.
.
Автопортрет в опавших листьях
Она открыла глаза и тут же зажмурилась: картина была до невозможности яркой.
Смесь желтого, оранжевого, красного. И ослепительно белого.
Виват тебе, золотая осень!
— Однако же я поспала! — Михалина охнула и приняла вертикальное положение. Примерно наполовину. Встать вот так сразу не решилась. Во-первых, елка. Во-вторых, возраст.
В-третьих…
Так… в-третьих… Лучше бы этих третьих не было! Никогда-никогда. Или…
Женщина торопливо огляделась. Вот, значит, как? Поматросил и бросил? А чему удивляться? Не в первый раз. Далеко не в первый. И все-таки верить в очередную мужнину гадость не хотелось. После того, что случилось прямо здесь, на роскошной куче пряно пахнущих, слепящих глаз непозволительной яркостью красок опавших кленовых листьев! Или…
Михалина принялась разгребать ворох одежды, заменивший ей одеяло. Свитер, отсыревшая шаль, куртка. Его куртка! Значит… значит, не ушел. Где-то поблизости. Значит, вернется!
Откинулась на ворох листьев. Закрыла глаза. Потянулась сладко-сладко. Замерла. И повернула время вспять.
Михалина!—.послышалось в звонком далеке.
Она отмахнулась. И снова улетела в прошлое. Все остальное подождет!
Михалина… Михалиной ее называл только муж, балдея от редкости и благозвучия любимого имени. На работе предпочитали стильное Лина. В универе веселое Мишка или Михась — по настроению. Дети звали мамулей. Внуки не звали никак. Рано было им пока звать — милашкам-близняшкам, рожденным старшей дочерью в начале лета, исполнилось всего ничего четыре месяца. Они ограничивались улыбкой, чего хватало за глаза счастливой бабушке.
А еще полным именем она подписывала свои акварели.
— Чего выдумывать? — развел руками заказчик, рассматривая самую первую ее работу — Ваше имя — настоящий бренд. Все ясно и без фамилии. Да мы на этом имени такое сделаем!
И теперь в уголке каждой картины значилось витиеватое: «Мiхалiна».
На пятом десятке она, наконец, решилась. И выплеснула свои задумки на бумагу. Получилось! Хоть в этом получилось! Оценили. Приняли. Предложили продолжить. И рядовая бухгалтерша Михалина Коханая стала по совместительству художником. Писала интерьерные акварели под заказ. Натюрморты, пейзажи, абстрактные композиции. На портретный жанр не посягала — что там ее художественная школа на фоне всеобщего высшего образования. Еще на смех поднимут! Да и не жаждали заказчики любоваться собственными физиономиями на стенах собственных гостиных, спален, кухонь… Не в моде оказался портрет в интрерьере. Вероятно, на время. Но не в моде.
А потому Михалина отдалась на откуп своим желаниям, мастерски сочетая их с желаниями клиента. Картины расходились на ура. Заказы сыпались со всех сторон. Сергей, ее, как говаривала Михалина, «сутенер» грозился выпустить работы на внешний рынок. И несколько предложений «с той стороны» уже поступило. Конкуренты-профессионалы недовольно морщились, смакуя отысканные в акварелях технические недостатки. А она не обращала на критику никакого внимания. С удовольствием тратила появившиеся в доме неплохие деньги, строила планы. И радовалась тому, что у нее получалось! Хоть что-то!
Хотя… Неудачницей ее точно не назовешь. Уютный просторный дом. Крепкая семья. Чудесные дети. Любимая работа. Закадычные, все понимающие подруги. Начинающие узнавать родную бабушку собственные, наипрекраснейшие в мире внуки. Сплошная любовь и нежность. В обе стороны.
— И нечего плакаться по мелочам! — в который раз констатировала Михалина и снова погрузилась в воспоминания.
На этот раз в то, что не удалось. Где же случилась промашка? Ведь начиналось все так замечательно!
Она встретила Гошу в пивном баре. Вот так, а не иначе! И это в высоконравственные восьмидесятые, когда советская девушка никоим образом не должна была выходить за рамки идеального портрета юной строительницы коммунизма! Ну, не совсем высоконравственные, поскольку дыхание загнивающего капитализма уже просачивалось сквозь трещавший по швам «железный занавес». И посидеть в пивном баре девушкам не возбранялось.
Не то чтобы Михалина являлась любительницей пива. Как, впрочем, и остальные члены их теплой студенческой компании. Но рестораны им были не по карману. В кафе собирались в основном парочки. А здесь… Здесь девушкам нравилось.
Тихая музыка. Рассеянный свет. Модный интерьер. Приятная прохлада. Вежливые официанты. Бар был не из дешевых. За вход брали пятерку. Не просто так. С двойным смыслом. Отсекали любителей выпить на дармовщинку. И приносили бокал пива с аппетитно разложенными на керамическом блюде разносолами — кусочками сыра, креветками, солеными сухариками, сушеной рыбкой, маринованными огурчиками.
Можно было заказать и более существенные закуски. Но студентки редко доходили до излишеств. К чему шиковать, если бокала пива и нескольких ломтиков сыра вполне хватало на весь вечер. Не есть же они приходили, в конце концов, в этот заманчивый подвальчик. И даже не пить. Девушек манило другое — необыкновенная атмосфера чисто взрослого и преимущественно мужского места.
Они приходили с независимым видом — плавали, мол, знаем — усаживались на облюбованные места, небрежно пролистывали меню. Говорили ни о чем. И не признаваясь друг другу, с замиранием сердца ждали. Чего? Да они и сами себе не признавались, чего именно. Лишь в глубине души скреблась тихой мышкой надежда, и еще более тихой вера. В того самого, обтрепанного вдоль и поперек, испепеленного внутренним зрением до дыр, измусоленного в мечтах до состояния не первой свежести леденца, принца. На том самом, находившемся в столь же плачевном состоянии, но от этого ничуть не потерявшего ценности белом коне. Своего единственного и неповторимого.
Некоторые дожидались. И убывали в неизвестном направлении. Некоторые оставались при своих интересах. Но не теряли застрявших в недрах души мышек-поскребух. И терпеливо ждали своего часа со всеми причитающимися приложениями. Некоторые… Да, много там было конкуренток. Хороших и разных. И Михалина все больше склонялась стать одной из третьей колонны. И почти было согласилась с участью старой девы…
Но заглянула в подвальчик еще разок. На прощанье. Чисто символически — попрощаться с молодостью. С верой. А заодно и с надеждой. Уж больно надоело душевное томление. Пора было брать быка за рога. Тем более, что на работе она уже присмотрела парочку вполне подходящих кандидатур. Времени на ожидание затерявшегося черт знает, где, принца вкупе с конем не было. Необходимо было в срочном порядке хватать то, что само лезло под руку, вести его в ЗАГС и рожать наследников. Иначе…
На этом самом иначе и попался ей на глаза только что вошедший принц. Михалина даже не поняла толком, какие у него были глаза, волосы, губы и прочие особые и неособые приметы. К чему мелочиться, когда милый образ целиком проник прямо в сердце.
