Накануне своего тридцатилетия педагог начальных классов Елена Александровна впала в депрессию. Днем спасала рабочая рутина, вечерами — неиссякаемый поток маминого сознания. Елена Александровна уставала так, что думать о своем уже не могла и едва доползала до постели. Во сне было все то же: рабочая рутина и мамина болтовня, но под утро вламывалось ледяное число «тридцать» и начинало угловато ворочаться где-то под ложечкой. Елена Александровна холодела и пыталась отпереться:
— Нет-нет! Мне не может быть тридцать лет! Посмотрите, вот же я, гуляю во дворе в новых туфельках, — она показывала на свои ноги в комариных укусах и голубых сандалиях из «Детского мира», на пыльную улицу в одуванчиках, на малину в бабушкином палисаднике.
Ледяная тридцатка таяла и растекалась по телу мертвой водой. Елена Александровна садилась в постели: «Господи! Неужели это я! Господи! Неужели это жизнь!»
— Чего вскочила? — отзывалась из своего угла чутко спящая мама, шарила в темноте по тумбочке. — Пятый час! Спи давай.
Утром надо было на работу и надо было хорошо выглядеть. Елена Александровна переворачивала подушку и пыталась заснуть. Сон не шел. В голову лезли мысли, от которых хотелось то ли свернуться под одеялом в тугой слепо-глухо-немой клубок, то ли, наоборот, развернуться и разгромить их с матерью крошечную квартирку с вечно занавешенными окнами (первый этаж).
Однажды за завтраком мама сказала:
— Леночка, так больше не может продолжаться. Твоя работа тебя доконает. Ты ужасно выглядишь и ужасно себя ведешь. Стала нервная, кричишь. Тебе нужен отдых.
— Да? Отдых? — Елена Александровна шарахнула по столу чашкой, горячий чай выплеснулся на руку. — Блядь! Мама! У меня — конец учебного года! А потом ремонт в нашем поганом классе! А потом — в нашей поганой квартире!
— Леночка! Это еще что такое? С каких пор ты стала ругаться матом?
— Мамочка! Мне скоро четвертый десяток пойдет! Могу я, наконец, делать то, что мне хочется?!
— Леночка, ну что ты… Я, знаешь, что подумала… Давай-ка отложим ремонт, а на эти деньги тебя в Турцию отправим.
— В Турцию? — от неожиданности Елена Александровна перестала рыдать.
— В Турцию. У Ольги Витальевны Мариночка в прошлом году ездила, в таком восторге вернулась! Такие фотографии привезла! Нынче опять поедет. Говорит, что теперь только в Турции будет отдыхать.
— Мама, у меня даже купальника нет! Я с четвертого класса моря не видела. Господи… Я бы поехала… Я хочу… А как же ремонт? Десять лет ведь уже собираемся…
— Жили же как-то без ремонта и еще проживем.
Купили путевку. Елена Александровна взяла у коллеги стопку журналов «Бурда» и вечерами шила наряды. У матери еще с молодости имелись запасы ацетатного шелка и набивного хлопка — голубого, фисташкового, желтого в мелкий цветочек, и был отрез блестящего трикотажа в алых розах — отец когда-то привез из Венгрии. Из трикотажа мать лет тридцать собиралась заказать себе блузку, да так и не собралась.
— На вот, сшей себе нарядную кофточку. Бери-бери. Мне уже не по возрасту, а тебе — в самый раз. И желтый шелк бери. Мне так и не пригодился. Смотри, как тебе хорошо. Отличный сарафан выйдет.
За шитьем Елена Александровна помолодела и ожила. И число «тридцать» уже не так ее пугало.
Лето выдалось холодное и сырое. Примерять обновки было зябко — приходилось вылезать из байкового халата и теплых рейтуз.
— Леночка, какая же ты красивая, какая у тебя фигура, как это все тебе идет! — восхищалась мама.
В аэропорт Елена Александровна поехала в пальто и сапогах. Мама проводила ее до автобуса, на остановке вдруг заплакала:
— Ленка, ты уж там отдохни, как следует! Наплюй на всех и оторвись на полную катушку!
Рейс два раза откладывали. Наконец, объявили посадку. Нахохленная толпа потянулась к выходу. Дождь и ветер на поле были такие, что Елена Александровна почти ослепла и оглохла. У трапа мокрая и злая стюардесса под вывернутым зонтом проверяла посадочные талоны. В самолете Елена Александровна согрелась и уснула. Когда проснулась, все вокруг уже переоделись в летнее, нарядное. Елена Александровна затолкала пальто и свитер в полиэтиленовый пакет и осталась в джинсах, блузке и сапогах. Туфли и босоножки были в багаже.
Прилетели поздним вечером.
— Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Анталия. Температура воздуха — двадцать девять градусов тепла.
Ее никто не встречал. Елена Александровна растерялась. Вышла из здания аэропорта, огляделась, вернулась обратно. Вокруг веселые люди легко катили разноцветные чемоданы. У Елены Александровны была огромная спортивная сумка, оттягивающая плечо, и два больших пакета — с едой и одеждой. В сапогах было жарко и неловко. Подступала паника.
— Привет! Я вижу, вы с нашего рейса. Вас тоже не дождались? Вам куда? — перед ней стояла высокая девушка в черной футболке.
— Мне в Аланию, в отель «Марина Бич Роял».
— О! Так и мне туда же. Стойте тут, никуда не уходите. Я сейчас еще наших поищу, кого не встретили. Может, еще кто-то есть, кому в Аланию. Возьмем такси на всех, дешевле обойдется.
— Такси дорого, наверное. Наверное, автобусом можно добраться.
— Можно и автобусом. Только завтра. Да вы не переживайте, стрясете потом деньги за трансфер с вашего турагентства, да и все.
Завтрак Елена Александровна проспала. Разбудила ее горничная.
— Ох, сорри!
— Ничего, ничего, олл гуд, олл гуд!
Горничная брякнула ведром, выскользнула из номера и покатила свою тележку дальше по коридору.
В комнате было душно, сладко пахло освежителем воздуха. Узкое окошко под потолком не открывалось. Елена Александровна потыкала в кнопки кондиционера, он включился. Распаковала сумку, развесила наряды по плечикам в стенном шкафу. Надела купальник и покрутилась перед большим зеркалом — отражение ей понравилось. «Вчера еще немного похудела. Резинка уже почти не врезается. Килограмма три осталось сбросить, и будет, как в универе».
Елена Александровна съела размякший бутерброд с сыром и отправилась искать море.
В фойе замешкалась, раздумывая, надо ли сдавать ключ от номера. Решила не сдавать, шмыгнула мимо портье, сосредоточенно глядя в пол.
У входа в отель щедро цвели желтые розы, вдоль стены змеились гибкие кусты с густо-розовыми цветами, будто сделанными из креповой бумаги, вдоль дорожки росли олеандры и гибискусы.
«Господи, как красиво! Господи, неужели все это наяву! Неужели это я, Лена Ермолаева, иду сейчас по этой улице к морю!»
Елена Александровна вспомнила про маму, и ей стало стыдно. «А мама там, в квартире без ремонта. Вот бы и ее сюда!»
Пляж делился на две части: цивилизованную, с лежаками, душем и баром, и дикую. Елена Александровна не знала, надо ли платить за лежак, поэтому расстелила свое полотенце в дикой части пляжа.
К ней тут же подсел ошпаренно-красный субтильный мужичок в голубых плавках с якорьком и клочьях облезающей шкуры.
— Первый день? Беленькая такая! Из «Глории» или из «Апельсина»? Не хочешь разговаривать? Гордая, типа?
Елена Александровна встала и пошла к морю. Мужичок потащился следом.
— Пойдем вечером на дискотеку? Я плачу! Потанцуем, то, се… Че молчишь? Глухонемая?
— Извините, я сюда не за этим приехала.
— А че? Типа, не такая?
— Не такая.
— Типа, свои не годятся, турка надо?
— Отвалил от нее, быстро! Отвалил, я сказала, а то полицию позову, — возникла откуда-то из-за спины вчерашняя высокая девушка.
Мужичок невнятно вякнул и слинял.
— А вы почему тут? Вон же наш пляж — с синими зонтиками. Идите туда. Тут не убирают, окурки кругом.
— А скажите, платно там? — спросила Елена Александровна, страшно смущаясь.
— Браслет покажете, если спросят, и все, — девушка как будто бы и не заметила ее смущения.
***
Танька Чебакова бросила университет на третьем курсе, объявив всем, что с иностранными языками, как с будущей профессией, завязывает и отныне будет писать картины и играть на флейте в группе «Кафки Пушкина». Все знали, что она уходит из-за неудачного романа с красивым проректором, который не только не развелся с женой, но и позволил той публично таскать Таньку за волосы по всему просторному университетскому фойе.
Удачливая Танька впервые в жизни потерпела поражение, да еще такое позорное. Прежде все ее любили и все ей прощали. Четыре дня просидела Танька в своей комнате, никого к себе не пуская и не отвечая на звонки. На пятый разбудила домашних в шестом часу утра — двигала мебель.
Встревоженная мать поскреблась в дверь:
— Танечка, с тобой все в порядке? Можно, я войду?
Танька, румяная и спокойная, как удав, толкала вдоль стены пустой платяной шкаф. Содержимое шкафа валялось на полу.
— Танечка, ну что ж ты на пол-то все сбросила! Давай, я хоть на кровать положу… Дорогие вещи, брендовые.
— Мамуль, мне это больше не нужно. Хочешь, забирай себе или отдай кому-нибудь.
— Танечка, тогда я пока уберу к нам в комнату, а ты, как передумаешь, возьмешь обратно.
— Убирай, куда хочешь. Не уберешь, я на помойку отнесу. Я сейчас все лишнее выкину, очищу комнату.
