7:00
Семь утра. Семь утра. Семь утра.
На меня опускается рука хозяина — большая, тёплая, сильная. Ударит чуть сильнее — и от моих механизмов не останется ничего. Я замолкаю. Мне позволено говорить только один раз в день. Хозяину везёт больше. Он говорит, когда захочет и о чём захочет. Но я не жалуюсь.
Днём скучно. Хозяин уходит надолго, и я отсчитываю секунды до его возвращения. Тридцать пять тысяч девятьсот пятьдесят. Он не так точен, как я, но чаще всего — именно тридцать пять тысяч девятьсот пятьдесят. Пока его нет, ничто в доме не шевелится. Я медитирую. Я считаю. Я жду.
Часто вместе с ним приходит хозяйка. У неё холодные тонкие руки. Она редко меня касается. Она нравится мне больше предыдущей. Хозяйки меняются часто. Хозяин всегда один.
Тридцать пять тысяч девятьсот сорок восемь, тридцать пять тысяч девятьсот сорок девять…
Включается свет. Дом радостно выдыхает. Хозяин вернулся. Сразу становится шумно. На столике напротив меня включается телевизор. В соседней комнате радостно звенят вилки — там кухня. Оттуда хозяин часто приносит бутылку пива и ставит на стол рядом с телевизором. Он пьёт неторопливыми глотками и наблюдает за маленькими людьми на экране. Так он проводит большую часть вечера, когда с ним нет хозяйки. Время от времени поёт телефон. Я по-прежнему молчу, считая про себя, когда можно будет заговорить. Ночью тихо, но уютнее, чем днём: рядом с моей тумбочкой стоит кровать хозяина. Я слышу, как он спокойно дышит во сне.
Семь утра. Семь утра. Семь утра.
На меня опускается рука хозяина. Он завтракает, уходит, и я начинаю отсчёт: один, два, три… тридцать… шестьсот…
Тридцать пять тысяч девятьсот сорок восемь.
Хозяин приходит раньше. Следом за ним в квартиру заходит хозяйка. Они разговаривают. Мне хочется поговорить с ними, но нельзя. Поэтому я просто наблюдаю.
Хозяйка что-то долго объясняет хозяину, размахивая руками, иногда вытирает слёзы. Я не знаю, что случилось, и ничем не могу помочь. Она садится на кровать, закрыв ладонями лицо. Хозяин стоит над ней, и теперь уже он кричит, а она только всхлипывает. Зачем она пришла сюда? Хозяин злится. Когда он злится, всё идёт не так.
Он резко хватает пустую бутылку со стола и запускает в хозяйку. Он промахивается, и я слышу жалобный стон бутылки, разбивающейся о стену. Потом кричит хозяйка. Она вскакивает с кровати и направляется к двери. Хозяин преграждает ей путь, но она вырывается и выбегает из комнаты — я слышу шаги в коридоре. Щёлкает мысль: она теперь не моя хозяйка. Ей повезло больше, чем предыдущей. Она быстрая. Прошлую хозяйку он схватил за волосы и бил о стену так же, как сейчас разбил бутылку. Интересно, что будет со следующей хозяйкой?
Всю ночь он пьёт, и время от времени пустые бутылки кричат, разбиваясь о стену. Одна пролетает совсем близко от меня. Я хочу подбодрить хозяина, сказать, что всё уже закончилось, что теперь мы можем продолжать спокойную и размеренную жизнь. Но я молчу. Я отсчитываю время, когда мне можно будет высказаться.
Хозяин не спит всю ночь. Пол усыпан осколками бутылок. Ещё немного…
Семь утра. Семь утра. Семь утра.
Хозяин, послушай меня, услышь, как я тебе сопереживаю! Семь утра. Семь утра. Не выключай меня, выслушай: семь утра!
Он поднимается, шатаясь, и подходит ко мне. Хватает меня тёплой сильной рукой — не так, как обычно. Я взмываю вверх.
Семь утра. Семь утра. Семь утррррррррррр…
Le rouge au soir[1]
Кончик — это сладость. На рёбрах, ближе к корню — кислота. Сам корень — горечь. Вино должно попасть на каждый участок языка, и только тогда можно прочувствовать его вкус во всей полноте. Сначало сладко, потом кисло, потом горько. Всё как в жизни. И всё-таки отношениям с людьми мадам Аделайн Дениз предпочитала вино. Его горечь, в отличие от горечи людских обид, завораживала и приносила наслаждение.
