Иногда с нами происходят вещи, назначение которых очень трудно бывает себе объяснить. Они просто случаются, а почему и зачем — непонятно. Спустя время каждый склонен объяснять их себе в меру своего разумения, но высший смысл происшедшего имеет обыкновение проявляться гораздо позже и в самой неожиданной форме.
Подобная непонятная вещь случилась однажды и с Юрочкой Барским, немолодым уже и выпивающим водителем автобуса, обслуживающим пригородные рейсы. Как будто жизнь его, давно уже выйдя на некую финишную прямую, катясь по раз и навсегда уложенным рельсам, вдруг совершила головокружительный вираж, вознеся его на непонятную и уму непостижимую высоту.
А началось все с того, что, отпахав смену на своем виды видавшем ПАЗике, съездив в Твардицу и обратно, всласть наругавшись с пассажирами — бабками и студентами по дороге туда и брынзовыми барыгами по дороге обратно, он, как обычно, крепко выпив с пацанами на базе, отправился выполнять культурную программу. Программа заключалась в том, чтобы без приключений добраться до будки на остановке, шлифануться как следует кислым разбавленным пивом и приволокнуться за Зинкой-Минунтой, которая всем водилам отпускает пиво в долг до зарплаты.
Окошко будки оказалось закрытым, и почему-то не было никакой бумажки с надписью: «Буду через минунту», которую обычно оставляла Зинка, когда убегала домой в туалет или покормить вернувшуюся из школы дочку. Юра потоптался около будки минут двадцать, покурил, поплевал, поскреб в затылке, но Зинка так и не появилась. Опять закурил, поглазел на витрину магазинчика канцтоваров, подмигнул хорошенькой продавщице, которая как раз из него вышла и возилась с сигнализацией.
— Помочь, что ли? — без всякой надежды спросил Юра у канцелярши, глядя на то, как она безуспешно пытается одновременно набрать код и захлопнуть разбухшую от весенней влаги тяжелую дверь магазина.
— А помоги! — весело сказала хорошенькая продавщица, тряхнув золотыми кудрями.
От неожиданности наш герой поперхнулся табачным дымом и сильно закашлялся, что не помешало ему резво сорваться с места и, как ему показалось, довольно молодцевато вскочить на крыльцо и подпереть плечом упрямую дверь.
— Спасибо! — поблагодарила канцелярша, нечаянно коснувшись своей пышной грудью его руки и обдав ароматом чего-то терпко-зеленого. — Каждый день так мучаюсь с ней, проклятой! Меня Ириной зовут, а тебя?
— Ю-юрочка, — некстати икнул Юра. — Очень приятно.
Обращение Юрочка закрепилось за ним с самого детства, со времен, когда буйные кудри украшали ныне плешивую голову, а наивный взгляд был еще не замутнен печеночной желтизной. Юрочка так и ощущал себя — молодым, дерзким и бесшабашным, потому и предпочитал зваться так же, как тридцать лет назад. Возможно, когда-то к нему это шло, кто бы спорил, теперь же, достигнув 45-летнего возраста, алкоголизма и плеши во всю голову, зваться Юрочкой было, по меньшей мере, нелепо. Однако никто не говорил ему этого, напротив, над этой его причудой подсмеивались и называли так с явным пренебрежением, которого сам Юрочка упорно не хотел замечать.
— Юрочка? — вскинула бровь и заиграла ямочками хорошенькая Ирина. — Ты, бухарик, что ль, Зинку здесь ждешь?
Это, в общем-то, справедливое предположение почему-то очень обидело Юру, и он, выпрямившись во весь свой невысокий рост и все равно глядя на молодую женщину несколько снизу вверх, выпалил:
— Да я вообще не пью, я водитель автобуса! За границу езжу, в Одессу там, в Мариуполь, в Чехию! Давай я тебя домой отвезу на такси, хочешь?
— Я тут живу в двух кварталах, какое такси? — опять улыбнулась Ирина, пряча в сумку ключи от магазина и надевая перчатки. — Можешь меня проводить, прогуляешься, раз тебе делать нечего.
