Шаман
Семья сидела у очага. Все, глядя на огонь, молчали. Младшая сноха тихо плакала, закрыв голову обеими руками. Мужчины курили трубки. Лица их были печальны — горе поселилось в доме, внук пропал, единственный ребёнок младшего сына. Всем посёлком искали — на сопках, вдоль реки. Не нашли.
Пятый день пошёл. Ребёнок в такой холод вряд ли выживет, маленький слишком.
Вглядываясь в огонь красными от бессонных ночей глазами, старый Илис и двое его сыновей думали, как быть дальше. Старик глубоко вдохнул табачный дым, выдохнул и, обведя всех потухшим взглядом, сказал:
— К старому шаману пойду. Его просить буду. Сразу идти надо было. Теперь, наверное, поздно… — он не договорил.
Сноха как-то по-собачьи заскулила и повалилась на пол.
— Цыц! — прикрикнул надтреснутым голосом отец пропавшего мальчика и, обращаясь уже к Илису, произнёс: — Я с тобой пойду, отец.
— Нет. Он никого, кроме меня, не примет. Да и меня может не пустить.
Старик стал одеваться. Не глядя ни на кого, коротко бросил жене:
— Собери подношение.
Жена принялась складывать еду в мешок. Илис натянул ичиги и молча вышел. Холодный ветер набросился на старика, и начал остервенело трепать полы ветхого тулупа.
Старый шаман жил в одинокой юрте на дальней сопке, или, как еще её называл народ, «Черной горке». Верхом туда не проехать — его тощая старая лошадёнка не потянет вверх, пешком придётся идти. Старик поднял воротник и решительно направился вперёд.
Хоть и самым сильным считался шаман во всей округе, теперь мало кто посещал его, только совсем отчаявшиеся шли, но почти всегда получали отказ. Говорили люди, что год назад принял он всё-таки одного старика, сын его умирал от неизвестной болезни. Спас парня тогда шаман.
«Нет, не откажет!», — старик сдвинул брови, вглядываясь вдаль. Заросла дорога к одинокой юрте, совсем не видно… Но Илис хорошо помнил её. Ещё молодым пас он скот недалеко от шаманской сопки.
В тот день разнесся по округе протяжный крик, страшный, нечеловеческий. Так кричит зверь от невыносимой боли. «Медведь раненый умирает», — подумал Илис и решил подкрасться, если тот совсем плох — добить. Но когда подполз к месту, откуда рёв шел, увидел не медведя, а лежащего на спине шамана со страшной раной в груди.
Зверь ли это сделал, духи ли — не сказал шаман. Дотащил Илис его до юрты и неделю выхаживал. Делал всё, что шаман велел, — травы заваривал, поил, перетирал корни с барсучьим жиром, менял повязки… Через неделю зажила рана, поднялся шаман. И на прощание сказал: «Долг за мной».
Тридцать лет прошло с тех пор. Всякое было. Дети росли, болели, конечно, но никогда не обращался он за помощью к шаману. Сами с женой справлялись. Потом внуки родились, сначала старшего сына дочки, следом и младший женился — любимого внука подарили они с невесткой Илису. Так за делами забыл он про давний долг. А десять вёсен назад услышал, что шаман перестал принимать людей. Никто не знал причину, и теперь тревожно было Илису: помнит ли шаман, вернёт ли мальчишку? Но теплилась в сердце старика надежда: нет, не мог он забыть.
В голову против воли приходили и другие мысли: «А если не поможет? Тяжко внуку придется между небом и землей…»
Ветер сильнее и сильнее бил в лицо, будто проверял, на что дед готов ради внука. Косматые тучи тоже чувствовали свою власть — спускались ниже и ниже, придавливая к земле.
Остановился Илис, переминаясь с ноги на ногу. «Вот она, шаманская юрта… Здесь стоять буду, пока сам не выйдет». В этот момент деревянная дверь скрипнула и отворилась. Илис вздрогнул. Изменился шаман — ростом ниже стал, исхудал, поседел, лишь взгляд всё тот же — тяжёлый, холодный, в самое сердце…
— Проходи, — сказал и исчез в полумраке юрты.
