Дарья Вернер. Межсезонье. – СПб.: Астрель, 2012. – 348 с. – 3000 экз.
Дарья Вернер родилась в 1976 году в Москве. Окончила факультет психологии и педагогики Московского педагогического государственного университета. Живет в Вене (Австрия), работает референтом в Институте славистики Венского университета и преподавателем русского языка.
Серьезно начала писать прозу в тридцать один год. Своими учителями в литературе считает Михаил Булгакова, Стефана Цвейга, Исаака Башевиса Зингера, Питера Хёга, Астрид Линдгрен, Йоке ван Леувен, Рэя Брэдбери.
Первая публикация состоялась в 2008 году в немецком альманахе «Mächte» (эссе «Die Seiltänzergeneration» на немецком языке). В 2011 году вошла в лонг-лист премии «Дебют» в номинации «малая проза» с рассказом «Тысяча лиц тишины».
Роман «Межсезонье» живущей в Австрии Дарьи Вильке – далеко не первый опыт женской эмигрантской биографической прозы, однако в данном случае роман выделяется на общем фоне. Всё начинается с титульной страницы: Вильке выступила под псевдонимом «Дарья Вернер», желая слегка дистанцироваться от своей настоящей фамилии, под которой она пишет детскую прозу. С «взрослой» же прозой Вильке на момент написания романа иметь дело в дальнейшем не собиралась. Может, лёгкая мистификация и удалась бы, но книгу выдвинули на «Русскую премию» и во всех списках автор фигурировала под настоящей фамилией.
Для Вильке церемония вручения стала личным триумфом – она получила вторую премию. Казалось бы, есть место и повыше, но уступила она лишь Юзу Алешковскому, что для молодого автора может быть приравнено к победе – с учётом, что ей, Вильке, удалось обойти таких писателей, как Лену Элтанг (занявшую третье место), Елену Катишонок, Александра Мильштейна (не попавших в «короткий список») и других.
«Большой» сюжет романа умещается в одной фразе: московская семья, почувствовавшая себя неуютно на родине, переезжает в Европу – вначале в Прагу, потом в Вену, и с переменным успехом пытается там адаптироваться. На самом же деле сюжет распадается на два части – совершенно душераздирающая, без иронии, история девочки Сони – племянницы автора-рассказчицы, и общий образ современной Австрии. И если за перипетиями первого «подсюжета» можно лишь следить, затаив дыхание и ужасаясь (неужели такое может происходить в действительности?!), то второй – едва ли не лучшее, что есть в романе. Вильке подробно описывает свои, то есть рассказчицы, взаимоотношения с чиновниками, в основном с так называемым «Югендамтом» (ведомством по делам подростков и молодёжи). Каменная непрошибаемая стена чиновничьего вежливого безразличия и цинизма, о которую бьются герои – очень сильный образ, один из самых мощных в романе. Это, а также многое другое, с чем автор знаком далеко непонаслышке, являет совершенно чёткий и цельный, и, что главное, альтернативный вид нынешней заграницы. Параллельно этому Вильке даёт очень точные и совсем не глянцевые, не «путеводительные» описания Вены – действительно прекрасного города, но с которым каждому, кто туда приезжает надолго или навсегда, предстоит выстраивать свои отношения.
Роман написан не самым простым языком и в довольно сложном стиле. Не через каждое рассуждение можно продраться, не все мысли структурированы и достаточно ясно обоснованы, не все эпизоды органично вписаны в общую канву. Есть соблазн назвать «Межсезонье» потоком сознания, поскольку ряду формальных критериев текст вполне соответствует. Но всё-таки речь идёт о чём-то другом. Вероятно в данном случае столкнулись авторы разных произведений – детских и взрослых. Если в своей первой инкарнации (то есть в других книгах) Вильке чувствует себя абсолютно свободно и уверенно, то при переходе во вторую начались небольшие проблемы. Налицо лёгкая избыточность всего: и экшена, и описаний, и размышлений. Если осторожно предположить, что большинство сюжетных поворотов романа основано на реальных событиях, то автора можно понять – пережито очень много и всё хочется использовать в романе. Добавив к этому мощный ассоциативный ряд и порой слишком витиеватые высказывания, и получаем упомянутую избыточность. Возможно, исключив некоторые эпизоды и сократив количество философских отступлений, текст стал бы понятнее и читателю справиться с ним было бы легче. Опытный автор, скорее всего, не станет суммировать весь свой жизненный опыт в одном произведении – ни к чему это. А сюжетных интриг и коллизий «Межсезонья» хватило бы если не на два романа, то уж точно ещё на один большой рассказ или повесть.
