«Киевская шрапнель. Краткие мгновения революционной Украины»:
Забине Хенниг-Фогель, перевод Светланы Негро,
Epubli, 2018. ISBN-13: 978-3746710174
Киевский Киборг
Метро было полным. Алине с трудом удалось занять сидячее место. Уже со станции «Золотые ворота» какой-то пассажир заслонил дверь. В его адрес то и дело сыпались реплики: «Пожалуйста, не заслоняйте дверь!», «Мужчина, отойдите».
Алина подумала: «Как же медленно до кого-то доходит».
Когда на следующей станции в вагоне немного опустело, она его увидела — мужчина в камуфляжной форме с большим походным рюкзаком за спиной. Он был небрит, лицо выглядело усталым.
Свободных сидячих мест по-прежнему не было. Солдат отошел на несколько шагов от двери и прислонился к поручню рядом с ней. Казалось, он вот-вот уснет на поручне. Сомнений не оставалось — он едет прямо с этой проклятой войны. Это было написано у него на лице, было заметно по тому, как он переминается с одной ноги на другую. При каждом движении он морщил лицо и вздрагивал. Спрятанная от чужого взгляда боль сидела глубоко у него внутри. Алина поднялась, осторожно коснувшись его плеча, предложила:
— Пожалуйста, садитесь!
В ответ прозвучало односложное и одновременно безучастное: «Нет!».
На протяжении нескольких остановок она не знала, стоит ли с ним снова заговаривать. Со своего места она не могла видеть нашивку на его рукаве. Когда ей нужно было выходить, поднявшись на своей станции, она увидела эмблему — красно-белый стилизованный череп. Пазл сложился в голове: «Киборг! Киборг из донецкого аэропорта!».
— Вы возвращаетесь домой? — спросила она незнакомца.
— Да.
— Это было ужасно?
— Да.
Алина замялась, не зная, как продолжить разговор, ей захотелось просто его обнять и поблагодарить. Слезы навернулись на глаза. Другие пассажиры тут же развернулись в их сторону, прислушиваясь, о чем они говорят. Ахнув, девушка вдруг начала ни с того ни с сего отряхивать его шапку. При этом она приговаривала: «Ой, как нехорошо, у Вас шапка вся в грязи».
Солдат держал руки в карманах куртки. Рука девушки юркнула в его карман и вложила в ладонь банкноту, достоинством в двести гивен.
— Возьмите это, — тихо произнесла она. — Купите своей жене на них цветы.
Усталость мгновенно сошла с его лица, сменившись возмущением. Он вытащил руку из кармана, вернул ей банкноту и, не удержавшись, вспылил:
— Нет нужды! У меня есть деньги. Да как Вам вообще могло прийти в голову?
Алина почувствовала себя пристыженной и замолчала. Когда дар речи вскоре снова к ней вернулся, она смущенно произнесла:
— Это единственное, что я могу для вас сделать.
Он посмотрел ей в глаза, молча покачал головой и уже спокойным, ровным голосом произнес:
— Без вас мы бы были никем, — казалось, с ней заговорило само его сердце.
Девушка начала всхлипывать, как всхлипывает провинившийся ребенок, и вдруг ее прорвало:
— Это мы бы были никем и ничем без вас, без таких как ты!
Рыдая, она ринулась к двери.
Солдат крикнул ей вслед:
— Спасибо тебе, добрая душа, я обязательно куплю жене цветы.
Он солгал, но что он должен был сказать? На самом деле у Богдана не было ни жены, ни даже подруги уже с тех пор, как он шесть месяцев назад ушел добровольцем на Донбасс.
***
Было раннее утро, еще не начало светать. Богдан резко проснулся и вскочил на кровати. Весь в холодном поту. В комнате царила темнота — темень, хоть глаз коли, но не она наводила на него страх. В темное время суток они все равно должны были отключать все электронные приборы, в том числе смартфоны, — в целях предосторожности. На войне как на войне! Любой, даже самый ничтожный, источник света мог вывести противника на след. Было тихо, так тихо… Слишком тихо. Стояла гробовая тишина. В голове промелькнуло: «Боже, a не умер ли я?».
