Тимур и его лето. Рассказ

Ему только что исполнилось двенадцать. Несколько дней назад мама испекла пирог, на котором бусинками ягод было выложено «Тимур — 12 лет».

— Совсем большой! — ахали тетки, выпивая за столом за его здоровье. А он и вправду вырос за этот год, вытянулся вверх, но стал только еще тоньше.

— Тимурыч, — сказал ему папа, — ты же мужчина, давай, накладывай салаты, ухаживай за девушками.

Тимур засмеялся. Ну, какие же они девушки, эти тетки? Девушки — они молодые. Но то, что папа назвал его мужчиной, было приятно. Ведь в семье, кроме папы — одни женщины. У мамы — сестры, у папы — сестры, да и у самого Тимура — сестра Лялька.

— А этим летом, — сказал папа, поднимая за сына рюмку, — мы Тимура отправим к бабушке. Я в его годы лето только в поселке и проводил.

— Пфф, да ты и зимы там проводил, — фыркнула мама, — ты же там жил до конца школы.

— Ну и что, — упрямо сказал папа, — летом я мог бы уезжать, но не уезжал. Тимка, а ты сам-то как? Рад?

Тимур не понимал рад он или нет. Он слегка боялся провести целое лето без родителей, да и не знал, чего ожидать от жизни в поселке. Скорее он был обеспокоен.

— Конечно, я рад, папа, — сказал он.

— Вот видите! — заорал папа так, что расплескал полрюмки, — ну все, давайте, за Тимку!

Раньше они всегда ездили в поселок на машине, но в этот раз папе было некогда, а еще он сказал:

— Пусть привыкает жить самостоятельно. Дадим ему денег на автобус, сам и доедет.

— Ага, самостоятельно, — усмехнулась мама, — он же у бабушки любимчик.

О да, бабушка («бабуся» или просто «буся», как называл ее Тимур) внука любила крепко. А так как любовь свою она измеряла количеством и качеством еды, то готовилась к приезду внука заранее — коптила мясо, мариновала капустку, лепила пельмешки и вареники с грибами. Хозяйство у бабушки было небольшое, но ухоженное — огород с аккуратными рядками огурчиков и кабачков, шесть яблонь, две вишни, густые заросли малины, а еще корова, овцы и десяток кур.

На автобусную станцию Тимура все же отвез папа. Они долго искали свой автобус среди прочих. Везде царила суматоха, водители отчаянно пытались уговорить их поехать совсем в другую сторону, а в узких проходах между автобусами то и дело встречались люди с гигантскими клетчатыми баулами, и обойти их не было никакой возможности, поэтому приходилось разворачиваться и искать другие пути. Наконец, нужный автобус был найден. Папа хлопнул Тимура по плечу и сказал:

— Ну, все, дальше сам. Бабушке привет.

Тимур кивнул и забрался внутрь. В автобусе было душно. Тимур сел возле окна. Стекло покрывала мутная жирная пленка. Висящей рядом занавеской Тимур попытался оттереть эту пленку, но безрезультатно. Автобус тронулся и вместе с ним поплыл тусклый размытый мир за окном. Многие пассажиры в автобусе сразу уснули, но Тимуру спать совершенно не хотелось. Сначала он слегка поковырял спинку впередистоящего кресла, поднял и снова опустил подлокотники, попинал установленную под креслом металлическую сетку и, так и не зная чем заняться, принялся отчаянно таращиться в окно, пытаясь хоть что-то различить в проплывающем мимо тумане. Автобус все ехал и ехал мимо одинаковых кукурузных полей, начинавшихся сразу за высокими тополями, высаженными вдоль дороги. Только однажды пейзаж сменился, тополя уступили место низкому кустарнику, и сквозь мутное стекло Тимур увидел пасущихся в поле серых и коричневых лошадей. Они подняли головы, провожая взглядом автобус. Тимуру показалось, что смотрят лошади прямо на него, и он помахал им рукой.