Внутри ничего не изменилось — на тех же крюках висели и шаманский наряд, и огромный бубен. Илис узнал истёртую шкуру на топчане, коротконогий стол и щербатую плошку, из которой тогда поил он раненого.
Сели у очага, закурили. Шаман первым нарушил тишину:
— Ну, говори.
— Просить тебя пришёл. Внук пропал. Помоги отыскать. Если нет в живых, — старик шапкой вытер покатившиеся слезы, — помоги тело найти, чтоб похоронить по обычаю.
— Хорошо. Собирайся, пойдём. Спрошу у духов.
Илис встал. Поднялся и шаман.
— Подожди снаружи.
Стемнело, тучи, преследовавшие всю дорогу Илиса, казалось, спустились к самой земле.
Шаман вышел в своём одеянии, с бубном и большим заплечным мешком. Ничего не говоря, старики двинулись в путь.
Словно две большие чёрные птицы, поднимались они вверх. Остановились только на самой вершине. Шаман поднял лицо, глубоко втянул холодный воздух и издал протяжный гортанный звук. Тучи расступились… Бездонная высь заполнилась холодным светом.
Он вытащил две тонкие деревянные пластины, сгрёб золу старого кострища и стал переносить её в сторону. Слышно было только приглушённое позвякивание бубенчиков на шаманском одеянии.
Илис не сводил с шамана глаз — он положил поверх золы обгоревшие головни и начал на них дуть. Головни сначала слегка задымились, а потом к ночному небу потянулись три едва заметных язычка пламени. Илис видел, как мучительно медленно и неохотно оживают черные головни в новом кострище.
Старый шаман достал из мешка кости и начал кидать их в костёр. Языки пламени с жадностью голодного зверя набрасывались на подношение и разгорались ярче и ярче. Он забил в бубен, и пламя, выбрасывая в темноту редкие колючие искры, запульсировало в такт его ударов. Илис слышал всё нарастающее бормотанье шамана, он стучал громче и ритмичнее. Бубен грохотал, как падающие со скал валуны, голос шамана разносился в пространстве грозовыми раскатами… Огонь, закручивая бешеный танец, то уходил в сторону, то взлетал вверх, то обрушивался вниз и яростно охватывал метавшегося шамана.
И вот шаман издал дикий, исступленный крик, рухнул на землю, забился в судорогах, точно духи нижнего мира завладели всем его телом, желая вырваться наружу.
Ещё мгновение — и всё кончилось… Костёр погас. Тело шамана обмякло. Ошеломленный Илис чуть дышал. Время замерло, превращая секунды в вечность. Но вот шаман едва заметно зашевелился, начал тяжело и медленно подниматься. На лице его отпечатались смертельное страдание и усталость. Он подобрал мешок и, тяжело дыша, зашагал вниз с вершины. Илис пошёл следом.
Обратный путь давался еще труднее. Луна в безоблачном небе освещала дорогу, но искажала всё вокруг. Чудовищные тени пугали Илиса, чувствовал он — недобрые духи наблюдают за ним, цепляются за ноги корявыми ветками мёрзлых кустов. Молчание шамана пугало ещё больше, но не смел он заговорить, лишь покорно ждал ответа.
Только зайдя в юрту, сев к костру и закурив трубку, шаман глухо произнёс:
— Твой внук жив. Сам придёт, не ищи. Великий шаман родился в твоей семье. Как вернётся, приведёшь. Со мной поживёт, я ему силу передам. Мне же пора в путь. Река зовёт. Долг я свой тебе сполна вернул. Прославится твой род в веках. А сейчас мне отдохнуть надо. Тяжело в нижнем мире живому, не каждый оттуда возвращается. Если б не твой внук, не вернулся бы я.
Шаман замолчал, прикрыв глаза, и лишь выходящий из его ноздрей дымок указывал на то, что он живой.
Проклятый спектакль
В маленькой комнатке было тепло и душно. Афанасий Павлович Мелихов, по паспорту Йосеф Песахович Мейлих, сидел перед зеркалом, прикрыв глаза, и наслаждался ароматами своей гримёрки.
Запахи табака, пропитавшего стены, пота, грима, пыльных театральных костюмов сливались с едва уловимым благоуханием увядающих роз и составляли таинственную атмосферу, присущую только этому пространству, атмосферу какой-то особенной, иной жизни.