Она очнулась только у собственного подъезда. С заблудившимся в горле попрыгунчиком-сердцем и охапкой помятых гвоздик в руках. Голова шла кругом. Память подсовывала какие-то обрывки: кажется, танцевали, Не смотря на запреты, потом провожали домой подружку, потом она — вот ужас-то! — выделывала — вот стыд-то! — коленца на гранитном парапете набережной… Кажется, пока не целовались. Да и к чему? Все и так прекрасно. И совершенно ясно! Это ее принц! Как бишь, там его…
— Гоша. Или Игорь, — понимающе напомнил о себе единственный и неповторимый. — Давай присядем?
— Поздно уже. Я обещала вернуться до десяти. Предки волноваться будут.
— А завтра…
Завтра была суббота. И новая встреча. А потом еще и еще. Михалина растворилась в чувствах и ощущениях. Блеск прекрасных (до сих пор непонятного цвета, но от этого еще более прекрасных!) глаз. Тепло больших и сильных рук. Будоражащая все, что только можно было разбудоражить, улыбка. Небо в звездах. Серебристый иней на проводах. Таинственный свет настольной лампы в кафе. Трепет чужого (пока еще чужого, но ведь недолго, недолго, недолго ждать) и собственного тела в тесных объятьях танца. Ожидания. Встречи. Расставания. Хриплое «скучаю», летящее по телефонным линиям…
И ничего больше. Так было принято. И Михалине вполне хватало. Она летала пушистым серым мотыльком по заснеженным улицам. Не замечала холода и непогоды, легко сдавала зачеты и сессии. И была счастлива. Счастлива! Счастлива!!!
Первый поцелуй выпал на восьмое марта (день святого Валентина тогда еще не отмечался). Это случилось после вечеринки в ресторане. После восторгов по поводу первого серьезного подарка — золотого кулона в виде крохотного сердечка. И после признания.
— Люблю… Люблю… Люблю… — шептали где-то рядом родные губы, щекотали своим дыханием ухо, теребили кудряшки-завлекалки на виске.
Сердце вторило словам. Звезды кружились на невидимой карусели. И губы сами нашли губы. И попробовали на вкус. И оценили. И задохнулись в длившейся вечность пробе. И понесли новый вкус домой. И тревожили всю ночь, наполняя особым смыслом девичий сон.
Назавтра ей было стыдно. И страшно было увидеть Гошку. Или даже услышать. После такого… Казалось, она сделала что-то неподобающее. Позорное. Пошлое. Способное разорвать тонкую нить их связи. А сердце замирало не только от стыда и страха. Оно томилось, требовало продолжения, звало на новые подвиги.
Гошка поставил точку на ее сомнениях, явившись в отчий дом в девять утра. С цветами и шампанским. Пришел свататься.
Мама пила валерьянку. Папа накрывал на стол, то и дело, роняя приборы. Гошка пытался помогать будущему тестю, роняя те же приборы с удвоенной частотой. Михалина металась между родительской спальней (мама, ну что же ты, мама!) и ванной (господи, выгляжу как идиотка, ну что же ты, господи!).
А потом все успокоились. Накрыли общими усилиями стол. Мама снизошла до салата «Оливье» и буженины. Отец добыл из подвала солений и маринадов. Гошка сгонял за тортом. Они засиделись до позднего вечера. И к моменту расставания были почти родственниками.
Следующие выходные примерно в том же режиме прошли на Гошкиной территории. Матушка роняла слезы в платочек. Папенька то и дело мчался на кухню за забытыми тарелками, вилками, ножами. Михалина не поднимала глаз. Очень боялась будущей свекрови.
Зря боялась. Гошкина мама полюбила ее как родную дочь. И всю жизнь принимала огонь на себя. Разрывалась между двумя домами. Тянула на себе внуков. И души не чаяла в невестке. До сих пор не чает. И как ей сказать…
— Михалина! — голос то приближался, то отдалялся, а то и вовсе затихал. Очевидно, ее благоверный плутал по осеннему лесу в свое удовольствие. И на здоровье! Пускай выгуляется напоследок, домосед несчастный! Никто не собирается составлять ему компанию.
Михалина завернулась в мужнину куртку и блаженно улыбнулась — и как же приятно лежать на мягкой разноцветной перине, вдыхать горьковатый аромат осеннего леса, щуриться от солнца и чувствовать, чувствовать, чувствовать…
Они поженились в самом начале лета. Свадьба отчего-то не запомнилась Михалине. Запомнилось лишь волнение, лицо приветствующего молодоженов депутата и сломанный каблук. И еще первая брачная ночь. Да-а…
Не получилось у них тогда. Ничего не получилось. Она до смерти боялась чего-то. Он боялся сделать ей больно. Начинал… И тут же прекращал… Потом снова. И снова. Не хватило опыта. Понимания, смелости. Решительности, может быть. И желания. Никуда не денешься…
Они уснули обнявшись. И, обнявшись, проснулись. Гошка потянулся губами к виску невесты. Теперь уже жены…
— Все нормально, милая. Все будет хорошо. Верь мне…
И она верила. Любила. И была счастлива.
И, действительно. Все было нормально. Порой, даже хорошо. И в сексе тоже. Мило. Приятно. Иногда терпимо. Иногда вполне терпимо. Изредка здорово. В общем, как позже поняла Михалина, секс явно не входил в ряд ее достоинств. И его, кстати, тоже. А потому в супружеской спальне происходило все быстро и не слишком часто. Без особых затей. Что поделать…
Зато в остальном… В остальном все было замечательно! Они любили, уважали, ценили, жалели друг друга. Заботились. Предупреждали. Помогали. Беспокоились. На все торжества и приемы ходили только вместе. Обязанности по дому делили пополам. При этом Гошка старался урвать кусочек и из жениных обязанностей — ему доставляло огромное удовольствие видеть удивление на любимом лице.
А еще он не уставал любоваться своей Михалиной. Радоваться ее успехам. Любить. И даже ревновать. Хотя она никогда не давала повода. Ни малейшего. Ее вообще не интересовала эта сторона жизни. Ни капельки не интересовала. Тут бы с мужем разобраться. А уж с посторонними мужчинами — боже упаси!
Так и жили. Спокойно. Размеренно. Нормально, в общем. Такая была любовь.
Появились дети. Принесли с собой невероятную радость. И кучу дополнительных проблем. Но супруги справлялись. И продолжали идти по жизни вместе. Их любовь шла рядом. Со временем превращаясь в привычку.
Что уж о сексе говорить! Тот минимизировался до двух-трех сеансов в месяц. К обоюдному удовлетворению сторон. Муж не особенно настаивал. Жена только радовалась, удивляясь приемчикам, которыми стали вдруг пользоваться подруги.
— Какое еще соблазнительное белье? Какое еще неглиже? Да мне за глаза хватает пижамки с Карлсоном! Шелк? Ни боже мой! Трикотаж с начесом — тепло и нигде не тянет.