Его дрожащие руки долго шарили в темноте в поисках выключателя. Да будет свет! Нет, он не умер, а всего лишь спал в своей старой маленькой детской. Только видел плохие сны.
Во сне он снова оказался в аэропорту, как раз в тот момент, когда им на головы обрушилось перекрытие… Богдан спрыгнул с кровати, поспешно покидая комнату.
Он был один в пустой квартире. Мать работала в военном госпитале, крутилась как белка в колесе, трудясь в две смены. «Может быть, это даже и к лучшему», подумал он. Говорить не хотелось.
Заглянув на кухне в буфет, он тихо выругался. Нет, в доме было все в изобилии: и мясо, и колбаса, и сыр в холодильникe, даже фрукты и свежий хлеб, только кофе… Увы, кофе в хате нема. Мать полностью перешла на чай. Поправляла здоровье.
Он выпил натощак стакан холодного молока и вышел в подъезд, чтобы вытащить из почтового ящика соседки Олеси газеты. Она не возражала, так как очередь до чтения газет у нее доходила лишь после работы, когда она возвращалась из школы домой. А с тех пор как начался Майдан, у нее и вовсе на газеты времени не стало. Олеся собирала добровольные пожертвования для ребят, ушедших на фронт. Богдан отправил ей, конечно, эсэмэску, что, мол, возвращается, — но теперь-то она уж точно поймет, что он снова дома, у матери.
Вернувшись в квартиру, на кухне он развернул газету и начал листать. О том, что творится на Востоке страны и читать не хотелось. Сам достаточно насмотрелся. Больше трех месяцев он вместе с другими Киборгами защищал донецкий аэропорт. Спорт? Он был не в курсе. Богдан быстро пролистал газету до последней страницы. Культура, юмор, письмо в редакцию. Его взгляд остановился, добравшись до заголовка «Киборг в метро».
Ошеломленный, он с удивлением начал читать о своей встрече с незнакомкой. Слово за словом. Она выбежала из вагона, но на этом письмо не заканчивалось. Глаза Богдана приклеились к мелким буквам:
«Может быть, боец–Киборг увидит эти строки? Может быть, его кто-то знает? Я хотела еще столько ему сказать, но не смогла. Я хотела его поблагодарить, сказать тысячу раз „спасибо“. Сказать ему, что он герой, ровно как и другие борцы за наше дело! Они лучшие сыны нашего народа! Мы любим вас! Мы молимся за вас! Мы обнимаем вас! Я хочу, чтобы вы все знали, как мы вами восхищаемся. Мы хотим лишь одного — что бы вы вернулись живыми и здоровым и воспитали своих детей в том же духе, в каком воспитали вас самих, как настоящих и истинных украинцев, сынов своего Отечества. Ты слышишь меня, Киборг из метро? Ведь ты сражался и за меня, за мою жизнь, а я не смогла тебя даже обнять, несмотря на то что хотела этого больше всего на свете! Всего самого-самого лучшего тебе! Алина Б.»
Сердце Богдана выскакивало из груди. Был он с ней слишком резок? Слишком строг? Был он к этой Алине несправедлив?
Его взгляд устремился в пустоту. Перед глазами всплыло лицо Егора, его лучшего друга и боевого товарища. Они познакомились во врем учебы в университете и с тех пор были неразлучны. После вручения дипломов они вместе собирались создать свою фирму, но ушли добровольцами на Донбасс. Оба участвовали в обороне нового терминала Донецкого аэропорта. Вся страна знала их как бесстрашных Киборгов, защитников аэропорта.
На протяжении нескольких недель они сражались бок о бок. До тех пор пока силовики из народного ополчения ДНР не взорвали межэтажное перекрытие. Егор был убит наповал, но даже мертвый он продолжал выручать товарищей. Безжизненные тела сложили в холодильные витрины, в которых они дожидались отправки из зоны боевых действий. И не раз в ходе эвакуации громоздкое оборудование служило прикрытием, собирая при перестрелках пули, которые предназначались для живых.