— Погоди, не выкидывай. Тут вот все сложи, я приду, заберу потом.
— Мамуль, кофе мне сделай, пожалуйста. Со сливками. И пожрать чего-нибудь — очень жрать хочется.
Танька, до сих пор склонностью к порядку не отличавшаяся, выдраила свою комнату до зеркального блеска. Сорвала обои под шелк и кружевные занавески, покрыла стены белой водоэмульсионкой, повесила скучные офисные жалюзи.
Коротко постриглась и перекрасилась в шатенку.
Приходили друзья брата-восьмиклассника, таращились на Таньку, тянули разочарованно:
— Ну, ни фига себе… Что она с собой сделала. Такая крутая чика была…
Спустя месяц Танька ушла жить к барабанщику Лёпе — в гнилую общагу, в комнату с треснувшей стеной и плесенью на потолке.
Домой вернулась через полгода — бритая наголо, худая, востроносая. Три дня непрерывно ела — как солдат, пришедший из армии. Нарисовала на потолке звездное небо. Подрастила волосы, выкрасила в синий. Научилась делать стойку на голове.
У друзей познакомилась с художником Лившицем, переехала к нему в мастерскую. За три месяца написала двадцать картин. Открыла выставку в галерее «Зеленая лиса». Выставка провалилась, приятели Лившица обидно ржали над работами. «Хорошо же», — подумала Танька и стала брать уроки академического рисунка. Денег не хватало, у родителей просить не хотела и начала подрабатывать натурщицей. Лившиц не одобрил. Терпел три месяца, а потом побил и выгнал. Танька ушла в соседнюю мастерскую — к Тимофееву. Через неделю впервые в жизни напилась и сломала хлипкому Лившицу челюсть. Немного оправившись, Лившиц, еще больше похудевший на жидкой пище и похожий на голодного грифа, вызвал Таньку в коридор. Не разжимая стянутых резинками зубов, сделал ей предложение. От неожиданности Танька его приняла.
С Лившицем они прожили два года. За это время Танька научилась разбираться в современной литературе и мастерить театральную бутафорию. Устроилась оформителем в полулюбительский театр, почти сразу начала выходить на сцену — в театре играли все — от осветителя до главного режиссера. Режиссер Танькину игру оценил и дал заметную роль. Лившиц заревновал, хотел было снова побить Таньку, но столкнулся с угрозой получить в нос трубой от пылесоса и отступил. Танька собрала манатки и ушла жить в гримерку.
Продержалась до зимы. Зимой в театре отключили за неуплату свет и отопление, и коллектив самораспустился до лучших времен. Таньке пришлось вернуться к родителям. Те обрадовались. Купили Таньке шубу, дали денег на хорошего стоматолога. Настойчиво уговаривали восстановиться в университете. Танька отъелась и отоспалась, избавилась от впалых землистых щек и куриных лап в шершавой коже. Впервые за три года выщипала брови и сделала маникюр. Заскучала и неожиданно для всех выскочила замуж за отцовского друга дядю Лелика — бывшего ученого, а ныне известного в городе предпринимателя.
С Леликом Танька была почти счастлива. Он много времени проводил в командировках, и, чтобы молодая жена не скучала, несколько раз в год отправлял ее на заграничные курорты в компании своей старшей дочери. Дочь так активно отдыхала, что Танька видела ее только в дни прилета и отлета. Танька в одиночку обшаривала тропические острова и наматывала километры вдоль океанских пляжей. Домой возвращалась загорелая и умиротворенная.
Занялась йогой, выучилась танцевать фламенко, засела за итальянский и довольно быстро на нем заговорила, снова начала писать картины. И прозевала бурное развитие Леликова романа с парикмахершей. Очень удивилась, когда в один прекрасный день Лелик отвез ее с вещами обратно к родителям. Переживать не стала. Сразу после развода все воспоминания о Лелике схлопнулись для нее в одно — как он, стоя у зеркала и растянув рот в длинное «о», подстригает волосы в носу.
Устроилась в бюро переводов и нашла удаленную халтуру — на студии, озвучивающей иностранные сериалы. Сняла комнату у пожилой учительницы. Учительница оказалась веселой и компанейской, Танькиных друзей угощала пирожками с капустой. Жизнь пошла спокойная и неожиданно интересная. Танька радовалась каждому новому дню.
В свободное время Танька писала красные поля с зелеными козами и оранжевые реки с синими рыбами и лиловыми водолазами. Долго боялась выставляться, потом решилась — показала две работы на коллективной выставке. Одну из работ купили. Танька возликовала и отоварилась в худсалоне голландскими красками и итальянскими холстами.
У родителей появлялась редко, особенно с тех пор, как мать попросила ее не приходить на день рождения отца.
— Танечка, там будет Лелик со своей куклой пергидролевой. Ты пойми, папа не может его не пригласить. Ты, Танечка, приходи лучше в субботу к обеду — папа будет дома, мы посидим по-семейному…
В двадцать восемь лет Танька впервые влюбилась. Он был немец, приехал налаживать какое-то оборудование. Ее наняли переводить. Танькин немецкий был хуже английского, но она взялась. В течение года немец приезжал четырежды. Танька тут же перебиралась к нему в казенную квартиру, и все у них было отлично. Он в буквальном смысле носил Таньку на руках и каждый день объяснялся ей в любви. Она подтянула немецкий и задумалась о переезде в Германию. Потом немец куда-то пропал, три недели не отвечал на письма, и вместо него на запуск новой линии прислали другого человека. Поселили в той же казенной квартире. Новый немец передал Таньке привет и коробку конфет с эмблемой супермаркета и сказал, что господин Леманн не смог приехать, потому что отправился с семьей на каникулы в Таиланд.
— Но зато я в вашем полном распоряжении. Приглашаю вас сегодня к себе в апартаменты, закажем вашу любимую пиццу, я оплачу.
— Наплюй, дорогая, — утешала Таньку квартирная хозяйка. — Ну, хочешь, мы нажалуемся, куда следует, что твой фриц оскорблял государственные символы и проводил фотосъемку Военного городка. И его сюда больше никогда не пустят, а может, и с работы выгонят.
— А давайте сообщим, что он пытался завербовать старушек на лавочке и требовал у соседей млеко и яйки, — сквозь слезы смеялась Танька.
В общем, к своему тридцатилетию Танька подошла без диплома, семьи, собственного угла и с неопределенными планами на жизнь. Впрочем, она по этому поводу не слишком печалилась. День рождения решила отметить подальше от родителей — чтобы не устраивали ради нее тягостную для всех вечеринку.
После развода с Леликом Танька завела традицию — проводить первые недели октября в Турции. Хотелось увидеть море и продлить лето. На Индию ей не хватало, в Египте было скучно, а вот Турция была в самый раз — недорого, тепло и интересно. В этом году Танька забронировала отель на начало августа — чтобы перекантоваться подальше от дома неделю до и неделю после дня рождения.
Накануне отпуска подкинули ей авральную работу. Танька просидела над ней почти месяц, не отходя от компьютера по 16 часов в сутки, закончила перед самым вылетом и теперь намеревалась отоспаться и проветрить мозги. Хотелось пассивного отдыха без неожиданностей и авантюр.
До места назначения добиралась с приключениями, но к мелким путевым неурядицам Танька была привычная и пережила их без всякого стресса.
Заселившись в номер, повесила на дверь табличку «Не беспокоить» и рухнула в постель.
Собиралась проспать до обеда, но проснулась неожиданно рано. В ресторане под балконом дрались коты, и кто-то монотонно выговаривал им по-турецки. Танька прислушалась и засмеялась. «Дядя Сёма!» Так русские туристы называли пожилого повара. Танька останавливалась в отеле не в первый раз и персонал знала хорошо.
Вместо завтрака отправилась на пляж — любила утреннее солнце и утреннее море. Ночью штормило, волны добегали до самого парапета, и все было усеяно ракушками, еще не затоптанными отдыхающими. Танька бросила на лежак белое гостиничное полотенце и учебник испанского и занялась собирательством.
Нашла несколько крупных белых витых раковин, бурый вонючий рапан, обкатанное морем белесовато-синее стекло с рельефной буквой «N» и сломанную серебряную серьгу.
Хорошо прогрелась на солнце и пошла купаться. Холодное море обожгло горячую кожу. Танька тихо взвизгнула, засмеялась и, поджавшись, вошла по пояс. Задержала дыхание, мягко легла на воду и поплыла. Море обволокло и подхватило, вода оказалась не такой уж и холодной. Отплыв подальше, Танька перевернулась на спину. Подумала: «Вот бы каждый день так… Как бы это украсило жизнь!»
Когда вернулась на пляж, там уже появились первые отдыхающие. Плюхнулась на лежак. Рядом тут же пристроился суетливый дрищ с блестящей багровой лысиной.
— Как водичка?
— Хорошая.
— Намазать тебя кремом от загара? А то быстро сгоришь, беленькая такая.
— Спасибо, не надо.
— А то давай. Я тебе еще и массажик сделаю. Любишь массажик?
— Исчезни.
— Что, не нравлюсь?
— Нравишься. На гуся похож. А трусы точь-в-точь, как у моего дедушки на довоенных фотографиях. В антикварном покупал или по наследству достались? А шкура чего облазит? Массажик себе делал? А чего борзый такой? Жена на неделю с поводка спустила?
Дрищ молча подхватился и большими шагами умчался прочь.
Танька открыла учебник испанского. Заниматься совершенно не хотелось. Она заставила себя прочитать пару страниц, потом нацепила темные очки и стала разглядывать загорающих. Ее внимание привлекла сутуловатая женщина в желтом сарафане с кривым подолом и шляпе с волнистыми полями. Эта женщина, зигзагами передвигающаяся по пляжу, была ей знакома. «Вчерашняя тетка из аэропорта, — вспомнила Танька, — забавная, крадется куда-то».