На станции его встречала бабушка. Она, невзирая на сопротивление внука, забрала у него сумку, и они пошли по пыльной проселочной дороге. Вдоль обочины росла густая высокая трава, из которой желтками тут и там выныривали одуванчики, а крупные подорожники словно раскрывали объятья, покачивая своими широкими ладонями. Наконец, показалась крытая розовым шифером крыша бабушкиного дома. Бабушка погремела ключами, отпирая калитку, и они вошли во двор. От скрипа калитки в своей клетке проснулся и залаял старый Атос — «бабушкин кобель», как его в шутку и за глаза называл папа. Породы Атос был неопределенной, но больше всего напоминал немецкую овчарку, только хвост у него сворачивался в крендель, а уши не торчали, а свисали наполовину. Когда-то Тимур его побаивался, уж очень сердито умел лаять и скалиться Атос, но кусать никого не кусал, разве что мог чересчур сильно — от радости — ткнуть носом. В клетке бабушка держала его только по одной причине — боялась, как бы тот не переломал ей кусты помидоров и болгарских перцев.

Бабушка отправила Тимура умываться с дороги, а сама принялась торопливо накрывать на стол. Ванной комнаты у бабушки не было, туалет узким домиком возвышался на участке, а умываться можно было в бане, где висел гигантский подаренный папой бойлер. Тимур достал из сумки полотенце с мылом и вышел во двор. Солнце уже садилось, и его косые лучи нежно подсвечивали висящие на ветках зеленые еще яблочки и парочки вишен, похожие на чьи-то тонкие ноги в тяжелых круглых бутсах. Бабушкин участок отделяла от соседнего лишь плотная крупноячеистая сетка-рабица. Из трубы соседской бани шел густой ароматный дым, а изнутри слабо доносились голоса и смех. Вдруг, дверь бани распахнулась и наружу в клубе густого пара, словно специально пущенного для усиления эффекта, выбежала голая девица. Выбежала, схватила стоящее на земле ведро и, охнув, окатила себя водой. Тимуру, стоящему у самой сетки, показалось, что даже до него долетели холодные брызги.

Бросив ведро, девица поежилась, потерла себя ладонями по плечам, убрала с лица налипшие черные волосы и только сейчас увидела остолбеневшего Тимура.

— Ох ты ж йоож! — смущенно протянула она и невольно попыталась прикрыться, но тут же передумала и воскликнула: — Ну, раз все равно увидел, то хоть рассмотри! — и расставила ноги, раскинула руки, как звезда, вся освещенная вечерним розовым светом, и тут же расхохоталась, запрокинув голову, и нырнула обратно в баню.

Тимур еще мгновенье стоял, весь пылая, а потом бросился в бабушкину баню и отчего-то принялся усиленно умываться, намыливаться, растирать себе лицо и спину, стараясь в шуме воды не вспоминать только что увиденное, но это не помогало, и перед его глазами все еще стояло что-то белое и гладкое, розовое и упругое, что-то сплошь состоящее из мягких округлостей, и еще то ли родинка, то ли обрывок волнистого дубового листочка, прилипший как раз где-то между белым и розовым.

Наконец, в баню к нему заглянула бабушка.

— Это что же, тебя в городе так научили мыться? — все приговаривала она, вытирая залитый водой и пеной пол, — битый час тебя жду, уже и суп остыл… Весь предбанник мне залил, вы поглядите, какой чистюля! Не мог, что ли, руки помыть, да лицо с дороги ополоснуть? Делов-то на две минуты. А он тут намывается, гляньте-ка!

Она все говорила и говорила, а Тимур и не слышал ее, он все еще был как в тумане, без мыслей и чувств. И ужинал он так же, опустив голову, молча, а поев, ушел в свою комнату, где бабушка уже постелила ему на диване, и там ворочался, вертелся, терся всем телом о спинку дивана, мучаясь и доставляя себе не до конца осознаваемое еще удовольствие. И даже когда сон накатил на него тяжело и мутно, он продолжал крутиться и тихо стонать в темноте комнаты, видя странные непривычные сны.

Но утром Тимуру стало легче. Он проснулся от холода. Печка, которой отапливался дом, за ночь остыла, а солнце еще только выглядывало самым холодным и тусклым краешком из-за горизонта. Вздрагивая, Тимур торопливо оделся и выскочил во двор. Ворота в хлев были открыты, и Тимур заглянул вовнутрь.