Подойдя к окну, Богдан распахнул рамы. На улице лежал снег: невинный, белый. Мороз сдавил виски. Совсем другая боль. «Мне нужно развеяться», пробормотал он, схватил висевшую в коридоре военную куртку с красно-белым черепом на рукаве и вышел из квартиры.
Через два квартала было небольшое кафе. Богдан увидел паренька с картонным стаканчиком в руке, выходящего их дверей заведения. Кофе «to go» — как раз то что надо, решил он. Зайдя в кафе, он остановился в немом изумлении. Во что превратили эту бывшую забегаловку? Стены заведения были свежевыкрашены в национальные украинские цвета. Высокие барные столы исчезли, а в углу появился диван. Теперь можно было уютно посидеть за низкими столиками. Но больше всего его поразил ассортимент свежих сандвичей и выпечки. Все выглядело настолько аппетитно, что у него тут же потекли слюнки. Он подошел к прилавку.
— Пожалуйста, выбирайте, — обратилась к нему продавщица. Ее взгляд задержался на нашивке на его рукаве. Затем она посмотрела ему в глаза и дружелюбно предложила: — Кофе, а к нему что-нибудь сладенькое или сандвич?
— Вообще-то, я просто хотел выпить чашку хорошего черного кофе… — начал он, — но что-то вдруг аппетит разыгрался, — его взгляд проскользил по рядам бутербродов, выложенных на витрине холодильного прилавка.
Продавщица его подбодрила:
— Выбирайте, выбирайте, все свежее. Вам кофе большой?
Получив утвердительный ответ, она развернулась к кофейному автомату. Обдавая прилавок ароматным паром, кофе зажурчал в большой фарфоровый бокал.
Между тем Богдан определился:
— Две пампушки, пожалуйста.
— С удовольствием. Наши пампушки, кстати, с малиновой начинкой. Присаживайтесь. Я Вам все принесу.
— Спасибо, — он сел за маленький столик в углу. Куртку он повесил на спинку стула так, чтобы двум молоденьким девчушкам, сидящим за соседним столом, не была видна «Адамова голова» на его рукаве.
По телевизору как раз шли восьмичасовые новости.
— Приятного аппетита, — продавщица поставила на стол бокал и тарелку с пампушками.
Богдан кивнул и осторожно отпил из бокала. О, что это был за кофе! Что за вкус! Затем он надкусил пампушку. Вкусная! Такие же точно готовила бабушка. От этого воспоминания по телу растеклось тепло. Здесь жизнь была еще прежней, нормальной. Киевляне по-прежнему заходили в кафе, покупали кофе, булочки и сэндвичи себе на завтрак. Посетители быстро менялись. Одни приходили, другие уходили. Вот и девушки, сидящие за соседним столиком, поднялись, собираясь уходить. В этот момент к ним приблизился молодой человек в спортивном костюме. Богдан смерил его взглядом: «Типичный титушка. Сейчас начнет досаждать».
Не успел он об этом подумать, как незнакомец перегородил девушкам дорогу, сказал им что-то и схватил одну и из них за руку. Та попыталась вырваться:
— Отстань, я не хочу пить с тобой кофе, слышишь!
Ее подружка обернулась, ища поддержки.
Богдан подал голос:
— Эй, проваливай!
— А тебе чего надо?
— Оставь девчонок в покое!
— Не лезь не в свое дело!
Ладонь хулигана легла девушке на ягодицы. Та закричала. Богдан не смог сдержаться и резко вскочил. Стул с грохотом упал на пол. Все взоры устремились на него. Он схватил хулигана за воротник «адидаски» и размахнулся. В этот момент перед его внутренним взором возникли детские рисунки, которые нарисовали Олесины первоклашки для защитников аэропорта. Картинки, полные добра, надежды и любви.
Он не ударил, нет, — передумал; вместо этого потащил титушку к выходу.
— Проваливай и больше никогда здесь не появляйся!
Тем временем девушки, спохватившись, тоже подбежали к двери.
— Вам в какую сторону? — спросил их Богдан.
— На метро, — ответили они и исчезли за дверью, свернув налево, прощебетав ему на прощанье «спасибо!».