Солнце припекало все сильнее. Танька решила, что пора где-нибудь перекусить, а потом вернуться в отель и поспать часика три. Напоследок она еще раз искупалась. Выходила из моря, одергивая купальник, ероша пятерней мокрые волосы, когда опять увидела вчерашнюю знакомую. Та стояла по колено в воде — растерянная, в густо-розовых пятнах — и пыталась отбиться от давешнего назойливого дрища. Танька вступилась, прогнала дрища и пошла к пляжному душу. Спасенная подхватила свои манатки и засеменила следом.
***
— Ну, и вот, он мне начал говорить: «Ты для меня слишком сложная, будь проще, мне нужна земная женщина».
Они шли в супермаркет за водой и растворимым кофе. У Елены Александровны были с собой кипятильник с переходником и мешочек с пакетиками чая «Беседа», но ей вдруг захотелось угостить Таню кофе.
— Кто-кто начал говорить? Извини, когда мы улицу переходили, я не все расслышала.
— Да мой бывший, кто еще-то. Все пытался меня переделать. А я взяла и ушла!
— Бывший муж?
Замужем Елена Александровна никогда не была. И роман у нее был всего один — на четвертом курсе — недолгий и в обратной перспективе очень несчастливый. Любовник ее, аспирант Витя, оказался мелочным и непорядочным человеком. Слово «любовник» Елена Александровна произнести не смогла и ответила:
— Угу. Муж.
И подумала: «А что? Во-первых, и правда муж, только гражданский. А во-вторых, все равно ведь Таня не узнает, как на самом деле было».
А на самом деле все было до неприличия глупо и пошло.
Вначале Елена Александровна Витю, вроде, и не любила. Просто, он был единственный, кто обратил на нее внимание. У однокурсниц давно завелись ухажеры или даже мужья, а с ними — новые, совершенно не знакомые Лене, интересы и хлопоты. А ей даже на дискотеку не с кем стало ходить. Закадычная подружка Катя влюбилась, готовилась к свадьбе, и девичья дружба отошла для нее на третий план. Лена и ревновала, и завидовала, и тосковала. Всюду она теперь появлялась одна или с мамой.
С Витей Лена познакомилась в университетской столовой — он опрокинул свекольный салат на ее новую юбку. Потеря для Лены была огромная и в текущем квартале невосполнимая. На юбку она копила четыре месяца и в тот день надела ее в первый раз, по случаю наступающего нового года — светло-бежевую юбку «Кельвин Кляйн» за две тысячи рублей. Лена смотрела на свекольное пятно на подоле, и обильные слезы катились из ее глаз. Жаль было необычного самоощущения, которое принесла дорогая модная вещь, жаль было всех связанных с обновкой надежд.
Растерянный Витя долго извинялся и обещал вывести пятно. Лена мотала головой:
— Это свекла! Она не отстирывается!
— Девушка, вы не расстраивайтесь, я же химик, я уж как-нибудь справлюсь!
Вечером того же дня Витя явился к ним за юбкой.
Пятно Витя превратил из бордового в темно-коричневое с рыжими разводами и дырой посередине. Мама сделала на месте пятна аппликацию в виде здоровенной розы из кожзаменителя, но юбку все равно пришлось перевести из выходных в домашние.
А Витя стал захаживать на чай.
— А что, — говорила мама, — он даже ничего. Ростом только не вышел, но на лицо симпатичный. Вот никогда не нравились мне мужчины с курносыми носами, а этот ничего, не страшный. И не какой-то там слесарь, а аспирант, интеллигентный человек.
«Вот именно, — думала Лена, — приличный человек, а не механик, как у Катьки».
Ей нравилось, что Витя ждет после занятий в фойе учебного корпуса, нравилось, что он подает тяжелое пальто и аккуратно помогает непривычным Лениным рукам попасть в рукава. Витино присутствие в ее жизни равняло Лену с остальными. «Наконец-то и ты у меня пристроена», — говорила мама. Когда Лена с Витей под ручку выходили из университета, курящие на крыльце однокурсники с интересом смотрели им вслед. «Вот то-то же, — усмехалась про себя Лена, — оглядывайтесь теперь…»
У них быстро завелись общие привычки, традиции и ритуалы. Витя обладал хорошими организаторскими способностями и ценил во всем порядок и регулярность. Он отучил Лену грызть ногти и положительно повлиял на ее успеваемость. Показал маме, как готовить в духовке шашлык из куриных крыльев, и это стало воскресным семейным обычаем. Облагородил убогий интерьер квартиры — отремонтировал и покрасил ветхие кухонные шкафы и постелил в прихожей синий, бьющийся током ковролин.
А потом откуда-то всплыла Витина бывшая, и он, поколебавшись неделю, метнулся к ней.
Лена сначала так обиделась, что ничего о Вите слышать не хотела, при упоминании его имени начинала ругаться последними словами и просила общих знакомых передать ему эти слова при первой же возможности.
Она почти не сомневалась, что Витя вернется. Поверить не могла, что может быть иначе. У них все было слишком хорошо, чтобы закончиться вот так — непредвиденно и стремительно.
Но Витя пропал и не подавал о себе никаких вестей. Неделю, другую, третью…
С его уходом рухнули все Ленины планы на будущее. В настоящем ничего не хотелось и ни о чем не думалось, сосредоточиться получалось на единственной мысли — как бы вернуть все, как было до Витиного ухода. Или, на худой конец, как оно было до его появления.
Она не выдержала и пошла в Витину общагу. Там сообщили, что Витя съехал еще в прошлую субботу и живет теперь со своей невестой на съемной квартире, адрес которой держит в строжайшем секрете.
Лена, у которой от горя обострилась интуиция и проснулся недюжинный талант ищейки, почти сразу же вычислила Витин новый адрес и телефон. Звонила по ночам и молчала. Когда стало совсем невыносимо, подкараулила Витю у подъезда. Он увидел, позеленел, схватил под локоть и потащил прочь.
Забормотал:
— Лена! Это была ошибка, прости. Я люблю другую и всегда любил. Я думал, что она ушла совсем, хотел начать новую жизнь — с тобой, Лена. А она вернулась. Ты не стой тут, иди домой. Деньги я отдам, не волнуйся. У меня сейчас нет, но я отдам. Хочешь, я расписку напишу?
Лена смотрела на Витины уши — они у него были бледные и какие-то мягкие.
— Витя, а если она тебя опять бросит? Витя, ведь если она от тебя раз ушла, то и другой уйдет. И что, ты опять ее простишь и примешь? Витя, ты потом всю жизнь жалеть будешь. Ты же сам говорил… Ты говорил, что я… Вот она тебя бросит, и ты сам ко мне придешь. Вот увидишь, придешь. И, ты знай, я тебя приму.
— Пойдем, пойдем. Вот твой трамвай…
— Витя! Я тебя люблю! Я без тебя не могу!
Люди в трамвае смотрели на нее с равнодушным любопытством.
Дома мама разгадывала кроссворд.
— Какие деньги, мама? Он говорит про деньги! Ты дала ему деньги?
Мама испугалась, растерялась и стала оправдываться:
— Да, он занимал у меня. У меня было отложено, я скопила немного, думала, вам на свадьбу. Два раза занимал. Первый раз отдал почти все, потом занял еще и сказал, что отдаст, когда получит деньги за курсовые. Я же считала, что вы… Я же его членом семьи считала! Леночка! Ты думаешь, он не отдаст?
— Почему ты мне не сказала?
— Я думала, ты знаешь.
Неделю Лена бродила вокруг нового Витиного дома. Своим привычкам Витя не изменял — каждый вечер в половине седьмого выводил подружку погулять — они прохаживались по скверу возле ДК, потом шли вдоль длинного заводского забора в супермаркет.
— Мама, она такая страшная! У нее нос, как у Михаила Пуговкина!
— Леночка, ты же видела, к кому ушел наш папа. Мужчины иногда сами не понимают, что творят. Женщины легкого поведения привязывают их к себе своим… легким поведением. Они позволяют им все!
В субботу Витя должен был повести невесту в кино на сеанс 19.30 — как прежде водил Лену. Так оно и вышло — без десяти семь парочка вышла из подъезда и направилась к трамвайной остановке. Лена покинула укрытие и бросилась наперерез.
— Ну, привет! Привет, Витенька! И вам привет, девушка.
Остолбенелый Витя только моргал.
— Витенька, ты свою подружку на какие денежки в кино водишь? Ты на чьи денежки квартиру снимаешь? А? — Лена вошла в раж и завизжала, срывая голос: — Девушка, а вы знаете, с кем живете? Это — альфонс! Он у нас полгода жрал и почти что жил! А потом взял наши денежки и слинял! А эти деньги мама на нашу свадьбу откладывала!
Витя изо всех сил толкнул Лену в плечо. Та удержала равновесие, уцепившись за дерево.
— Девушка, а вы знаете, что еще четвертого числа прошлого месяца он спал со мной? Он со мной с февраля жил! Как муж с женой! Мы с ним каждую субботу в 19.30 в кино ходили! Он вам по воскресеньям куриные крылья не жарит? У него с вами секс не по пятницам, случайно? А у него с вами секс тоже пять минут длится?
Витина невеста сняла туфлю и начала бить Лену по щекам. Туфля была грязная, в мокром колючем песке. Витя попытался взять невесту под руку и оттащить, и она переключилась на него — молча, часто и громко сопя, била туфлей. Лена села в грязь и зарыдала. Слезы щипали исцарапанное лицо.