С какой это стати я должна приглашать супруга на романтические свидания? И к чему за ужином свечи, если белье не выглажено? И что еще? О, Боже! Только не это…
И так далее и тому подобное.
Когда ей стукнуло сорок, начались сбои в организме. В том числе и по женской линии. Врач настоятельно рекомендовал регулярное использование презерватива. Не говорить же ему о нерегулярности сексуальных контактов. Михалина отнеслась к рекомендации спокойно — надо, значит, надо. Подумаешь, раз другой в месяц!
Зато Гоша отреагировал неожиданно:
— Вот еще! Буду я с женой как с любовницей спать! Слишком умный у тебя доктор. Пусть сам и пользуется презервативом. А мне скрывать нечего!
— Но, дорогой… Мне было бы спокойнее и в плане предохранения. Мало ли что…
— А я лично ничего не имею против третьего ребенка!
— Но у меня возраст…
— И у меня возраст! И что с того? Поздних детей любят даже сильнее…
— Ну уж нет! Мне мое здоровье дороже. Сам рожай, если хочешь!
— А ты, если не хочешь, то сама и предохраняйся. Есть же какие-то бабские средства…
— Ах, бабские…
Это была их первая серьезная размолвка по поводу. И, к сожалению, последняя. В принципе. Потому что закончилась она великим переселением. Вошедший в раж супруг заявил о прекращении всяческих сексуальных контактов и желании иметь собственную спальню. Места в квартире хватало — дети уже имели свои квадратные метры, обзаведясь семьями. И дело было сделано. Михалина отнеслась к капризам мужа спокойно — подумаешь, возрастные отклонения. Поспит в гордом одиночестве недельку-другую — назад запросится.
Не запросился. Устроился с удобством. Купил телевизор. Потом ноутбук. Увлекся. И закапризничал хронически.
Чуть что не так, грозился уйти к такой-то матери. Михалина поначалу отмалчивалась, пугаясь перспективы остаться одной. А потом сорвалась:
— Вот что, дорогой, если думаешь, что я боюсь твоего ухода, то глубоко ошибаешься! Мне твои винты по барабану. Был бы здоров, отпустила бы на все четыре стороны. Еще и ускорения бы поддала! А так… Кому ты нужен со своим радикулитом и сердечной недостаточностью!
— Не беспокойся, желающие найдутся! Я не пью, не курю, хорошо зарабатываю. С виду вполне…
— Ох, скажите, пожалуйста! Напугал! Хорошо зарабатываю… С виду вполне…
— А что?
— А ничего! Ни-че-го! Давай договоримся: найдется подходящая баба… ой, простите, простите, дама. И не надо, не надо стрелять глазенками! Не прострелишь! Найдется подходящая… ну, чтоб имела жилье, тебя жалела и прочее… тогда и уйдешь. А пока живи рядом. Терпи.
— Это к чему такие жертвы?
— А к тому что ты для меня человек не чужой. Мой третий ребенок. И представь себе, болит за тебя сердце. На работе задерживаешься. Или неприятностями оброс. Да-да, не удивляйся, я до сих пор беспокоюсь. А тут: уйду. Да я с ума сойду от волнения! Не говоря о твоей маменьке. О ней ты подумал? Алене Леонидовне уже восемьдесят три! Да твои фокусы станут последним гвоздем в ее гробу! Она этого не переживет.
Последний аргумент оказался решающим. Гоша остался. Подулся. Позамыкался в своей комнате пару недель. И поутих. Даже пару раз пробовал вернуться на супружеское ложе. Робко намекал. Но тут уж Михалина проявила характер — и женщины имеют право обидеться!
Гошка не упорствовал — на нет и суда нет. По выходным мотался с внуками по зоопаркам и кукольным театрам. Ездил с приятелями на рыбалку. Отпуск проводил в санатории. Дома соблюдал спасительный нейтралитет. Все так же помогал по хозяйству. В хорошем настроении дарил супруге комплименты. Встречал с работы в темное время. Беспокоился. Радовался. Порой отводил глаза.
Михалина чувствовала, когда у мужа появлялась женщина. Замирала в ожидании отодвигаемого конца. Облегченно вздыхала, когда тот снова собирался на рыбалку — не сложилось, значит!
Странно, но такая жизнь ей нравилась. Если не нравилась, то вполне устраивала. Не самый плохой вариант.
Теперь никто не будил ее по утрам в страстном порыве, не заставлял притворяться и хитрить. Не храпел под боком. Не вздыхал, не ворочался, не просил почесать спинку… Теперь она могла спать как угодно — хоть вдоль, хоть поперек своего любимого двуспального ортопедического матраца! И открывать окно в любое время дня и ночи. И закрывать. И сидеть до полуночи в ванне. И разбрасывать вещи. И…
Она заметна помолодела. Похорошела. Накупила модных вещичек. Сделала новую прическу. Записалась на шейпинг. Купила абонемент в бассейн. И… заглянула в магазин интимных вещей. Краснея, выбрала то, о существовании чего даже не подозревала в прошлой семейной жизни. И несколько раз воспользовалась — о, ужас! И даже получила нечто, схожее с удовольствием. И это в сорок пять! Верно говорят, седина в бороду… Хотя, какая у женщин борода! И все же…
Она торопилась все прочувствовать, все испробовать, всем доказать… И занялась живописью. Совершенно неожиданно. Покупала на работу канцтовары, зашла в отдел, где продавались краски. Вспомнила детство. Художественную школу. Учителей, которые прочили ей успешную карьеру. Свои детские акварели. И захотелось… Захотелось до зуда в ладонях. До ощущения запаха и вкуса акварельных красок. До мелькания будущих работ в глазах.
И она решилась. Купила краски. Кисти. Папку бумаги.
Помчалась домой, отзвонившись по дороге на работу:
— Девочки, я буду завтра, голова раскалывается. В глазах темно. Наверное, температура.
Почти не соврала. Бросила все прямо в прихожей. Закрылась у себя в спальне. И до трех часов ночи портила бумагу. Мучилась. Страдала. И была бесконечно счастлива. Потом залезла в ванну. Не меньше часа барахталась в ароматной пене, мурлыкая под нос полузабытые мелодии. Выпила три чашки кофе, вернулась, поняла, что ничего не получилось. Смяла «творения», выбросила в ведро с мусором. И улеглась спать.
Проснулась ровно в шесть. За три секунды до будильника. Помчалась на кухню. Вытащила из ведра вчерашние страдания, расправила. Полюбовалась с минуту. Удивилась. Немножко восхитилась. Три бросила обратно. Три отнесла к себе.
И стала писать. По вечерам. После работы. Вместо просмотра телепередач и чтения женских романов. С упоением. И превеликой радостью. Две приличных работы в неделю. Одна очень приличная в месяц. Одна шедевральная… нет, до этого дело пока не дошло. Но дойдет обязательно!
Михалина поначалу складывала картины в папки. Потом повесила парочку на кухне. Подружки увидели, упросили подарить. Осмелела до украшения рабочего места.
