Жемчужный Раврегель
(Из цикла «Иронические предположения о будущем»)
Старая записка
Я бросила школьный портфель на стул, схватила собранную с вечера сумку с купальником. Тренировка через двадцать минут, времени — только добежать.
И увидела ключ на столе.
На моём брелок с сердечком, а этот — с самолётиком.
Брат забыл?! Что же делать? Родители вернутся нескоро, я ждать балбеса здорового не могу. Заскочить к нему в институт? Некогда мне!
Положить ключ под коврик? А откуда он узнает, где искать?
Хватаю листок бумаги, пишу три слова. Нет, ну какая я умница?!
***
Как же мне всё здесь нравится! Давно мечтал перейти в знаменитый институт, согласился бы на любой отдел. Наверное, самая интересная работа из всех существующих, да ещё и зарплаты отличные, и повышение квалификации оплачивают. Попасть сюда неимоверно трудно. Образование-то у меня подходящее, резюме вообще будь здоров, но на собеседовании (народ рассказывает) вопросы нетривиальные, прям головоломки.
Вот сейчас и проверю. В худшем случае, вернусь на старое место, я ж не сказал никому, что иду пробоваться в NNN, не дурак.
— И последнее задание. Вы, конечно, заметили эту картинку. Да-да, в рамочке. Датируется примерно концом двадцатого — началом двадцать первого столетия. Это копия, оригинал находится в Музее цивилизаций.
Такой артефакт называется «записка». Рассмотрите хорошенько, вам придётся ответить на два вопроса. Первый: почему именно эти три слова являются девизом одного из отделов нашего института. И второй: какого именно отдела. Пятнадцать минут. Время пошло.
Сребровласая красотка-экзаменатор сфокусировала затылочный глаз на висящей за её спиной небольшой табличке в экзобальтовой рамке, и три слова засверкали в воздухе передо мной: «Ключ под ковриком».
Старинный рукописный шрифт. Материал называется «бумага», но сейчас не об этом.
Будем считать, «ключ» — именно отпирающее устройство, на варианты просто нет времени.
Двадцатый век. Что-то запертое, заКЛЮЧенное.
Тюрьма? Не годится из-за «коврика».
Склад, хранилище, бункер — то же самое.
Чемодан? Ага, и коврик к нему. С пылесосом.
Сейф! Глупости, кто ж оставит… как это называлось… наводку на ключ?! Там же всякое такое хранили, ценное…
Нащупал! Именно через второй вопрос: девиз какого отдела! Я давным-давно изучил структуру института и функции подразделений.
Так-так… это, и вот это… всё увязывается! Вперёд, некогда долго думать:
— Полагаю, речь идёт о ключе от двери какого-то доисторического жилища. Перед такими входами расстилали ковры, текиновские — это название сырья типа рогожи или из шкур недовымерших животных. В знак уважения к прибывшим пешком, то есть ногами…
— Поняла, историю древнего мира вы знаете. Ближе к теме, пожалуйста!
— Да-да, просто я думал, вам интересен ход мыслей…
Если дверь заперта, значит, хозяин желает открыть её сам, чтобы отфильтровать посетителей. Трансэкраны-то появились намного позже. А если указано место, где лежит ключ-открывалка, вот это — «под ковриком», кто угодно его возьмёт, откроет и войдёт! Без всякого предварительного распознавания!
Вопрос: зачем тогда было запирать дверь?! Вот главное! Лишняя, легко исключаемая операция!
Поэтому мой ответ такой: в ОТДЕЛЕ МИНИМИЗАЦИИ ДЕЙСТВИЙ слова «Ключ под ковриком» могут являться для сотрудников постоянным напоминанием о целях и задачах их деятельности, то есть служить мотивирующим лозунгом.
Ну и заодно добавлю: в данном случае минимизация может заключаться не только в отмене нецелесообразной процедуры «запирания двери», но и…
Красавица улыбнулась и прервала:
— Ответ правильный, поздравляю! Можете приступать к работе немедленно.
Воодушевлённый удачей, счастливый, я осмелел:
— А можно мне именно в этот отдел? Я о нём с детства мечтал!
Через полгода успешного служения на ниве минимизации действий я предложил ещё один лозунг: «ОДНИМ МАХОМ СЕМЕРЫХ ПОБИВАХОМ». Что означает последнее слово, найти не смог, но это не помешало, прошло «на ура».
А ещё через пять лет за гениальное, без ложной скромности, «НЕ СЛОМАНО — НЕ ЧИНИ!» удостоился поощрения в виде недельного отдыха в античных Септерамидовских садах. Мог выбрать Лунный комплекс, но там я уже бывал.
Мы выбираем?! Нас выбирают!
Тяжёлый Груз Ответственности не давал расслабиться. Пришлось взять очередной информационный пакет, предоставленный разведгруппой, и начать изучение. Не хочется-то как… Но этот Груз (чтоб ему сила тяжести уменьшилась стократ!) давит на меня физически.