С тех пор двадцать девятого числа каждого месяца Витя демонстративно подходил к ней в университете, протягивал пятьсот рублей и требовал расписку в получении. Невеста от него сначала ушла, но тут же и вернулась, потому что оказалась беременной. Вскоре они зарегистрировали брак.
— Ну вот, я и говорю, мужчины всегда ищут для жизни женщин попроще. Это, можно сказать, инстинкт. Но любят они совсем других. Они любят тех, кого понять не могут. С такими жить трудно, но и без них тоже жизнь — не жизнь.
Таня неопределенно хмыкнула. Елена Александровна такой реакцией не удовлетворилась и принялась развивать свою мысль дальше.
— Вот мой отец… Он хороший, но довольно-таки примитивный. Ему с мамой трудно было, и он ушел к Людке. Людка была глупая и жадная, и он ушел к Раисе Фаниловне. Раиса Фаниловна ничего так, в принципе, но дура-дурой. И вот он с ней живет теперь. Но как выпьет, так маме звонит. Говорит, что ее одну любил. И так всегда — непростых женщин потом всю жизнь вспоминают и всех остальных с ними сравнивают. И не в пользу остальных! Как там у Цветаевой? «Как живется вам с другою… Э-э… С простою, без божеств… С пошлиной бессмертной пошлости как справляетесь, бедняк?»
— Да ладно, Лен. Пожелай уж своему бывшему счастья. Пусть живет.
— Пусть живет, — согласилась Елена Александровна. — Пусть теперь живет, как знает.
— Только что развелись?
Елена Александровна рассталась с Витей девять лет назад и не видела его лет восемь. Ей почему-то неловко было признаться, что она так давно и так беспросветно одинока.
— Не только что, но сравнительно недавно. Он теперь, наверное, узнал, что я в Турцию поехала, и бесится, — неожиданно для себя самой сказала Елена Александровна и подумала: «А и правда, вот бы меня Витька сейчас увидел! Может, и локти бы себе кусал. Говорят, его лахудру после родов разбомбило!»
— Ты же сама ушла. Значит, решила жить без него. Вот и живи, как будто его вовсе нет. Какая тебе разница, что он там думает.
— В общем-то никакой. Это он, наверное, думает, что я без него исстрадалась вся, и теперь всю жизнь одна буду.
— Вот и наплюй на него. Возьми сейчас и оторвись, как следует. Ты симпатичная, мужиков кругом много. На твоем бывшем свет клином не сошелся.
Купили кофе, минералку и две небольших канистры простой воды. Кофе оказался неожиданно дорогим — Елена Александровна прикинула, сколько это в рублях, и напряглась. Вода тоже стоила прилично. Если бы Елена Александровна пришла в супермаркет одна, она глянула бы на ценники и тихонько убралась прочь. Но с ней была Таня, которую она уже пригласила на кофе. Елена Александровна мобилизовала все свое мужество и хотела заплатить, но Таня ее опередила. Елена Александровна попыталась всучить Тане хотя бы половину суммы, но та только засмеялась:
— Да брось ты… Мы же твои пирожки идем есть. Все честно: с тебя — еда, с меня — питье.
К отелю Елена Александровна подходила в прекрасном настроении. Во-первых, она нашла себе отличную компанию — Таня с каждой минутой нравилась ей все больше. Во-вторых, на них оглядывались встречные мужчины.
Елена Александровна, разумеется, допускала, что дорого одетая Таня, высокая и спортивная, привлекает больше внимания, чем она. «Стрижка у нее, видно, что в дорогом салоне сделана. Конечно, лучше смотрится, чем моя, за двести пятьдесят рублей. И туфли у нее… Или это не туфли, сандалии такие… Очень классные, видно, что фирменные. Не то, что мои, „Юничел“. Но если на меня все фирменное надеть, я не хуже буду. А, может, и лучше. Таня, конечно, помоложе… Года двадцать два — двадцать три ей … Но ведь и я на свои не выгляжу… И фигура у меня гораздо женственнее. Таня все-таки больше на мальчика похожа, чем на женщину. В спортзал, наверное, ходит. Вон какая сухая да жилистая. А мужчины более округлые формы любят. Главное, чтобы все аккуратно было».
У входа в отель Таня скомандовала:
— Прячь воду. Полотенце сверху накинь. Нельзя в отель с водой из супермаркета.
— Это еще почему?
— Потому что они хотят, чтобы воду и напитки у них покупали.
— А-а… Так у них, поди, дороже!
— Намного дороже. За обедом и ужином все напитки платные. Если будут предлагать, не бери. Захочешь пить, в номере контрабандной водички попьешь.
— У меня, кстати, путевка без обеда и ужина, — сказала Елена Александровна. И добавила заранее заготовленное: — Я подумала, зачем мне обед и ужин по расписанию? Я, может, после завтрака уйду куда-нибудь на целый день. Что ж мне теперь, как привязанной возле отеля сидеть?
— Логично… — согласилась Таня и вдруг рассмеялась: — Лена! Ну что ты как партизан в тылу врага! Расслабься, иди спокойно. А то они там, на ресепшн, поймут, что ты воду тащишь. Они тут опытные.
Прошли по коридору первого этажа и спустились в полуподвал. Номер Елены Александровны был напротив тренажерного зала.
Таня удивленно огляделась.
— Слушай, в прошлом году в этой комнате массажный стол стоял. Это же не жилое помещение. Здесь без электричества даже днем темно, и все кафелем обложено, как в туалете. Почему они тебя сюда вселили? У тебя что в путевке сказано? Дай-ка, я посмотрю. Так… Собирай манатки и пойдем к администратору. Собирай-собирай. Ты сюда больше не вернешься.
Комнатой Елена Александровна была, в общем, довольна, но послушалась и стала укладывать вещи в сумки.
***
Больше всего Танька любила раннее утро и вечерние сумерки.
В детстве специально ставила будильник на шесть утра. Прокрадывалась на кухню, заваривала чай и наслаждалась тишиной. Смотрела, как над пустыми улицами рассеивается туман, как восходящее солнце подсвечивает бледные брюшки облаков. Или — зимой — как загораются первые окна, и сонные хозяйки бродят по оранжевым кухням, готовя завтрак.
Вечерами, когда угасающий свет превращал листья на деревьях из зеленых в серо-синие, когда сумерки растворяли мелкие детали, вычищая пейзаж до обобщенно-идеального состояния, Танька выходила гулять. Гуляла она всегда одна, чтобы никто не мельтешил и не мешал ее тихой радости. Привычке своей не изменяла, где бы ни находилась.
Сейчас она неторопливо спускалась с холма вдоль крепостной стены. Под ногами перекатывались мелкие камушки. В проломах виднелись сады и черепичные крыши, далеко внизу светилось море. Солнце быстро садилось, и в каждом следующем проломе море выглядело иначе, чем в предыдущем.
«Как же здорово, как же красиво, какое тут все щедрое, — думала Танька. — А ведь для кого-то это просто приевшийся ландшафт, кто-то тут живет и этой красоты в упор не видит. А, может, я у себя под носом тоже чего-то не замечаю? Может, в двух тополях у супермаркета „Пятерочка“ и убогих граффити на фабричном заборе тоже что-то есть? Какая-нибудь суровая, неброская прелесть? Может, строительство одинаковых кварталов с однотипными панельными многоэтажками — это мощный способ снижения энтропии?»
Танька вслух засмеялась свои мыслям, удивив гуляющих за ручку немецких старичков, и вприпрыжку поскакала вниз, к набережной, чтобы перекусить — ужин она пропустила.
Тарелка морепродуктов была размером с колесо, и Танька трудилась над ней минут двадцать. Долго пила кофе, глядя, как швартуются последние прогулочные яхты. Встала из-за столика разомлевшая и отяжелевшая. «Надо бы чуток прогуляться после ужина, растрясти морепродукты. А то, если так буду жрать, домой не в чем будет ехать».
Она вышла на набережную, отмахнулась от парочки набриолиненных морских волков и двинулась вдоль пристани.
На скамейке под пальмой сидела новая знакомая Лена в короткой юбке и блескучей блузке немыслимого фасона. На лице ее, в свете фонаря, ясно читалась надежда, перемешанная с отчаянием. Таньку она пока не заметила. Та поколебалась мгновение и обошла Лену с тыла. «Бедная баба, после развода еще не перебесилась».
Танька свернула с набережной в темный, пахнущий розами, переулок. С бетонного столбика ограды спрыгнула белая кошка и потрусила следом.
— Ну что, гулена, любишь по ночам шляться? Вот и я люблю… Как быстро тут темнеет. Р-раз, и солнце буквально свалилось в море. И темнота особая, южная. Ежевичная какая-то. Как такой цвет называется? Из головы вылетело… Как будет «слива» по-французски? При… Прю… Прюнелевый цвет! Нравится тебе слово «прюнелевый»? Должно понравиться. Очень даже кошачье слово. Пр-рюнелевый! Пр-пр-пррюнелевый!
Кошка что-то ответила по-своему. Проводила Таньку до конца переулка, а на освещенную улицу вслед за ней не пошла.
В отеле Танька плюхнулась на кровать, включила телевизор — шел какой-то британский детектив — и через пять минут уснула.
***
Елена Александровна третий день искала Таню. За завтраком той не было, на пляже она тоже не появлялась. «Может, на экскурсию поехала?» Елена Александровна несколько раз поднималась на шестой этаж, стучалась в Танин номер, прислушивалась под дверью. В номере было тихо.
За два последних дня с Еленой Александровной произошло столько событий, что необходимо было с кем-то поделиться. Случившееся, значительное и полное важных деталей, пока не совсем укладывалось в голове. Мысли были сумбурны, возбуждение не давало сосредоточиться, да что там — даже есть и спать не давало. Хотелось выплеснуть свой восторг и прочие, пока не до конца осознаваемые, эмоции. К тому же требовалось все систематизировать и оценить. Нужен был взгляд со стороны.
