этом новом, но отнюдь не прекрасном мире, оказалось, что все люди, почти все ненавидели друг друга?! Это открытие было горестным, безутешно-горестным! Видов ненависти было множество! Подчас казалось, что ещё секунда, и ненависть своей силой пробьёт плоский экран монитора и зальёт собою всё!
Потрясённая, она пыталась как-то успокоиться, занявшись классификацией видов ненависти, чтобы было легче ориентироваться в её океане. Начала вычленять: 1.Ненависть к полным. Это в полной мере могло относиться и к ней. 2. К пожилым и старикам. То есть и к ней тоже. 3. К инвалидам. Поскольку была уже старухой, то волей-неволей это относилась и к ней. 4. Ненависть к евреям, а у тех к антисемитам. Тут она также становилась объектом. 5. К людям с другим цветом кожи. Белых к людям с другой кожей, чёрных и жёлтых к белым. 6. Людей с одним разрезом глаз к другим. 7. Мусульман к людям, исповедавшим иные религии, а у тех к мусульманам. 8. Женоненавистничество к мужененавистничеству, феминность против маскулинности и наоборот. 9. Ненависть здоровых к больным, и обратно — ответная! 10. Женщины не желающие иметь детей (чайлд-фри) ненавидели многодетных матерей и детей вообще. А ещё терпеть не могли беременных. 11.Защитники животных против догхантеров и прочих истебителей животных, мясоеды против вегетарианцев и веганов, и наоборот… Одним словом, все были против всех!
«Но как всё это получилось или случилось?» — задавала она себе один и тот же вопрос.
Вспоминала свою жизнь, с того дня, как вернулись они с мамой из эвакуации. Наине в ту пору шёл шестой год, но она помнила как в самом конце 1944-го пришла похоронка. Отца у неё не стало. И как пришли к ним сочувствовать и поминать женщины да старики. Да и позже, в стране, изничтоженной войной, люди радовались друг другу, ходили в гости, где на столе деликатесом считался винегрет да селёдка с картошкой! Где всем со всеми было родственно и тепло, как в большой семье. И вспоминался город в Средней Азии, где они с мамой были в эвакуации, Наманган. То, как совсем неизвестные смуглые люди гладили её по голове, угощали душистыми дынями, как-то она даже нашла в кармане кофты яблоко?! И как позже, уже взрослой ей каждый раз хотелось и петь и плакать, когда она слыхала слова песни: «В Намангане яблоки зреют ароматные!»
С мамой Наина прожила до самой маминой смерти. Жили без ссор и обид, настрадавшиеся, ведь все мамины родственники до самых крохотных детей погибли в ярах и в гетто, только потому, что они евреи!
Погибший отец был русским, и девочкой она ездила к его родне, что жалели её — сироту.
Она окончила и театральное училище, и театральный институт, посвятив себя — сцене.
Поглощённая высоким идеям служения русскому театру она узнавала об очередных интригах только тогда, когда они заканчивались! Все удивлялись этим её способностям ни во что не вникать, что не относилось к сцене.
Репертуар и диапазон её был огромен, от влюблённой женщины до матери Гамлета и леди Макбет. Драматическая актриса, она и в жизни находила прототипическеие образы и ситуации. Но в обыденной жизни эти «сильные чувства» не находили себе продолжения, не было их концентрации, они мельчали и будто бы «испарялись»! Но Наина знала: чтобы не происходило: «Человек — человеку, друг, товарищ и брат!» А не «волк», как про то доказывал Томас Гоббс! А то, что писал поэт, что «не волк я по крови своей», было п р, а в д о й!
С тем Наина Всеволодовна и жила старея, продолжая жить единой жизнью с театром, страстями сцены, зная, что именно здесь сосредоточена концентрация жизни в чистом виде, а не в самой повседневности…
Подчас, вечерами, не выдерживая прибоя кромешного ужаса, что бушевал в интернете, в её соцсети, она выходила из интернета, из боязни, что он захлестнёт её!
Тогда она пересаживалась в глубокое кресло и погружалась в то, что сама называла «ментальным молчанием»! Это состояние помогало справиться со всеми чувствами, что охватывали её. Читать с листа долго она уже не могла, а с компьютера, даже увеличивая шрифт, раздражалась. Потому долгими зимними вечерами спасалась она музыкой, что омывала её усталую душу.
Cегодня в интернете прочла она стихотворение, что зразу запало в её тренированную десятилетиями заучивания текстов, память. Оно повторялось и повторялось её внутренним голосом:
«Среди тех, кто был мною любим,
Мёртвых больше уже, чем живых,
Но всё чаще — инстинктом слепым –
Ощущаю присутствие их.
Столько лет уж нету отца.
Я подолгу беседую с ним,
потому что любовь мертвеца
помогает держаться живым»
(стихотворение Виктора Куллэ)
Нынешней ночью продолжалась привычная бессоница, вызванная открытием всеобщей ненависти. Повторявшееся стихотворение успокаивало, будто на волнах её качало. И мысли оттого не столь горькими были. К тому же, наталкиваясь в том же интернете на случаи человеческой солидарности, на нечастные случаи со счастливым исходом, на статью о благородстве людей ей незнакомых, Наина Всеволодовна чувствовала себя чуть ли не именниницей, день становился праздничным! Даже промельк хорошего или хорошести становился поводом к хорошему настроению.
Это стихотворение, пробудившее столько собственных воспоминаний оказалось для неё своеобразным входом в её собственное прошлое, и счастливой погрузилсь она в сон.
Проснувшаяся утром женщина «в возрасте дожития», как нынче было модно обозначать старость, решила по случаю этого обнаруженного ею стихотворения, купить маленький, нынче запрещённый врачами, тортик типа итальянских тирамизу или профитеролей. Отметить это радостное событие.
Решила Наина Всеволодовна сейчас не ехать на лифте как обычно, а пройти вниз: она прочла, что сходить по лестнице или по эскалатору вниз очень полезно! Тем более, что магазин был на первом этаже. Она спускалась, даже не зная, что улыбается! Как услыхала разговор, молодых женщин или даже девушек, видимо они рассматривали почтовые ящики внизу. И они говорили о ней, о старой Наине Всеволодовне?!
На какую-то долю минуты она даже остановилась, прислушиваясь к разговору.
— О, — говорила одна, — у вас тут много знаменитостей живёт?!
— Да, — как-то нехотя подтвердила другая, — это когда-то был дом работников искусства.
— О, и она есть, — тут она назвала фамилию Наины Всеволодовны, отчего та вновь остановилась.
— Про неё разное говорят, она же легендой была! Даже то, что лесбиянкой была, в молодости, конечно!
— Да брось, не может этого быть, чтоб «дама с собачками» да ковырялкой или коблом оказалась!
— Отчего же это не может? — голос девушки стал возмущённым. — Ты представляешь себе, что женщина может прожить жизнь, даже не испытав оргазма. Такого быть не может, если даже не лесби, то значит онанистка, мастурбанкта со стажем!
— Ну, это возможно, может ты и права! — примирительно согласилась оппонентка.
Громко разговаривая на каком-то непонятном слэнге, вышли они из подъезда.
А Наина Всеволодовна, стоя у двери на выходе, теперь негромко, почти беззвучно, смеялась над этими предположениями молодёжи…