И она пошла по тротуару, покачивая налитыми бедрами, обтянутыми бежевым кашемиром пальто, цокая каблучками и помахивая сумочкой на коротком ремешке. Обалдевший Юра еще успел краем глаза заметить вернувшуюся Зинку, прежде чем ринуться вниз по улице и предложить Ирине взять себя под руку. Минунта недоуменно смотрела ему вслед, распахнув дверь будки и открыв рот.
Нереальность происходящего пьянила Юру не хуже невыпитого пива. Ирина держала его под руку и весело рассказывала что-то о своей собаке, которой вчера исполнился год, или она подавилась чем-то, или это было не про собаку, не важно. Юра вообще мало что понимал из того, что она говорит, видел только быстрые ямочки на щеках, смеющиеся глаза и золотистые кудри, которые пружинили в такт каждому шагу. Ему казалось, что все смотрят на них, и ему хотелось, чтобы на них смотрели. Он приосанился и чувствовал себя значительным, потому что рядом шла хорошо одетая, молодая, трезвая и приличная женщина. Она держала его под руку и улыбалась, поворачиваясь к нему всем корпусом, когда хотела что-то сказать. «О боже, — подумал Юра, — мне же никто не поверит!». Но потом, вспомнив открытый рот Зинки-Минунты, он успокоился и стал представлять, как будет завтра хвастаться пацанам на базе, что провожал домой хорошенькую канцеляршу.
Бахвальство и юношеская беззаботность сопровождали Юру на протяжении всей его жизни. Легко и непринужденно они помогли ему жениться на самой красивой девушке села, и они же способствовали его скорому освобождению от брачных уз. Обманувшаяся кажущейся легкостью и добродушием Юрочки, жена очень быстро разобралась, что к чему. Перспектива одной воспитывать сыновей, вечно живя впроголодь на подачки родителей, и каждый вечер разыскивать супруга по друзьям и питейным заведениям прельщала ее недолго, лет десять. По истечении этого срока и по определению младшего сына в первый класс, жена собралась и укатила в Турцию на заработки.
Для Юры это было как гром среди ясного неба. А как же! Родная жена, десять лет безотказно выполняющая супружеский долг, готовящая завтраки, обеды и ужины, стирающая, сажающая в огороде рассаду и закручивающая банки с помидорами, в общем, совершенно счастливая женщина, вдруг неожиданно уехала в Турцию! Зачем? Какого ляда ей не хватало, какого лешего?!
— Да сука она у тебя, дрянь, — успокаивали несчастного Юрочку собутыльники. — Известное дело, у бабы после тридцати в одном месте чешется, вот она и поехала в Турцию. Другие вон, кто работать — так в Москву едут, а эта…
— И детей бросила! — заливался горючими слезами Юрочка, запивая водкой женино вероломство.
Однако жалость к брошенным женой детям не помешала Юре переложить все заботы о них на престарелых родителей, а самому податься из села в город на заработки. Здесь он быстро устроился в автобусный парк, потому что, кроме того, что умел водить автобус (о чем имел специальную отметку в правах), он был еще и первоклассным механиком, благодаря чему безнадежный в общем-то ПАЗик получил вдруг вторую жизнь.
Квартиры Юра себе так и не снял, сначала жил у каких-то случайных друзей, потом, чуток закрепившись на работе, поселился прямо на базе — в огромном ангаре, где в одной половине содержались и чинились автобусы, а в другой располагался офис и отдыхали между рейсами водители.
Отрадно было Юрочке жить одному — словно беззаботная юность вернулась, чтобы длиться вечно. Возможность без стыда и совести пропивать заработанные деньги очень вдохновляла его. Наличие постоянной работы и отсутствие всякой ответственности позволяло не думать о завтрашнем дне, а на каждой конечной станции его разнообразных маршрутов всегда находились продажные девки, готовые с ним выпить и задешево переспать.
Так прожил он десять лет. Турецкая жена его за это время успела за границей хорошо зацепиться и даже забрать к себе старшего сына, сделав управляющим своего бизнеса. У младшего тоже, благодаря ей, все было — деньги, шмотки, ноутбук и смартфон. И только Юрочка оставался прежним, каждый день его был похож на предыдущий и мало чем отличался от последующего. То, что он сейчас шел по улице под руку с красивой, молодой, а главное, трезвой и приличной женщиной, было чем-то настолько невозможным, что он даже боялся сделать лишнее движение, хотя очень хотелось курить и давно чесалось под кепкой.