— Тимка, проснулся! — увидела его бабушка, — Сейчас завтракать будем, погодь малость.

Бабушка чистила загоны у овец. Четыре беленькие чистенькие овечки стояли в углу поодаль и тихо мекали, прижавшись друг к другу всем телом.

— Как их зовут? — спросил Тимур.

— Кого? Овец-то? — переспросила бабушка, — да никак. Они же овцы, а не лошади или коровы. Никак их не звать.

— Ну, они же разные, — сказал Тимур, подойдя ближе, — вот у этой пятно рыжее на морде, а та, гляди, ушастая. Вон как торчат в разные стороны. А вот у той голос тонкий такой, пронзительный, слышишь?

Тимур уже принялся рассматривать четвертую, чтобы в ней разглядеть отличие от других, но она вдруг подняла голову, и Тимур замер. У овцы были голубые глаза и такой человеческий, такой внимательный, все понимающий взгляд, что казалось — еще секунда, и она заговорит.

— Буся, — сказал удивленно Тимур, — они же как люди. Им нельзя без имен. Можно я их назову?

— Называй, внучок, называй, — согласилась бабушка и, отряхнув халатик, заперла загончик. — Только сначала позавтракаем, ладушки?

Имена Тимур придумал быстро. Ту, что с рыжим пятном, назвал Родинкой, ушастую — Эльфой, овцу с пронзительным голоском — Тонькой, а самую умненькую, с голубыми глазами — назвал ласково Василиской. Бабушка, одобрив имена и решив поощрить интерес внука, объяснила Тимке, как за овцами ухаживать, куда водить на выпас и поручила ему целиком взять на себя заботу о них. С этих пор, каждое утро Тимур приходил в загон, наводил поспешный порядок и вел овец за деревню, на поле, где загорал или прятался в тени дикой яблоньки, жевал бабушкины пирожки с капустой, запивая чаем из термоса, и смотрел, чтобы овцы далеко не разбрелись. Иногда, заскучав, он распутывал колтуны в их густой курчавой шерсти, выстригал колючки и репьи, а особенно тщательно расчесывал Василиску, свою любимицу. Дни текли размеренно, уходил из дома Тимка рано, а возвращался поздно, и каждый раз украдкой поглядывал в сторону соседской баньки, да никого больше не было видно. Только во сне его опять настигало волнительное ощущение близости чего-то неведомого, и от этого у него случались маленькие взрывы, следы которых он находил с утра в своей пижаме и стыдливо отстирывал их тайком.

Прошла неделя прежде, чем Тимур решился задать бабушке вопрос. Было воскресенье, и бабушка с раннего утра напекла блинов.

— Буся, — спросил Тимка, — а кто у нас живет в соседнем доме?

— Так это ж бабы Гали дом, — сказала бабушка, — помнишь ее? Она тебя в детстве-то все клубникой подкармливала. Такой клубники как у нее ни у кого здесь не было — черная, плотная, а откусишь — чистый сахар, а внутри сияет вся, как снег белоснежная. Помнишь? Только баба Галя вот уже третий месяц в больнице. Ну, дай бог поправится. А пока за дачей ее дочка присматривает, как бишь ее, Ленка или Аленка? Да только какой это присмотр? Вон весь участок сорняками зарос. Ленка-то на пару дней приезжает, то одна, то с друзьями, шашлык жарят, на весь поселок шум наводят, не до сорняков им, видать. Эхх… Блины-то чего не ешь? Жуй давай, пока горячие, или не нравятся?

— Еще как нравятся! — заверил ее Тимур. Блины ему нравились, а вот имя «Ленка» — не очень. У них полкласса были Ленки — и все дуры. А вот Аленка, Алена — это звучало гораздо лучше.