Богдан по-прежнему держал титушку за воротник. Когда девчушки исчезли из поля зрения, он ослабил хватку и посмотрел хулигану в газа:
— А тебе в другом направлении. Понял? Давай, ноги в руки! И чтобы я тебя здесь больше не видел!
Тот молча кивнул и, повернув за дверью заведения направо, скрылся за углом. Удостоверившись, что он не передумает и не вернется, Богдан зашел в кафе и направился к прилавку.
Продавщица запротестовала:
— Ну что Вы, за счет заведения! Этот придурок не первый раз здесь появляется. Надеюсь, теперь навсегда исчезнет.
Богдан по-прежнему сжимал в руке купюру. Что-то внутри него настойчиво сопротивлялось засунуть деньги обратно в карман. Он опустил купюру в стоящую на прилавке банку для пожертвований добровольцам. Ему в награду снова досталась улыбка и «спасибо». Кивнув в ответ, он вышел на улицу.
Вокруг кипела жизнь. Кто-то спешил на работу, кто-то на учебу, кто-то с улыбкой возвращался домой. Обычный мирный день в столице. Он вдохнул полной грудью морозный утренний воздух и только сейчас почувствовал его свежесть.
Из ниоткуда пришло решение — решило его сердце. На цветочном углу он купил веточку орхидеи. Наполненная водой маленькая стеклянная колбочка обеспечивала цветку необходимую влагу.
Придя домой, он осторожно обернул утреннюю газету вокруг цветущей веточки и отнес сверток к Олесиной двери, прикрепив его к ручке таким образом, что цветок выглядывал из газеты, словно из вазы.
Его лицо озарила улыбка. Первый раз за несколько месяцев.
Смута
Обшарканный порог. Дверь без звонка.
Юрий остановился. Пятнадцать лет прошло. Но здесь ничего не изменилось. Нет, ничего. Лишь все стали старше: и он, и Иван, и вишня перед домом. Интересно, как встретит его кузен? По телефону он сказал ему, что проездом, в служебной командировке по Восточной Украине. Его, журналиста, направили сюда по спецзаданию, в самый очаг боевых действий.
Пятнадцать лет назад, когда они вместе с матерью и братом эмигрировали во Францию, он оставил на младшего своего любимчика — пса, породистую немецкую овчарку. Однако связь вскоре прервалась, долгое время он от родственников из Донбасса ничего не слышал — до тех пор пока не узнал на одной из фотографий, сделанных коллегой, двоюродного брата Ивана. Иван агитировал перед толпой на митинге, такой громогласный и важный, обещая большие дела и великие перемены. Призывал соотечественников вступать в ряды народного ополчения.
Юрий понимал, что должен быть с братом осторожен. Представители власти так называемой Донецкой Народной Республики не побрезгуют взять в заложники журналиста. Впрочем, вчера по телефону голос Ивана звучал приветливо. Казалось, он был искренне рад предстоящей встрече.
Юрий постучал в старую деревянную дверь. Когда-то она была светло-голубой, теперь же ее первоначальный цвет просматривался лишь в нескольких местах, где краска стерлась и облупилась. За дверью залаяла собака. У Юрия остановилось сердце — его Лайка! Нет, это невозможно. Лайке тогда уже минуло восемь, когда он уезжал. Собаки так долго не живут.
Дверь открылась. Мальчишка лет пяти-шести, одетый в одни лишь выцветшие красные спортивные шорты, уставился на него широко раскрытыми глазами. Улыбнувшись мальчугану, Юрий спросил:
— А где твой папа?
Не успел он произнести фразу до конца, как ребенок испарился, а перед ним вырос невысокий коренастый мужчина:
— Юрка, как хорошо, что ты пришел!
— Вань, как ты меня узнал?
— Да по твоему росту! Заходи давай!
Как и раньше, журналист пригнулся, перешагивая через порог; он попал в небольшой коридор, а оттуда прошел в гостиную. Обстановка в доме была простой и скудной: старый диван, стол со стульями, комод и большой телевизор с плоским экраном. Из угла, радостно виляя хвостом, на него смотрел щенок-подросток немецкой овчарки. В комнату вошла красивая молодая женщина в фартуке. Иван представил ее:
— Екатерина, — и обнял за талию. — Помнишь Катю? Теперь она моя жена!
