Я раскрашу белый свет…
Когда мальчику перевалило чуть-чуть за три года, и незнакомые взрослые обращались к нему во дворе, например, так «Мальчик, ты что тут один делаешь?», то он невозмутимо отвечал:
— Я – не мальчик, я — юноша.
Он иногда любил играть один, воздвигая из своих машинок, книжек, кубиков и других игрушек одному ему понятные сооружения, закладывая в них свой смысл созидателя.
Когда после завтрака его спрашивали, какие у него на сегодня планы, предполгая выяснить, пойдет ли он гулять или займется своими играми, то «юноша» отвечал,что планы у него – синие. Или черные. Или белые. Цвет, которым он раскрашивал свои планы, зависел от настроения, а может еще от каких-то неуловимых и незаметных для взрослых факторов. Причем, серым цветом он неизменно окрашивал свои планы в тот день, когда нужно было рано вставать и идти в садик. Нельзя сказать, что он не любил детский сад, ему там в общем-то нравилось, и он с интересом рассказывал, чем там они занимаются, но вот… для планов своих на тот день он все-таки использовал серый цвет.
Он и планы других людей мог раскрасить в свой цвет – если, например, папа собирался пилить дрова и топить баню, то для папиных планов он использовал коричневую краску тогда…
Когда ели на ужин зеленую стручковую фасоль, то мальчик рассуждал так:
— Это не фасоль, фасоль должен быть (он неизменно приписывал слову «фасоль» мужской род) серый, потому что он из соли, а соль — серая.
А в другой раз «юноша» объяснял всем в семье, почему нельзя лазить по крышам домов:
-По крышам нельзя лазить. Там может оказаться дырка, которую не видно. Например, труба. Попадешь в нее и застрянешь. А потом захочешь баню топить, а труба занята. И пару некуда будет выходить.
А еще как-то раз он рассуждал о картинках в книжке. На одной картинке нарисованы котята, которые сидят в корзине, наполненной соломой. При этом солома торчит в разные стороны. Эту книжку с детскими стихами ему читали много-много раз, и вот только в этот раз он решил озвучить «свое чтение» по картинкам:
— Мама, а почему котята в макаронах сидят?
На другой картинке был нарисован жаворонок, который поет песню. Художник, чтобы изобразить, как птица поет, нарисовал возле клюва нотки, раскрашенные красным цветом. Комментарий же юного читателя-художника был таков:
— Мама, смотри, у птички из клюва вишенки торчат…
PS. Когда автор участвовал в «юношеских» проектах еще не достигшего четырех лет созидателя, тогда планы их общих игр характеризовались синим цветом…
Сапоги
Накрапывал дождь. В очередной раз — после нескольких коротких просветов в затянутом серыми тучами небе. Евгений Иванович шел по мокрому тротуару, не оглядываясь по сторонам. В одной руке у него была сумка с продуктами, а в другой – развернутый над головой зонт. Казалось, что дождь может снова разразиться неожиданным душем. Обходя лужи, Евгений Иванович вышел на бровку тротуара и уже хотел было шагнуть на проезжую часть дороги, как услышал позади себя звонкий детский голос:
– Извините, можно Вас обойти?
Евгений Иванович, не останавливаясь, стал поворачиваться назад. При этом он сделал шаг вправо, освободив тем самым тротуар для того, кто следовал за ним. Развернувшись, он увидел , что по тротуару бегут две девочки. Oдна из них – младшего школьного возраста. За ней спешила девочка поменьше – возможно она еще не училась в школе.
На левой ноге школьницы был синий резиновый сапожок, а на правой ноге – ничего не было. Девочка смело ставила босую ногу в лужу, а потом сапогом левой ноги подгребала воду тротуара к правой ноге, в результате чего на правую ступню накатывалась волна. Пусть на короткий миг, но все же босая нога тогда оказывалась в объятиях лужи почти до щиколотки. На симпатичном лице первокласницы искрилась улыбка, перетянутые резинками хвостики на голове прыгали от резких движений девочки, как пушистый хвост белки при прыжках с дерева на дерево. Дождинки отскакивали от ее головы, которую она часто поварачивала назад, говоря при этом:
– Маринка , не отставай, а то промокнешь.
Евгений Иванович, не в силах оторвать взгляд от босой ноги девочки, спросил:
– Как зовут тебя, красавица, и где же ты оставила свой правый сапожок? Ведь асфальт весь в лужах, и дождь вон опять заряжается.
– Я Светланка. А сапог правый я отдала Маринке, моей подружке, чтобы она не промокла.
Марина почти поравнялась с Евгением Ивановичем и оказалась в той самой луже, вода которой еще минуту назад накатывалась на щиколотку правой ноги Светланы. Казалось, что лужа была не страшна Марине – на ее правой ноге восседал Светланкин голубой сапожок. А левая Маринкина нога была босая – Марина как-то неловко поджимала на ней пальцы и старалась прижать их к сапогу правой ноги. В отличии от подружки-школьницы младшая девочка старалась избегать общения босой ноги с глубокой лужей.