И пошло, и покатилось. Народ восторгался не только сам, норовил поведать друзьям о внезапно раскрывшемся таланте. Посыпались заказы. Потом нашелся и Серега. Владелец выставочного зала. Предложил работать под заказ. Она согласилась. А почему бы и нет?
И полностью погрузилась в мир красок. Как ей казалось, полностью. А оказалось…
Месяц назад муж объявил, что подал заявление на развод.
— Нашел, значит замену? И как, достойную?
— Вполне, — пожал плечами муж. — А тебя это волнует?
— Что ты! Спросила так, для приличия. Все-таки столько лет вместе — не чужие люди. Немного похоже на передачу эстафетной палочки в ответственном забеге. Команда!
Гошка ушел, тихо притворив дверь. Оставил последнее слово за женой. Скажите, пожалуйста! Рыцарь печального образа! Образец выдержки и достоинства!
Михалина плюхнулась на постель. Любимый матрац оказал робкое сопротивление. Еще один! Нет, ну надо же! Резко повернулась, швырнула подушку прочь, потом выхватила из-под покрывала другую. Уткнулась лицом в пахнущий альпийской свежестью лен и заревела. Вернее, попыталась зареветь. Что же еще оставалось делать брошенной мужем женщине? Конечно, рыдать! И рвать на себе волосы. И, кажется, одежды. Что там еще?
Может, что-то крушить? Или метаться из угла в угол, проклиная тот час, когда встретила на жизненном пути этого проходимца? Или клясть всех, причастных и не очень причастных к ее беде? Вспоминать о загубленной всуе молодости?
Но ведь ничего не получалось! Хоть убей! Ни единой слезинки из глаз. Ни единого словца-словечка из уст. Ни единой волосинки из новой модельной стрижки.
Зато хотелось писать. Яркой охрой по сырому. И еще более ярким кармином. И алым… И оранжевым… И лимонным…
— Милочка моя, ты не особенно налегай на аквамарин, — качал головой Сергей, рассматривая очередной пейзаж принесенный Михалиной. — Твоя сила в красном. И желтом. Эти оттенки удаются тебе лучше всего. Что в горе, что в радости. Они у тебя дышат. Шевелятся. Даже пахнут. Все остальное, прости за откровенность, ширпотреб. А твое желто-красное месиво на искусство тянет. Так что, жми, детка, на охру. И карминчиком ее, карминчиком разбавляй!
И она жала. И разбавляла. Вот и сейчас. Захотелось выплеснуть свою боль на бумагу. Смотреть, как пробивается краска сквозь полосы воды, расползается странными разводами, приобретает неожиданные оттенки, смешиваясь по пути с другими цветами. Живет своей жизнью. И поглощает чувства, оставляя лишь незаметный след. Не на бумаге. В душе.
А на бумаге уже вырастали волшебные дворцы. Бились о пурпурные скалы багряные волны. Пробивалось сквозь кремовые облака касторовое солнце. Боль ведь тоже бывает яркой. И сочной, как вишневые вершины прибрежных скал. И притягательной, как коралловые травы у их подножия.
— Да ты, матушка, извращенка! — зацокал в удивлении Сергей, днем позже рассматривая сказочный пейзаж, забытый Михалиной на кухонном столе. — Сплошная боль. И кто ж это нашу сиротинушку обидел? Дай знать, на куски повру мерзавца! Однако, сколько экспрессии. И страсти! Небось, полночи с муженьком зажигала, художница!
— Дай сюда! — выхватила этюд Михалина. — Это не на заказ. Это так, личное…
— Ну-ка, погоди! — Сергей рисунок не отдал, спрятав за спину, а потом поставил его на вытяжку над плитой, ревниво оберегая от хозяйских поползновений в его сторону. — Как это не на заказ?! Очень даже на заказ! И уверен, что неплохие денежки за него получим. Даже знаю от кого. Такие вещи на ура, между прочим, идут. А ты себе еще напишешь. И вообще, нечего отвлекать делового человека. Я к тебе не просто так. Я к тебе по поводу.
— Да отдай же ты! — Михалина изловчилась и допрыгнула до заветного листа. — Все равно незакончено ничего. А что у тебя за повод?
Перевести стрелки не удалось — Сергей имел ту еще хватку. А посему этюд не отдал, свернув в трубочку и спрятав в своем бездонном кейсе.
— Вот и хорошо, что незакончено. Это сейчас актуально. Многим нравится. А теперь к делу. Заказик имеется. Выгодный. Заплатить обещали в американских рублях. С тремя нулями справа. В твоих, между прочим, тонах. Два пейзажа и натюрмортик. Я тут размерчики набросал. Кое-какие наметки по содержанию. Ориентировочку. Возьмешься?
Хотелось отказаться — какие заказы, когда рушиться личная жизнь. А потом на смену приливу слабости пришла злость. И Михалина согласилась. Теперь она одинокая женщина, которую некому кормить и содержать — как же можно от заработка отказываться?
Три недели проработала как одержимая. Справилась с пейзажами. Остался натюрморт. Еще неделька и…
Помешал Гошка. Надо же! В кои-то веки обозначился! Ну, не просто так. А со значением.
— Надо бы вещички кое-какие с дачи забрать, — топтался он у порога, не решаясь войти в дом.
В собственный, между прочим, дом!
— Ну и с какого боку ты решил меня в своих намерениях задействовать?
— Не злись. Дачу я тебе оставляю. Поэтому и хочу, чтобы ты со мной съездила…
— Очень надо! — фыркнула Михалина, намереваясь послать супруга куда подальше вместе с его любимой дачей. Кто ее туда будет теперь возить? Не на маршрутке же… Да и вообще… Дача была прерогативой Игоря. Михалина имела к ней весьма косвенное отношение. Ездила на пару недель летом, когда муж успел все вымыть, вычистить, засадить и даже прополоть. Не лежала ее душа к садово-огородным утехам. Ладно бы в лес сходить. Да в речке искупаться. Ну, соловья послушать. Чайку в беседке попить. На закат полюбоваться. Цветочки понюхать. Побродить по росной траве… Подремать в гамаке под яблонькой… Да оказывается, много хорошего в этой самой дачке набралось! И как это она раньше не замечала!
— Я это… — напомнил себе муж, рассматривая лужицу под сапогами. — Я на машине. Подумал, что сегодня выходной… Почему бы нам не съездить?
— Между прочим, я без выходных теперь работаю. Приходится, — пошла на вираж Михалина, — сам понимаешь. И потом, можно ведь было позвонить. Предупредить. Мало ли, какие у меня планы. А то месяц ни слуху, ни духу, а теперь два дня под завязку! Это нормально, по-твоему?!
— Почему два? Мы за пару часов управимся!
— Держи карман шире! Завтра у нас что?
— Завтра? — муж продолжал корчить идиота. — Понедельник. А что?
— Как это что? Завтра у нас развод! — Михалина схватила с полки конверт, вытащила повестку. — 5 октября, 15.30, кабинет 216, судья Михайлов. Правильно?