Иллюстрированный заголовок пропускаю: набор символов пока ничего мне не говорит, а картинка может повлиять на объективность. Нереально огромный опыт позволяет сразу вычленить главное по функциям и техническим характеристикам. Концентрируюсь (в прямом смысле — обращаюсь в сгусток по Грузом) и начинаю фиксировать мнение в установленном порядке:
- Конструкция объекта имеет очевидные недостатки: хрупкость, быстроту старения материалов. Подвижные соединения ненадежны, замена элементов возможна, но проблематична.
- Энергопотребление на приемлемом уровне, но разброс по допустимым видам источников минимален. Проброс некоего (смысл не установлен, но связь очевидна) условного знака — «срок годности» — ведёт к длительной неработоспособности объекта с отвратительными сопутствующими явлениями.
- Сенсоры пяти (по некоторым данным шести) разных типов объединены в общую систему. Сигналы передаются на незащищённое центральное устройство, при выходе из строя которого мгновенно утрачиваются адекватные реакции и объект теряет способность функционировать.
- Температурный диапазон отсутствует, допустимая температура постоянна
в пределах погрешности измерений.
- Предпочтительное положение в пространстве — с минимальной высотой центратяжести, т. е. горизонтальное. Объект стремится принять указанное положение в каждый данный момент времени. Отсутствие освещения приводит к немедленному огоризонтавливанию всех изучаемых объектов.
- К неоспоримым достоинствам относятся:
самообучаемость
самовоспроизводство
всего два (по некоторым данным три) типа проработки экстерьера
Вывод: Адаптационные свойства — ниже всякой критики.
…Намучились мы как-то с этими авторепродуктивными.
Разведчик ошибся, а эксперт хвалёный вовремя не обнаружил… Ну, и где же ты, эксперт — конкурент? То-то же. А вот участников экспериментального встраивания в объект искренне жаль: на всю оставшуюся жизнь нарепродуктировались.
Но и сам я, когда был молодой-фиолетовый, серьёзно напахал.
Да-а-а, и как раз на этой планете! Почему-то решил, что огромное туловище и очень длинная шея компенсируют миниатюрность «центрального устройства» на конце этой шеи. Чуть было не устроил своим сородичам весёлую жизнь после встраивания. Но эксперты сработали как надо и вовремя отклонили.
С высоты всего пережитого история эта кажется смешной, а тогда пришлось мне поработать в жутко периферийной, поистине чёрной дыре.
Никто не хотел там служить, направляли в виде наказания. Чтобы потом более вдумчиво исследовали, кого предлагать. Без волюнтаризма.
В мою задачу тоже входило экспериментальное встраивание в выбранный другими разведчиками объект. Судя по результату — выбранный такими же идиотами.
Страшно вспомнить, как меня из него выдирали. Ужас, еле откачали. Я даже цвет поменял. Вместо элегантного гиацинтового стал светло-серым, правда, с приятными на ощупь радужными переливами…
Что-то я отвлёкся. Осталось сформулировать вывод.
Резюме:
Планета КОХGMS#3. (Расшифровка: Каталог Омара Хайяма—галактика Млечный Путь—звезда Солнце—третья планета)
Обнаружен единственный материальный объект, обладающий второй сигнальной системой.
Один из вариантов самоназвания объектов «зимляне», предположительно — производное от местного названия планеты.
Для встраивания переселенцев не подходит по большинству параметров.
Решение:
На данном эволюционном этапе предложение ОТКЛОНЯЕТСЯ.
Наблюдаемые мутационные процессы позволяют вернуться к рассмотрению через разумный промежуток времени.
***
Работа закончена. Осталось избавиться от Груза Ответственности — личного охранника и одновременно надсмотрщика. (Этот Г. меня совершенно подавляет! Я буквально теряю лицо!)
Обязательно скопировать материал для посмертной славы: когда-нибудь я прекращу свое существование, и только благодаря моим секретным материалам ОТКЛОНЁННЫЕ узнают, какая тонкая грань отделяла их от высокой чести стать нашими восприемниками. Как-нибудь переведут на свою знаковую систему, на то им «центральное устройство» дано.
Теперь можно и картинку рассмотреть. «Картинка» — конечно, рабочий сленг. Реально это объемная проекция каждого из выбранных типовых объектов. Одна из них обладает очень симпатичными внешними формами, с такими изгибами в разных плоскостях…
Без Груза я легко принял любимый облик. Слышал, разведчики сравнивают его с Жемчужным Раврегелем (не знаю, не видел, но лестно). Протянулся частью себя и погладил самую привлекательную выпуклость проекции.
Одна-а-ако… А не стоит ли пересмотреть решение?!..
