Космос Джойса. К 100-летию публикации Улисса
Космос Джойса, начинаясь в розово-праздничной, утробной античности — впрочем, пересекаемой зыбкими тенями обитателей Аида: вот выступает монструозная Геката, чей оскал свидетельствует о тщете всякой надежды — расширяется многообразно, организуя собой своеобразное подобие вещественного и идейного Большого взрыва…
О, бессчётно, жёстко, с судейской чёткостью фиксируемое количество бытовых подробностей: сосуды и столовые приборы, улицы и проулки, виды транспортных средств и предметы обстановки квартиры — весь этот пёстрый антураж на фоне которого происходит новое странствие нового Улисса: ничем, впрочем, не похожего на легендарного, многоумного героя пресловутого эпоса…
Шутовство, вшифрованное в бездны текста, разлетается смысловыми играми: и объектом, проверяемым на твёрдость, могут стать, как речения Святого писания, так и тексты патристики; а уж тень Порясающего Копьём вездесуща: как же без неё…
Сухо выписанная сцена: скажем, урока истории, который ведёт Дедал, сменяется речевой бурей, когда пласты различных текстов наползают друг на друга, сшибаясь, как льдины во время ледохода, и пиджин-инглиш звучит не менее выпукло и внушительно, нежели заскорузлые, ветхие тексты хроник: вернее, восстановления из них, насыщенные фактическим содержанием начала конкретной главы.
Всё сорвано с осей и петель — и грандиозная улыбка Гаргантюа витает над пространством-космосом романа, отвечая медленно таящей улыбке Чеширского кота, которому чётко известно, что цена всему иллюзия: просто различными они бывают.
Пышный космос, избыточно детализированный — и уютный, домашний, когда дощатый сортир коррелирует с дачной памятью советского человека сорока-пятидесяти лет; когда Нора великолепно, сугубо по-античному возвышается своим грубо алкающим телом и ненасытимой плотью; и каталог рекламных объявлений превращается в каталог заурядной будничности — мало чем отличающейся от сиюминутности, знакомой большинству (что тут поправка на время! не действует почти).
О! Сгущение иных абзацев — подлинная химия слов, звёздные россыпи подтекстов.
Похороны не страшны, но нелепы — все ощущения, связанные с ними, скорее докучны, нежели пропитаны страхом и отчаянием…
И длится, льётся, играет поток словес, причудливо вихрясь, тонко соплетаясь; длится и играет, шумно вливаясь в вечность — такую условную, такую конкретную.
Розовое море Бориса Рыжего. К годовщине ухода
Неповторимость интонации и ощущение чуда: два ощущения не оставляют при чтении стихов Бориса Рыжего.
Метафора всегда двойственна — сравнивая два предмета или явления поэт уточняет их место в мире, лишая их при этом индивидуальности. Метафор мало в стихах Рыжего, и, хотя порою они блестящи, там жизнь обнажена, как схема — не в них суть.
Суть в гипнотическом воздействии стихов на читателя, когда из простейших комбинаций слов вырастает (будто от соприкосновения слов высекаются искры нот) чёрная музыка — чёрная только сначала, ибо, если вчитаться, вслушаться, пронизана она золотыми нитями (в том числе жалости, сострадания ко всем малым сим), что тянутся к высоте, от какой и исходят стихи.
Сила бывает примитивной, низовой, бывает умной, но бывает и такой:
Мне дал Господь не розовое море,
не силы, чтоб с врагами поквитаться —
возможность плакать от чужого горя,
любя, чужому счастью улыбаться.
Редкий дар редкой душевной силы.
Она — душа Бориса Рыжего — очевидно была нежной, и, несмотря на задиристость, подчёркнутое пацанство Бориса, к нему самому вполне применима формула Китса: Мир слишком груб для меня.
О! этот мир — разливающийся успехом, пьянством, драками, поэзией — мир у берегов розового моря, когда один эпитет становится космосом, сливающимся с морем…может быть, человечества.
Мрачны ли стихи Рыжего? В них избыток смерти, жизненного свинца, приблатнённой лексики, ощущение скорого своего финала постоянно, но подлинностью, нежностью своей, сентиментальностью, пусть даже и алкогольной, жёстким мастерством тянутся они волшебными цветами к свету.
По-разному можно понимать богослужение: примитивно-кондово — выполняй предписания церкви, и будет тебе рай, или используя метафизические, мистические толкования визионеров… а можно считать богослужением развитие себя, своего огромного дара, развитие, растянутое на всю — такую длинную, невыносимо короткую жизнь поэта Бориса Рыжего.
А про подлинный рай мы ничего не знаем.