Наконец, отдельного разговора заслуживает главная концепция романа – собственно, межсезонье. В качестве названия произведения это слово, несомненно, использовано удачно. Но вот сама мысль не очень развёрнута. Во время чтения возникает вопрос: всё-таки почему межсезонье? Что это в данном случае такое? Вильке регулярно возвращается к этому образу (то есть ни в коем случае нельзя сказать, что он притянут за уши – вовсе нет), но ответа не даёт. Она щедро рассыпает по тексту упоминания и эпитеты для своего межсезонья: «Когда пробуешь сказать что-то про Межсезонье вслух – исчезают слова. Их не хватает – ни на каком языке», «Люди Межсезонья – странные, под стать ему, научившиеся жить, не ощущая под ногами ничего кроме пустоты, умеющие балансировать в этой пустоте, как искусный канатоходец в цирке», «Межсезонье, как оторвавшаяся вдруг подкладка нарядного платья», «Чем больше ты убегаешь от Межсезонья, тем крепче оно держит тебя» и так далее. Но нет какого-то стержневого определения, которое бы пояснило, о чём вообще речь (первый абзац, слишком длинный, чтобы его здесь цитировать, мало что поясняет по сути). Если везде заменить слово «межсезонье» на что-либо иное (к примеру, «запах чужбины», «незнакомый ветер» или «щемящая тревога»), ничего принципиально не изменится. По-прежнему будет очевидно, что есть некий внешний (а иногда и внутренний) метафизический противник, с которым главный герой пытается – к слову, небезуспешно – бороться. Но что это за враг, доподлинно ведомо лишь ему, герою-автору. Разумеется, враг у каждого свой и читатель волен всё додумывать для себя, но авторским замыслом явно не предполагается, что читатель сам будет участвовать в подробном создании и воплощении этого мифа. Для этого пресловутое межсезонье в романе упоминается и описывается слишком часто. Ещё одно не самое сильное место – подзаголовок «роман-медитация». Медитация это, по-простому, размышление. Какой настоящий роман (а «Межсезонье», безусловно, таков) не является размышлением? А если брать индуистское значение слова, то тут наоборот, роман не дотягивает до медитации – слишком много в нём земного, мирского, внешнего. Что тогда имелось в виду в подзаголовке, неясно.
Впрочем, всё это не сильно влияет на общее впечатление от романа. А оно, впечатление, очень положительное. История действительно захватывает – возможно, те, кто знаком с австрийскими (не просто эмигрантскими!) реалиями не увидят тут ничего для себя нового, но «Межсезонье» написано явно не для них. Люди, влияющие на сюжет и значимые для его развития, представлены очень ярко. Разумеется, в центре внимания семья автора-рассказчика – её мама, злосчастные сестра и племянница, муж, но и второстепенным героям уделено достаточно внимания (старик Кнопф, греческий любовник сестры Иракли, многие другие). Наконец, очень интересно блуждать по закоулкам и извилинам авторского воображения и памяти. Присуждение «Русской премии» этому роману, как водится в таких случаях, выглядит авансом, пусть и выданным за очень хорошо сделанную работу. Дарье Вильке (а вовсе никакой не Вернер) вполне по силам успешно выступать в нескольких жанрах, главное – соответствующее желание и способность критически к себе относиться.
Григорий Аросев