Афанасий Павлович медитировал, стараясь сосредоточиться перед чистовым прогоном спектакля. Сложная роль требовала от актёра всего мастерства, на которое он был способен. Этой роли он желал всю свою актерскую жизнь, без малого четверть века — «Макбет» был заветной мечтой Мелихова.
Он долго убеждал режиссёра поставить этот спектакль, тот долго сопротивлялся, ссылаясь на всевозможные сложности в постановке. Изо дня в день Афанасий Павлович исподволь, полунамёками и лестью внушал ему — постановка «Макбета» сделает имя главного режиссёра театра известным на всю страну. Наконец, тот сдался. «Макбета» утвердили сверху, и репетиции начались.
Неожиданно в гримерную постучались. Мелихов вздрогнул, резко открыл глаза — в зеркале что-то мелькнуло… Афанасий Павлович испуганно обернулся, но это был всего лишь его сценический костюм шотландского воина.
— Войдите, — раздраженно крикнул он, проводя ладонями по лицу.
— Можно?
— Да, конечно.
В комнату зашла гардеробщица.
— Афанасий Павлович, простите, что отвлекаю. Вот, вам тут оставили… Не знаю, кто. Я отошла на минутку, возвращаюсь — коробка стоит, на ней бумажка эта с вашим именем. — Она поставила на стол объемную коробку.
Мелихов хотел что-то сказать, но не успел — женщина моментально скрылась за дверью.
Подойдя к коробке, он медленно поднял крышку и опасливо заглянул внутрь. Из неё на Афанасия Павловича глядели вышитыми глазами три куклы — ведьмы из «Макбета». Мелихов сразу узнал их — они были в тех же нарядах, в каких играли актрисы, участвующие в спектакле. Совпадало всё — цвет ткани, фактура, фасоны платьев, причёски и цвета волос.
«Это что ещё за…», — Он изумился. Кто мог их прислать? Зачем? Мелихов вынул кукол и стал рассматривать. «Хм, занятные вещицы, чёрт побери…», — Афанасий Павлович любил всевозможные безделушки такого рода. Оглядевшись, он посадил их на полку для головных уборов.
Снова постучали:
— Афанасий Павлович, начинаем, — раздался голос за дверью.
Мелихов вышел, когда рабочие уже всё установили. Свет, декорации были готовы для первой сцены. Вдруг сердце Афанасия Павловича тоскливо заныло, неровно застучало и испуганно замерло, словно в него вонзилась невидимая игла. Никогда не болевший Мелихов запаниковал. Актёры забегали. Афанасия Павловича под руки отвели в гримерку. За спиной он услышал шепот: «Плохой знак! В такой-то момент…».
Его уложили на диванчик и прикрыли пледом. Запретив вызывать «скорую», он попросил дать ему немного времени. Всегда теплая, даже душная комнатка… «В ней никогда не было так холодно!», — Афанасий Павлович зябко повел плечами. Атмосфера изменилась, это уже была не его любимая гримерка, а чужая, неуютная комната. «Откуда сквозняк?», — Мелихов вяло огляделся, заметил щель в двери и чертыхнулся. Он обвел взглядом комнату и увидел трех кукол, принесенных накануне. Не по-доброму смотрели они на Мелихова своими вышитыми глазами. Онс трудом встал и сунул их обратно в коробку. Боль в сердце резко прекратилась, словно из него вынули иглу, причинявшую боль.
Афанасий Павлович с трудом поднялся. Не мог он вот так взять и отказаться от роли своей мечты. Чуть ослабевший, он внутренне собрался и вышел на сцену. Репетиция продолжилась.
Стоит признать, спектакль не заладился с самого начала — актёры теряли тексты, путались в диалогах… Забывать слова умудрялись даже те, кто отличался прекрасной памятью. Уборщица наотрез отказывалась убирать сцену после вечерней репетиции, жалуясь на шум и треск, раздающиеся непонятно откуда.
В театре шептались о ведьмином проклятии «Макбета», но вслух говорить побаивались, зная крутой нрав главного режиссёра, не любившего подобного рода актёрские байки.