— Правильно, — поник Игорь. — Значит, не поедешь?
— Ага! Пришел, все разрушил и в кусты! А я вот возьму и поеду! Мне и самой хочется. Вернее, нужно! Мне натюрморт нужно писать. На натуре! Чтоб листья были кленовые. Солнце. И гранаты. И бокал с красным вином. И веер.
— Веер? Это еще зачем?
— Для настроения! Хочу натюрморт писать в опавших листьях! Бабье лето. Чего бы еще добавить? — она заметалась по комнатам в поисках подходящей натуры. — А ты посиди пока, чаю попей! Нет, ну надо же, как здорово получилось! Три дня думала-гадала, как бы к работе подойти. А тут… Уже чувствую! Да что там чувствую, вижу! Супер! Гошка, я тебя почти люблю! Обожаю!!!
Она собралась в пять минут. Кинула в сумку свитер, кроссовки, мольберт. Чмокнула в лоб допивающего чай мужа (бывшего мужа, бывшего!):
— Вперед, моя муза! Вперед! И не на час! До самого вечера! У вас своя свадьба, у нас своя!
Они добрались до места к полудню. Почти добрались. Оставалось каких-то десять километров, когда Михалина увидела склоненную над рекой старую ель, укрывшую собой молоденький кленик. И огромную кучу ярких листьев рядом.
— Гошка! Это же то, что надо! Мечта! Поэма! Сказка! Останови сейчас же!
— Нам ехать надо! Соберу все, а на обратном пути остановлюсь.
— Не обманешь?
— Слово!
— Ну, смотри! Повезло тебе, что солнце не с той стороны светит, а то провел бы со мной выходной под елкой. А что? Слабо? Вечер перед разводом прошел в интимной обстановке. Супруги расстались весьма довольные друг другом. Как тебе такой финалец? Соперница переживет?
— Не начинай…
— Скажите пожалуйста! — Михалина сама не понимала, отчего ее понесло, но не могла остановиться, доводя почти бывшего супруга до белого каления. Благо, что дорога была недолгой. Через четверть часа она уже бродила по засыпанному листвой участку, время от времени косясь на снующего взад-вперед Игоря. Любовалась гроздьями калины в багровых зарослях. Нагромождениями облаков в пронзительно синем небе. Вдыхала наполненный осенними запахами воздух. И уже видела перед глазами тот самый натюрморт. Мысленно переставляла местами его компоненты, меняла ракурсы, что-то добавляла, придумывала…
— Здесь же, здесь! Вот оно! Вот! Да не туда смотришь! Слева! Вот так, хорошо! Тормози! Нет, еще чуть ближе! — Михалина выскочила из машины и угодила ногой прямо в грязь. — Ну, вот! Мои любимые сапоги! И зачем только переобувалась? Гош, тут лужища с океан, давай объедем. Не вплавь же мне, в самом деле, добираться.
— И далась тебе эта куча! — вздохнул муж, вновь усаживаясь за руль. — Мне-то чем прикажешь заниматься? Сама-то засядешь за мольберт часа на три.
— Не соскучишься! — Михалина прямо-таки лучилась от предвкушения грядущего наслаждения и его результатов. — Грибочков поищешь. Обрадуешь свою пассию!
Мотор рявкнул нечто нецензурное, выплюнул облако дыма и заглох.
— Не поняла…
— А что тут понимать? Засосало. По самый бампер. И дернул меня черт…
— А ты не знал, куда себя деть! — рассмеялась почти бывшая супруга. — Вот и займешься на досуге! А мне тут недалеко. Три шага. Не поможешь?
Помог. Перенес на сухое место. На собственных руках. Без слов. И без стрельбы глазами. Одно слово рыцарь. Джентльмен! И каких людей теряем!
Михалина терзалась всякими-разными ядовитыми мыслишками, чтобы не рассиропиться на фоне грядущих событий. Подумаешь, развод! Обыкновенная формальность. Ведь по факту они сто лет не живут вместе. Просто сосуществуют. Вернее, сосуществовали. Месяц назад. Юбилей… Н-да…
Она дотащила мольберт и краски, поставила на поляне, выбрав нужную позицию. Разложилась. Взялась за компоновку натюрморта. Справилась быстро. Осталась довольна. Почти довольна. И с колоритом ей повезло, и с веером. И даже с фруктами. А чего-то не хватало. Самую малость.
Женщина оглянулась. Муж, почти бывший муж возился с машиной. Тихо плескалась у берега вода. Речушка самозабвенно отражала в плывущих водах макушки сосен, изгибы склонившихся верб, изящные линии тростника, чернеющие зигзаги коряг, глубину неба…
— Коряга! Вот и славненько! Теперь имеем полный комплект! — возрадовалась художница, вернувшись взглядом к диковинной ветке, торчащей из воды в полуметре от берега. — Самую верхушечку сбоку приладим… Только бы тучки на солнышко не наползли. Ну, надо же! В самый неподходящий момент! И с нашим-то счастьем! «Улетай, туча, улетай, туча, улетай!» — запела Михалина, пытаясь ухватиться за ветку.
Не тут-то было! Ветка в руки не давалась. И даваться, судя по всему, не собиралась. Ни с одной, ни со второй стороны не получалось у Михалины дотянуться до коряги. Зато Гоше удалось! Еще как! Машина наконец зачихала, забулькала, приводя в движение рыжие воды вокруг. Подалась назад и покатилась в обратную сторону.
— Э-эй! Ты куда?
— Назад. Мне инструменты нужны, иначе до города не доедем. На даче набор имеется. Я смотаюсь на часок. Без меня справишься?
«Вот сволочь! На грубость нарывается! Проверяет что ли?» — но злиться было некогда — тучи грозились закрыть солнце в ближайшие полчаса. — Уж как-нибудь, не извольте, сударь, беспокоиться! Езжайте с миром!
— Я серьезно.
— Ну не пешком же домой идти, в самом деле! Езжай уж, Шумахер!
Машина хрюкнула, выпустила еще один клуб чернющего дыма и скрылась за стеной сосен.
«Ох, чует мое сердце, не доедет он до дачи, — вздохнула вслед Михалина и повернулась к мольберту. — Только бы успеть свет ухватить. А до ветки я и потом доберусь!»
Свет она ухватила. Целый час прописывала основу натюрморта крупным мазком. Торопилась, стараясь запомнить и успеть побольше. Справилась. И снова пошла к реке. Решилась на крайние меры — ступила носком кроссовка в воду. Потянулась. Не достать! А если взять чуть правее? Примять рогоз, наступить поглубже. К тому же, здесь пригорочек. Ну-ка, ну-ка…
Она сама не поняла толком, как очутилась в воде. То ли поскользнулась, то ли оступилась. Но факт оставался фактом. Шлепнулась капитально. Вымочилась, пардон, до самых трусов. Не столько в самой воде, сколько в фонтане брызг, самой же и произведенном. Елы-палы! И куда теперь?! На дворе совсем не лето. И Гошка, паразит, все вещи в машине увез к черту на кулички.