Записки Жемчужного раврегеля
Я разведчик. Долго работал в поле. Теперь, конечно, мой громадный опыт предпочтительнее использовать для оценки данных и подведения предварительных итогов.
Я провожу экспертизу и по результатам пишу отчёты с рекомендациями.
А Верховный Комиссариат принимает окончательное решение: годится ли данная планета для нашего очередного перемещения.
Вернее — подходят ли её обитатели (мы называем их «объектами») для встраивания. Уютно ли, удобно ли будет нам в новых вместилищах.
Отчёты всегда пишу в свободной форме. Конечно, не выходя за принятые рамки.
И вот вчера, к вящему своему изумлению, получил письмо от редактора крупнейшего художественного издательства: они намерены выпустить сборник этих материалов отдельной книгой!
«Разрешение Главы вашего ведомства получено.
Главное Управление Цензуры дало принципиальное согласие.
Дело за малым: мы хотели бы получить краткое предисловие с упором на аспекты творчества.
Как вы работаете? Какие видения посещают вас при изучении сухих данных и приложений?
Как вам удаётся писать отчёты в настолько увлекательной форме, что молодёжь ими зачитывается?!»
Начальник экспертного отдела — это я сам. Значит, связались с Верховным Комиссаром. Делать нечего. Придётся не только дать разрешение на публикацию, но и написать предисловие. Ради блага общества.
Всё складывается удачно даже в мелочах. Я всегда копировал документы для личного пользования: всерьёз задумывался о посмертной славе.
Что ж, славой в профессиональных кругах я не обделён и при жизни, скажем прямо — знаменит, но материалы продолжают накапливаться. Иметь все меморандумы и отчёты в непосредственном доступе без необходимости сообщаться с Центральным архивом удобно. К тому же при контакте с архивным желе я всегда ощущаю неприятную турбулентность в пограничном слое.
Мне совершенно чуждо тщеславие, но, право же, издание книги воодушевляет. Замечательное (и вещественное!) признание заслуг перед родной Ма.
Ещё и переводы сделают…
Пожалуй, целевой аудиторией определю всю разумную часть Вселенной и дам некоторые пояснения. Иначе не поймут.
И — внимание! Требуется КРАТКОЕ предисловие! Знаю за собой грех: увлекаюсь. Перечитаю свои материалы и начну излагать.
Планета наша, Ма, для веселия прекрасно оборудована, кроме одного — массивное ядро обусловливает очень высокую гравитацию. Мы приспособились, но устаём. Необходимо периодически перебираться на более лёгкие небесные тела.
Во избежание конфликтов с местными обитателями просто встраиваемся в них, восстанавливаем силы — и затем возвращаемся на родную Ма.
Кто хочет, тот возвращается. Однако в последнее время наметилась тенденция оставаться на этих временных планетах. Особенно после того, как…
Ох, забегаю вперёд. Ничего, редактор вычеркнет.
Как именно я работаю?
Для экспертизы всегда перебазируюсь на исследуемую планету. Со мной путешествует Груз Ответственности — это не метафора, это существо. Оно придавливает меня к месту, частично возвращая привычную тяжесть Ма. Я же не отдыхать сюда приехал, а работать.
Итак, я ввожу себя в обстоятельства образа действия, места и времени.
Изучаю пищу, проникаюсь атмосферой, пейзажи, архитектуру, искусства. То есть пристально вглядываюсь в обстановку, не приступая пока к основному — к объектам.
Воочию вижу, как бы мне жилось при этом цвете неба, ароматах, суточном ритме освещённости.
То есть силой своего незаурядного воображения создаю якобы обитаемую среду на новой для меня планете.
Только после фиксации своих непосредственных впечатлений, начинаю изучать материалы полевых разведчиков. За сухими данными таблиц стараюсь увидеть объекты; представить, как они движутся, чем и о чём думают. Их привычки. Обычаи. Степень агрессивности. Коммуникации.
Любовь. Способы её выражения.
И только после того, как виртуально воссоздаю себя внутри такого объекта, добавляю визуальную информацию — изучаю его объёмную проекцию, так называемую «картинку».
Попросту — смотрю, как буду выглядеть. То есть включаю своё эстетическое чутьё.
И оно меня никогда не подводит!
Например, именно сейчас осваивается новая планета, по нашему каталогу КОХGМS#3. Самоназвание, употребляемое аборигенами, — «земля».
Когда-то очень давно я отклонил это предложение разведчиков — объекты представились мне слишком хрупкими и ненадёжными.
Но занёс в свой напоминальник: через некоторое время повторно проверить эту «земля».
Именно потому, что объект в одном из вариантов экстерьера показался мне чрезвычайно привлекательным. Чисто эстетически. И, не стану скрывать, осязательно.
И что же?! Направление стало приоритетным! Именно с этой планеты наблюдается наименьшее число возвратов на Ма. Более того, теперь в верхах всерьёз ведётся обсуждение постоянной колонизации «земля».