Она нечасто устраивала вечера, но сегодня мсье Модест был весьма настойчив. Ещё бы: его ресторан привлекал всё меньше посетителей; молодежь предпочитала теперь не изысканный ужин, а банальный restauration rapide — пришёл, запихнул в глотку пережаренный бургер, залил его омерзительной колой — и умчался дальше, даже не получив удовольствия. Мадам Дениз была убеждена: если еда не приносит наслаждения, то лучше не есть совсем. Мсье Пьер Модест нравился ей тем, что всегда льстиво соглашался с её точкой зрения. Ей нравилось считать Пьера своей собачкой — тем более что копна кудрявых волос делала его похожим на чёрного пуделя. Он преданно ходил за ней, всегда интересовался её мнением и время от времени присылал цветы — анонимно, разумеется, но мадам Дениз всегда легко угадывала отправителя. «Сегодня, — решила мадам, — время кинуть вкусную косточку своему щеночку».
Поэтому мадам согласилась побыть сомелье на дегустации вин в Écarlate, ресторане мсье Модеста. Разумеется, на её условиях. Un: только французские вина. Deux: каждое вино должно соответствовать контролю аппелласьона Бордо, а значит, быть наилучшего, проверенного качества. Trois: только знатные гости. Мадам Дениз не будет даже пытаться пробудить высокий вкус у непонятно как попавших на дегустацию студентов или бродячих музыкантов. Мсье Модест, разумеется, заверил её, что всё будет comme il faut.
На вечер мадам Дениз надела чёрное платье в пол, прицепив слева брошь с алыми перьями. Она решила, что не будет сегодня носить слишком много колец — одного перстня с рубином должно быть достаточно для её образа. Волосы, отливающие бордовым, собрала в пучок. Ничего лишнего. Внимание должно быть не на ней, а на винах.
Мсье Модест, разумеется, рассыпался в комплиментах.
— Вы очаровательны, ma cherie! Я пьянею уже оттого, что просто гляжу на вас.
— Оставьте, Пьер, — прохладно проговорила она, позволив, однако, поцеловать её руку. — Гости уже собрались?
— Oui, madame. Большинство здесь. Мы ещё не подавали ничего из сегодняшнего ассортимента, ждём ваших распоряжений.
— Прекрасно, Пьер. Подготовьте ведёрки со льдом. Не забудьте, — строго заметила мадам, — что водой они должны быть заполнены ровно наполовину.
— Oui, madame! Bien sûr! Конечно!
В юности мадам Дениз — тогда ещё просто Аделайн — любила сама подавать гостям вина. Аккуратно снимала пластиковую обёртку с горлышка, вкручивала штопор и откладывала пробку на мельхиоровое блюдце. После промокала бутылку салфеткой и неторопливо наливала вино — справа, всегда справа. Сначала — избранному лично ею главному гостю. Немного, на пробу. После его одобрения — щедро и на всех. Первым — женщинам, следившим за ней с недоверием, после — мужчинам, больше наблюдавшим за её декольте. Аделайн не нравилось, что её не слушали. Не так важен сосуд, как его содержание, считала она. Себя она наполняла знаниями о винах — так, чтобы не упустить ни малейшей детали: вкус, текстуру, тельность, послевкусие. Постепенно Аделайн так заинтересовалась этим, что вино стало главным увлечением её жизни. Она никогда не напивалась, всегда зная меру. От мужчин она отказалась давно; они были ей скучны. «Я замужем за Perrier-Jouët», — любила говорить она.
— Madame, всё готово. Позволите подавать?
Мадам Дениз махнула рукой. Засуетились garçons, мечтавшие услужить клиентам. Гости радостно переговаривались, предвкушая приятный вечер. Мсье Модест уже успел представить мадам нескольким из присутствующих. Справа от неё сидела итальянская пара, Джулио и Лукас Буджардини, юные предприниматели — довольно успешные, раз смогли попасть на эту встречу. Мсье Модест шепнул мадам Дениз, что они только недавно вернулись из медового месяца после свадьбы в Нидерландах, и мадам уже решила, какую бутылочку шампанского преподнести в дар молодым. За ними устроился среднего возраста бизнесмен из России со своей супругой — мадам не запомнила их вычурную фамилию, поэтому называла их просто: Михаил и Александра. Слева от мадам негромко общались её старые знакомые — Изабель и Тома, которые всё никак не решались начать отношения, как бы мадам их к этому ни подталкивала. Остальных гостей мадам ещё не знала, но, доверяя мсье Модесту, верила в их высокое положение.
Подали закуски из морепродуктов, и почти сразу занесли Chapelle des Mers. Пока garçons обходили гостей, мадам Дениз неспешно поднялась, чтобы официально начать вечер.