— Юр, здорово, что пришел! — Катя обняла его.
Он посмотрел ей в глаза:
— Катя? Тети Валина дочка? Ну как же я забуду! А ты помнишь, как твоя мама пыталась затащить нас, мальчишек, в ДК, в балетный кружок.
Катя кивнула и рассмеялась:
— Давай, садись и рассказывай, как ты, где ты! Как живется в вашей Европе? Нет, постой, сначала я заварю нам чай. Ты же все еще пьешь чай?
— Конечно, а что ж еще!
Он вытащил из сумки-тоут, которая висела у него на плече, целлофановый пакет, содержимым которого был итальянский кофе в бобах, палочка салями и большой кусок швейцарского сыра, и, проследовав за ней на кухню, выложил все на стол.
— Юрочка, ну, зачем же ты… Ведь в этом нет необходимости, — скромно произнесла Катя, но лучезарная улыбка, появившаяся при этом на ее лице, поведала ему, что она рада гостинцам. За кухонным столом сидел уж знакомый ему мальчуган и с аппетитом уплетал краюху ржаного хлеба. Катя нежно погладила ребенка по голове:
— Наша гордость, Никитка.
Юрий снова полез в сумку и на этот раз вытащил из нее конструктор Lego:
— А это тебе, но при условии, если ты скажешь мне, сколько тебе лет!
— Мне уже пять, я скоро пойду в школу, — гордо сообщил мальчишка, схватил подарок и выбежал из кухни.
За чаем, к которому, по обыкновению, предлагалась водка, Юрий принялся рассказывать. Пока он говорил, овчаренок облизывал его пальцы. Взамен он незаметно опускал под стол небольшие кусочки домашнего сала.
Иван поднял бокал:
— За деда Егора, за казачьего генерала! За здоровье!
— За него самого! — Юрий залпом опрокинул в себя стопку.
— А мы тоже казаки! — выкрикнул Иван, указывая на фотографию над комодом. Журналист поднял глаза. Рядом с иконой на стене висел черно-белый фотопортрет подтянутого пожилого мужнины в униформе донского казака. Его волосы были такими же седыми, как и пышная густая борода. Ясные живые глаза так и притягивали взгляд.
На комоде лежала Георгиевская ленточка, а рядом с ней листовка, которую Юрий уже однажды видел.
— Ты что их поддерживаешь? Этих террористов?
— Почему террористов? Они представляют наши интересы!
— Ваши интересы? Интересы России!
— Что за чушь! Да мы просто хотим нормальной человеческой жизни, наконец! Хотим кормить свои семьи и говорить на русском языке.
— Никто не запрещает вам говорить по-русски.
— На Майдане звучало иначе, — Иван начал заводиться. — Националисты собирались запретить у нас русский язык!
— Что за ерунда! — Юрий попытался его успокоить. — Ты, наверняка, просто не так понял. Я сам, когда бываю в Киеве, говорю только на русском.
— И тем не менее официальным государственным языком является украинский, а у нас не все говорят по-украински.
— Русский собираются сделать на Донбассе вторым государственным языком. Это отрегулируют законодательно. Все наладится.
— Ничего про это не слыхал!
— Ты что не читаешь газет?
— Читаю — русские!
— Но ты же смотришь телевизор!
— У нас ловятся только российские каналы!
— Ах, тогда все ясно, — пораженный, Юрий замолчал. — Ты знаешь историю своей семьи. Ты забыл, что произошло на Драве?
— Только не надо мне сейчас старые казачьи байки травить. Дед всегда желал лишь одного, чтобы своим хорошо жилось.
Катя присоединилась к мужчинам, отхлебнула чай из бокала и откинулась на спинку стула. Ее руки легли на округлившийся живот.