Мама, телепатически связанная с Еленой Александровной, почувствовала ее волнение и активизировалась — плюнула на экономию и забросала смсками. Елена Александровна отвечала короткими описаниями турецких красот и перечислением съеденного за завтраком и ужином. Маму это насторожило еще больше, и она позвонила.
— Леночка! Отвечай быстро, как ты там. Связь дорогая, не тяни.
— Мам, все хорошо! Каждый день хожу на море — после завтрака и перед ужином. Загорела. Похудела еще немного, леопардовые капри уже свободно застегиваются, не надо сверху туникой прикрывать, можно с футболкой носить или с гипюровой блузкой.
— Ты там, смотри, осторожнее. Говорят, они одиноких молодых девушек специально высматривают, чтобы в бордель продать.
— Мамочка, да я же не одна, я с подругой. Тут познакомились. Она в Турции не в первый раз, все знает. Очень хорошая девушка, приличная, не какая-то там…
— А… Ну, ладно, отдыхай. Каждый день мне отписывайся, как и что, а то я волнуюсь.
— Хорошо, мам! Пока! Целую!
Наконец, Таня объявилась. Елена Александровна встретила ее в холле отеля, когда торопилась на завтрак — уснула под утро и едва не проспала все на свете. Таня, уже заметно загоревшая, с зачесанными назад мокрыми волосами, что-то рассказывала администратору. Оба смеялись до слез.
Елена Александровна подошла и встала позади Тани. Английский она понимала плохо, и ей показалось, что речь идет то ли о мыле, то ли о супе.
Таня развернулась и едва не врезалась в Елену Александровну.
— О, Лен! Привет! Как дела?
— Привет, Татьяна. Дела ничего так, идут! Ты на пляж? Позавтракала уже?
— Я уже с пляжа. Сейчас приведу себя в порядок и на завтрак пойду.
— Тогда я тебя тут подожду, вместе пойдем!
— Лен, я, может, долго возиться буду. Ты лучше не жди, а то уже и так поздно. Пока я голову вымою, пока высушу…
— Тебе и так хорошо. Вон, смотри, народ из бассейна вылезает и сразу на завтрак идет, мокрые все, и ничего. Пойдем в столовую прямо сейчас?
— Лен, я все-таки схожу в душ и переоденусь. Хочу сразу после завтрака в город сбегать, пока не очень жарко. И в банк надо до обеда успеть.
— Таня, я тогда тебя в столовой дождусь. И место тебе займу заодно.
— Ну, ладно, спасибо.
В ресторане отеля Елена Александровна всегда немного робела. Люди сидели за столиками парами, семьями или целыми компаниями. Казалось, все давно перезнакомились и теперь радостно приветствовали друг друга, оживленно беседовали, смеялись. Перекликались через весь зал, перешучивались с веселым поваром, жарящим яичницу прямо на раздаче. Елена Александровна была одна и боялась, что выглядит очевидно неустроенной и не слишком счастливой. Она прятала под стул ноги с неумелым педикюром, натертые новыми неудобными босоножками до кровавых пузырей, и клала на стол правую руку так, чтобы видно было золотое кольцо на безымянном пальце. Кольцо, подаренное бабушкой на шестнадцатилетие, было повернуто камнем внутрь.
Сейчас Елена Александровна доедала салат из помидоров и думала две мысли: как пошить такие же брюки, как у сухопарой немки с соседнего столика, и как незаметно взять с собой в номер несколько кусков сыра и булочку (еще в турагентстве ее предупредили, что еду со шведского стола выносить из ресторана нельзя).
Немкины брюки, сшитые из какой-то жатой материи и просторные, как шаровары, выглядели с одной стороны необычно и слегка вызывающе, а с другой — не казались слишком нарядными. «У себя в городе такое, пожалуй, не надену — не рискну. А вот в отпуск поехать — к морю, за границу — самое то. И за русскую никто принимать не будет. Такой небрежный европейский стиль». Елена Александровна прикинула, как эти штаны будут смотреться на ее фигуре. «Сборки на талии мне нельзя, не пойдут мне сборки. Но если я заложу складки и зашью их сантиметров на семь, а сзади сделаю вытачки… Улетные брюки будут. Где бы еще такую ткань найти…»
Елена Александровна завернула сыр в салфетку и, поглядывая на повара, придвинула сверток к краю стола. Переставила тарелку, потянулась за чашкой и локтем столкнула сыр себе на колени. «Вроде, никто не видел». Теперь надо было переместить салфетку с сыром с колен в объемистый карман сарафана. Елена Александровна накрыла сверток складкой расклешенного подола, прихватила рукой и начала подтягивать к карману. Тут повар что-то гаркнул, она вздрогнула и уронила сыр на пол.
Подошедшая Таня мгновенно оценила ситуацию и, присаживаясь, подняла сверток. Быстро сунула в карман Елены Александровны и засмеялась.
— Лена, что еще будем брать? Булку? Яйца? Масло? Джем берем или нет?
Пунцовая Елена Александровна попыталась что-то сказать, но Таня, коротким и изящным движением фокусника, уже отправила продукты к себе в сумку.
— Выйдем из ресторана, отдам.
— Таня, а если кто-то видел?
— Никто не видел, мы в самом углу сидим. Да и кому тут до нас дело есть.
— А если сумку проверят?
— С ума сошла? Кто будет проверять? Маленькая сумка, и видно, что почти пустая. Ладно бы у нас набитая кошелка была. Но мы же не тоннами выносим. Кто же нас за бутерброд накажет.
На Таниной тарелке лежало несколько оливок и ломтик сыра.
— На диете? Ну и сила воли у тебя! Там же столько всего вкусного!
— Я на пляже литр сока выпила, после него есть не хочется.
— И как ты оливки ешь? Они же такие противные!
— Да? А я люблю. Несколько оливок на завтрак — очень полезно для кожи.
— Кстати, у меня есть отличный рецепт маски из овсяных хлопьев, все морщины разглаживает. Дать тебе?
— Дай, конечно. Только не сейчас, ладно? Мне уже пора.
— Таня, ты же в город? Можно мне с тобой? Подожди, я за сумкой сгоняю.
Елена Александровна рванула в номер. Лифт ждать не стала, взбежала по лестнице. Схватила сумку, взглянула на себя в зеркало. «Таня вся в спортивном, а я как-то по-пляжному смотрюсь…» Она уставилась в открытый шкаф. «В джинсах жарко, капри мятые… Были бы у меня сейчас штаны, как у той немки… Так, а где можно погладить капри?»
В дверь постучали. На пороге стояла Таня, протягивала расползающийся сверток с едой из ресторана.
— Таня, заходи. Я сейчас, я быстро!
Елена Александровна заметалась по комнате. Выдернула из тумбочки полиэтиленовый пакет, упаковала продукты и спрятала в дорожную сумку на молнии. К бегункам молнии подвесила кодовый замок.
— Это чтобы горничная не нашла. Вода у меня тоже тут.
— Ну, — сказала Таня, — пойдем?
— Да-да. Сейчас…
Елена Александровна с сожалением взглянула на мятые капри и закрыла шкаф. Еще раз посмотрелась в зеркало. В жару она сильно потела, и косметика уже потекла. Елена Александровна промокнула лицо салфеткой, попудрилась, подправила размазавшуюся тушь, послюнила кисточку и дорисовала стершуюся стрелку. Пошарила в тумбочке в поисках солнцезащитных очков — там их не было. Поискала у зеркала, заглянула в ванную. Наконец нашла — в сумке. Причесалась, надела шляпу.
— Так… Вроде все взяла. Телефон, кошелек… Ключи! А где ключ от номера? Только что тут был!
— Вот, — Таня выудила ключ из кучи рассыпанной по подзеркальнику косметики.
Вышли из отеля. Елене Александровне не терпелось поделиться с Таней последними новостями, но она никак не могла решить, с какой стороны подойти к теме. Начала из такого далека, что едва не заблудилась и не увела разговор совсем в другом направлении.
— Таня, вот ты не первый раз в Турции, все тут уже знаешь… Как ты думаешь, как можно вежливо отшить турецкого мужчину, чтобы его не оскорбить?
— Ну… Скажи, что у тебя муж ревнивый.
— Вот, понимаешь, видимо у меня типаж такой, на который турки западают. Я по улице не могу спокойно пройти!
— Сейчас же мы спокойно идем.
— Но сейчас же я с тобой! А, когда я одна хожу, тут такое начинается!
— Ну… Ты — яркая блондинка, симпатичная, одета броско…
— Не такая уж я и симпатичная. Так себе. Но вот блондинка — да, видимо они тут от блондинок с ума сходят…
Она выдержала паузу, дожидаясь ответа, но Таня промолчала, и Елена Александровна продолжила:
— Вот мама у меня в молодости очень красивая была. А я в отца пошла, у меня черты лица невыразительные. Нет, я не говорю, что совсем уродина, но…
Таня снова ничего не сказала.
— В универе меня красивой считали, вот уж не знаю, почему. Пол универа поклонников было. Сейчас-то я намного хуже выгляжу. Работа в школе — это, все-таки, ежедневный стресс, учителя быстро старятся. Сейчас-то у меня уже и морщины на лбу, и целлюлит. Вот ты меня в купальнике видела, очень заметно? Не очень?
— Что заметно?
— Целлюлит.
— Я не заметила.
— А-а. А мне кажется, заметно…
— Лена, да нормально ты выглядишь. Сутулиться перестанешь, вообще принцесса будешь.
— Да?
— Вот, провалиться мне на этом месте.
Елена Александровна с облегчением рассмеялась.