— И далась ему эта дача! Что мне теперь моржевать что ли? И еще эта коряга дурацкая… — Михалина отшвырнула подальше цель своего предприятия, — и зачем она мне понадобилась? Го-ошка! Ты где… — и она заревела в голос, бездарно пытаясь выбираться из реки.
По пути поскользнулась еще раз, изгваздалась в грязи у самого берега, сдернула промокшую куртку, скинула кроссовки и принялась бегать по периметру поляны, пытаясь элементарно согреться:
— Солнышко, ведрышко, выгляни в окошечко, не дай умереть неразумной тетке в самом расцвете сил! Солнышко, ведрышко…
Куда там! Тучи громоздились непроницаемыми слоями, подозрительно низко нависая над местом трагедии. Здесь пахло уже не просто тенью. Пахло затяжным осенним дождичком. Если повезет, теплым. Если нет…
— Гошка, сволочь разэтакая! Ты на кого меня оставил?! Решил избавиться от бывшей супруги естественным, так сказать, путем?! Без лишних проблем… А я-то дура…
Дождь упал с неба сплошной стеной. И спрятаться от ледяного потока не было никакой возможности. И никаких сил. Руки, ноги скорчились от холода за минуту до ливня. Михалина сжалась в комок под раскидистым кустом и с жалостью смотрела на расплывающиеся по бумаге краски. Ее натюрморт превращался в рыжие потеки, убегающие с листа ручьями и реками. Холод подбирался к сердцу. Еще немного и…
«Может, попробовать встать. Побежать по следу. Вдруг, этот идиот додумается вернуться. Вот только бы найти немного сил. Хоть капельку. Самую капельку…», — мысли расплывались акварельными ручейками, леденя мозг смертельным холодом. По телу такими же холодными реками разливалось равнодушие. И уже не хотелось ни бежать, ни ругать последними словами Гошку, ни думать, ни даже чувствовать…
— Ты что это, Михалина? Ты зачем? Ты почему не спряталась? — сквозь годы и века достучался до спящей красавицы ее верный рыцарь.
Зачем достучался? И зачем так больно хлопает ладонями по лицу. Какой там хлопает, лупит изо всех сил! Нет, ну надо же! Нашел время! Идиот!
— Чего? Ты чего шепчешь? Эй!
— Машина…
— Нету машины! Приказала долго жить! Километра три проехала и кирдык! А ты, ты-то как?! Почему не спряталась куда-нибудь? Хоть под елку! Ты ж мокрая совсем! Девочка моя…
В голосе Гошки сквозило давно забытой нежностью. И теплом. Обыкновенным человеческим теплом. Нет, не совсем обыкновенным. Родным… И таким желанным…
Михалина всхлипнула, прислонилась к широкой мужниной (всем назло мужниной!) груди, зарылась носом в недра колючего свитера, застонала. От избытка чувств.
— Погоди, я сейчас! — муж оторвал ее размякшее тело от травы, понес куда-то, на ходу снимая промокшую одежду, заворачивая во что-то мягкое и теплое. Неуклюже ворочал, что-то приговаривал. Вливал в горло что-то горячее и сладкое. Зачем-то снова разворачивал. Укладывал. Прижимался сильнее и сильнее. Обжигал дыханием. Растирал. Хлопал по щекам — как опять? Да что же это делается!!! Опять поворачивал. Пребольно растирал спину колючей шерстью. Дышал куда попало. Горячо дышал! Щекотно. Что-то там еще… Натыкался руками на коленки, локти, ягодицы, снова ягодицы и опять. Она застыла в протестующем движении, насторожилась, на секунду позабыв о холоде. Что-то не туда занесло почти бывшего супруга. Совсем не туда! Или…
Ситуация казалась знакомой. Где-то Михалина про это читала. Или смотрела. И даже начинала вспоминать, где именно. А потом отбросила в сторону это бесполезное занятие. И занялась новым. Еще как занялась! Ярким пламенем! Вспыхнула разноцветными искрами. Разлетелась на клеточки-молекулы. И возжелала близкого. Как никогда прежде не желала. И не представляла даже, что могла желать подобным образом. И получила желаемое. И даже сверх того.
А потом мысли исчезли. И чувства, кажется, тоже. Вообще исчезло все. Кроме восторга. Нет, не восторга. Кроме… как же это назвать? А никак! Потому что не думалось. И слов для идентификации неизведанных прежде ощущений не было. Не поддавалась эта безумная опустошающая радость словесным измерениям. И не нуждалась в них. Пятое измерение… вот оно какое… Вот оно!
Все завершилось возвращением на землю. Полетом в ослепительном лабиринте сияющих на солнце листьев. И пускай солнце давным-давно зашло! И пускай цвета листьев не было видно. Как, впрочем, и самих листьев тоже. «Самого главного глазами не увидишь»! Михалина обрела способность дышать. Вобрала в грудь как можно больше витающих в холодном воздухе запахов, глупо хихикнула и уткнулась лицом в теплую грудь мужчины. Почти мужа. Или…
Додумать не успела. Улетела в королевство снов.
— Что же это было, Господи?! Как же ты мог позволить… — Михалина не договорила, осознав чудовищность преступления — она посмела солгать! Ему!!! — …Прости… Прости, Господи! Не ведаю, что творю. Но… Как же… Зачем же… И что теперь делать?
Михалина закрыла лицо руками, несколько раз жалобно всхлипнула и заплакала. Слезы текли по щекам, скатывались за уши, обжигали лицо. Плакалось сладко и самозабвенно.
Душа затрепетала, заметалась в груди, а потом вырвалась наружу и понеслась к вершинам окружавших поляну елей и сосен. Запуталась в сети голых кленовых ветвей. И взглянула вниз. И замерла, зачарованная открывшейся картиной.
Среди вороха разноцветных кленовых листьев лежала женщина. Волосы растрепались. Щеки пылали пунцовым румянцем. Губы набухли. А глаза… глаза сияли ничем неприкрытым торжеством. И все это принадлежало ей…
— Порочно? Или прекрасно? Скорей, и то и другое. Но мне нравится! Нравится! Нравится!!! И пускай порочно. И пускай глупо и распущено! Зато как сладко! И соблазнительно…
Михалина впустила на место проказницу-душу. Прислушалась к себе:
— Да, это случилось впервые в ее жизни. В сорок пять. И возможно никогда больше не повторится. Стоило ли плакать? И вообще что это было? Взлет? Или падение? Или то, что называется похоть? Или… Нет! Не то, не другое и даже не третье. Это рождение… Рождение женщины. Поздно?! Да оно вообще могло не состояться! Никогда. И, кажется, я уже была готова к этому. Потому что… потому, что мне и в голову не могло прийти, что можно так чувствовать, так ощущать. Так быть, в конце концов!
Она вытерла слезы. На всякий случай, слизнула одну, чтобы удостовериться в своих подозрениях. Все в порядке — слеза оказалась сладкой на вкус. Кто бы сомневался! Женщина откинула назад растрепавшиеся волосы, застегнула до последней пуговки на фланелевой рубашке мужа, своем единственном одеянии. Закуталась в его же куртку. А теперь спать! Спать! Спать!