— Ваня, ваша жизнь скоро наладится, во всяком случае, жить станет лучше, — Юрий посмотрел в обеспокоенные глаза молодой матери и почувствовал, как в сердце его кольнула жалость. — Вы могли бы какое-то время пожить у меня в Киеве! — спонтанно предложил он. — Квартирка, правда, маловата, но хотя бы до тех пор, пока здесь все не устаканится! В тесноте, да не в обиде, как говорится.
Иван покачал головой. Юрий знал брата, когда тот начинал упрямиться, то ему хоть кол на голове теши — все как о стену горохом. Он расстегнул чехол фотокамеры:
— Я покажу вам несколько фотографий, — он вложил Кате в руки камеру, — всего несколько фотографий, просто жми на стрелку, чтобы листать, и сама все увидишь.
Катя с интересом начала перелистать фотографии, глядя как завороженная, на дисплей фотокамеры. Вскоре к ней присоединился ее муж.
— Это что — Майдан? — недоверчиво спросил он.
Юрий терпеливо комментировал свои снимки: это горящие шины, это свадьба на Майдане, это фотографии раненых и мертвых, а это — матерей, как они тащат на Майдан сумки и кастрюли с едой, а вот это — фото воскресного народного собрания Вече, а это — снимок концертов с участием синего-желтого рояля.
Катя с Иваном молчали и, казалось, пытались вобрать в себя новую информацию, рассмотреть каждую деталь. Катя нажимала и нажимала на стрелку, перелистывая фотографии, но вдруг Иван, встрепенувшись, воскликнул:
— Стоп, назад! — он взял камеру из рук жены и поднес ее двоюродному брату к самому носу: — Это же министр внутренних дел — в сером пальто, что рядом с тобой! А это премьер! Частная вечеринка, да? — он вскочил, с шумом набрал в легкие воздух и закричал: — Ты работаешь на них, твою мать?!
Жилы на его шее угрожающе вздулись. Юрий взял из его рук фотокамеру:
— Послушай меня внимательно, я не работаю на них, я всего лишь их поддерживаю, поддерживаю мою отчизну, мою Родину.
— Брось! Думаешь, раз приехал из Европы, то один умеешь рубить правду-матку, демократ чертов? Ты — такая же марионетка американцев. Вон! Убирайся, пока я окончательно не вышел из себя! — в голосе Ивана прозвучала прямая враждебность.
С почти стоическим спокойствием Юрий снова сел. Уходить он не собирался:
— Успокойся, Вань. Ты же знаешь, кто кричит громче всех, тот не прав.
Иван прошелся взад-вперед по комнате, схватил перочинный ножик, лежащий на комоде, и несколько раз вытащил и сложил лезвие. Он явно нервничал и начал снова заводиться:
— Сначала вы инсценировали весь этот Майдан, а затем прогнали законного президента. А теперь страной снова правит олигарх, шоколадный король!
— Ваня, у него во всяком случае достаточно денег и он не станет обворовывать собственный народ. Ты же видел фотографии Межигорья! Яник жил как у Христа за пазухой. И оставь сейчас же в покое нож!
— Он был одним из нас, из Донбасса! — в пылу выкрикнул Иван.
По-прежнему сохраняя спокойствие, Юрий встал, взял нож у него из рук и положил на стол. В знак примирения и дружбы он похлопал кузена по спине и придержал за локоть:
— Да разве он заботился о вас, об украинцах и русских, об Украине? Не важно, веришь ты мне сейчас или нет, но у Яника было пресс-папье из золота, из чистейшего золота, в форме буханки хлеба. Он ограбил народ, украл у вас ваш хлеб, а себе поставил золотой унитаз. Именно так это и было, Ваня!
— Ты врешь! — Иван вырвал руку, схватил нож и замахнулся на брата.
Юрий защищаясь, инстинктивно размахнулся и ударил кузена между бровей. Выхватив из его руки нож, он метнул его в сторону. Лезвие застряло в верхнем косяке двери.
Иван рухнул на пол и застонал. Но уже в следующий момент он вскочил и снова источал гневные тирады, порываясь броситься на кузена. Юрий покачал головой, размахнулся и ударил его снизу кулаком в подбородок. Иван упал и на этот раз уже не поднимался. Юрий протянул ему руку:
— Вставай уж!