— Вот и Омар мне говорит, что я принцесса и очень красивая. А я все думаю, правда он так думает или просто мне приятное сделать хочет.
— Омар?
— Ага. Имя такое. В переводе означает «жизнь».
— Это не тот Омар, который в нашем отеле массажистом работает?
— Ну… Да, это он.
— Ясно… Я надеюсь, ты понимаешь, что с ним ни в коем случае не надо связываться? Он альфонс.
— Конечно понимаю! Я с ним просто болтаю иногда. Он по-русски немного говорит. Мне кажется, он на меня запал.
— Это хорошо, что ты понимаешь. Тут еще Мустафа есть, аниматор…
— Знаю, да… Курд.
— Тоже не связывайся. Если будет подкатывать, гони в шею.
— А я и гоню. Но он постоянно подкатывает.
— Скажи, что хозяину отеля пожалуешься.
Елена Александровна, наконец, решилась:
— Таня, ты знаешь… У меня к тебе просьба. Мне твоя помощь нужна. Нет, если ты не сможешь, я не обижусь, все нормально…
— Ты сначала объясни, чего ты от меня хочешь.
— Танечка, я даже не знаю, как сказать. Мне неудобно.
— Да ладно, раз уж начала…
— Танечка, тут один человек… Мне кажется, он в меня влюбился. Нет-нет, он не турок. Он… Немец.
— Да ты что! Поздравляю!
— Погоди поздравлять, все сложно.
— В смысле, женат?
— Он тут с ребенком, но без жены. Мне кажется, ребенок у него приемный — совсем на него не похож. Может, от жены остался. Мне кажется, он вдовец. Ты знаешь, у него такие глаза… В них столько грусти, столько затаенной боли…
— Лена, давай без лирики. Какая помощь тебе нужна?
Елена Александровна на секунду замешкалась, а потом осторожно начала:
— Дело в том, что я по-английски очень плохо понимаю. И не говорю совсем, хотя в школе английский учила. А немецкий совсем не знаю. Мне языки плохо даются…
— Так… Тебе переводчик нужен?
— Ну-у… Да. Но совсем ненадолго. Только записку по-немецки написать. Или по-английски. Танечка, несколько слов всего.
— А-а… Ну давай вечерком напишем. Что писать-то?
— Что… Что у него очень красивые глаза, и что одна русская девушка все время о нем думает. Или… Как ты думаешь, что можно написать?
— Лен, это ты сама должна сформулировать. Подумай, что ты ему хочешь сказать, зачем ты хочешь это сказать.
Танина интонация Елену Александровну смутила. Она засомневалась, так ли хороша ее идея, как это виделось накануне ночью, когда она долго крутилась в постели, путаясь в простынях, и никак не могла заснуть. Потом вспомнила пронзительно-синие глаза немца, его загорелое лицо и татуировку со львом на предплечье и аж задохнулась.
«Нет, надо все-таки попробовать, а то упущу время и никогда себя за это не прощу. Обязательно надо попробовать. Есть у меня предчувствие, что все будет классно. Мой это человек. Нет, не случайно я сюда приехала».
В банк они опоздали. Дверь закрыли прямо перед их носом. Ждать полтора часа до конца перерыва Таня не стала, хотя Елена Александровна предлагала провести это время на скамейке среди розовых кустов или на набережной среди отдыхающих.
— Ладно. На ресепшн придется менять.
— А я вот все деньги еще дома поменяла. Там, все-таки, надежнее. Местным я не доверяю, говорят, они тут запросто могут обсчитать.
— Вот поэтому я и хотела в банке поменять. У меня лиры кончились. Одни доллары.
— Тут доллары везде принимают. Что интересно, сдачу иногда лирами сдают.
— В театрах и музеях доллары не берут. Только лиры. А я хочу в Аспендос съездить, на «Аиду». Давно мечтала посмотреть, как турки Верди интерпретируют.
Они зашли в супермаркет, а потом вернулись в отель. Там Таня быстро попрощалась до вечера и ушла к себе в номер — у нее разболелась голова, и она хотела вздремнуть.
Елена Александровна, довольная началом дня, переоделась и отправилась на пляж.
«Что же написать… — размышляла она, водя пальцем по песку. — Что может написать незнакомка незнакомцу? О себе пока много сообщать не надо, это будет нескромно, да и интрига пропадет. Хотя искренность и спонтанность мужчинам тоже нравятся, да. Но тут не тот случай, не тот… Одинокая загадочная иностранка, русская… Они мало про русских знают, русские для них экзотика… Значит, таинственная экзотическая девушка — всегда сама по себе, всюду одна. Печальная, задумчивая, увлеченная чтением (у Елены Александровны была с собой книга Коэльо). Непохожая на всех этих визгливых девок в стрингах, которые только и делают, что путаются с турками… Вот написал бы какой-нибудь художник мой портрет — у моря, в шифоновой тунике, с книгой и с развевающимися на ветру волосами… Надо будет Таню попросить, пусть меня так сфотографирует… Ой, сыр-то в кармане забыла! Провоняет все или, не дай Бог, заплесневеет!»
***
«Господи, ну и геморрой, — думала Танька. — Как теперь из всего этого выпутываться. Так хотелось просто отдохнуть. Просто купаться и гулять. В одиночку! Без глупой болтовни, без суеты! Как бы ее ненавязчиво послать, эту блаженную. Блин. В том-то и дело, что блаженную так просто не пошлешь…»
Несколько дней Лена пересказывала и пересказывала Таньке подробности своего стремительно разгорающегося романа.
— Я вечером гуляла и вдруг — чувствую — взгляд! Такой… Пронизывающий! Оборачиваюсь, а он смотрит в упор. Сидит за столиком один и на меня смотрит. И глаза у него такие синие-синие, бездонные, — Лена зарумянилась, как роза. — Я прошлась до конца улицы, потом иду назад, а он так и смотрит. Я на лавочку села, сижу и чувствую прямо, как он мне глазами спину буровит! Потом его дочка прискакала, чего-то там пощебетала и опять ускакала. Я опять прошлась — смотрит. И так, знаешь, мужественно смотрит. Я пошла за угол, посчитала, сколько у меня мелочи в кармане — кошелек-то не взяла. А там как раз сдача из сувенирного магазина была — я днем маме и нашей директрисе подвески от сглаза покупала. Ну и вот, я пошла в это самое кафе — он сидит, смотрит, а я на него не гляжу, сажусь за крайний столик и стакан чаю заказываю. Пью чай и Коэльо читаю, а на него не оглядываюсь, но чувствую, что смотрит так, что уже дырку в спине проделал. Потом он рассчитался и ушел, а, когда мимо меня проходил, та-ак мне в лицо взглянул! И еще обернулся раза два. На другой день я на пляже после завтрака недолго побыла — плечи сильно обгорели. Пошла в город — я тут стараюсь как можно больше ходить, мне надо еще килограмма два сбросить. Ну вот, иду, значит, а он мне навстречу идет со своей дочкой. Видно, что очень любящий и заботливый отец. Это в мужчинах едва ли не главное. Я, конечно, сделала вид, что его не узнала. Иду… А он опять та-ак на меня смотрит! Тань, я вот думаю, может, поздороваться надо было? Чтобы сразу дать понять, что я его тоже заметила и узнала? Ну, в общем, ладно, не поздоровалась. Прошла дальше. Целый день потом думала: «Он на меня так смотрит, потому что он на всех симпатичных девушек так смотрит, или он меня особо выделяет среди всех?» Вечером пошла в то кафе, а его нет. Я все равно заказала чай, сижу, читаю Коэльо… Идет! Сел прямо напротив меня! Вот прямо метрах в двух! И опять смотрит. Таня… Ты себе не представляешь, что это было! Это было как у Штирлица и его жены — мы друг другу все глазами рассказали! Прямо настоящий телепатический сеанс! На следующий день он меня уже там ждал! И опять был телепатический сеанс! Мне кажется, я теперь все про него знаю! Он очень одинокий, Таня! Он так нуждается в заботе!
— Лена, вернись на землю! У него, может, жена дома. А он тебе телепатически врет, что неженат.
— Таня, у меня в классе был один отец, так вот, он на меня на родительских собраниях так же смотрел! Не сказать, что на внешность симпатичный, мне не нравился. Но очень хороший человек. Стенд в классе очень красиво бумагой обтянул, несколько раз наглядные пособия помогал делать. А однажды принес кулебяку с капустой из кулинарии, сказал, что мне, наверное, некогда пообедать. Потом ему его жена запретила на собрания ходить. Сама стала ходить, пререкалась со мной вечно.
— Ну так он же был женат, этот принц с кулебякой!
— Так они потом очень быстро развелись. У них давно проблемы были в отношениях.
Танька от Леночки пряталась. Рано утром уходила на дальний пляж, пропускала завтрак. Днем, закрывшись на замок и не отвечая на стук в дверь, отсыпалась в номере. Взяла напрокат велосипед и вечерами уезжала в соседние поселки. Возвращалась поздно. Но Леночке все равно удавалось ее подкараулить. Пришлось выслушать долгую и путаную историю Леночкиной жизни: детали не стыковались, подробности менялись на ходу, рассказчица часто забывала, с чего начала. «Какая странная смесь Грина с Тцарой и „Пусть говорят“, — думала Танька, кивками показывая, что слушает. — Еще немного, и ее унесет в чистый дадаизм. А я-то! Стала одним из персонажей этого балагана. Какие-то рекомендации раздаю, зачем-то записку на немецком написала». В записке Леночка хотела излить душу, но Танька ей отсоветовала, и текст получился коротким: «Привет. Я Лена. Хочу с вами познакомиться». Леночка схватила записку и умчалась. Несколько дней носила ее в кармане, но так и не решилась передать.