Дождь усиливался. Евгений Иванович, шагнув с дороги на бровку тротуара, оказался рядом с Мариной и протянул ей свой зонт:
— Вот, возьми зонтик. А то… промокнешь.
— А как же Вы? – спросила Марина, на лице которой уже нельзя было отличить слезы от капель дождя.
— У меня еще есть. — сказал он и сделал движение рукой к своей сумке, чтобы убедить Марину взять зонт.
Подружки сцепились за руки, и голубые сапоги, опять ставшие парой, запрыгали белкой под зонтом Евгения Ивановича… В конце тротуара, перед тем, как завернуть за угол дома, сапоги остановились, развернулись, и … Евгений Иванович скорее догадался, чем услышал сквозь шум дождя, как из под зонта прозвучало «Спасибо!». Он все еще стоял в той самой луже, в которой совсем недавно к правому сапогу Марина поджимала босую левую ногу…
Ему было хорошо – он улыбался. Лил дождь, и не было смысла открывать сумку. Тем более, что в ней не было второго зонта.
Литер
Василий приоткрыл веки и взглянул на монитор. Выхваченные несколько строк c экрана сообщали, что Сасово — это город в Рязанской области, административный центр … расположен на реке Цна…
Нет – он решительно не мог вспомнить, как же выглядел тогда берег реки.
Снова закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться… В памяти возникли очертания станции – той, из 1940 года… А может он на реке тогда и не был. Но станция – она так отчетливо проявилась… И этот вербовщик – он хорошо запомнил его лицо. Его звали Семен…Так же, как и жениха внучки. Ее Семен – и он из Сасова… Ему не нужен был литер — он свободно приехал в столицу и… женится на москвичке.
… В 1940 гoду литером называли пропуск или специальное разрешение, на основании которого можно было приобрести железнодорожный билет для проезда в Москву. Тогда Василию нужно было попасть в Москву. Деньги на проезд были. Но в кассе билет не продали – не было литера…
«Поезда из Ковылкино в Москву проходят через Сасово и Рязань. По данному маршруту курсирует 15 поездов. Вы можете заказать и купить железнодорожный билет Ковылкино – Москва через интернет уже сейчас…»
«Как это сейчас все просто», — подумал Василий и щелкнул «мышкой» в правый верхний крестик экрана компьютера. – «захотел и поезжай из Ковылкино в столицу. Были бы деньги. В сороковом – вроде бы и деньги нужны, но и не только они…»
…В Москву в сороковом году простое население не пропускали. Желая помочь как-то людям и обойти установленные для населения запреты, секретари в колхозах выписывали справки, из которых значило, что данный человек едет в Москву на выставку или еще по какому-то нужному для колхоза делу. Но и эти справки часто не помогали, и билеты в кассе не продавали. Вербовщик Семен часто ездил в Москву и из Москвы в Ковылкино. И было неизвестно, жителем какого города он на самом деле являлся. Все потому, что у вербовщика был литер – он набирал рабочих для каких-то специальных работ в Москве.
…Василий познакомился с Семеном в Ковылкино, и вербовщик пообещал, что он устроит билет в Москву. Однако билет в Москву Василию в кассе на станции не продали, и он купил билет на один перегон — только до Торбеева. В поезде Василий и Семен ехали в разных вагонах. Потом был контроль – Василия оштрафовали. Он потом пришел в вагон к вербовщику, но …Семен не помог Василию, он и не мог ничего сделать в поезде на самом деле – его литер и не работал при контролерах. Снова прошел контроль — Василия опять оштрафовали, и … высадили в Сасово.
…На самом деле, это Семен посоветовал Василию там выйти, сказав, что он тоже там выйдет и поможет своим литером купить Василию билет от Сасово до Москвы.
Выйдя в Сасово, Василий потом долго искал вербовщика. Не было Семена ни на станции, ни где-либо в городе. Помотавшись по городу и вокзалу и решив, что Семен без него уехал в Москву, Василий вернулся из Сасово в Ковылкино. Существовала одна необычная безлитерная возможность проехать в Москву – на открытой платформе состава или крыше вагона. Но тот способ таил в себе много опасностей, и его использовали лишь отчаянные люди. Поездка под дождем, ветром и копотью иногда приводила к трагедиям – потом в колхоз привозили гробы с молодыми людьми…
В Ковылкино Василий встретил завуча их школы. Тот был на лошади. Пытался через него достать литер – не получилось. Неясно было, кто мог помочь с литером. Кому-то же это удавалось – поезда в Москву не ходили пустыми. В Ковылкино Василий провел 3 суток и…
Встретил он потом там знакомого военрука. Вот у него был талон-литер. Этот талон на проезд был выдан изначально жене военрука. Но жена не поехала – то ли из-за отсутствия денег, то ли времени уже не было на поездку. Вот с ее литером Василий смог выбраться тогда в Москву.В Москве в те годы трудно было выжить приезжему парню из деревни. В институт Василий поступил еще в 39-том, но поздней осенью потом принял решение – оставить студенческую жизнь в столице и вернуться в деревню для работы в школе. После литерной поездки в столицу Василию предстоял призыв в армию, и оставалось чуть более полгода до начала войны…
Он открыл глаза – у постели сидела внучка и улыбалась. Она недавно закончила медицинский институт и только начала работать врачом.