— Madames et monsieurs! — громко произнесла она, аккуратно приподнимая и опуская свой бокал, чтобы кислород пропитал напиток. — Сегодня вечером я хотела бы познакомить вас с прекраснейшими местными винами, и я смею надеяться, что…
— За мадам Дениз! — вдруг воскликнул Михаил, поднимаясь из-за стола и едва не толкнув сидевшего рядом Джулио. Он слишком резко поднял бокал и поднёс его к центру стола. Пока мсье Модест ошеломлённо хлопал глазами, а мадам Дениз пыталась отойти от шока после такой неслыханной наглости, русский продолжил: — Я предлагаю выпить за прелестную женщину, которая организовала сегодняшнюю пьянку. — Где-то позади хихикнула его супруга. — Давайте все вместе выпьем за мадам Дениз!
Бокал белого вина призывно висел в воздухе. Александра встала, чтобы поддержать мужа, и с громким звоном ударила его бокал своим. Мадам почувствовала, как начинает болеть в груди.
Посмеиваясь, встали итальянцы — очевидно, они успели выпить до прихода сюда. Игнорируя неприязненный взгляд мсье Модеста, они подскочили к русским и чокнулись с ними бокалами. Следом поднялись люди с противоположной стороны стола и, бессовестно хохоча, присоединились к безумию.
Секунд десять мадам не находила в себе силы шевельнуться. Какое кощунство! Неужели они — её гости! — по-варварски чокаются бокалами вина на дегустации? Мадам стало холодно, потом жарко, а потом — она и не заметила, как — в её руке оказалась бутылка Beaujolais.
Она перехватила бутылку за горлышко и замахнулась. Рассыпались крошечные осколки, когда стекло разбилось о голову первого нахала. Русский упал, истекая красным вином. Пронзительно завизжала его супруга, но визг оборвался так же резко, как начался. Мадам взяла новую бутылку. Кто-то вскочил из-за стола, кто-то ещё не мог понять, что происходит… Изабель резко метнулась к Тома, и тот прижал её к себе, стараясь защитить. Мадам Дениз не видела их лиц: теперь все вокруг казались ей одинаковыми дикарями, решившими погубить всю красоту её профессии, решившими опошлить вино своей невыносимой простотой. Итальянцы успели выбежать из ресторана, а остальные, застыв, ждали своей участи. Вино лилось рекой.
Когда всё закончилось, мадам Дениз пришлось присесть, чтобы отдышаться. Пьер Модест услужливо подал ей салфетку, и она промокнула лоб.
— Merci, Pierre, — устало произнесла мадам. Изабель и Тома лежали рядом, наконец-то обнявшись. Мадам Дениз постепенно обретала контроль над собой и, когда она снова смогла говорить, произнесла: — Мне жаль их, вы верите, Пьер?
— Да, моя дорогая.
— Я перепачкала весь зал. Мне стыдно.
— Мои мальчики всё уберут. Не переживайте.
Мадам прикрыла глаза.
— Никогда больше не позволяйте такому сброду приходить на дегустацию. Вы поняли, Пьер?
— Я покорнейше прошу простить меня, мадам.
Мадам Дениз подхватила свой бокал со стола. Белое сухое вино стало алым. Внимательно понаблюдав за его окрасом, мадам поднесла бокал к носу, осторожно вкушая аромат. Потом, не торопясь, сделала первый глоток.
Здесь никого нет
За указателем расходились две тропинки. Павел вчитался в надпись и осмотрелся: оба пути уходили вдаль, петляя, один — левее, другой — правее, а после — терялись среди высоких елей и небольших холмов. Он сделал пару шагов вправо, остановился, потом снова посмотрел на знак. Вздохнул. И пошёл налево. Павел знал, что так было правильнее.
Идти предстояло долго, и он время от времени оглядывался, раздумывая, а не поменять ли маршрут. В конце концов, никого вокруг не было. Никаких стражей, или мудрецов, или привратников, открывающих ворота — да и ворот-то не было вовсе, просто холмы, леса и две дороги. Только две. Кто бы заметил, если бы он выбрал другую?
— Я бы и заметил, — пробурчал Павел себе под нос. За что ж ему такое наказание, как совесть? Засунуть бы её подальше да и идти, куда хочется. Нет же, Павел был честным человеком, тут-то как раз грехов за ним не наблюдалось. Других недостатков было валом. Он чуть притормозил, задумавшись, как часто творил гадости, поёжился, будто на холоде, и уже более уверенным шагом пошёл вперёд.