Накануне вечером Танька посетила оперное представление. Домой добиралась вместе с группой шумных немцев, приехала далеко за полночь, утомилась.
Проснулась с головной болью. Сходила на море, а потом целый день провалялась в номере.
После ужина явилась Лена. Танька неосторожно ее впустила, и сразу же об этом пожалела. Лена посыпала новостями о событиях, произошедших в какой-то полуфантастической реальности. Потащила на набережную. Танька сначала упиралась, но потом поняла, что новая знакомая так просто не отстанет. Решила, что для здоровья полезнее будет прогуляться, чем сидеть в номере и в который раз выслушивать историю совершенно ослепившей и оглушившей Леночку любви.
Дефилировать по ярко освещенным улицам среди отдыхающих Таньке не хотелось, и она увела Леночку на темный пляж. Там было почти пусто, только большая турецкая семья сидела кружком вокруг горящей лампы. Громко и сладко пели цикады. Подсвеченные крепостные стены спускались по темным склонам, как надетое на гору золотое ожерелье.
«Интересно, какой бы я была, если бы родилась в таком месте? Если бы провела детство у моря? — размышляла Танька, первым воспоминанием которой была большая лужа с плавающими кленовыми „вертолетиками“ и ржавые гаражи, заросшие бурьяном. — Без сомнения я была бы сейчас другим человеком. Если в условии задачи поменять одну составляющую, результат тоже изменится. Всего-то поменять место действия. Махнуть наш панельный микрорайон на этот вот пейзаж. Сколько же он дает радости! Радость — великая сила, мощная энергия. Вот, скажем, Николай Мирликийский или Василий Великий — кем бы они стали, если бы родились где-нибудь в Воркуте? Понятно, что никакой Воркуты тогда не было, но все-таки… Славить Господа, гуляя в цветущем саду и глядя в такое вот бархатное небо, это совершенно естественно. Пой себе, как птица. Совсем другое, если ты живешь в каком-нибудь Нефтеюганске или Уренгое и вкалываешь на буровой под непрерывным ветром с дождем или снегом. Станешь ты петь, как Иоанн Златоуст? Или, если вокруг восемь месяцев зима, все время тускло или темно, все время насморк и воспаленные миндалины, и ты растешь бледный и слабый, как картофельный росток… Как эта дурочка Леночка… Землероечка. Подбородок вялый, скошенный, зубки редкие, волосенки жидкие… Иммунитет отсутствует. От моря и солнца крышу напрочь снесло».
Леночка что-то рассказывала, косолапя по песку на своих подворачивающихся каблуках.
Вышли на пристань, прогулялись почти до Красной Башни и остановились у каких-то кустов.
— Тань, постой тут, я сейчас посмотрю, там он или нет.
Леночка напряглась, выпятила грудь и зашагала вверх по боковой улице. Выглядела она так, как будто задержала дыхание и нырнула.
«О, Боже, во что я ввязалась! — Танька хлопнула себя по лбу. — С восьми лет со мной такого не случалось».
Вернулась Лена.
— Таня, он там! Иди сейчас по этой стороне улицы вон до того кафе. Видишь, там щит с меню стоит? Он прямо у щита сидит, лицом к улице. Только ты сильно не пялься и не оглядывайся, а то он поймет, в чем дело. Он меня уже заметил. Догадается, что это я смотрины устроила. Просто пройди мимо, а потом скажешь, как он тебе.
— Так, Лена… Если ты действительно хочешь знать мое мнение, то мы сейчас пойдем в это кафе, спокойно сядем и закажем по чашечке кофе и по мороженому. Я угощаю. Посидим, я твоего принца разгляжу, как следует… Мне уже самой интересно, что это за фрукт.
— Таня, он же все поймет!
— Что он поймет? Что мы пришли мороженое жрать? Ты в этом кафе каждый вечер чай пьешь, значит, тебе там нравится. Значит, ты туда можешь и подругу привести. Что в этом такого?
— Тань, а давай так. Я сейчас туда пойду и закажу себе чай. А ты минут через пять пойдешь мимо и сделаешь вид, что случайно меня заметила. И подсядешь за мой столик.
— Лена, ты мне предлагаешь на пять минут залечь в этих кустах? Я тут и так уже достаточно сижу. Хочешь играть в партизаны — играй одна. Или мы сейчас, как взрослые люди, идем в кафе и заказываем мороженое, или я ухожу.
Леночкин немец оказался крупным мужчиной с большими руками и ногами и мелкими чертами лица. Развалившись в пластиковом кресле, он пил пиво, заедая его солеными орешками.
«Да как вообще можно было на такого обратить внимание! — удивилась Танька. — Обыкновенный пивной бюргер. Рожа красная, брови желтые, глазки как пуговки — чувства или мысли в них — ноль».
— Ну? — прошептала Леночка.
— Не шепчи, он нас все равно не поймет.
— А вдруг поймет! Вдруг он из бывшей ГДР и в школе русский учил!
— Даже если он в школе учил русский, он нас не поймет. А вот если ты будешь шептать, он решит, что мы про него разговариваем. Говори нормально.
— Давай, я тебя буду как будто бы про мороженое спрашивать, а ты мне про НЕГО будешь отвечать. Как тебе мороженое?
— Мне кажется, в нем очень много пива.
— Таня! Я серьезно!
— Лена, я его по твоим рассказам совсем другим представляла. Я сейчас в небольшом шоке. Ну, может быть, это очень хорошее мороженое, но… Лена, честное слово, не знаю я, что сказать. Трудно вот так с ходу судить.
Леночка заметно расстроилась. Нарисованные коричневым карандашом бровки опустились, нижняя губа еще сильнее выпятилась.
— Лен, ну я же честно тебе сказала. Не буду же я тебя обманывать. Да и что тут такого. На вкус, на цвет… Это мороженое просто не в моем вкусе. Я люблю ванильное с шоколадной крошкой, а это — картофельное со шкварками. Ну хорошо, клубничное со взбитыми сливками. Короче, тебе же лучше — не надо меня опасаться. А то подружки еще какие коварные бывают!
Леночка недоверчиво на нее поглядела.
Пришла крошечная вьетнамка в белых шортиках, скинула босоножки и забралась с ногами в пластиковое кресло рядом с Леночкиным немцем. Быстро заговорила, засмеялась, обнажая несоразмерно крупные зубы.
Танька прислушалась. «Это не немецкий. Это нидерландский! А мужичок-то несвободен… Это его мартышечка! Вон как он ей ножку поглаживает. Все у них тип-топ. Вот тебе и телепатия!»
— Это дочка его, — зашептала Лена. — Видно, что, либо приемная, либо жена у него была азиатка.
Вьетнамка заказала пиво. Танька схватилась за голову.
Утром ее разбудило ощущение ноющей тревоги. «Господи, эта идиотка Леночка! Что там с ней после вчерашнего? Прорыдала, наверное, всю ночь!»
Танька спустилась на второй этаж. Леночка только что проснулась и бродила по комнате, собирая разбросанную одежду. Вид у нее был всклокоченный, но расслабленный, и круглые глазки смотрели ясно.
— Ну мы вчера с тобой и дали жару!
— Не то слово, — подтвердила Танька, совершенно потрясенная Леночкиной безмятежностью.
— Я ведь вообще-то совсем не пью! Женщине, мне кажется, пить неприлично.
— А я в караоке не пою, по мне пение в караоке гораздо неприличнее пьянства.
— Да ладно, классно ведь было. Круто мы оторвались! Будет потом, что внукам рассказать.
«Да уж… — подумала Танька. — Если поход в караоке для нее значительное событие… Да уж…»
— Слушай, а что мы с тобой с англичанами пели?
— Мы много чего с ними пели. «Нью-Йорк, Нью-Йорк», «Хей, Джуд», что-то из мюзикла «Кошки».
— Ну ни фига себе! Я же по-английски ни бе, ни ме!
— Ничего, после трех бокалов красного и бе, и ме было.
— Тань, а тот полненький англичанин, он правда на меня запал, или мне показалось?
— Еще как запал! Но он, Леночка, не твоего романа герой. Он для тебя слишком неказист. И староват уже.
— Да? А мне он ничего так показался. Они в соседнем отеле живут, я их иногда на пляже вижу. Мне кажется, он ко мне сегодня подойдет. Сходим с ним куда-нибудь, приглядимся друг к другу.
«Так, — подумала Танька, — кажется, намечается сиквел. „Ленина любовь — 2“. Или, может, это у нее истерическое, на фоне стресса? Может, она так по своим разбитым мечтам страдает, что в качестве обезболивающего решила во все тяжкие пуститься?»
— Лена, а в тот пивбар больше не пойдешь? Завязываешь с тем голландцем? — осторожно спросила Танька.
— Да я что-то подумала, зачем мне женатый. Ну его. Понятное дело, что при такой жене он на других женщин засматривается. Влюбился в меня, как мальчишка. Жалко его конечно, но у меня принцип — с женатыми ни-ни.
Танька ушла к себе совершенно сбитая с толку. «Что это было? И правда, чужая душа — потемки. А может, она сумасшедшая? Вроде, не похожа. Зажатая только, боится всего».
***
За три дня до отъезда Елена Александровна загрустила. Записала в блокноте все, произошедшее с ней в Турции, уделяя внимание мелким деталям, стараясь ничего не упустить. Внимательно смотрела вокруг, разглядывала и запоминала подробности пейзажа, пыталась впитать как можно больше, как будто запасала впрок солнце, море, воздух.
«На год вперед. Хорошо, если на год. Но при моих возможностях… Как бы на три не получилось». Стала считать все последнее — последняя пятница в Турции, последний поход в супермаркет, последний закат, последний рассвет, последний завтрак, последнее купание в море, последние минуты в номере отеля…
До отправки в аэропорт было целых шесть часов. Собранная сумка стояла в комнате у русских соседей — Елена Александровна уже сдала ключ от своего номера. Оставалось кое-что купить.
