Согласитесь, что за три года и восемь месяцев можно досконально изучить потолок над собой, если по пять часов кряду через день лежишь на спине под этим самым потолком. Я и изучил его. Знаю каждую трещинку, каждую планку, которыми он оббит большими квадратами, все лампы, расположенные в средних квадратах, и конечно, кронштейн, на котором висит телевизор.
Слава Богу, я не был прикован к больничной койке, но лежать должен был на спине, чтобы оставалась неподвижной моя левая рука, в которую были воткнуты две толстые иглы. Одна из них – в вену, другая – в артерию. От иголок шли трубки к аппарату искусственной почки, который помогал мне выжить, ибо обе мои собственные почки страдали ХПС – хронической почечной недостаточностью и не могли выполнять свои прямые функции, а именно – очищать организм от токсичных веществ.
Этот аппарат выкачивал из меня кровь из артерии, прогонял ее через специальный фильтр и опять, уже через вену, вкачивал обратно. И так непрерывно раз 16-18 за сеанс.
Как я вычитал в интернете, если бы меня не посадили на гемодиализ или я бы перестал получать его, то прожил максимум неделю, причем с муками и болями, поскольку все токсичные вещества оставались во мне.
Насколько я знаю, гемодиализ чистит кровь от токсинов примерно на 60%. Так что оставшиеся накапливаются в различных частях организма. А посему у меня постоянно болят суставы, особенно на всех пальцах обеих рук и кистях, держится какой-то туман в голове, опухают и горят ноги, стал ухудшаться слух и имеют место быть другие «удовольствия». А если к тому же приплюсовать инсулинозависимый диабет, то картина моего здоровья складывается незавидная.
Не знаю уж, от диабета ли или от диализа пришла еще одна напасть. Скорее всего, от последнего. Уже с полгода примерно через час-полтора после начала диализа у меня начинало пропадать зрение. Я видел все как сквозь густой туман или толщу воды и, хотя капал перед диализом капли в глаза, но это не помогало. А потеря зрения во время диализа приводила к тому, что я уже не мог в это время ни читать, ни смотреть телевизор. И что же мне оставалось? Думать, вспоминать.… Думать о своем положении и вспоминать о своей жизни, вытаскивая из памяти те или иные эпизоды. И тут на днях мне вспомнился один из них, который, как мне показалось, напрямую связан с моей нынешней ситуацией.
В конце июля-начале августа 1971 года я лежал в больнице. Не то с гастритом, не то с колитом, или с тем и другим, с полным «джентельменским» набором. Да и ничего удивительного в этом не было. В 17 лет я ушел из родительского дома на учёбу в институт, уехал в другой город, пять лет жил в студенческом общежитии. Потом три года на заводе и тоже — общежитие, потом еще три года в аспирантуре и опять же жизнь в общежитии, теперь аспирантском, не отличавшимся от студенческого. И, естественно, все эти годы — питание в столовых, или «перекус» всухомятку, то плавленым сырком «Дружба», то еще чем-то аналогичным. Удивительно ли, что гастрит и колит достались мне в полном объеме. Сначала просто побаливало, я терпел, даже раз съездил «попить водички» в санаторий «Добрянка» под Тулу. Помогло, но не надолго. И хотя к этому времени я был женат и в столовые не ходил, летом 1971-го прихватило так, что уложили в больницу.
Это было точно в конце июля-августе 71-го, потому что, помню, как раз тогда погибли наши космонавты, Добровольский, Волков и Пацаев, и мы всей палатой обсуждали это событие. Пролежал я в больнице где-то пару недель и уже подумывал о выписке, и в это время получил письмо.
Оно было из Одессы из редакции молодежной газеты «Комсомольская искра». С газетой этой, кстати, очень интересной, я дружил к тому времени уже три года. Тогда я впервые прилетел в этот город и сразу же влюбился в него. Да что говорить: Одесса есть Одесса. Кто не был в ней, тому не расскажешь, а кто был – все знает сам.