Рюкзака у него не было, а на плечи как будто всё равно что-то давило. Сейчас бы хоть плеер, чтобы мысли не терзали, но нет, не было даже плеера. Павел стал напевать себе под нос по-английски, иногда путая слова. Песню он любил, но наизусть не помнил, только отдельные фразы. Что-то про человека, который всё извинялся и извинялся, за что — кто его знает. Павлу тоже хотелось просить прощения, но на пути ему до сих пор никого не встретилось. Может, он заблудился? Павел пожал плечами: идти всё равно больше некуда, куда-нибудь да придёт.
В какой-то момент ему показалось, что он уснул на ходу. Встрепенулся, встряхнул головой — вокруг всё то же, осенние деревья стоят, не шелохнувшись, ветра нет и в помине, а солнце неприятно жарит. «Уже, что ли?» — подумал Павел, но нет, слишком уж всё было спокойно, хотя по спине стекал пот, и нестерпимо хотелось пить.
Тогда он и увидел небольшое озеро прямо перед собой, метрах в ста. Водоём был тёмным, темнее, чем небо, но Павел, не замечая боли в уставших ногах, почти бегом бросился к нему.
У воды сидел человек. Палкой он переворачивал угольки в горевшем перед ним костре. Человек кутался в плащ, как будто яркое солнце вовсе его не жгло. Лицо скрывал капюшон.
— А, вот и оно, добрался! — с каким-то облегчением выдохнул Павел. Человек в плаще поднял голову. Два красных глаза сверкнули из-под капюшона. Кожа его была серой.
— Тебе чего? — недоверчиво обратился он к Павлу. Тот пожал плечами.
— А я не знаю, что тут у вас положено делать, — признался он. — То есть я, конечно, читал разное. Может, это озеро, из которого я никогда не смогу напиться?
— Тут вода солёная, — заметил собеседник. — У меня в бутылке питьевая, будешь?
— Ага, — Павел мигом забыл про жажду. — Значит, что-то ещё. Костёр разведёте побольше, чтоб меня там поджарить?
— Я, в общем-то, предпочту сосиски, — человек в плаще отвернулся, взял с земли рюкзак и начал там что-то искать. — Куда ж я их сунул-то…
— Тогда что меня ждёт?
— А что тебе здесь нужно? — устало переспросил незнакомец.
— Да, в общем-то, ничего.
— Тогда ничего тебя и не ждёт, иди куда шёл.
Павел начал сердиться. Он подошёл поближе к костру и пнул землю правой ногой. Мелкие камни полетели в пламя.
— Я, блин, по указателю шёл. Было написано, что в ад — это сюда.
От удивления незнакомец уронил нераспечатанную упаковку сосисок.
— То есть что, ты серьёзно пришёл в ад?
— Угу.
— Кто тебе сказал сюда идти?
— Сам решил, — Павел отчего-то смутился. — Ну, я не очень хороший человек. Ничего особого за жизнь не сделал. Пить начал, сильно. Жена вон ушла недавно. Детей у нас так и не было… Как-то я не думал, что меня в тридцать с лишним авто собьёт.
— И ты решил идти в ад? — уточнил незнакомец.
— Угу.
— Потому что… — незнакомец махнул правой рукой, попросив Павла продолжить.
— Ну, — Павел развёл руками. — Не в рай же мне, я же не идеален.
— Не идеален, значит? — переспросил незнакомец.
— Слушай, — Павел вздохнул, — ты Дьявол или как?
— Допустим, Дьявол, — кивнул тот.
— Ты меня пытать будешь?
— Взгляни-ка вокруг, приятель, — Дьявол кивнул на озеро и холмы за ним. — Ты тут много видишь этих самых неидеальных людей?
Вокруг не было никого.
— А где же грешники? — уточнил Павел.
— Ты когда сюда шёл, сколько тропинок видел?
— Две.
— В ад и в рай?
— Угу.
— И ты пошёл в ад?
— Да, потому что…
— Да понял я, — Дьвол хохотнул. — Неидеальный ты наш. А все другие пошли в рай.
— Все? — не поверил Павел.
— Все. Здесь никого нет.
Павел почувствовал, как подогнулись ноги, и, покачнувшись, неуклюже сел на крупный валун рядом с Дьяволом.
— То есть все просто так пошли в рай?
— А тебе кто помешал это сделать?
Дьявол дружелюбно протянул бутылку воды, и Павел сделал пару глотков.
— А ты что тут делаешь?
— Работаю. Надо же присматривать за адом. Климат вон поменялся, за столько-то лет, мне даже прохладно теперь стало. Озеро даже появилось… Не ад — сказка. Скучно только немного. Иногда заходят умники, как ты вот, но за последние пару сотен лет я никого другого и не видел. Отвык даже.
— И все просто выбирали дорогу направо и попадали в рай?