Острым складным ножичком, привезенным из города, он вырезал ее имя на гладкой коре яблони, под которой прятался от солнца, наблюдая за овцами. Дни становились все жарче, первый загар уже слез с Тимура тонкими длинными лоскутами, но второй лег крепко, основательно. В линялой безрукавной тельняшке, из которой торчали худые загорелые руки и шея, он ничем не отличался от других деревенских пацанов, с которыми уже успел сдружиться. В отличие от его городских приятелей, здесь ребята были серьезнее и как-то взрослее. Они не играли в мушкетеров, не хулиганили, а если дрались, то не для развлечения, а для дела, а точнее за дело. Все были заняты работой по хозяйству, следили за скотом, домом, работали в поле — какие уж тут игры? И забавы их интересовали взрослые — охота да рыбалка. Местным авторитетом был паренек по имени Казбек. Он знал все фазаньи лежки и глубокие заводи, в которых шевелились на дне гигантские сомы, лучше всех ездил верхом, да и стрелял без промаха. Вечерами пацаны собирались в поле, жгли костер, жарили на шампурах кекликов, пили пропахший копотью чай и рассказывали истории — о девчонках, о старших братьях, о лесных и степных духах, а кому нечего было рассказывать — те слушали.

Тимур тоже научился седлать лошадь, ловить рыбу и далеко плеваться сквозь стиснутые зубы. Однажды, вернувшись с поля и загнав овец в хлев, он услышал, как к соседскому дому подъехала машина. Не заперев даже загон, он выбежал наружу и увидел широкий серебристый джип. Из джипа выскочили несколько человек. Парни, громко разговаривая, принялись доставать из багажника гремящие стеклом сумки, а девчонки — и среди них знакомая ему Алена в легком развевающемся платьишке, под которым Тимур так легко угадывал все уже виденное однажды, — побежали отпирать дом.

— Пиво не забудь! В салоне! — крикнула Алена, обернувшись, перед тем как заскочить в дом и заметила Тимура. Улыбнувшись и махнув ему рукой как старому знакомому, она исчезла за дверью.

Ночью Тимур не мог уснуть. Соседи устроили пикник, сначала у них гремела музыка, но потом музыку выключили, и какой-то парень принялся играть на гитаре. Подпевали ему хором, так как песни были все знакомые, и пели хорошо. А между песнями звенели стаканами и то затихали, то взрывались хохотом. В окно влетали пряные запахи шашлыков, пива и чего-то еще незнакомого, но приятного. Проворочавшись час-другой, Тимур не выдержал, натянул тельняшку и вылез во двор через окно, чтобы не разбудить бабушку. Соседи гуляли где-то за баней, с бабушкиного двора их не было видно, поэтому, подумав, Тимур полез на яблоню, раскинувшую свои ветви по обе стороны ограды. Отсюда стал виден костерок. Перед самым огнем сидела Алена и ковыряла веточкой в углях. Позади нее, привалившись к дереву, вовсю целовались двое. Они были полуукрыты пледом, из-под которого то и дело возникали оголенные руки и ноги. Судя по раздающимся звукам, кого-то рвало там, дальше, в темноте, Тимуру не было видно. Длинноволосый парень лежал и видимо спал на раскладушке, разложенной посреди двора. Гитара валялась прямо на земле возле него, между пустых бутылок и шампуров. Тимур пополз по ветке, подбираясь ближе, чтобы лучше разглядеть Алену. Дерево застонало и с грохотом сбросило пару яблок прямо на крышу баньки. Алена испуганно подняла голову и стала всматриваться наверх, а потом крикнула:

— Кто там?

Тимур затаился. Тогда Алена схватила из костра горящую ветку и, подойдя к бане, проворно забралась на крышу по приставной лестнице. Сначала перед Тимуром появился огонь, и тут же вслед за ним возникло лицо Алены. Увидев Тимура, она как будто бы и не удивилась, только чуть улыбнулась.

— Ты чего шумишь? — спросила она шепотом.

Тимур хотел что-то ответить, но не нашелся.

— Рот прикрой, — засмеялась Алена, — спускайся, пошли к нам.

Тимур неловко, обдирая локти, сполз с дерева, подтянувшись и пытаясь носками сандалий попасть в ячейки сетки-рабицы, перелез через ограду и оказался прямо перед Аленой. Она взяла его за руку и подвела к костру. Целующейся парочки уже не было, видимо они ушли в дом.

— Будешь пиво? — спросила Алена. — Хотя нет, тебе же рано еще.