— Ну вот я и пришла, — неожиданно сказала Ирина, остановившись у подъезда блочной многоэтажки.
Подъезд этот был Юре знаком, здесь жил один из водил, у которого он останавливался десять лет назад по приезду в город. Юра почему-то очень ясно вспомнил вдруг этого водилу, его рябую злую жену и обшарпанную двушку, в которой он занимал детскую комнату.
— А у меня тут приятель живет на третьем этаже, классный парень, — сказал он вдруг Ире. — У меня в этом городе в каждом доме по другу, стоит мне только позвонить…
— Верю-верю, — Ирина улыбнулась. — Чаю хочешь?
Конечно, Юра хотел чаю и в этот и во все другие вечера, которые он провел с Ирой в ее уютной квартирке. Пить чай, пододвигать вазочку с вареньем, подливать кипятку, смотреть на ее пунцовые смеющиеся губы — это стало его любимым занятием.
Теперь по утрам в зеркале Ириной ванной Юра видел другого себя — моложавого, сосредоточенного и счастливого. Млел от запаха хорошего мыла и дорогой туалетной воды, который исходил от его тела, хрустел накрахмаленным воротничком рубашки, затягивался душистыми сигаретами с ментолом и больше не работал водителем автобуса.
Юру уволили сразу же, как только он отказался жить на базе. Оказывается, начальству было выгодно держать его на работе только потому, что он выполнял еще и роль бесплатного охранника и бессменного уборщика офиса. Юре было не очень приятно это узнать, но когда Ира помогла ему устроиться персональным водителем к одному большому начальнику, быстро утешился.
Каждое утро он шел на стоянку пружинистой, трезвой, приличной походкой. Попутно созванивался с личным секретарем босса и уточнял программу поездок на день. Протирая зеркала и стекла директорского авто, жмурился, вспоминая прикосновения теплого любимого тела, и, черт возьми, бесконечно себе нравился. Так же, как и вся его новая жизнь, так внезапно с ним приключившаяся. Юра даже стал гордиться собой сначала робко, в глубине души, потом все уверенней и демонстративней.
Гордиться получилось недолго. Новогодний корпоратив, на который Юре случилось попасть вместе с боссом, стал для него роковым и завершился недельным запоем. Он просто не мог не выпить с каждым, кто жал ему руку и улыбался, дружески похлопывая по плечу. Не мог пропустить ни одного тоста, восхищаясь всеми говорящими, всеми танцующими, всеми присутствующими на празднике. Все эти люди, на которых он еще совсем недавно смотрел снизу вверх, казались ему солью земли, настоящими, лучшими в мире, а рядом с ними и он сам, Юрий Барский, казался себе значительным и настоящим.
Сначала он признавался в любви и бесконечном уважении начальству, потом младшим клеркам, потом официантам, охранникам, барменам плохоньких забегаловок, профессиональным бильярдистам, невостребованным девкам, ночным продавцам, старым приятелям и, наконец, Зинке-Минунте, на чьей могучей груди его и нашли как-то вечером пацаны из автобусного парка.
Дружным гоготом встретили они Юрочкино возвращение. Налили пива, накормили бутербродами с ливерной колбасой, рассказали, что ПАЗик его сдали в утиль. А еще рассказали ужасное: пару недель назад базу ограбили, ночью убили охранника и вынесли из офиса сейф с недельной выручкой. Так что ежели что, начальство наверняка его опять на работу возьмет, особенно если с проживанием.
Юрочка пьяно заплакал по ПАЗику и униженно попросил налить себе еще пива. О том, чтобы вернуться к Ирине, он и не помышлял. Легче просто не думать о том, что было. А ничего и не было — пригрезилось, приснилось, набредилось с пьяных глаз.
— Кто завтра на Твардицу? — спросил он, выпрямив спину. — Мыцу, ты? Возьмешь меня на билеты?