– Вот ты и пришел в себя. Я буду делать тебе уколы. Ты должен поправиться… У нас с Семеном скоро будет свадьба. После нее мы поедем на машине к его родным в Сасово».
Да, да – конечно. Свадьба – это хорошо. И поездка в Сасово – тоже…
Сказав это, Василий замолчал, но потом, вспомив традицию родных краев повторять через поколение прежние имена, неожиданно спросил внучку:
– А у твоего Семена жив дед?»
После этих слов Василий опустил веки, и внучке показалось, что дедушка заснул. Но через мгновение Василий снова открыл глаза, обвел взглядом всю комнату, словно пытаясь понять, где он находится. Мысль «надо найти вербовщика Семена» не отпускала его. Он все-таки хотел понять, почему Семен не помог ему в сороковом с литером для поездки в Москву.
Потом Василий остановил взгляд на лице внучки и спросил:
– А мне можно поехать с вами в Сасово? На поезде мне туда не добраться, и … у меня нет … литера.
Что останется
В репродукторе пробило пять часов. В палате его не выключают – он основной и единственный источник информации о том, что происходит внутри и вне этого лечебного учреждения. Регулятор громкости на среднем или низком уровне – иначе не услышать ближайшую больничную информацию со своего отделения из уст раздатчицы пищи (она кричит, но не очень громко). А здесь, среди этих обшарпанных стен, выкрашенных белой масляной краской, «пищевая» информация является более важной, чем вся остальная – из внешнего мира. «Мужчины – на ужин» — это звучит громко только с лестничной площадки напротив лифта, слабым эхом прокатываясь далее по больничному коридору. Здесь всегда стараются пораньше устроить ужин – ну, часов в пять или в половине шестого в будние дни и в четыре часа дня в выходные. По обычным представлениям, он является полдником как по времени его проведения, так и по содержанию. Не смотря на уже некоторый стаж пребывания в этой клинике, меня каждый раз удивляет такая форма организации питания. Столовая – на пятом этаже. Рядом – лифт. В общем-то, это – один конец коридора. Раздатчица спускается на лифте на четвертый (мужской) этаж, делает лишь один шаг в глубину коридора и, не снимая руки с кнопки лифта, испускает свой традиционный призыв на завтрак, обед или ужин. Потом хлопает лифтовая дверь, и отъезжающий лифт с раздатчицей в своем чреве уже ничем не напоминает, что пришло время принимать еду.
Больничный коридор не так уж мал (более 30 метров), и потому возможно, что кто-то из глубины отдаленной палаты так и не услышит этот призыв к питанию. Ну и что — это, как говорят те, кто «шлепает» ложку каши в протянутую тарелку, «Ваши проблемы. Нужно слушать и прислушиваться!» Оказалось, что у меня неудачная форма тарелки – усеченный конус. 3-4 ложки уже закрывают дно, а больше здесь и не накладывают, считая, что только и нужно прикрыть дно. У одного старичка здесь очень большая тарелка с очень широким дном, а также бокал (кружка), вмещающая три моих. Видно уже «профессионал» — знает, что нужно брать с собой в больницу. Дно его тарелки приходится очень долго покрывать кашей, пюре или макаронами и … его действительно покрывают. Вот это да! Вот какая нужна тарелка. Все умещается за один раз. И добавок не надо. Ее, кстати, здесь и не дают. В этом я убедился сам, когда безуспешно пытался увеличить количество ложек каши в моем усеченном конусе, решив, после четырех ложек «пшенки» на водной основе все-таки нелегко дожидаться обеда. Вновь поступившему в клинику вообще не позавидуешь. Он, конечно, в первый же свой день пребывания в «казенном» доме спешит в столовую с тарелкой и с надеждой, что ее тоже заполнят, протягивает тарелку к раздаче. «Новенький? Подойдете после всех. Через 15 минут. Дам то, что останется. Если останется». В общем, такое унижение длится два дня, пока «неповоротливая» бухгалтерия не поставит новенького на «довольствие», и тогда он уже будет считаться «старослужащим» со всеми вытекающими отсюда правами на питание. Наверное, вот такая система с принципом «что останется» и создает прецеденты того, что опоздав к началу обеда или ужина на 15-20 минут, можно остаться совсем без еды по причине того, что «на всех не хватает». Даже, если ты «старослужащий». Действительно, кто не успел – тот опоздал. Видно не зря мой грузный сосед по палате всегда первым несся на зов раздатчицы Пелагеи, часто даже опережая эти знакомые и так согревающие душу слова «мужчины – на ужин».