Иван отборно выругался, отвернулся и продолжал лежать на полу.
— Дурак ты, Ваня! — Юрий схватил сумку. — Я еще вернусь!
Давясь всхлипываниями, Катя проводила его до двери. Их прощание растянулось на несколько минут. Обняв Юрия, она прошептала ему на ухо:
— Не хочу здесь оставаться!
Юрий вытер слезу, скатившуюся по ее щеке, поцеловал в лоб и ушел. Не оглядываясь.
Бутик Ольги располагался на въезде в Донецк. Она открыла ему дверь в узком, обтягивающем темно-синем платье с закрытой шеей. Глубокое декольте выгодно выставляло напоказ ее грудь. «Ничего себе, — подумал Юрий, — десять лет назад они были не такие пышные!»
Собраться с мыслями и смотреть ей лишь в глаза давалось не легко. Она это заметила и кокетливо улыбнулась:
— Юра, вот уж не думала, что ты позвонишь и придешь. Рада тебя видеть. Заходи!
Она провела старого друга в свой кабинет и предложила присесть, указав на белый кожаный диван. На столе стояла бутылка шампанского и баночка икры, рядом лежал хлеб с маслом.
— А ты неплохо поживаешь, — Юрий усмехнулся.
Они обменялись парой дежурных фраз, чтобы завязать разговор, но он и так уже знал, что владелицей бутика Ольге помог стать ее «дядя», с которым последнюю связывали отнюдь не родственные отношения.
— Ты знаешь, зачем я здесь, — прозвучало, скорее, как предположение, чем как вопрос.
— Да, я хорошо поняла тебя и по телефону. Но я никогда не была министром в Народной Республике, я никогда не принимала этот пост.
— Дорогая, это никого не волнует. Инфа попала в СМИ и общественность связывает теперь твое имя с Захарченко и Бородаем. И такое не забывается. Когда здесь все закончится, твой магазинчик могут просто прикрыть.
— Ты имеешь в виду ATO?
— Именно. Не пройдет и месяца — и наша антитеррористическая операция будет завершена. Такие, как Гиркин, попадут в тюрьму.
— Ты сказал «наша»? Я не ослышалась? — ее расширившиеся глаза говорили сами за себя. — Ты работаешь на них?
— Оля, у меня к тебе деловое предложение, — он вытащил из сумки несколько листов бумаги. — Ради памяти о старых добрых временах.
— Значит, ты еще помнишь наше лето? И как мы ездили купаться в жару?
Он мечтательно заулыбался:
— И как ты кормила меня арбузом…
Она окинула его с головы до ног пристальным взглядом:
— Если бы я не знала тебя лучше… Можно было бы подумать, что тебя вообще больше не кормят — так исхудал.
— Ты же знаешь, если в моей жизни появляется стресс, то я перехожу исключительно на кофе и сигареты. Вот, возьми посмотри… — он протянул ей бумаги. — Я беспокоюсь за тебя.
Ольга взяла из его рук отпечатанные листы, начала читать и тут же заулыбалась:
— Як тебе не любити, Юрко?
Бегло ознакомившись с содержанием, она положила бумаги на стол. Обмакнув указательный палец в открытую баночку с икрой, она поднесла его к губам Юрия.
Он хорошо знал эту игру и слизнул соленую массу с ее пальца.
Ты ведь меня не любишь, Оленька! Ты лишь ищешь шанс уехать отсюда!
Вместо ответа Ольга улыбнулась и протянула ему бокал шампанского. Они чокнулись и молча отпили по глотку.
— Еще как люблю! — возразила она. — И ты тоже будешь любить меня. Да, да, прямо сейчас.
Онa поставила их бокалы на стол и, прижавшись к нему, стала медленно расстегивать пуговицы на его рубашке. Ее руки нежно гладили его шею. Юрий прикрыл глаза. Его тело охватила легкая дрожь, по спине пробежали мурашки, вызывая приятное покалывание. Он запустил руку в ее шелковистые волосы и вдохнул запах дорогого шампуня. Ее руки соскользнули с его худой шеи, спустившись ниже, нежно поглаживая волосатую грудь. Юрий открыл рот, но она приложила палец к его губам:
— Тс! Не спрашивай, не пытай.