— Не рано мне, — буркнул Тимур, — я пил уже.

И это была правда. Однажды папа поил его водкой, когда зимой, возвращаясь с подледной рыбалки, они застряли на машине прямо посреди степи. Тимура тогда быстро развезло, и он уснул, поэтому не помнил, как за ними приехал трактор и оттянул вместе с машиной домой.

— Ладно, ладно, не сердись, — сказала Алена. — Пиво все равно кончилось. Давай лучше чаю попьем.

Она принесла подкопченный чайник с водой и Тимур, уже наученный поселковой жизнью, быстро сгреб угли в плотный прямоугольник, подоткнув его с двух сторон тлеющими поленьями, и установил на них чайник. Сделав это, он почувствовал себя уверенней и спросил.

— Заварка есть?

— Конечно, — сказала Алена, — в машине, в бардачке. Принесешь?

Тимур кивнул и пошел к машине. Джип был классным — с кожаными сиденьями и навороченной магнитолой. Он порылся в бардачке, нашел коробку с чайными пакетиками, презрительно фыркнул, потому что знал, что настоящий костровый чай получается только с листовой заваркой, но коробку взял и пошел обратно к костру. Алена уже расстелила возле огня широкий каремат и сидела на нем, вытянув вперед ноги. Увидев Тимура, она похлопала по каремату рядом с собой.

— Садись сюда, чайник все равно еще не закипел.

Тимура бросило в краску, и он обрадовался, что сейчас темно, и Алена этого не заметит. Стараясь шагать как можно более непринужденно, он подошел к каремату, но сел все же чуть поодаль от Алены. Она засмеялась и сама придвинулась к нему.

— А помнишь, как ты меня увидел тогда, после бани? Вот ты скажи, я тебе поверю, я красивая?

Тимур покраснел еще больше и промолчал.

— Что, неужто некрасивая? — переспросила Алена.

— Красивая, — промямлил Тимур.

— Вот прямо вся-вся красивая? — не унималась Алена. — Везде-везде красивая?

Тимур чувствовал, как колотится его сердце, и ничего не мог с этим поделать.

— Тебя как зовут-то? — спросила Алена.

— Тимур, — сказал он.

— Красиво… так по-кошачьи, — Алена улыбнулась и придвинулась еще ближе и потерлась плечом о его плечо, — Тимуррр… А что, Тимур, небось девочки у тебя еще не было? Хочешь меня? Что молчишь? А я сейчас проверю…

Она ловким движением сунула руку ему в штаны. Тимур от стыда и неожиданности скорчился, пытаясь животом смять, придавить, спрятать то, что нельзя было уже спрятать, но Алена уже все нашла, нащупала, сжала крепко и наклонилась прямо к лицу Тимура, улыбаясь всеми своими белыми острыми зубками. От нее пахло густым пивным перегаром, дымом, луком и клубникой.

— А ты большой, — сказала она задумчиво, — только маленький еще. Вот я тебя сейчас поцелую и к маме отпущу.

И она мягко, протяжно поцеловала его прямо в губы, а потом подскочила, взъерошила ему двумя руками волосы, расхохоталась и убежала в дом.

Чайник на костре закипел, крышка неприятно дребезжала, из-под нее с шипением вырывались брызги и тут же растворялись, превращались в пар. В темноте за домом кого-то снова стало тошнить. Тимур, наконец, пришел в себя, вскочил и выбежал на дорогу.

Он бежал прочь от дома до тех пор, пока не покрылся потом. Тельняшка прилипла к телу, и он нетерпеливо сдернул ее с себя, перейдя на шаг. Ветерок сразу показался холодным, но это было даже приятно. Деревня уже кончилась, дорогу освещал только тусклый низкий полумесяц и далекое-далекое мерцающее небо. За деревней были пастбища, полянки, на которых росли небольшие дикие яблоньки и мелкая малина. Где-то вдалеке показалось яркое пятнышко огня, кто-то жег костер, и, не колеблясь ни секунды, Тимур пошел туда.

Подойдя ближе, он увидел Казбека. Казбек сидел завернутый в одеяло, а его одежда и сапоги сушились возле костра, разложенные на камнях и развешенные на воткнутых в землю палках.