Дьявол кивнул, сосредоточенно раскрывая упаковку сосисок.
— Ещё раз уточню, — сказал он, наконец-то достав себе одну, — а тебе-то кто помешал?
— Я, — понял Павел. И, развернувшись, со всех ног побежал по тропинке обратно.
Вычеркнутые из календаря
Май встретился мне в сентябре.
Как оказалось, мы всегда жили рядом, но познакомиться удалось только в далёком крохотном финском городке. Шёл первый день осени, второй день моего отпуска и дождь. Я ещё подумала, какая поразительно идеальная погода, плюс девятнадцать по Цельсию, можно сидеть на камнях на берегу Финского залива под огромным зонтом и осознавать, как же хочется жить.
Его я заметила не сразу. В какой-то момент за шумом дождя послышались тихие шаги. Оборачиваться не хотелось: чужие люди всегда умеют ломать покой резко и на неровные осколки — потом не соберёшь.
— Извините.
Довольно высокий мужской голос, ему место не на пустынных каменистых пляжах в крохотном безлюдном городке, а прямо в моих наушниках, желательно вместе с гитарой и хангом. Пусть будет гипнотическая музыка, и этот город, и…
— Извините, — снова сказал он, и только тут я поняла, что обладатель голоса говорит по-фински с сильным акцентом. И обернулась.
Вы когда-нибудь встречали человека, который похож на океан? Май был океаном. Высокий, думаю больше двух метров ростом. Крепкий. Сильный. Его кудрявые волосы спадали на плечи и, будь они тёмно-синего цвета, я бы точно могла сказать, что передо мной стоит морское божество.
— Вы говорите по-английски? — спросила я медленно. Переходя на тот же язык, он неуверенно произнёс:
— Лучше по-русски…
— Ой! — обрадовалась я. — Так вы тоже русский! А вас сюда как занесло?
Он мгновенно расслабился и сказал вовсе не то, что я ожидала услышать.
— Так это же вы. Точно, вы! Я узнал вас. Я приехал сюда за вами, — он замолчал на секунду, узкие губы чуть приоткрыты, серовато-синие глаза широко распахнулись. — Я приехал за тобой.
Меня пробила дрожь, и вовсе не от прохладных капель дождя, то и дело касавшихся моей кожи. Я не знала этого человека. Что он такое говорил?
— Извините, — мой голос звучал ледяным, хотя я и чувствовала, как потеплело на улице. Я кашлянула и сказала снова: — Извините, кажется, вы меня с кем-то перепутали.
— От тебя исходит тепло. Это точно ты, — сказал он уверенно и подошёл на шаг ближе. Это была неудачная шутка? Попытка познакомиться? Я была уверена, что нет.
— Вы кто? — я уронила зонтик. Только потом я осознаю, что он и не был нужен. Ливня не было. Дождь исчез, как будто и не шёл всего минуту назад. Меня бросило в жар.
— Это же я, — кажется, он не ожидал от меня такой реакции, и теперь в его словах ощущалось отчаяние. — Это ведь я, Май!
Я не ослышалась? Это имя такое или прозвище? Может, раньше славянских мальчишек так и называли, но вот передо мной — живой, настоящий человек, и он твёрдо уверен, что его зовут именно так.
— Простите, но мы не знакомы.
— Ты действительно не помнишь?
Я уже не думала, что он просто маньяк. Теперь он начинал казаться безумцем. Я лихорадочно соображала, как следует вести себя с сумасшедшими.
— Прости, я, должно быть, напугал тебя. Давай поговорим. Я постараюсь всё тебе объяснить.
Он присел на один из крупных валунов невдалеке от меня. Поняв, что пока меня не собираются похищать и пытать, — а если я поведу себя правильно, то и не соберутся, — я осторожно подняла и сложила свой зонтик. Только сейчас до меня дошло, что сияющее солнце начинало палить по-настоящему.
— Я всегда чувствовал, что ты где-то рядом, но никак не мог тебя найти, — он говорил негромко, но каждое слово гулко отзывалось во мне. Я не до конца осознавала, почему я осталась рядом с этим человеком и не бежала прочь в поисках полиции. С другой стороны, может, я зря паниковала? Он не делал ничего плохого. Почему тогда сердце билось где-то в горле, всё прибавляя ритм? Почему, несмотря на непривычное для Финляндии жаркое солнце, я продолжала дрожать? Что-то внутри, иррациональное, интуитивное, предостерегало меня… От чего?
