***
Город полнится осенью — до краёв,
по самые крыши и выше —
доставая до вычурных в небе буёв,
заполняя дворы сквозняком да ниши,
ненароком просачиваясь в строку,
в объектив фотокамеры, в водосточные трубы…
в общем, бдительным надо быть, начеку,
а не то обовьёт, зацелует в губы
эта осень бредовая, заворожит,
а потом служить при себе оставит —
вот и лист ею тронутый, чуть дрожит,
а ворона, слегка картавит…
***
Тихий шелест, в полтона лишь…
то дожди отпевают лето.
Сиротливо в окно глядишь —
вместо улицы катит Лета.
Лодки Audi и Porsche
сбились в стаю, и, день листая,
обнажённей чем экорше
я сейчас и почти пустая,
в стылой комнате вновь одна
накаляющейся нитью…
Пробиваясь ростком со дна
осеняет меня наитье.
***
Осень привычно целует в темя,
нервно ладонь продевая в перчатку,
не собираясь стреножить время,
если и вкралась в него опечатка.
Замкнутость круга — свёртки да свитки
в вящей сумятице, будь неладна…
Спутаны, дремлют живые нитки,
ждут возвращения ль Ариадны?
Может, найду в лабиринте суток,
кем-то продуманной сложной кладки,
выход, заслышав летящих уток
в верхнем регистре моей тетрадки?
Может, подарит косматый космос
миг волшебства, приоткрыв затворы,
где дирижирует Paradoxos,
такты тасуя, мажор с минором.
И вдруг услышишь строку-другую,
и поплывут за окном планеты…
кто-то далёкий поймёт — не лгу я,
стих мой в просторе поймав И-нета.
***
Хрестоматийная хандра,
привычная, как чашка чая…
с постели, будто бы с одра,
встаёшь и, дней не различая,
идёшь по кругу, по кривой,
по кем-то заданной спирали,
по некой стрелке часовой,
а, если против, чтоб вначале
вдруг оказаться — так нельзя,
жизнь против правил, что удавка,
с ней в поддавки б, слегка скользя
по склонам, да тщедушный Кафка
так и не смог, и сонм иных,
не породнившихся с их ролью,
оставив в пепле запятых
свой спор со временем, с юдолью.
***
Берлинская осень… а есть ли она?
Возможно, по паркам сидит на скамейках…
а в городе та же царит кутерьма,
и каждый сезон представляет римейки.
Всё также трамваи снуют и авто,
вот я на зелёный лечу перед Смартом,
отметив, что платья сменили пальто,
и это — надолго, до тризны по марту…
Меня узнаёт манекен за стеклом,
но взгляд худосочной подруги надменен,
а, может быть, это осенний синдром,
как сон затяжной, но, надеюсь, — безвреден.
Привычность маршрута — неона огни,
и зданий массивны вокруг силуэты,
и, кажется, давят на плечи они,
а, может, для них слишком хрупки поэты…
***
Извлекая звуки из струн дождя,
вот октябрь октаву берёт для эха,
лужи только мысленно обходя,
позади себя оставляю веху.
Вздохом прямо в терцию попаду
к шёпоту травы, что в бреду извечно,
мне привычно с осенью быть в ладу
и брести одной в темноте с конечной.
Фонари безропотны, как всегда,
мокрый свет струится, стекая в строфы,
где порой обычная ерунда
в ракурсе строки обнажает стропы.
Кажется, в дожде потонул весь мир —
у домов набухли от влаги стены,
стих взметнулся птахой — поверх квартир,
примостился смело на край антенны.
Неказистый вечер свою печаль,
убаюкав, мокрой листве доверит…
подсыхают в доме пальто и шаль,
лужица от туфель у самой двери.
Чайник закипит, подарив тепло,
запах кофе мысли вернёт в реальность,
дождь ладонью мокрой протрёт стекло,
пропуская в дом мой ночи сакральность…
***
Строчки тянутся к осени,
пусть не родственной, всё же родной,
ибо осень способна лишь
быть от болдинской — до прободной,
истекая закатами,
ливнями и краплаком,
продолжаясь стигматами,
рифмами и сквозняком
под полой пиджака,
в переулках, в подъездах, в ушах,
заглушая стук сердца,
замедляя дыханье и шаг…
***
В этот раз ноябрь какой-то совсем иной:
грозовой, непокладистый, норовистый,
беспокойный, нахрапистый, озорной,
несговорчивый, сбивчивый, мглистый.
Неврастеник он, шулер и полиглот,
то в трубу водосточную шумно дышит,
то, бессонницей вспорот, закрыв ей рот,
с вечной скрипкой взлетит на крышу,
тронет струны слегка смычком,
горбоносый, забудется с ней до рассвета…
и заставит всю ночь пролежать ничком,
превратившись в слух по канве сюжета.
То предстанет потом — аки стражник строг,
то мальцом юродивым в переходе
собирает милостыню из строк,
и людскую скупость не судит вроде…
***
Осень метнёт чаевые и выйдет вон
из игры, из себя ль, в отставку…
в спешке поставит тебя на кон,
может, в тетради — правку.
Ей, необузданной, ведомо лишь
в чём многоточия точность…
сядет на облако Потсдам — Париж,
(ей безразлична прочность)
и улетит, вслед за нею — листва,
лебеди белой стаей…
мы остаёмся — рабы да паства,
будни свои листая,
чтоб не одну исписать здесь тетрадь
нервным, шальным курсивом,
где, ошибившись, нельзя лишь врать,
чай отхлебнув ли, пиво…
А чаевые померкнут, сгниют
на тротуарах мокрых,
разве что грусть обретёт свой приют
в строчках с оттенком охры.
***
Бесприютная темень на приманки скупа…
вот впадают дожди в немоту местной Леты,
а вдоль улиц — светящиеся черепа
фонарей молчунов да деревьев скелеты…
Время вышло за рамки — нули на табло,
наполняются болью строка и аорта.
Быть затерянным здесь ли, в Орле, в Фонтенбло,
с некой разницей в стиле жилья, натюрморта…
Мёртвый лист на стекле — быстротечности след,
и немой телефон — лишь порука сиротства,
и привычно я кутаюсь в старенький плед,
доверяясь стиху, приходя к первородству…
***
Совы в доме моём. Сов — семь:
из стекла, из керамики, плюс — из леса.
Я без них одичала б совсем,
ибо нет иных интересов,
кроме как колдовать над холстом,
добывая свой хлеб надсущный…
ночь охлещет дождя хлыстом,
смоет знаки кофейной гущи
с тротуаров, кустов каре
обнадёжит кустарной ложью…
Я поставлю вот здесь тире —
некий мостик по бездорожью,
чтоб ступить на ступень строки,
эскалатор стиха подхватит…
будет совестно, не с руки,
проставлять под столбцом дань даты.
А потом у совы лесной
справлюсь — Сколько там до рассвета?
…мне ответит, что час — седьмой,
и не плохо б вздремнуть поэту.