— Михалина! Что же ты не отзываешься?
Ну вот и поспала!
Она открыла глаза. Рядом стоял запыхавшийся Гоша. Господи! Как же он хорош! Сто лет не замечала! И помолодел лет на надцать. Или дцать? Молодой, горячий — прям, плейбой на прогулке. А сама-то, сама! Вот что делает с людьми…
— А я плутанул неслабо. Пошел не по той дороге, идиот! Ты в порядке? Кофе хочешь? Еще не остыл… И бутерброды…
Гошка лепетал, отводя плотоядный взгляд от почти уже бывшей супруги. А она прятала счастливую улыбку в ворот куртки: «Господи! Неужели кофе? Кофе в постель?! Первый раз в жизни! Что же будет дальше? Как мне жить со всем этим? Может, оставить его себе? Или отпустить? Чего же я хочу на самом деле? Чего же?»
— Кофе хочешь?
— Да не хочу я твоего кофе! Я тебя хочу…
И плевать на условности! О будущем она подумает потом, а пока попробует повернуть время вспять. Всего лишь на несколько часов…
Натюрморт не получался. Михалина отсутствующим взглядом наблюдала за рождением своего нового детища. И удивлялась самовольству кисти. Та гуляла по бумаге как кошка. Сама по себе. Являя удивленному взору хозяйки нечто непостижимое. Нагромождение кленовых листьев всевозможных цветов и оттенков. Просвечивающееся на солнце. Затемненное еловыми лапами. Пропитанное влагой. Скрывающее за собой великую тайну. Скрывающее тщательно, будто оберегая от посторонних взглядов. Тщательно, но недолго.
Из глубины бумажных слоев и причудливых разводов капризницы-акварели проявлялось нежное пятно. Выплывало, заполняя собой смысловой центр картины, поглощало все лишнее. Концентрировалось деталями и детальками. Доходило до совершенства. Рождалось. Дышало. Жило собственной жизнью. Разве можно вот так… Но ведь можно…
— Мамочки дорогие! — раздался за спиной полувсхлип-полустон. — Да что же это тут деется?!
Михалина оторвалась от созерцания: так и есть! Незваный гость — хуже татарина. А если этот гость еще и безо всяких комплексов…
— Ну, ты, мать даешь! Вот это стриптиз! Душа нараспашку — смотрите, завидуйте! Да тут шедевром мирового масштаба попахивает! Это где ж ты таких страстей нахваталась? Да ладно нахваталась! Так ведь еще и выплеснула во всем чувственном беспределе на бумагу! Вот это да! Слов не хватает! Одни эмоции!
— А по-моему, слов как раз перебор. И почему без стука?
— Муж сказал, что ты свободна. До вечера.
— Ах, муж…
Как же давно это было! Целых три месяца назад. Сколько воды утекло за это время. Сколько изменений произошло в жизни Михалины!
Портрет она назвала «Рождение женщины». И даже позволила Сергею выставить его на нескольких выставках. Не простых — международных. На одной из них получила премию.
— Давай продадим! — возбужденно шептал ей на ухо Серега. — Какие деньги предлагают! С ума сойти! Снимешь студию. Бросишь работу. Мы с тобой тогда горы свернем! Решайся, Линка!
Не продала. Оставила себе. Повесила в спальне. Подальше от чужих глаз. На премию отремонтировала лождию, превратив ее мини-студию. А с работы уволилась. От заказчиков теперь не было отбоя — «Рождение женщины» сделало Михалину Коханую модным автором.
Натюрморт все-таки осилила. Пусть не с натуры, по памяти. Но работой остались довольны. Даже расщедрились на прибавку к первоначальной цене.
Гошка так никуда и не ушел. Разве после такого уходят? Да и она никуда бы не отпустила мужа. После такого не отпускают! В тот день они добрались домой лишь к вечеру. С тысячами приключений и заморочек. Но ничего конкретного не запомнилось. Кроме той смой кучи кленовых листьев и прочих, куда более интимных подробностей.
Многое, ненужное забылось. Осталось главное. И кофе остался. Каждое утро. И непременно в постель. Теперь, правда, с молоком. И с сахаром. Молока становилось все больше.
Неудивительно — Михалина ждала ребенка. Самого желанного из троих (только бы не почувствовали дочки!). Обязательно мальчика. И обязательно рыжего. Как те самые листья…
.
.
Такая разная осень
«Унылая пора, очей очарованье…» — осень Лариса не любила. Слышала, что осень любят лишь неврастеники да гении. К гениямм она себя уж точно не относила, а нервы… они у всех нервы.
Впрочем, хроническая нелюбовь совсем не мешала ей любоваться яркими красками увядающей природы. Желтый вообще был ей к лицу, а красный… и какая же женщина не любит красного? Пускай и воротит порой нос, а втайне вздыхает, ох, если бы не общественное мнение…
А день сегодня на диво хорош! На небе ни облачка. Да и где ты еще такую синь увидишь, как не осенью. Солнце не ленится, каждый листик просвечивает. Цвету сочности добавляет. Вон, березы, словно позолотой покрыты. А на клены вообще без темных очков не взглянешь.
Проходя через парк, она собрала целый букет — ветка рябины, три кленовых листа сочного бордового цвета, какую-то не успевшую пожелтеть былинку. Обломила ветку с березы. Без любимого желтого не комплект!
Даже на улетающих журавлей успела посмотреть. Времени — пруд пруди. Хотя и дел полно. Но почти все мило-необременительные. Как вспомнишь, так губы сами собой в улыбку склаываются.
Пятница — короткий день. Шеф попросил отнести пакет документов подрядчикам. Лариса согласилась — как раз по пути. Ловкость рук — и благосклонность шефа обеспечена. Плюс сокращение рабочего дня еще на полчаса.
Начать она рассчитывала с посещения поликлиники. Давно собиралась. Талон еще вчера заказала. Надо, значит, надо. Вот управится, а дальше останется лишь блаженствовать. Что-что, а визит к гинекологу приятным не назовешь. Да еще по такому поводу…
«Ладно, об этом потом, — отмахнулась Лариса как от назойливой мухи. — Никуда оно не денется».
А пока… Пока ей хотелось думать о предстоящем вечере.
Сорок пять — это только в теории «баба ягодка опять». А на практике… Морщинки, упорствующая седина, бессонница, круги под глазами. Приходится вертеться и крутиться. Чтобы соответствовать этой самой ягодке. А результат…
Она вздохнула и покосилась в зеркало витрины. Ну вот, вчера же маску делала, а круги под глазами напоминают бабушкины очки. И животик выпирает. Ну-ка… уже лучше! Женщина приосанилась. Приподняла грудь — совсем другое дело! Если бы надолго. А то ведь сейчас за угол завернет. И забудет…
А мимо вон какие красотки пропархивают. Так и ориентацию можно потерять. В смысле, сексуальную. Очередной вздох совпал с очередным взглядом в зеркало. Увы… увы… увы… Никакого сравнения! Разве что букет…
Вот и муж в последнее время потерял интерес. С работы сразу в телевизор. Или в интернет. Впору, как в том анекдоте противогаз надевать: милый, я не изменилась? И не факт, что снизойдет до выщипанных бровей. Скорее, просто отмахнется: ты как всегда прелестна. И переключит канал.