Еще в первый день в Алании приглядела Елена Александровна серьги с бирюзой за 50 долларов. С собой у нее было всего 105 — на еду и на подарки маме и коллегам. Серьги, необыкновенно красивые, очень шли Елене Александровне — когда она их примерила, продавец едва в обморок не упал. Каждый вечер, проходя мимо знакомой витрины, Елена Александровна останавливалась посмотреть, купили ли серьги. Она надеялась, что кто-нибудь их купит, и тогда можно будет про них забыть и успокоиться. Но серьги были на месте. Продавец улыбался Елене Александровне, приглашал в свою лавку, предлагал яблочного чаю, обещал хорошую скидку. Когда серьги приснились ей во сне, она решила: «Ладно. Буду экономить на питании. Если останутся деньги, перед отъездом куплю».
И сейчас она шла в ту самую лавку. Волновалась.
Серег на витрине не было. Елена Александровна расстроилась и собралась было уходить, но продавец поманил ее внутрь своего магазинчика:
— Заходи, заходи. Бери серьги с фирюза. Окно новый дизайн сделал. Серьги тут теперь.
Они лежали в деревянном ящичке под стеклом — серебряные павлиньи перья с крупными бирюзовыми глазками.
— За сколько отдадите?
— Пятьдесят доллар.
— Вы говорили, скидку сделаете.
— Что говоришь?
— Дискаунт.
— Пятьдесят — это с дискаунт.
— В прошлый раз вы говорили, что с пятидесяти скинете.
— Да? Я сказал? Окей, окей. Сорок пять доллар.
Леночка сделала вид, что задумалась.
— Посмотри, — продавец положил серьги на весы, — сколько грамм?
— Восемнадцать.
— Посмотри, — продавец взял калькулятор и умножил восемнадцать на три. — Сколько?
— Пятьдесят четыре.
— Покупай за сорок четыре. Хорошая цена.
Леночка, очень довольная сделкой, полезла за кошельком.
— Посмотри! Кольцо с фирюза. Сет. Эти серьги и кольцо — сет. Бери кольцо. Тридцать доллар.
Леночка взглянула на прилавок. Продавец вытащил из-под стекла деревянный ящичек, выложенный изнутри рыхлым гранатовым бархатом. На бархате слева лежало несколько колец и подвесок, а справа — четыре массивных серебряных браслета, и один из них был точно такой, как Танино кольцо. Вернее, он состоял из нескольких круглых зеленых камней в гладкой квадратной оправе, и такой же круглый зеленый камень в квадратной оправе был на пальце у Тани. Она никогда его не снимала.
— Сколько стоит? — спросила Леночка.
— Шестьдесят пять.
— У меня столько нет.
— Посмотри. Серьги плюс кольцо с фирюза, плюс браслет — сто двадцать доллар.
— Я не хочу серьги и кольцо, я хочу только браслет. Дискаунт?
— Браслет? Нет серьги? Шестьдесят пять доллар.
— Это для меня дорого.
— Бери вот этот браслет. С тигровый глаз. Сорок доллар отдам.
— Послушайте, мне очень надо браслет с зелеными камнями. Для лучшей подруги. У меня есть пятьдесят три доллара. И еще сколько-то лир. Сейчас…
Елена Александровна вывернула на прилавок содержимое кошелька. Руки ее мелко дрожали, сердце прыгало. «Не надо было те дурацкие очки покупать. Как раз бы хватило. Куда мне эти очки, чай не на югах живу…»
— Пятьдесят три доллара, так… Еще доллар! Пятьдесят четыре… Вот лиры… Сейчас, подождите, я иногда в карман сумки сдачу сую и забываю…
— Окей. Окей. Бери браслет. Пятьдесят доллар.
— Что? Сколько?
— Пятьдесят.
Елена Александровна едва не бросилась продавцу на шею.
***
Танька возвращалась с пляжа — закатав брюки, погуляла напоследок по щиколотку в воде. В холле отеля ее поджидала Леночка, и вид у нее был самый загадочный.
«Неужели новая любовь?»
— Тань, это тебе, — сияющая Леночка протянула красную коробочку с сердечком.
Танька ахнула. Заметь она этот браслет в какой-нибудь ювелирной лавке, непременно купила бы его сама.
— Вот это вещь! Мой любимый камень! И дизайн, как у моего кольца! И застежка, как я люблю! Вот это ты угадала! Лен, спасибо! Но это слишком дорогой подарок…
Леночка, напряженно следившая за Танькиной реакцией, едва не заплакала от счастья.
— Таня, мне для друзей ничего не жалко. Бери! Я как увидела, сразу поняла, что твоя вещь!
— Лена, сто процентов — моя. Спасибо! А давай, я тебе тоже что-нибудь куплю. В подарок! Ты меня прости, я раньше не догадалась — я иногда очень тупой бываю. Что бы ты хотела иметь? Автобус еще не скоро придет, время есть, добежим до магазинов.
— Танечка, ничего не надо. Ты и так на меня достаточно времени и денег потратила. Правда. Не надо ничего. Мне будет приятно, если этот браслет будет у тебя. Будешь иногда меня вспоминать…
— Ленка, да разве я тебя когда-нибудь забуду? Разве тебя можно забыть? У меня таких каникул, как с тобой, в жизни не было!
Домой прилетели утром. Еще сидя в самолете, Танька вызвала такси. Быстро проскочила паспортный контроль, схватила чемодан и выбежала из здания аэропорта.
Пейзаж вокруг был совсем уже осенний, воздух пах гарью и мокрой землей. Трава на газонах от инея казалась засахаренной. Машина ждала Таньку почти у самого выхода из терминала. Хмурый шофер сунул чемодан в багажник. Поехали.
Сразу же за аэропортом начинались дачи. «Надо же, прямо пэтчворк! Совершенно лоскутный пейзаж! А небо какое! Особенное небо. Такое только в конце августа и в начале сентября бывает. Земля уже холодная, а небо еще теплое, и облака золотые. Может, зря я осень не люблю? Эх, сейчас домой приеду, попьем с Анной Петровной чайку с лукумом! А завтра красок куплю! И шерсти надо бы прикупить, пора новый шарф вязать. Веселенький какой-нибудь».
***
Сумка Елены Александровны приехала последней. Багажная карусель была уже почти пустой, только чей-то синий пластиковый чемодан проплывал и проплывал мимо. Елена Александровна нервно оглядывалась — никого из персонала в зале не было. Она уже собралась идти на поиски, но тут отверстие в стене выплюнуло на ленту ее сумку. Сумка была упакована в полиэтиленовый пакет, там же лежали вывалившиеся из лопнувшего нутра вещи. Елена Александровна ахнула и кинулась проверять — ничего, вроде бы, не пропало.
— Вы пойдите, напишите претензию на порчу багажа, — посоветовала подошедшая хозяйка синего чемодана.
— Да вроде все на месте, ничего не украли.
— Так ведь сумку-то испортили! Вся же молния вырвана! — хозяйка чемодана близоруко сощурилась. — А! Так она у вас вся зашитая-перешитая. Чего же вы с такой ездите? Понятно же было, что порвется.
— Чемодан в последнюю минуту сломался… — соврала Елена Александровна, — некогда уже было новый покупать.
— А-а… Ну что ж, бывает. Хорошо, что не пропало ничего.
Елена Александровна подняла пакет с сумкой — тащить его было неудобно — и, изогнувшись, пошла к выходу.
«Ой, а Таня-то уже уехала… Вроде, махала мне в зале выдачи багажа. И не попрощались толком. Надо будет вечером позвонить, пригласить в гости. Маме скажу, подруга придет. Лучшая подруга. Наполеон испечем».
Елена Александровна кое-как дотащилась до остановки маршрутного такси. Держать тяжелый пакет было трудно, и она поставила — почти уронила — его на асфальт. В маршрутке пожалела об этом — пришлось везти мокрый и грязный багаж на коленях.
Дома было холодно. Мама в жилете, сделанном из старой Лениной куртки, сидела на кухне у зажженной газовой конфорки и читала журнал «Дружба народов» за 1988 год.
— Леночка, садись кушать. Я макароны сварила. Специально твой любимый кетчуп купила — «Моя семья», шашлычный.
— Спасибо, мам. Я что-то не хочу пока. Я в самолете поела. Я посплю немного, потом поем.
— Ты хоть расскажи, как отдохнула.
— Я расскажу. Я тебе подарки привезла. Сейчас посплю немного и все расскажу, и покажу…
Елена Александровна закрылась в ванной и пустила воду.
«В Турции сейчас все уже позавтракали и на море идут».
Она залезла в ванну и тихонько заскулила.
Проплакала украдкой до самого вечера. Вечером позвонила Тане. В трубке послышался уличный шум. Таня поинтересовалась, как Лена добралась до дому, но историю про порвавшуюся сумку не дослушала, извинилась, попрощалась и пообещала перезвонить. Елена Александровна подождала три дня и снова попробовала связаться с Таней. Та сослалась на занятость и велела позвонить попозже. Елена Александровна так и сделала, но абонент оказался недоступен.
Начало учебного года было, как всегда, бестолковым и хлопотным. Елена Александровна немного отвлеклась от своей печали. Коллегам рассказывала:
— В Турцию ездила. С подругой. Отлично отдохнули. Купались, загорали. Уже побледнел маленько загар-то. Еще темнее был… Нет, никого себе не нашла. И не искала. Я отдыхать езжу не за приключениями, а, чтобы действительно отдыхать — в море плавать, на велике кататься, в театр ходить. Турки, кстати, «Аиду» поставили. Интересная интерпретация.
18.08 — 7.09.2017