В первый приезд в Одессу мне повезло еще и потому, что я привез ребятам из «Комсомольской искры» привет от администрации «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты», поскольку был вхож туда, так как печатался у них. И в связи с этим приветом журналисты молодежки взяли надо мной шефство и провели по таким одесским местам, которые знали только коренные одесситы. Меня это просто потрясло. Я только удивлялся себе, как это я раньше не был здесь.
На следующий год я был на знаменитой одесской Юморине, где познакомился не только с одесскими юмористами, многие из которых стали моими друзьями на долгие годы¸ (и в первую очередь Даниил Мильруд, который печатался под псевдонимом – Данил Рудый), но и со Жванецким, Карцевым и Ильченко, Альтовым и Мишиным…
Однако вернемся к письму. В нем мне официально сообщалось, что я стал лауреатом конкурса «Золотой якорь» и награжден по этому поводу путевкой в пансионат «Каролина Бугаз», что под Одессой. А посему мне предлагалось в течение недели приехать в Одессу и получить в Обкоме комсомола (поскольку конкурс проходил под его эгидой) заслуженную награду. Если честно, я не помнил, чтобы посылал юмористический рассказ на конкурс. Хотя просто так регулярно посылал юморески в «Комсомольскую искру» и они печатали их у себя. Вероятно, подумал я, один из рассказов ребята поставили на этот конкурс сами (что впоследствии и подтвердилась).
Это письмо стало для меня большим сюрпризом. Поехать в августе в Одессу на пару недель, причем в пансионат у моря, повидаться с друзьями и городом…. Об этом можно было только мечтать. Тем более, что свой законный отпуск за тот год я еще не использовал. Но для этого в первую очередь надо было выписаться из больницы.
Палатный врач, к которому я обратился с такой просьбой не пошел мне навстречу, сказав, что мне бы еще неделю надо побыть под присмотром. Тогда я пошел к заведующему отделением. Юрий Григорьевич, милый человек, с которым у меня наладился добрый контакт, прочитал мое письмо и сказал, вздохнувши: «Завидую я тебе. Я бы сам с удовольствием в Одессу махнул на недельку. Но что же мне с тобой делать?….. Ладно, раз такой случай тебе кинула судьба, грех им не воспользоваться. Выпишу я тебя, но дай мне честное слово, что будешь соблюдать диету». Честное слово я, конечно же, ему дал и через пару дней прилетел в Одессу.
Была шикарная погода, было шикарное настроение, и была перспектива шикарно провести время. Мне повезло: я без проблем снял номер в гостинице на Дерибасовской (!) и, не откладывая дело в долгий ящик, пошел в Большой дом, где размещалось все руководство города и области. Побродив немного по коридорам, я нашел обком комсомола, а в нем человека, у которого смог получить предназначенную мне путевку. Не выпуская ее из рук, я вышел на улицу и внимательно прочитал все, что было на ней написано, поскольку в кабинете лишь бросил беглый взгляд на цветной бланк. Все в этой путевке, начиная от моей фамилии и кончая двухнедельным сроком отдыха, было замечательно. Немного напрягло то, что срок начинался через неделю. Хотя, почему напрягло? Скорее обрадовало. Отпуск у меня был, как положено в то время, 24 рабочих дня или четыре недели. Продолжительность путевки – две недели, так что у меня оставалось время и в Одессе побыть, и с друзьями пообщаться. Но друзья мои днем работали и могли уделять мне время только по вечерам. А днем я был предоставлен самому себе, что меня нисколько не огорчало. Я упивался и одесским воздухом, и одесскими прямыми и зелеными улицами, и одесскими красивыми домами и, конечно же, морем. На второй или третий день днем я зашел на морской вокзал, который располагался на самом выступе главного причала.