И всё на основе того давнего отчёта! Мне, действительно, есть чем гордиться!
Так в предисловии без ложной скромности и напишу.
И предложу псевдоним «Жемчужный Раврегель» — это имя дали мне молодые разведчики — моя смена, мои последователи и, как оказалось, поклонники и обожатели.
Что касается самих текстов, писать их несложно. Сначала заполняю формальные бланки, а потом просто облекаю в слова яркие видения, разворачивающиеся перед моим внутренним взором.
Как правило, Груз Ответственности к этому моменту убывает на отдых, и я принимаю любимый облик Жемчужного Раврегеля, напоминающий неглубокую лужу.
Выйдет книга — появится великолепный дополнительный материал для изучения меня и моего творчества.
Если же колонизация «земля» произойдёт, откроются блестящие перспективы для Вселенской славы.
Осталось только проверить догадку о причине массовых невозвратов на родную Ма. Сдаётся мне, всё дело в последнем пункте, как я его назвал — Любовь.
Всепроникающее чувство. Им обладает каждый объект «земля». Проявляется по-разному, иногда деструктивно, но чаще вызывает всплеск ментальной, химической, творческой и ещё нескольких видов энергии вплоть до световой.
Необъяснимым пока образом мы, коренные жители Ма, после встраивания приобретаем этот восхитительный, неописуемый дар: внушать и ощущать Любовь…
Пожалуй, подготовка книги — удобный повод дать настоятельную рекомендацию: колонизация «земля» послужит благу всех обитателей планеты Ма. Экономические выгоды можно не упоминать. Достаточно рассказа про Любовь.
Следует поторопиться: век мой долог, но не бесконечен. Я сам должен успеть встроиться.
Да! Конечно! Дважды!
Сначала встроюсь в объект типа «алеф» (по нашей классификации). Он более крупный, плоский, с минимальными выпуклостями. С более активным поведением. Туземцы обозначают его знаком «М». Мечтаю опробовать все касания и прочие способы выражения Любви. Никогда не забуду, как в давние времена я протянулся частью себя и погладил всего лишь объёмную проекцию объекта «бет»!
Для обозначения этого типа экстерьера, «бет» — с ярко выраженными выпуклостями в разных плоскостях — аборигены используют тот же знак, только обёрнутый и усложнённый, «Ж». Какие же упоительные эмоции, должно быть, испытываешь, когда находишься в материальном теле объекта «М» и прикасаешься к объекту второго типа, «Ж»!
А затем… Затем я перевстроюсь в объект «бет»! То есть физически сам превращусь в «Ж»!
Даже моему богатейшему профессиональному воображению не дано провидеть, что я почувствую «на той стороне». И захочу ли вернуться на Ма…
Усмешка Экклезиаста
…много книг составлять — конца не будет,
и много читать — утомительно для тела.
Экклезиаст
Море навсегда
Фрукт — яблоко, поэт — Пушкин. Море — Балтийское.
Дочь морского офицера просто обязана вступить на сцену жизни на корабле. Так и произошло. Переход из Свинемюнде в Либаву я совершила на «Комсомольце» шести месяцев от роду. Мы должны были идти немного раньше, на другом судне. Но что-то задержало папу в городе моего рождения, и корабль вышел в поход без нас. И подорвался на мине, оставшейся после войны.
Отец мой уже один раз догонял переполненный трамвай в своей родной Одессе. Догнал, даже за поручень ухватился, а его кто-то с подножки стащил и уцепился сам. Этот «кто-то» триумфально ехал до первого поворота, где трамвай опрокинулся…
Море в моей жизни — повседневность.
Сырость на потолке, потому что от дома до моря пять минут ходу через узкую полосу Приморского парка.
Луч маяка. Широкий, неяркий. Можно долго следить за ним, удобно устроившись на подоконнике. Высветлились верхушки сосен, свинцовое небо над ними. И стало мутно-сиреневым — и вернулся сумрак. Снова луч мазнул невесомо… И так без конца. И только слушаешь далёкий заунывный гудок. Над морем туман.
Балкон, обращённый на запад. Выходишь посмотреть, как солнце сначала медленно, а потом сразу и набок заваливается за линию, где море сливается с небом. Любуешься неповторимыми закатными акварелями и заодно покуриваешь тайком.
Пляж, где мы проводили целый день, забегая домой пообедать. Кожа становилась цвета сосновой шишки, с отливом в чернь на сгибе локтя. Русые волосы мои выгорали добела.
Короткая светлая ночь после выпускного. Собирались погулять по пляжу, но дошли только до края асфальта: пожалели новые туфли на тонких каблучках. Мы что, ночного моря не видели? Кинематографический штамп, не будем уподобляться!