— Я чувствовал твоё тепло, я шёл за ним. Ты родилась в Италии — и я последовал за тобой. Но найти тебя я не смог, — он вздохнул, на секунду огонёк в его глазах потух, но тут же загорелся с новой силой. — Потом ты родилась в Австралии, но погибла ещё до того, как я смог тебя догнать. Дальше был Китай, потом Канада и Бразилия. Ты перерождалась снова и снова, ускользая от меня, и даже в те моменты, когда я успевал тебя окликнуть — ты бежала прочь… И вот ты здесь, и мы наконец-то можем поговорить.
Меня парализовал страх — или что было тем чувством, которое я ощущала? Отчаяние? Паника? Сочувствие? Боль?
— Я всё ещё не понимаю, — я едва узнавала собственный голос.
— Теперь ты родилась в России. Я родился следом за тобой. Даже смог почувствовать, в каком районе ты живёшь, а вот встретить — так и не вышло. Два дня назад я ощутил, как твоё тепло отдалилось. Ты уехала. Я снова бросился следом. Страх потерять тебя гнал меня вперёд. И вот она ты. Нашлась. Моя Апрель.
Взрыв. Похожий на фейерверк, только очень болезненный. Как будто я умерла, но умерла абсолютно счастливой. Нет, нет, я всё ещё была здесь, это только в моей голове. В глазах на мгновение потемнело, потом я снова увидела Мая. Он подошёл ближе ко мне, испуганно всматриваясь в моё лицо.
— Апрель? Ты в порядке?
— Меня зовут Алиса, — прошептала я, и тут же подумала — чушь какая, что за бред, это вовсе не моё имя, это не я, я ведь…
— Тебя зовут Апрель, — вкрадчиво сказал Май. — Мы были вместе. Всегда вместе. Пока тебя не убили. Они не ценили тебя, моя Апрель.
— Убили? — произнесла я. Наверное, произнесла, хотя голоса своего я не услышала. Зато он услышал.
Он взглянул на меня с невыносимой тоской.
— Люди, Апрель. Людям ты была не нужна. Со всей твоей красотой и теплом, со всей твоей заботой и солнцем. Ты была месяцем, Апрель, и люди решили, что ты не нужна.
— Месяцем? — вот тогда, наконец-то, ко мне подступила истерика. Я ощутила слёзы на щеках, хотя, разумеется, я смеялась. Я не заметила, когда Май подошёл достаточно близко, чтобы схватить меня за плечи.
— Скажи мне, почему летом и весной по два месяца, а зимой и осенью — все три?
Вопрос заставил меня присмиреть. Я никогда об этом не задумывалась, просто принимала как должное. Как и все.
— Март и Июнь теперь месяцы весны. Раньше Март был с нами, а Июнь вместе с Июлем и Августом отвечали за лето. По три месяца в каждом сезоне. Так справедливее, правда же?
Я кивнула и захихикала — истерика ещё не прошла до конца, и Маю пришлось снова меня встряхнуть.
— Март был первым. Потом шла ты. Я завершал весну.
— Бред, бред, бред, какой же бред! — не знаю, кричала я или шептала. — Я человек. Я не месяц. Ты говоришь чушь.
— Мы не люди, — как же уверенно он говорил! Мне бы такую веру хоть во что-то. — Мы — больше.
Я не могла отвечать какое-то время. Он не торопил. Когда я почувствовала, что крупицы разума пытаются вернуться на место, я наконец произнесла:
— Как я погибла?
Май вздохнул.
— Тебя просто вычеркнули из календаря. Есть люди, которые могут перекраивать мир так, как хотят. Им это под силу. А страдаем мы.
— А как погиб ты? — не знаю, почему я беспокоилась о нём. Рассудок никак не хотел возвращаться в норму.
— Я ушёл за тобой, — просто сказал он.
Мы снова помолчали.
— Ты любил меня?
— Да.
Без заминки. Ни тени сомнения.
— Мы были вместе?
— Да.
— А что теперь?
Задумался.
— Нам нужно снова узнать друг друга.
Моё сердце тянулось к нему. Месяц-Май, моё морское божество, моё солнце на Финском заливе.
Непрошенный холодок пробежал по спине. Пересилив себя, я покачала головой.
— Нет.
Подул зябкий ветер.
— Что?
— Нет. Этого не может быть.
На меня упали первые капли дождя.
— Что ты такое говоришь? — я слышала страх в его голосе. Но страх в моём сердце, страх от новых испытаний, боязнь поверить в глупую сказку, довериться чужаку, постараться понять — боже, как это страшно! — все эти мысли пронеслись в моём сознании разом и пересилили всё, что он говорил.
Я просто испугалась, Май.
— Апрель, — в отчаянии закричал он.
Я качнула головой, не глядя ему в глаза.
— Я тебе не верю, — холодно сказала я.