— За уткой в озеро полез, — сказал Казбек, кивнув приветливо Тимуру, — а там глубоко-о-о. Вода после дождей поднялась. Теперь отогреваюсь. Выпить хочешь? — и он протянул Тимуру бутылку.

Тимур схватил ее и жадно сделал несколько глотков. Водка была жгучей — прохладной и одновременно обжигающе горячей. В груди Тимура защипало, и на глаза навернулись слезы.

— На, заешь, — Казбек взял стоящий рядом казанок и протянул Тимуру.

Тимур вдруг почувствовал страшный голод. Забыв про все, он с жадностью накинулся на остатки утиного шулюма. А Казбек уже наелся и согрелся, ему хотелось поговорить, но рот Тимура был занят.

— У тебя батяня есть? — спросил Казбек. — А, ну ты ешь, ешь. Выпей, вот, еще. Да и я хлебну. Вот у меня батяня есть, а у многих пацанов в поселке — нет. Мой батяня — человек! Года три-четыре назад я пошел ставить капканы на зайцев. Капканы мне двоюродный братишка из города подогнал. Хорошие такие капканы, пружина там была ого-го! Пошел на следующий день проверять — все пустые, кроме одного. Да и там — не заяц, а волк, прикинь? Ну, не волк точнее, а волчонок, подросток. Размером уже с волка, только тощий и глупый. Мечется, злится, скулит, а капкан хоть и на зайца, а держит. Взрослый волк бы вырвался, а этот, видать, не может, сил не хватает. И мозгов. И чего-то мне жалко его стало. Рука застрелить не поднимается. Я бы его отпустил, а только как подойти? Не подпустит ведь, цапнет, как есть. Пошел я к бате. Че, выпьем еще? Выпил уже? Ну, давай, за тебя. Так вот, батя мне и говорит, мол, а че ты от меня хочешь? Жизнь — это такая задача. А у каждой задачи есть один ответ и много решений. Хочешь ссать — поссышь, никуда не денешься, а вот где и как поссышь уже от тебя зависит. И во всем в жизни так. Хочешь выпить — идешь к тете Вале за поллитрой или в новый комок за пивом. А если и там нет, то всегда у соседа можно заначку выпросить. Если и сосед не дает, то к деду Егору обратиться, у него всегда самогонка припасена. Конечно, может и так быть, что не судьба тебе выпить — и тогда всех обойдешь, а не найдешь ни хрена. Но, если ты и искать не станешь, а дома будешь сидеть и ждать, когда тебе бутылку с закусью принесут, тогда точно ничего не получится. Так что действуй, говорит, пока волк твой еще живой. Ну, пошел я обратно. Как там, осталось еще? Я глотну, а ты допивай уже сам, мне хватает. Пришел я к своему капкану, а волка и нет уже, только лапа его в капкане торчит, да трава вокруг кровью залита. Опоздал я. А волка этого в том году чабаны подстрелили. Все смеялись, как он от них на трех ногах убежать пытался. Да-а, опоздал я…

Тимур уже плохо понимал, о чем рассказывает Казбек. Водка смыла с его губ только запах Алены, а жар внутри становился напротив все гуще, и уже перед глазами снова возникали и исчезали смутные ночные образы, мучавшие его весь прошлый месяц. Наконец, он не выдержал и неловко вскочил на ноги. Земля поплыла, закачалась, во рту стало горько, но Тимур удержался и пробормотал:

— Ффф… йибалйеейо…

— Спать здесь будешь? — спросил Казбек. — Если че, у меня там, у дерева, палатка.

Но Тимур не ответил, а отвернулся и пошел прочь.

Его вырвало где-то прямо в поле, и от этого стало легче. Потом еще раз, ближе к дому. Губы пересохли, язык распух, стал чужим и шершавым, как дубовая кора, Тимуру все время хотелось его выплюнуть, и он пробовал, но ничего не получалось, не было даже слюны. Он добрался до колонки возле самого дома, жадно напился ледяной сладкой воды, и его начал колотить озноб. Тимур с удовольствием забрался бы в постель, но возвращаться в дом боялся — бабушка спала чутко, а вставала рано. Потоптавшись во дворе, он заглянул в подсобку с инструментами, взял фонарь и, оглядываясь и стараясь не шуметь, пошел в хлев. Там было темно. Тимур включил фонарь, залез в загон к овцам, упал в углу на солому и сразу уснул.