Было время обеда, и я решил зайти в ресторан. Как ни странно, он был полон, и все столики заняты. Пришлось мне искать, к кому бы можно было подсесть. Вдали у окна я заметил столик, за которым сидел один человек, и подошел к нему. Это был мужчина моих лет. – К Вам можно? – спросил я. Он улыбнулся белозубой улыбкой на загорелом лице: «Конечно, конечно, присаживайтесь»
Я сел напротив него. Он уже получил заказ, но только приступал к еде. А я попросил подошедшего официанта, помня о данном врачу слове, что-нибудь диетического. Тот принял заказ и ушел. А сидящий напротив сосед сочувственно спросил: «А почему диетическое? Какие-то проблемы? Что болит?». «Да я вообще только из больницы, — вздохнул я. – Вот на диете сижу, сам толком и не знаю, что там у меня». Он посмотрел на меня более внимательно и уже без улыбки.
— Давайте, познакомимся, — сказал он. – Анатолий.
Я назвал себя.
— Дело в том, что я главврач Одесской больницы. Знаете что, приходите-ка вы ко мне завтра. У меня есть человек, зав. отделением, он просто волшебник. Таких диагностов я нигде не видал. Он вам все и скажет.
Я, было, удивился такому предложению, полученному от незнакомого человека, но почувствовал какую-то симпатию к нему и согласился. Мы закончили обедать и потом еще около часа бродили по бульвару вдоль моря, как-то сразу найдя общий язык. И при расставании он напомнил мне: «Значит, завтра в десять ты у меня». Я согласно кивнул и мы разошлись.
Назавтра я довольно быстро добрался до нужной мне больницы, поскольку вчера Анатолий подробно рассказал, как это сделать. Нашел кабинет главврача и, постучав, открыл дверь.
— Привет, — Анатолий в белом халате, увидев меня, улыбнулся обаятельной улыбкой и встал мне навстречу. — Молодец, что пришел, сейчас я Семена Борисовича позову, а ты садись пока.
И он указал мне в кресло около его стола. Я сел, а Анатолий, нажал кнопку на селекторе и сказал: — Семен Борисович, зайдите, пожалуйста, ко мне.
Мы не успели еще переброситься парой слов, как в дверь постучали, и порог кабинета перешагнул пожилой человек, в белом халате.
— Проходите, Семен Борисович, мы Вас ждем.
Семен Борисович, заметно хромая, подошел к нам и, сев в кресло напротив меня, вопросительно посмотрел на свое начальство.
— Тут вот какое дело, Семен Борисович, — сказал Анатолий. – Это мой друг, из Москвы приехал. Я хотел бы Вас попросить посмотреть его.
Семен Борисович кивнул головой, повернулся ко мне и внимательно оглядел меня черными пронзительными глазами. Я, было, открыл рот, чтобы рассказать ему о своих проблемах, но он предупреждающе поднял руку и сказал: «Не надо, ничего не говорите, я сам Вам все скажу».
Я вжался в кресло, а он, оглядев меня с ног до головы, начал негромким голосом перечислять все мои «болячки», да так подробно и точно, будто знал их заранее. Даже то, что я два года назад сломал руку, он сообщил мне. И про гастрит он мне сказал, и про колит, добавив, что сейчас у меня стадия ремиссии, а вообще-то, — здесь он сделал ударение, — все зависит от вас, и никакие врачи не помогут, если вы сами не будете следить за собой.
Я с изумлением слушал доктора и только согласно кивал головой. А Семен Борисович, перечислив все мои проблемы, замолчал, а потом сказал: «Знаете что, молодой человек, я могу Вам сказать на будущее – его глаза впились в мои, отчего по спине у меня пробежала дрожь, — я могу Вам сказать: Вы будете долго жить и долго умирать».
И после этих слов, он, попросив у Анатолия разрешения вернуться к себе в отделение, хромая вышел из кабинета.