Я зажмурилась, чтобы не видеть его тоску. Дождь усиливался.
— Ты больше не моя Апрель. Прости. Всё было зря.
Через несколько минут ливень заставил меня открыть глаза и осмотреться в поисках зонтика. Когда я опять его уронила? Его нигде не было. Мая тоже. Сентябрь горько оплакивал пропавшего друга.
Я встряхнула головой, отбрасывая эти мысли. Тем же вечером я уехала из города, отправившись дальше — куда угодно, где можно было отвлечься.
Прошёл год. Иногда я меняла имя и квартиру, красила волосы в непривычные цвета и искала новую работу раз за разом. В другие дни, наоборот, я возвращалась к старому своему жилью и часами сидела на скамейке возле подъезда, боясь дышать, ожидая, ожидая. Я искала его в том же крохотном городке и в других городах, я молилась всем придуманным мною богам, а потом снова пряталась, и так без конца.
Иногда я думаю — здесь ли он до сих пор, или уже переродился снова? Стоит ли мне идти за ним или лучше подождать ещё?
Май, милый Май. Я всё ещё боюсь. Но если вдруг ты прочтёшь об этом, если вдруг ты услышишь обо мне снова — знай, что иногда мне снится тот берег, и исчезнувший дождь. А ещё — хоть ты никогда об этом не говорил, я вспомнила сама — флейта, на которой когда-то ты мне играл. Ведь это было — сколько же жизней назад? Ты ведь тоже помнишь?
Иногда я ещё ощущаю дрожь, но я знаю, что больше не убегу. Пожалуйста, я прошу тебя, найди меня снова.
Твоя Апрель.
Зверь
Воздух принёс её запах, и я торопливо выглянула из норы. Так и есть: идёт в мою сторону, смотрит по сторонам. Меня она не чувствует. Какой странный зверь, даже не может уловить запах!
Я стала неслышно к ней подбираться, хотя осенью это сложнее. Сухие рыжеватые листья того же оттенка, что моя шёрстка и длинная шерсть на голове Зверя, ломались и хрустели так громко, что даже она могла услышать. Но она даже не обернулась.
То, что Зверь — самка, я поняла скорее интуитивно, чем по каким-то признакам. Она не была похожа на других обитателей леса, и я не знала, как отличается пол у животных её вида. С одной стороны, её тело было покрыто яркой шерстью, которую она могла менять хоть каждый день. Я сначала решила, что подобным образом устроены самцы. Подобным окрасом весной привлекают самцы-птицы своих подруг. В то же время её запах менялся за время лунного месяца. Возможно, то были феромоны, говорящие окружающим самцам о её готовности создавать семью? Я редко видела других зверей её вида и потому не могла разобраться как следует. Для себя я решила: Зверь — самка, и она стала моей подругой.
Я остановилась в двух шагах от Зверя, пригнулась, напрягла лапы и, оттолкнувшись, прыгнула прямо ей на спину. Зверь вскрикнула, но негромко: к моей любимой игре она уже привыкла. В первый раз, когда я радостно выпрыгнула ей навстречу, она даже упала на землю и стала брыкаться, больно прищемив мой роскошный хвост. Надо было её укусить, но мне показалось, что тогда она увидит во мне опасность. Этого я не хотела: Зверь сама делала всё, чтобы показать, как безопасна она для меня.
Впервые мы встретились около пяти лун назад. В лесу редко что-то меняется; поэтому, когда я учуяла незнакомый резкий запах — будто бы аромат цветов, но нездешних, чужих, — я сразу решила проверить, откуда принёс его ветер. Чем ближе к источнику я подбиралась, тем больше оттенков аромата я могла учуять. В конце концов, с цветами смешался запах мяса, и я побежала быстрее: последние дни мне не везло с добычей. Зверь сидела на берегу небольшой реки совсем одна, сжимая в передних лапах кусок мяса, с двух сторон прикрытый травой и кусками незнакомой пищи. Мне хотелось напасть, но Зверь была немного крупнее меня. Кроме того, я знала, что животные её вида, даже не самые крупные, могут атаковать издалека железными прутьями, и не была уверена, что стоит рисковать. Однако голод давал о себе знать. Я подошла чуть ближе, неловко наступив на ветку, и Зверь обернулась и посмотрела прямо на меня.