Тотчас же в его беспокойный сон проникла Алена. Она опять стояла, бесстыдно распахнув руки и ноги, и смеялась, запрокидывая голову, а потом подошла, склонилась над ним, вся белая и распаренная, и стала покачиваться из стороны в сторону, так что ее розовые сосочки щекотали ему лицо. Тимур пытался поймать их ртом, но все время не успевал, и от этого возбуждался все сильнее, сильнее, и, наконец, судорожно вздохнул и проснулся. В свете лежащего рядом фонаря он увидел стоящую над ним Василиску. Она наклонила голову и ткнулась носом в его лицо. Тимур встал, повесил фонарь на гвоздь, и вернулся к Василиске. Она подняла на него свои странные голубые глаза и тихо, словно специально стараясь не шуметь, заблеяла. Тимур погладил ее по голове и сел рядом. Василиска, словно чувствуя, зачем он здесь, сделала несколько маленьких шагов вперед и встала — покорно, не шевелясь, будто понимая, что так надо. Тимура опять начало трясти, но уже не от холода. Он протянул руку, погладил Василиску по тазу, а потом скользнул рукой чуть ниже, приподнял хвост и увидел что-то темное и странное, пальцы нырнули в темноту и нащупали влажную теплую кожу, совсем человеческую на ощупь. Там у себя внизу Тимур ощутил, будто вновь схватила и сжала его теплой крепкой ладошкой Алена, как тогда возле костра. Он встал и расстегнул ремень. Бока Василиски заходили быстрее, и она снова тихо заблеяла. Почуяв волнение Василиски, проснулась Родинка, а за ней и другие овцы. Тонька, испугавшись, заблеяла пронзительно, так, как только она и умела, и от этого резкого звука Тимур вдруг очнулся. Дрожь ушла, ушло и напряжение, только все сильнее болела голова. Снаружи лаяли ночные собаки, дул ветер и просыпались в своих домах люди. Тимур торопливо начал застегивать штаны, и в этот момент дверь распахнулась и на пороге появилась бабушка. Увидев Тимура, она ахнула, замерла на мгновенье, а потом молча захлопнула дверь, но тут же распахнула вновь и закричала:

— Ах ты шельмец, чего удумал, бесстыдник! А ну как я твоему папке расскажу?

Тимур бросился к двери, пригнувшись, чтобы проскочить мимо бабушки, но она успела схватить его за шиворот и воскликнула, скривившись:

— Ты ж пьяный, зараза!

И тут же шлепнула жесткую ладонь ему на лоб и уже озабоченно проговорила:

— Да у тебя жар… А ну домой, быстро!

Тимур вдруг разом лишился сил, коленки задрожали, ему ужасно хотелось разреветься, но слезы не шли, только подкатил опять едкий ком к горлу, и его стошнило прямо перед бабушкой. В хлеве дружно и возмущенно блеяли овцы, жалуясь на нарушителя их ночного спокойствия. В клетке, наконец, проснулся Атос и издал странный звук — не то гавкая, не то зевая. Бабушка захлопнула ворота и, подхватив Тимура, буквально поволокла его за собой.

Тимур и правда заболел. Почти неделю он провел в кровати, просыпаясь только чтобы выпить бульона с лекарством, а потом снова проваливаясь в мутные бредовые сны. А через неделю за ним приехал папа. Выехали тем же вечером, с утра папа должен был выйти на работу. Тимур занял заднее сиденье, не то сидел, не то лежал, закутавшись в бабушкино верблюжье одеяло. Они молчали всю дорогу, не зная, что сказать друг другу, и только подъезжая к городу, папа сбавил скорость и сказал:

— Смотри-ка, доедают уже.

Тимур выглянул в окно и увидел на обочине стаю собак. Отгоняя друг друга и огрызаясь, они ели что-то из разорванного брюха лежащей у дороги серой лошади.