До самой премьеры Афанасий Павлович чувствовал слабость, даже можно сказать болезненность, но мужественно шел к намеченной цели, никому не показывая своего недомогания. И вот, наконец, великий день настал. Премьера!
Афанасий Павлович ни с кем не разговаривал — старался наполниться энергией, собрать все силы. «Макбет! Великий Макбет!», — сегодня Мелихов прославит своё имя, он будет лучшем Макбетом!
Афанасий Павлович в последний раз перед выходом оглядел себя. Клетчатый килт, накидка — из зеркала на него смотрел суровый шотландский воин.
Спектакль прошёл при полном аншлаге. Зал рукоплескал. Мелихов находился на вершине блаженства. Счастливый и обессиленный, он зашёл в гримерку, выставил всех за дверь и попросил не беспокоить его в течение часа. Афанасий Павлович повалился на стул и прикрыл глаза. Ум прокручивал один и тот же момент — зал рукоплещет и кричит: «Браво-о-о!». Ах, эти сладкие минуты славы!
Вдруг на смену радости пришло какое-то неприятное чувство — щемящее и тоскливое. Афанасий Павлович почувствовал — кто-то смотрит прямо на него, пристально и недобро. В тишине зловеще прозвучало:
— Да славится Макбет, Гламисский тан!
— Да славится Макбет, Ковдорский тан!
— Да славится Макбет, король грядущий!
Мелихов вздрогнул и оглянулся. В комнате никого не было. Он зябко повёл плечами: «Я просто устал, переволновался. Надо ехать домой отдыхать».
«Хвала! Хвала! Хвала!», — снова услышал Афанасий Павлович. Он стал озираться и увидел три пары зло глядящих на него глаз. Холод пробежал вдоль позвоночника — кто-то снова посадил кукол на полку. «Кто посмел?», — Афанасий Павлович, соскочил со стула, сдёрнул кукол и запихнул их обратнов коробку. Стараясь успокоиться, он наскоро снял грим и переоделся. «Быстрее на улицу, нужно подышать свежим воздухом, это просто усталость…», — уговаривал он себя, выбегая из гримерки.
В коридоре стояла тишина. «Куда все делись? — подумал Мелихов, озираясь в полутемном коридоре. — И свет такой странный, тусклый. Так, я просто устал. Всё нормально, всё нормально». Посмотрел на часы: «Два часа ночи? Я что, уснул? Но почему никто не разбудил? Все разошлись и даже не постучали? Да что за чертовщина?».
Он шёл по тёмному коридору и никак не мог дойти до лестницы. Коридор казался длиннее в десятки раз. Что-то внутри Афанасия Павловича ёкнуло. По коридору гулко разнеслось:
«Но разве это способно устрашить Макбета?
В круг, сестры! Мастерством своим
Мы дух его развеселим.
Заставлю воздух я для вас
Запеть, а вы пуститесь в пляс,
Чтоб за неласковый приём
Нас не корил король потом».
Мелихов увидел на стене тени, танцующие страшный ведьмовский танец. Он поднял голову — над головой, забирая его рассудок, неслись ведьмы. Они кривлялись, хохотали, старались схватить несчастного актёра.
Ввергнутый в смертельный ужас он, наконец, достиг лестницы, но вдруг, уже у самого края ступенек, потерял равновесие, споткнулся, или, как ему показалось, его кто-то толкнул в спину — Мелихов кубарём, ломая кости, покатился вниз.
Похороны были пышными, проститься с любимым актером пришло много народа. В толпе шептались о проклятом спектакле, а старые театралы вспоминали Владлена Петровича Сирого — актёра, который успешно играл на этой сцене, но лет двадцать назад по странным обстоятельствам он вдруг ушел из театра и вскоре был найден мёртвым в собственной квартире — повесился.
В те времена лучшим другом Сирого был Мелихов, но друзья из-за чего-то рассорились, и ходили слухи, что руку к уходу Владлена Петровича из театра приложил именно Мелихов. А злые языки поговаривали, что и странная смерть Сирого не обошлась без его помощи.
Но правду о тех далёких событиях, как и истинную причину своей смерти, бывшие друзья унесли с собой в могилу.