Прижав уши к голове, я пригнулась и щёлкнула зубами. Зверь замерла на несколько мгновений. Я видела, что угрозы от неё не исходит, но и сама боялась атаковать. Через несколько долгих секунд Зверь что-то проговорила на своём языке, и голос её был тихим и успокаивающим. Потом, очень медленно — я было дёрнулась, ожидая обмана, но осталась на месте, — Зверь протянула переднюю лапу с куском мяса — птичьего, судя по запаху. Я до сих пор не до конца понимаю, почему она решила разделить со мной добычу. Я шла к ней очень медленно, постоянно принюхиваясь и замирая. Зверь терпеливо ждала. Когда до неё осталось несколько шагов, меня вдруг сковал страх. Неужели я добровольно шла в ловушку?
Тогда Зверь положила кусок мяса на землю и убрала руку. Иди, будто бы говорила она. Это тебе, я не трону.
Резво сорвавшись с места, я подхватила зубами добычу и умчалась прочь прежде, чем Зверь могла меня схватить.
Поначалу мне казалось, что я ловко обдурила её. Но на следующий день резкий запах появился снова. Зверь ждала меня там же, у реки. Кусок мяса — на сей раз запах был похож на мясо кабана — был в её лапах, но ещё больше еды я учуяла в большом кульке на земле возле неё. Она положила мясо рядом с собой и не двигалась, пока я не стащила немного еды для себя.
Зверь приходила не каждый день, но достаточно часто, чтобы я не голодала в дни плохой охоты. Наконец я решила поверить ей и не стала оттаскивать добычу подальше в лес, в безопасное место, а ела прямо возле её лап. Зверь не касалась меня, и меня переполнило чувство благодарности.
На следующую встречу я пришла не с пустой пастью. Мне попался юный несмышлёный заяц, и я, признав в Звере союзницу, отдала ей его целиком. Притащила на поляну, бросила ей и, отвернувшись, стала есть добычу, которую она приготовила для меня. Покончив с обедом, я оглянулась на неё и с удивлением увидела, что моего зайца она не стала есть. Неужели она добывает для себя так много еды, что не захочет принять мой дар?
Тогда Зверь подошла ко мне — я пригнулась, но не стала убегать — и осторожно протянула мне переднюю лапу. В ней Зверь держала ещё один кусочек мяса. Потянув носом воздух, я бережно взяла её дар. И тогда Зверь неловко и очень аккуратно провела лапой по моей голове. Поражённая, я замерла и едва только хотела оскалиться и сбежать, как пальцами Зверь осторожно почесала у меня за ухом. В этом жесте не было и намёка на угрозу. Зверь гладила меня, как когда-то меня ласкала носом мама. Я тявкнула и медленно опустилась на землю. Потом перевернулась на спину, обнажив живот и шею: видишь, Зверь, я тебе доверяю. Не предавай.
Она поняла. Я чувствовала, что она поняла.
С тех пор мы со Зверем привыкли друг другу. Мы часто виделись, делились добычей (мою она почти не брала), в шутку охотились друг на друга. Я стала с нетерпением ждать каждой встречи с ней.
В тот день что-то неуловимо изменилось в ней. Она принесла добычу, даже больше, чем прежде. Мы играли, и она гладила мою шерсть, а я уткнулась носом ей в шею. Зверь о чём-то долго рассказывала мне на своём забавном языке. Глупая Зверь, разве ты думаешь, что я могу тебя понять?
И тут её голос изменился. Обычно мягкий и спокойный, он стал вздрагивать и срываться. Я удивлённо посмотрела на Зверя. Её плечи тряслись, а по щекам бежала вода. Я облизала её нос: он был солёным. Я забеспокоилась. Что не так, Зверь? Как я могу помочь?
В тот день она была со мной до захода солнца, и обняла меня крепче, чем обычно. Я решила, что до завтра наловлю ей столько добычи, чтобы она почувствовала себя лучше. Охотилась я с раннего утра, и к тому моменту, как солнце стояло прямо над головой, я поймала несколько кроликов и даже одну птицу. Зверь не пришла.
Её не было на следующий день, и через несколько дней тоже. Я обошла всё вокруг, даже звала её, громко тявкая. Зверь так и не появилась.
Вот уже целую луну я прихожу к нашей реке и жду, что вот-вот где-то вдалеке мелькнёт её длинная рыжая шерсть и почуется знакомый запах. Я охочусь — всегда на двоих. Скоро похолодает и станет сложнее, но если Зверь снова придёт, и я смогу накормить её, как она кормила меня, то какая разница, сколько придётся ждать добычи?
А может, она из тех перелётных птиц, что вернётся, когда холода отступят, и весной мы снова увидимся с ней?
[1] (франц.) «Вечером — красное». Отрывок из бургундской поговорки: Au matin, bois le vin blanc; le rouge au soir, pour faire le sang. — «По утрам пей белое вино, по вечерам — красное, чтобы кровь была хорошей».