А впрочем, совсем ночного-то никогда и не видели, пограничники выгоняли засветло. Зато ранним утром развлекались на широкой вспаханной полосе, передвигаясь задом наперед, как будто шпион вышел из моря. И наследил босыми детскими пятками…
И первая паника, первый испытанный кошмар — тоже море.
Только что я копошилась в тонком белом песке, всё время чувствуя, что мама здесь. Даже если она ко мне не прикасалась. Слышала её тихий смех. Только что перелезала через её загорелые ноги на другой край расстеленного одеяла, чтобы взять синюю формочку с рыбкой…
И вдруг — все исчезло! Я одна! Одна в глухой тишине! Появились какие-то бесчисленные чужие ноги. Они бесшумно двигались в разных направлениях, обегали меня со всех сторон, но среди них не было маминых! С родинкой под правым коленом!
Рёв «ой-де-моя-мама?!», говорят, слышали на том берегу, в Швеции.
Три метра, на которые я успела отползти, мама преодолела одним прыжком. Я вцепилась в неё всеми четырьмя конечностями, прижалась щекой к родинке под правым коленом…
Два десятилетия присутствовало в моей жизни другое море, Каспийское. Тёплое, пахучее. Изумительно чистое на Северной ГРЭС, с радужной мазутной плёнкой у Приморского бульвара. Море моей мамы, бакинки.
— Икру берёшь? — Таня заглядывает в приоткрытую дверь. — Гасан звонил.
Как же её не взять, доставленную прямо на работу, паюсную, свежайшую. Правда, упаковка в полкило дороговата. Спускаемся в фотолабораторию и на точных весах делим на порции по сто-двести грамм…
***
Более четверти века мы живём в небольшом городе на краю большой пустыни с библейским названием Негев, что означает «юг». И до одного из наших трёх морей час езды. Близко, но шум прибоя не доносится…
Я отползла уже дальше, чем на три метра. И светлые волосы мои побелели не от солнца. Но иногда так хочется закричать «ой-де-моя-мама?!». Закричать тихо-тихо, чтобы услышали на том берегу…
Что почитать?!
— Почипай!
— Доченька, мне некогда, попозже.
— Почип-а-ай!
— Марина, почитай Сашке, я занята, а она не отстанет.
— Ну мам, у меня свои дела, уроки и вообще…
— Уроки ты сделала, а «вообще» подождет. Я кому говорю?!
— Липучка! Про жука хочешь? Давай вместе. «Я нашла тебе жука на большой…»
— Рома-а-ашки-и-и!
— «…не хочу держать в руках, пусть сидит…»
— В карм-а-а-ашк-и-и!!!
***
— «Бабушка, это я, Красная шапочка, принесла тебе пирожки и горшочек масла»…
— Дальше не читай, мне не нравится.
— Сказка хорошо кончается, что там может не нравиться?
— Не чита-а-а-ай! Бабушку проглотили, внучку проглотили, потом ещё волка убили, а он просто голодный был! Не чит-а-а-й!
— Не буду, не буду. Только не плачь. Так, а что можно? «Снежную королеву» хочешь? Да что ты за ребёнок такой! Чего ревёшь? Да уж, похоже, наш эксперимент проваливается…
— Ну па-ап! Не надо про Кая! Сам попробуй такое длинное слово сложить, когда букв не знаешь! Герда за него все уроки делала, он читать не умеет. А тут «вечность» из льдинок… И рукам холодно!
— Ты уверена? Я почему-то помню по-другому… Не реви! Что тут ещё есть? Вот, «Кот в сапогах». Согласна? Читаю?
— Не-а, не читаешь. Мультик включай! А то опять реветь буду!
— Ну ты шантажистка! Что делать, давай мультик… И как это мама умудряется тебе что-то читать?! Нет-нет, только не начинай! Да уж, Сашка, удивила…
***
— Ма-а-арин, что мне читать?
— «Витя Малеев в школе и дома».
— Не смешно.
— «Улица младшего сына».
— Я же серьёзно.
— Ну, если серьёзно, тогда…. Вот, «Капитан Сорви-голова».
— Эт про что?
— Эт про англо-бурскую войну.
— Не хочу про войну!
— Дурочка, это в Африке война… Вот, теперь ты от меня отстанешь. Майн Рид, шесть томов. Начинаешь с «Квартеронки» и вперёд до «Всадника без головы». Дочитаешь — поговорим.
— Эт про что?
— Эт про любовь. Устраивает?
— Сашка, почему Майн Рид там валяется, а ты здесь?.. Ты что читаешь?! «День египетского мальчика»?! Опять?! Ты же вырастешь ограниченной, тупой, однобокой дурындой, станешь позором семьи!
— Мама, Маринка у меня книжку отбирает!
— Кто занимается твоим эстетическим воспитанием?
— Папа, конечно. Эй, а ты думала — ты?! Да кто ж тебе доверит… А-а-а! Мама, Маринка мне по уху заехала! Всё, я оглохла и музыкой больше заниматься не смогу никогда!