Последние слова Семена Борисовича придавили меня, и я замер в кресле, уставившись на главврача. А тот улыбнулся, правда, не очень весело: «Ну, понял? Это не доктор, а рентген. Слава Богу, как ты слышал, он не нашел у тебя ничего такого страшного. А гастрит с колитом у нас у каждого третьего. Он правильно сказал, что все в твоих руках, так что сам большой, понимаешь, что к чему.
— Толь, это я понял, а вот на будущее…
Он опять улыбнулся: «Да не бери в голову. Нет, он сказал, наверное, правильно, он редко ошибается. Думаю, так и будет.
— Ну и что тут хорошего – долго умирать?
— Но он же предсказал тебе долгую жизнь, так что радуйся и живи, о смерти не вспоминай.
А что, подумал я, наверное, он прав. Когда еще будет она, эта долгая смерть, если мне обещана долгая жизнь. Значит надо жить и не думать о второй половине предсказания.
Я поблагодарил Анатолия и, не желая мешать ему работать, собрался уходить. Но он остановил меня и сказал, почему-то извиняющимся тоном:
— Погоди, хочу дать тебе добрый совет. Ты ведь, наверное, в курсе, что здесь было у нас в прошлом году, об этом весь народ знает. Я прошлогоднюю холеру имею в виду. Такого в Одессе еще не было. Люди убегали отсюда, чуть ли не на крышах вагонов. Город закрыли, всех приезжих согнали в «резервации». Бесконечные анализы, гетто сплошное. Много больных, бывало, что и с летальным исходом. Каждый год Одессу затопляют гости, а здесь все как вымерло. Честно скажу, сами одесситы были довольны. На пляжах свободно, в магазинах все есть, улицы чистые. Но приезжим не позавидуешь.
Так вот, сегодня утром пришла телефонограмма, что и в этом году ожидается то же самое. Уже начали выставлять посты на дорогах. Так что, знаешь что, пока весь этот кошмар не начался, давай-ка ты в Москву. С билетом я тебе помогу, а отдохнуть приедешь сюда на следующий год. Созвонимся, я сделаю тебе путевку в наш реабилитационный центр на море. И не затягивай, не сегодня-завтра город закроют.
От этих слов я просто обалдел. Я понимал, что Анатолий хочет мне только добра, но такого разрушения своих планов я никак не ожидал. У меня в кармане лежала путевка на две недели прекрасного морского отдыха…. А с другой стороны, если холера наступит в Одессе, как мне уберечься от нее со своим гастритом-колитом? И я согласился.
Назавтра я сходил в обком, сдал путевку (не пропадать же ей), зашел на вокзал, где в кассе на имя Анатолия мне был забронирован купейный билет до Москвы, выписался из гостиницы на Дерибасовской (!) и уехал домой. Всю дорогу, да и потом какое-то время я размышлял о правильности своего выбора. С одной стороны – пропал морской отдых, с другой – я вовремя ушел от холеры.
А в тот год холеры в Одессе не было. Но я не обижался на Анатолия, поскольку понимал, что он это сделал из самых лучших побуждений.
И вот теперь, лежа на диализе, с закрытыми глазами, поскольку они все равно не видели и, перебирая эпизоды из своей жизни, я вспомнил ту самую мою одесскую эпопею. Я вспомнил Одессу, вспомнил присуждение мне лауреатства за победу на конкурсе в газете, вспомнил пропавшую путевку в Каролина-Бугаз, вспомнил знакомство с главным врачом одесской больницы Анатолием Лобенко, вспомнил встречу с доктором-волшебником Семеном Борисовичем и его вердикт «Вы будете долго жить и долго умирать». Исполнилось ли он? Что я могу сказать про первую половину? Долго ли я жил? Наверное, долго: мне сейчас уже за семьдесят. Значит, предсказание одесского врача сбывается. Значит, и вторая половина его может сбыться? Значит, я буду долго умирать? Я не знаю, так ли это будет…. И сколько это – долго? Насколько дольше времени, что я уже прохожу гемодиализ? Насколько дольше уже прошедших трех лет и восьми месяцев?
Ноябрь 2012 г.