«Но ничего! Сегодня он у меня попрыгает! — Лариса коварно улыбнулась и почти впорхнула в поликлинику. — Только бы с этим недоразумением разделаться. Подумаешь, задержка! Мало ли… тьфу-тьфу-тьфу…
Лифт оказался свободен. И здесь везет!
До седьмого этажа она успела подумать о грядущем сюрпризе. Вчера неожиданно выдали премию. Никто уже и не верил — проект сдан в разработку давно. Понадеялись и забыли. В общем, сами собой нарисовались свободные деньги.
И Лариса решила — чем черт не шутит — удивить мужа. Подумаешь, сорок пять! Да она еще очень даже женщина. О главной причине своего подвига думать не хотелось, пускай гинекологи разбираются. А что касается остального…
Об этом вспоминалось с наслаждением. Присмотрела в бутике платье для коктейля. Ничего подобного покупать не собиралась, просто в глаза бросилось. Сначала цвет, потом все остальное…
— Шикарный цвет. Ваш, к тому же, — поддала жару продавщица. — Томный, теплый, несколько вызывающий. Примерьте.
Вообще-то Лариса шла на пальто посмотреть. Старое стало вдруг коротковато и узковато. Да и стиль уже не совпадал с желаниями. Словом, устарело. А осень требовала к себе пристального внимания. Еще немного — и без пальто не выйдешь.
Да, намерения были благими. Но последствия…
— Отпад! — всплеснула руками продавщица. — Муж впадет в стопор.
Последняя фраза все решила. Хотя сомнения и остались. С ними можно было договориться — ночь длинная…
— Завтра зайду. Вот наберусь смелости. Одно смущает — декольте. Не слишком ли?
— С Вашими-то данными? Грудь, плечи — чисто модель. Сейчас как раз такие формы в моде. Берите, не сомневайтесь! Еще один медовый месяц Вам обеспечен! У меня глаз наметанный.
Скажите, пожалуйста, и грудь, и плечи, и формы… Зашла бабка, вышла молодица! Плюс гарантия медового месяца. Как тут не поплыть?
И она поплыла. Как раз мимо недавно открывшегося ресторана. Загоревшийся от радужных перспектив взгляд уткнулся в яркую афишу: Здесь и сейчас! Романтическая аура. Живая музыка. Отдельные кабинки. Вы еще раздумываете? Только представьте себе: ужин при свечах, саксофон играет блюз только для вас двоих… Вы еще раздумываете?..
Дальше читать она не стала. Хватило двух первых абзацев. Купить такое платье и не выгулять?! Нонсенс!
— Два места. Да, поближе к эстраде.
Дело было сделано.
Теперь бы с проблемой разобраться…
— Беременность? — брови докторицы поползли на лоб. — Поимели бы совесть. Нет, милочка, это не так называется.
Есть что-то, чего я не знаю? — на глаза попался лежащий на подоконнике букет. Рябина определенно подвяла, а кленовые листья имели на редкость ядовитый оттенок. Неужели…
— А что Вы хотели? Возраст диктует нам свои условия. Если хотите красиво — менопауза. Если конкретно — климакс. Сразу предупреждаю: процесс длительный и не особо приятный. Но не смертельный! Вот рекомендации. И сейчас выпишу рецепт, попьете для самоуспокоения.
Мир рушился на глазах. Здравствуй, старость! Прощай радость и надежда. Прав был муж…
Она спустилась с крыльца на негнущихся ногах. Упала на скамейку. Невидящими глазами уставилась вникуда.
Впрочем, беда бедой, а на зрение грех было жаловаться. И парк за дорогой просматривался до последнего листочка.
Было бы на что смотреть! Ужасающая безвкусица и пошлость. Вычурные формы и возмутительные оттенки. С красным явный перебор. Желтый вообще не к месту. А тут еще и оранжевый. И это вездесущее солнце… Скажите на милость, кому может понравиться такое?! Разве что гениям и психопатам!
— Расстроились? И зря, — рядом присела акушерка, присутствующая на приеме.
Только жалости не хватало для полного счастья!
— Скажу Вам, я тоже поначалу комплексовала. А потом плюнула. Баба и баба. На мне же не написано, что я в тираж вышла! Как спала с мужем, так и сплю. Еще и проще — не стоит на контрацептивы тратиться, — собеседница смущенно хихикнула и наклонилась чуть ближе, — и на прокладки. Летом вон месяц на море загорала, и никаких лишних проблем! Так что не стоит ваша проблема дополнительных морщинок. Какие наши годы!
Она поднялась и пошла прочь. Лариса посмотрела ей вслед. Ладная фигурка, локоны по плечам. Туфельки на каблучках — цок-цок. Женщина! Может, не так все страшно?
Посмотрела на часы. Стоило поторопиться. На свидание с собственным супругом опаздывать не хотелось ни при каких обстоятельствах. Правда, в выборе ресторана она теперь сомневалась. Да и в декольте…
— Нет, я, пожалуй, остановлюсь на кремовом пальто. Пусть платье останется моей неспетой песней. И шарфик подберите повеселей. Не хочется бабушкой выглядеть.
Отложенных на платье денег хватило и на новую блузку. Примерно в том же тоне — брусничный удивительно шел к цвету лица и глаз. Да и фасон выгодно подчеркивал талию и высокую (пока, но все же!) грудь.
И ничуть не прогадали, — шепнула ей кассирша. — Платье-то каждый день не наденешь.
Что бы она понимала!
Впрочем, отражение в зеркале не разочаровало. Да, немолода, но все еще хороша собой. Одета со вкусом. Теперь бы чуточку позитива в душу…
— Нет, нет, новое я надену. А старое можете завернуть…
Солнце склонилось к закату. Осенние краски чуть смягчились, приобрели загадочность и благородство. Лариса не удержалась — добавила к своему букету несколько листьев каштана. Приблизила осеннее чудо к лицу. М-м-м… как хорошо пахнет! И застучала каблучками.
А вот и ресторан. Кажется, не опоздала.
— Лариса…
— Что, любимый?
— Ты сегодня какая-то… особенная… новая… неожиданная…
— Не нравлюсь?
— Я бы позволил себе не согласиться. Ах, да… — муж смущенно протянул ей ветку желтых хризантем. — Это тебе… очень подходит к букету…
Желтый… ее любимый цвет. Она прижала цветы и листья к разгоряченному непонятно от чего лицу. Засветилась улыбкой. На ступеньках обернулась. Осень… чудесное время года. Так гармонично завершает свой цикл природа.
Конечно, к гениям она не имела никакого отношения. Может, все-таки все дело в нервах?
09.08.2013