***
— Привет, студентка. У тебя получаются неплохие письма, молодец.
На, читай. Я специально свою очередь к твоим каникулам подогнала.
— Эт что?
— Эт «Мастер и Маргарита». Деревенщина московская, у вас в общаге что, не обсуждали?
— Нет, я и от москвичей не слышала. Эт про что?
— Сашка, немедленно ложись и читай!
— Сейчас. Погоди, а где мой Вознесенский? «Груша» где?
— Ты только не злись, но я поменялась на Пастернака…
— Моего Вознесенского?! На неизвестно кого?!
— Мама, Сашка дерётся!
***
— Марин, что читаешь?
— Донну Каран. Прислать файл?
— Эт про что?
— Эт венецианские детективы, стильные, перевод вполне приемлемый…
Взрослая девица, а всё детективами пробавляешься… Мне можно! У меня вкус развит, а ты с этим чтивом вконец деградируешь. Вот, читай Екатерину Марголис, «Следы на воде». Тоже Венеция, только это настоящая проза и язык отличный.
— Давай свою Марголис, воспитательша на мою голову… А я Аксёнова скачала, «Таинственная страсть», о шестидесятниках. Рождественский, Вознесенский… Как ты мою «Треугольную грушу», а?
— А ты зато Пастернака зажала…
***
— Марин, что мне писать? Как Вадька в булочной у тётеньки хлебушка попросил, а ты, когда из обморока очнулась, его убила — это почти готово. Ту историю в кафе, которая мексиканский сериал, заканчиваю, завтра пришлю. А ещё? Что из твоих авантюр мне сгодится?
— Расскажи, наконец, правду, как ты мне Вознесенского подарила и забыла, и всю жизнь врёшь, что я твоей книжкой поменялась. Или перепиши стихами «День египетского мальчика». Заодно и перечитаешь!
— Стихами?! Ну и шуточки же у тебя! А впрочем, можно попробовать…
Старик
На музыку к трём, папка с вечера собрана. Сегодня среда, если выйти на десять минут раньше, можно будет постоять в аллее, позавидовать, как кто-то в том домике разучивает Рахманинова.
Саша положила на раскалённую сковородку отбивную, поставила перед тарелкой раскрытую книжку. Мясо громко шкворчало, и Саша не сразу расслышала тихий стук. Мама ключ забыла? Нет, рано ещё.
Девочка перевернула отбивную и побежала открывать.
На пороге стоял высокий худой старик в сером костюме. Перед собой он обеими руками держал старую хозяйственную сумку. Саше бросились в глаза обшарпанные рукава пиджака и очень белые манжеты рубашки.
— Мама дома? — хрипло спросил мужчина и посмотрел куда-то поверх Сашиной головы.
— Здравствуйте, мама придёт через полчаса. Что-нибудь передать?
Саша удивилась, откуда у мамы такой странноватый знакомый, но ни в голосе, ни в манере держаться ничего настораживающего не было, и Саша не испугалась.
Старик замялся и, опустив глаза, спросил:
— Девочка, ты не могла бы дать мне немного денег?
— Денег? Но у меня нет… — в замешательстве пробормотала Саша. — Я могу только… Подождите!
Саша закрыла дверь, помешкала и набросила цепочку, стараясь не звякнуть. Ещё обидится…
Она выключила газ под сгоревшей отбивной, открыла окно и заметалась по задымлённой кухне.
Положила отрезанный для себя кусок хлеба в чистый пакет с ручками. Передумала. Схватила всю буханку, завернула, как получилось, в большую бумажную салфетку. С другой салфеткой побежала в столовую: вернувшись из школы, она заметила на самоварном столике слоёные булочки из кондитерской — мама, наверное, утром купила. Подумала «одна же точно моя?», уложила в пакет и побежала в кладовку.
Где-то здесь должны быть болгарские консервы. В их северном городе ни виноградные листья, ни баклажаны (мама смешно называет их «демьянки») не продаются. Консервы эти мама покупает для себя, больше никому не нравятся, а папа обзывает их «ностальгическими».
Две банки пошли в пакет. Что ещё… Обратно в кухню, добавить тот ломоть хлеба, хорошо, не успела откусить… Всё, больше ничего не придумывается.
— Возьмите, пожалуйста, — Саша протянула старику изрядно набитый тяжёлый пакет. — Извините, денег у меня нет, но вот тут хлеб и ещё что-то…
Старик без улыбки поклонился, обеими руками принял пакет, выронив свою кошёлку. Сдерживая слёзы, Саша подняла пустую сумку, помогла уложить в неё пакет. Старик повесил сумку на локоть, ещё раз поклонился, что-то еле слышно пробормотал и медленно пошёл вниз по лестнице.