— А я и не спрашиваю.
Он откинулся назад, распластавшись на диване. Этот диван был намного мягче и удобней тех, на которых ему обычно приходилось ночевать во время служебных миссий. И уж тем более лучше заднего сиденья журналистского автобуса или пролежанных коек в дешевых гостиницах.
Ольга соблазнительно раздевалась, медленно обнажая роскошное тело. Она знала, что делает. Он закрыл глаза и наслаждался ее прикосновениями, ее ласками и поцелуями, ее движениями, отвечая на них взаимностью. «Тогда они еще помещались в моей руке», — подумал он, пытаясь удержать в голове ускользающие мысли. Вся его кровь, казалось, собралась и пульсировала в нижней части тела. Он окончательно забылся, погрузившись в жар между ее бедер.
Прошло какое-то время, прежде он пришел в себя и снова мог ясно думать. Прежде чем он успел что-то сказать, Ольга встала с дивана и быстро натянула платье.
— Юра, у тебя есть с собой ручка?
Он встал, застегнул ширинку, затем рубашку и потянулся за сумкой.
— Вот, пожалуйста. Ты хорошо подумала?
Он протянул ей ручку и она размашисто поставила свою подпись на последней странице.
— А почему бы и нет? Я не против. Ответственная за культуру в Донецкой области. Звучит неплохо. А подспудно я по-прежнему могу держать бутик.
— После — возможно, но не сейчас. Не забывай, мы находимся в состоянии войны! В настоящее время есть вещи поважней, чем дизайнерские шмотки, — Юрий сделал глоток шампанского. — Ты должна покинуть город в течение нескольких дней. У тебя есть у кого переночевать?
— Разумеется, не беспокойся. Кстати, а ваш киевский министр культуры женат?
— Ольга, ты все никак не успокоишься! — он шутливо пригрозил ей пальцем.
Юрий намазал ломтик белого хлеба тонким слоем масла и положил сверху ложечку икры. Впору было подкрепиться. В автобусе съемочной группы лежало еще несколько банок рыбных консервов; в супермаркетах же давно все разобрали — светились одни голые полки.
Заполучив подписанный ее рукой документ, он засобирался. Ольга обняла его. Прощание получилось трогательным — сказался последний час, проведенный вместе, оставивший легкую истому в телах.
Этой ночью ему удалось еще несколько часов поспать, на этот раз в гостинице, на кровати, как положено. Его «Макаров», как всегда, лежал наготове под подушкой.
На следующий день Юрий ушел с работы ближе к вечеру, покинув пресс-центр АТО пораньше, чтобы еще раз навестить брата Ивана. Положение Кати должно было наставить его на ум!
На рабочем микроавтобусе Юрий собирался подъехать прямо к самым воротам, но его подрезала пожарная машина. Он не придал этому значения, так как от постоянных взрывов гранат в городе горело то там то здесь.
В небе повисло облако дыма и гари черным, угрожающим пятном.
Юрий повернул за угол и увидел груду камней — все, что осталось от дома. Рядом с входной дверью зияла огромная дыра, из которой полыхало пламя. Простирая в небо обугленные ветки, догорала старая вишня. Близко к дому посторонних не подпускали. Показав удостоверение журналиста, Юрий пробрался к начальнику пожарно-спасательной операции.
От волнения он не мог собраться с мыслями:
— Что произошло? Граната?
Прокопченный в дыму и гари человек покачал головой:
— Нет, часть «Боинга»! Пока нам удалось лишь предотвратить угрозу распространения огня.
Сердце Юрия бешено заколотилось.
— А что с семьей? Здесь живет семья!
Пожарный развел руками.
— Мы можем приступить к поисковым работам лишь после того, как потушим пламя.
— Нет! — Юрий сглотнул подступивший к горлу ком.
В этот момент рядом с ним кто-то жалобно заскулил. Из груды камней вылез чумазый овчаренок и прихрамывая подковылял к нему. Юрий взял собаку на руки. По его щеке скатилась слеза.