Анна Сергеевна понималась на четвёртый этаж. Крутились в голове домашние заботы вперемежку с преподавательскими…
Что это, Сашка играет свои «каляки»? Импровизирует — ладно, но в миноре? Допустим, тоже не новость, но ей же на музыку к трём!
Последний пролёт Анна Сергеевна пробежала через две ступеньки. Ещё неожиданность: возле двери на салфетке стоят две консервные банки. Ничего себе, это же её «псевдобакинские», долма и имам баялды, любимые! В сторонку их, сначала выяснить, что тут произошло.
Саша услышала, как мама открывает дверь, вытерла припухшие от слёз глаза и вышла в прихожую.
— Доченька, ты всё сделала правильно, — мама с Сашей, обнявшись, сидели на диване. — Сейчас только позвоню Кате: надо убедиться, что её отец добрался до дому благополучно. Мы не рассказывали тебе, трудно было предположить, что он придёт, а меня нет.
Этот старик когда-то жил в нашем доме, мы были знакомы. Но теперь ему одному жить уже тяжело. Поэтому Катя, старшая, забрала его к себе. Они все тут живут, рядышком. Но вот видишь, он иногда на автопилоте приходит сюда и почему-то просит у меня денег. Только у меня! Я всегда даю, конечно. А Катя потом возвращает. Он совершенно ни в чём не нуждается, но вот замкнуло что-то…
Не плачь, дурочка ты моя хорошая! Иди, собирайся. У тебя первый урок какой, ансамбль?
Саша кивнула. Мама не ругала ни за свои консервы, ни за то, что оставила дом без хлеба. Старика всё равно очень жалко, хоть он оказался не бездомным и не нищим. Саша снова заплакала:
— А что, папа тоже таким станет?! Когда постареет?! И мой муж тоже?!
Анна Сергеевна погладила дочь по голове, потом щёлкнула по носу:
— Насчёт мужа не знаю, подрасти сначала, невеста. Но ни у папы, ни у меня в роду этой болезни не было. Может, обойдётся. В крайнем случае, ты тайно, как сыщик, проследишь: к кому это мы ходим? Договоришься с теми добрыми людьми, они заведут специальную коробочку, а ты будешь им для нас денежку оставлять…
— Не хочу я договариваться! Мам, ну хватит, ну пожалуйста…
— Успокойся, шучу я. Мы раньше помрём, до такой болезни ещё дотянуть надо… Всё, Саша, начинаем жить. — Мама решительно встала. — Я звоню, а ты беги, опаздываешь. Скрипач уйдёт, с кем сонаты играть будешь?
Поздним вечером Саша проснулась от тихих голосов, доносившихся из спальни. Она так измучилась за этот бесконечный день, что одетой заснула на своём диване в столовой, не слышала, как мама постелила и уложила её уже по-человечески.
Родители обсуждали сегодняшнее происшествие. Подслушивать некрасиво, но, во-первых, разговор шёл о ней, а во-вторых, она же не специально!
— …слишком чувствительная, тяжело ей придётся. Забрать воспитание в свои руки, что ли…
— Ха-ха, ты опоздал ровно на двенадцать лет. Во-первых, перерастёт. Во-вторых, Зойку ты воспитывал, вот она и болтается теперь по Гималаям всяким. Нет уж.
— Может, она не то читает? Этого итальянца, как его… Из рук не выпускает?
— Де Амичис, «Сердце». Ну да, как раз о сострадании, детская книжка. Да ладно, всё будет хорошо. У такого папеньки…
— Да при такой маменьке! Ты бы всё-таки острила осторожнее, я сам чуть не зарыдал, когда она мне допрос устроила… Не шуми, дитё наше сентиментальное разбудишь. Но ты всё-таки подсовывай ей читать что-нибудь повеселее.
Саша поплотнее укуталась в одеяло. Не сердятся. Книжку не отбирают. Мама банки протёрла, одну сразу открыла, вторую унесла в кладовку. Но как деликатно этот дед консервы вернул! Не постучал, поставил тихонько под дверь — на салфетку!
Интересно, что такое весёленькое подсунут. «Старика Хоттабыча»? Так читала уже.
Девочка закрыла глаза и через мгновенье услышала мелодию. Завтра. Завтра надо будет записать…
Не люблю я музыку
Не люблю я музыку. А за что мне её любить?
За одиннадцать лет многочасовых занятий? Даже в каникулы!
За неистребимую манеру вслушиваться в сочетания звуков и вздрагивать от диссонансов?
За то, что не разрешили заниматься теннисом — от ракетки рука «затягивается»?
«…Посеешь привычку — пожнёшь характер. Посеешь характер — пожнёшь судьбу.»
Да, именно об этом. Тот ещё характерец выработался, сама сознаю.
И при этом профессией музыка всё-таки не сделалась.
В шестом классе я готовила к полугодовому экзамену двенадцать «Бирюлек» Майкапара. Среди них «Мотылёк».
Играю перед уроком, жду Гину Алексанну, учительницу. Врывается в класс незнакомая девочка, спихивает меня со стула и говорит:
— У тебя не мотылёк, а бегемот какой-то! Вот как надо!
И большими, мягкими, пластичными руками играет порхающую бабочку.
— Я Неля. Папу сюда перевели из Балтийска, так что… Привет.
И убегает. Упорхнула мотыльком.
Родителям стоило больших трудов уговорить меня не бросать занятия.
Если я такая бездарность, зачем тратить время?! Уговорили.
Но «мотылёк» вселился навсегда.
В конце третьего курса училища начинается подготовка к выпуску.
Мы выбрали этюд Шопена No14 — мелкая техника у меня хорошая.
Выученные, отработанные вещи мы, пианисты и скрипачи, сегодня играем в большом зале. Завуч записывает исполнение на студийный магнитофон. Прослушиваем.
Вот Клара играет Листа. Блестяще, это же Клара. Дальше скрипка, Брамс.
Теперь Шопен.
Эх, мне бы такую технику! Чисто, музыкально, аккуратное ritardando*. Надо ж, помарка именно там, где и я чуть лажанула… Генриэтта смеётся: «Сашка, это же твоё исполнение! Не узнала?»
Я ошеломлена. А как же «мотылёк»?!
И вершина — четвёртый курс, незадолго до выпускных экзаменов концерт с оркестром.
У меня есть склонность форсировать звук*. Превосходный педагог Генриэтта Александровна Северская выбрала произведение Георгия Мушеля, современного советского композитора, не самого известного. Такая музыка могла превратить мой недостаток в достоинство: рrestissimo, fоrte fortissimo…
Как раз для моей маленькой сильной руки и исполнения очертя голову.
И вот концерт. Партер уж полон. Ложи блещут… Да ладно, большой училищный зал, какие ложи…
Студенты, преподаватели, родственники. С удивлением вижу половину моего десятого «Б» общеобразовательной им. Пушкина! Кто-то организовал, а мне и не сказали.
Играем. Всё нормально, летим, грохочем. Дирижёр Карл Бунка, старый, в благородных сединах и чёрном костюме. Всё видел, всё знает. Вот он меня и спас.
Играю сложный пассаж, далее оркестр, теперь мне вступать…
Мамочки (я тогда ещё не материлась), куда вступать-то?! Не помню!
Пусто, тихо, становится темно и очень спокойно…
Бунка поворачивается ко мне и полушёпотом командует:
— Саша! С пятой цифры!
Вот где мой форсированный звук пригодился!
Это Латвия — выстраивается очередь с цветами для солистки. Европейские манеры, европейские обычаи. Небольшие элегантные букеты — это хорошо: вязанку я бы дрожащими руками не удержала.
Пианистка-третьекурсница целует и тихо спрашивает, о чём это мы болтали с Бункой.
Красавец-одноклассник поздравляет с успехом и добавляет, что никак не ожидал такого темперамента…
В общем, «мотылёк» размером с птеродактиля.
Так что же, совсем ничего хорошего годы серьёзных занятий музыкой в характер не привнесли?
Врать не буду. Есть кое-что. Не считая развитой зрительной памяти, чувства отрезков времени и умения держаться на сцене.
Скрябин, «Ноктюрн для левой руки». Как же мне нравится это произведение! Но рука маленькая, дециму* не беру.
Нет преград для настоящего желания! Не получается в лоб — возьмём с тылу.
Не хватает руки на широкий аккорд? А мы его арпеджируем*! — заявляет Генриэтта.
Это тоже осталось на всю жизнь — не бояться неординарных решений.
С такой рукой, без абсолютного слуха, даже при полученной рекомендации, в консерватории делать нечего.
Ладно, пошли в МАИ. А там знаменитые на всю Москву фестивали. Играем! «Мотылёк» трепыхается за пазухой. С переменным успехом изживаем животное из характера. Не только из музыкальной его составляющей…
***
Не люблю я музыку. Потому что не могу её не слушать.
Не могу писать под музыку.
Не могу читать.
Работать совершенно невозможно, а это приводило к конфликтам с сослуживцами. Для них музыка по радио — «белый шум» между выпусками новостей.
Если музыка появляется в пространстве, ни для чего другого места уже не остаётся.
А ещё иногда звучат мелодии, которые никто, кроме меня, не слышит…
______________________________________
* Ritardando — замедляя.
* Форсировать звук — играть слишком быстро, слишком громко, напряжённо.
* Децима — интервал в десять ступеней, например, «до» первой октавы — «ми» второй. Маленькой рукой не возьмёшь.
*Арпеджировать — играть звуки аккорда не вместе, а один за другим. Допустимая хитрость, если очень хочется, а как написал Скрябин — не получается.